Томас Мор и Фрэнсис Бэкон
Распространение утопий в первую очередь в Англии объясняется тем, что в этой стране раньше, чем в других странах, и активнее происходило разложение феодализма и развитие капитализма, в Англии это развитие приняло особенно четкие, классические формы. Именно противоречия капиталистического строя порождали в стране наибольшее количество утопий, в которых, как правило, говорилось о совершенно ином общественном порядке, основанных на иных принципах — на принципах отсутствия частной собственности, на планового хозяйства, товарищеского сотрудничества...
Другой причиной английских утопий, по мнению известного исследователя А.Л.Мортона, является то обстоятельство, что Англия представляет собой остров.29 Всегда проще вообразить себе что-то, что соответствует реально существующему положению вещей, поэтому подавляющее большинство Утопий предстает в виде острова. Понятие острова заключает в себе представления о чем-то законченном, ограниченном, нередко — отдаленном, то есть обладает как раз теми качествами, какие нужны, чтобы дать пищу воображению.
В 1516 году появилась книжка английского гуманиста и государственного деятеля Томаса Мора с таким вот заглавием: «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии». Произведение это, известное впоследствии чаще всего под названием «Утопия», содержало, кроме страстной критики тогдашней Англии, рассказ о счастливом острове, на который, странствуя по морям, попал португальский путешественник Рафаил Гитлодей.
Платон, с его представлениями об идеальной правде, красоте и справедливости, познаваемых путем упражнения разума и к согласию с которыми могли быть, по его мнению, приведены люди и их установления — храмы, государства, города и университеты, — неудержимо привлекал к себе людей, смотревших на историю не как на процесс развития, ведущий к формированию какого-либо нового общества вообще, а как на путь возникновения и развития их собственной общественной формации. Городская жизнь в XV и XVI веках внешне достаточно сильно походила на жизнь греческих полисов, чтобы дать повод для всевозможных сравнений и параллелей.
Республику «Платона» знали из вторых рук уже в средние века, и она неизбежно служила исходной точкой любых проектов образцового устройства государства. Такое государство носило определенно статический характер. Платон считал необходимым придумать город-государство, обеспеченное достаточным количеством сельских угодий, с определенным оптимальным числом жителей. Этому полису он давал завершенную и совершенную конституцию, регулирующую взаимоотношения классов, определял род и размеры промышленного производства, тип и пределы образования для различных классов, а также религию, призванную укреплять социальную устойчивость этого города-государства. Краеугольным камнем проекта была справедливость, в сущности, означавшая надлежащее подчинение классов и всеобщее признание присвоенных каждому обязанностей и прав. Платон предполагал, что если бы удалось создать такое государство, оно могло бы без изменений существовать вечно.
В несколько измененном виде эти предпосылки легли в основу «Утопии» Томаса Мора, хотя большинство их не обсуждается в книге. Мор сам отмечал преемственность между своей «Утопией» и взглядами на идеальное государство Платона, как и существенное различие между ними, и сжато выразил это в предпосланном «Утопии» стихотворении:
Как невидаль издревле я – «Утопия»
Платона «Государства» днесь соперница,
А может быть и больше (что в словах оно
Лишь начертало, я одна исполнила
Людьми и мощью, лучшими законами),
И по заслугам зваться мне «Евтопией».30
Мор не хотел повторять то, что уже было сказано в «Республике», и логически обосновывать шаг за шагом принципы, на которых могло бы быть создано общее благосостояние. Вместо этого он, принимая их за установленные, рисует в живых образах картину благоустроенного государства, уже созданного и живущего полной жизнью. В результате получилась книга более узкая по своему содержанию, чем «Республика», но значительно превосходящая сочинение Платона в смысле живости и наглядности. Жизнь воображаемого острова описана так полно, что Мору казалось, что им разрешены все сомнения, и он сказал: «Но это в самом деле так, я видел это, и оно в самом деле живет и действует».
В некотором отношении Мор идет значительно дальше Платона. Идеальный мир Платона – это имматериальный мир идей, а у Мора – это реальное государство, построенное в соответствии с идеалом, хотя все еще далеко отстоящее от автора и читателей и доступное им лишь в рассказах вымышленных путешественников. Утопия — уже не город-государство, самодовлеющее замкнутое в себе, но нация-государство, занимающее территорию, примерно равную Англию, и живущее по сравнению с другими государствами наиболее полной национальной жизнью.
При жизни Мора «Утопия» на английском языке не издавалась, впервые она вышла в Англии лишь в 1551 году. Это неудивительно, ведь «Утопия» содержала как открытую, так и завуалированную суровую критику существовавшего правительства Англии. После казни Мора о нем было запрещено вспоминать до самой смерти Генриха VIII. Тюдоры строго контролировали печать, и нужно было обладать необычайным мужеством, чтобы выпустить книгу человека, казненного по обвинению в государственной измене.
В то время как Англия была охвачена всевозможными общественными волнениями, с которыми безуспешно пытались бороться при помощи репрессий, в этом уголке Земли, расположенном вдали от морских путей, существовала организация, которая обеспечивала своим гражданам максимум безмятежного счастья. В этом краю неизвестны были нужда и эксплуатация, ложь и насилие, невежество и нетерпимость, зависть и злоба, праздность и непосильный труд. Ибо мудрый король Утоп установил благодетельные общественные институты, а затем изолировал свое государство от остального мира, в котором царило зло. Благое общество оказалось возможным.
Концепция государства Мора неисторична, так как не оставляет места для роста и развития. Следовательно, создание образцового государства могло быть лишь случайностью или чем-то вроде чуда, делом рук человека, стоящего вне, над. У острова Утопии почти нет истории, но и то, что мы знаем о его происхождении, лишь подтверждает сказанное — остров был завоеван великим королем Утопом и от него получил свое имя: «Этот же Утоп довел грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что теперь он почти превосходит в этом отношении прочих смертных»31.
Мор писал: «Ваши овцы, обычно такие кроткие, довольствующиеся очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города»32, —
он лишь описывал своеобразным языком этот общий процесс — вытеснение натурального сельского хозяйства сельским хозяйством, основанным на производстве товаров для рынка и развития чисто денежных отношений между различными классами населения, которые жили доходами от обработки земли.
Этот процесс — вместе с соответственным ростом торгового капитала, торговли и городской промышленности, которая, хотя и сохраняла еще свою ремесленную основу, играла все большую и большую роль на национальном и даже международном рынке, — и привел к появлению нового класса — пролетариата. Мор одним из первых увидел, что этот процесс сопровождался бесчисленным страданиями и неурядицами, разорением крестьянства и увольнением огромного числа слуг, и что в результате этого осталось без работы значительно больше людей, чем могла бы проглотить промышленность. Это было неизбежным следствием того факта, что в Англии капитализм начал развиваться в сельском хозяйстве и торговле и лишь позднее и медленнее в промышленности.
Начало 16 века было достаточно мрачным временем: огораживания, широко распространенные безработица и нищенство, рост цен, далеко опережающий рост заработной платы, постоянные войны между национальными государствами, возникшими из руин феодального общества, — все это порождало отчаяние и какое-то общее одичание. Все привычные понятия и знания стали вызывать сомнение. Застывший замкнутый феодальный мир, в котором лорд господствовал над замком, уходил в прошлое, и, казалось, не было ему замены. В одном из наиболее известных отрывков своей «Утопии» Мор так пишет:
«Таким образом, с тех пор как всего один обжора, ненасытная и жестокая язва отечества, уничтожает межи полей, окружает единым забором несколько тысяч акров, он выбрасывает вон некоторых арендаторов, лишает их, или опутанных обманом, или подавленных насилием, даже их собственного достояния или, замучив обидами, вынуждает к продаже его. Во всяком случае, происходит переселение несчастных: мужчин, женщин, мужей, жен, сирот, вдов, родителей с малыми детьми и более многочисленными, чем богатыми, домочадцами... Они переселяются, повторяю, с привычных и насиженных мест и не знают, куда деться... А когда они в своих странствиях быстро потратят это, то что им остается другое, как не воровать и попадать на виселицу по заслугам или скитаться и нищенствовать?»33.
И все же эти страдания и растерянность, представлявшие вполне реальные ощущения, являлись симптомами роста, а не разложения, хотя, как это часто бывает в бурное переходное время, всем больше бросалось в глаза именно это разложение старого, а не рост нового. Помимо нищеты и наперекор ей, как бы довершая противоречивую картину, росли и новые силы, на арену выходил класс крупного купечества, сильный и уверенный в себе, наносивший на карту мир и тут же его деливший, создавались большие города и новые отрасли промышленности и, для того чтобы создать все это, формировались новые мощные государства, управляемые сильными династиями, вроде Тюдоров. Последние захватили всю власть в стране, разгромив феодальное дворянство и установив абсолютизм. Таков был мир, в котором вырос Томас Мор. Это был мир надежды и отчаяния, конфликтов и констрастов, растущего богатства и увеличивающейся бедности, идеализма и продажности, упадка как местных, так и интернациональных общественных учреждений, уступавших место национальному государству, призванному обеспечить условия для развития буржуазного общества.
Так как у людей было много свободного времени, образование в Утопии приобретало огромное значение, оно не представляло тайны, ставшей достоянием небольшой группы начитанных людей, как это было в современной Мору Англии, или чего-то скупо отпускаемого детям, тщательно взвешенными дозами в течение определенного числа лет с тем, чтобы о нем вскоре забыли, потому что тогда это образование не имело вовсе или имело очень мало связи с жизнью, как это, впрочем, происходит и в наше время. Образование у Мора представлено в виде непрекращающейся попытки постичь мир. В ней участвует весь народ. Если и выделялись люди, специально посвятившие себя наукам, то они не составляли замкнутой касты. Ученость ценилась и уважалась не как нечто самодовлеющее или признак особой социальной принадлежности, но как средство для полного развития человеческих способностей.
«К этому времени относится возникновение нового склада мышления, которое можно было бы в наиболее обобщенном виде определить как принятие жизни в противоположность ее отрицанию. Отсюда и вытекает появлению повышенного интереса к человеку и к его окружению, а это, свою очередь, ведет к росту интереса к личности, как таковой»34.
Это новое направление общественной мысли явилось результатом не только зарождения нового прогрессивного класса, но и нового понимании истории. До того человек жил под сенью прошлого. От убожества феодализма он отворачивался, оглядывался назад и его влекло к подлинному, а то и вымышленному великолепию античного мира и золотого века. Следовательно, вместо того, чтобы только оглядываться на прошлое, овеянное большей славой, чем настоящее, люди стали смотреть вперед, ожидая более светлого будущего. Путь к грядущему счастью лежит через устранение всех искусственных и внешних препятствий, то есть путем применения разума.
В 17 веке в Англии появилось особенно много утопических теорий. В эпоху революции утопия глубже проникает в область политики и повседневные дела правительства. От этого она выигрывает и теряет одновременно. Типичные писатели-утописты занимаются главным образом вопросами политики в узком смысле, их интересуют не столько вопросы справедливости, сколько вопросы власти. В результате происходит коренное изменение характера и стиля утопии. Перемена климата в Утопии как нельзя больше отвечала изменению политического климата в Англии. Зачатки развития капитализма; рост и упадок классов; перемещение ценностей и особенности отношений между буржуазией и династией Тюдоров. Абсолютизм Тюдоров обеспечивал новым имущим классам необходимую защиту и достаточно продолжительную передышку, чтобы они могли укрепиться. Предоставленные возможности были использованы полностью, пока к концу столетия не отпала нужда в покровительстве и сам покровитель не сделался бременем. В союзе с королевской властью буржуазия разорила крестьянство, унизила церковь, разгромила Испанию, пересекла океаны и вступила на новые континенты. Став отныне впервые в истории независимой силой, буржуазия пошла на штурм монархии, низложила и обезглавила короля и учредила республику. Утопия на короткое время перестала быть сказкой. Тысячи людей поверили в то, что она уже где-то близко, что до нее уже рукой подать.
Разница между «Утопией» и «Новой Атлантидой» заключалась не столько в их содержании, сколько в целях, в сдвиге общего плана интересов. Это заключалось в переоценке роли власти, не столько политической, сколько власти над природой, приобретенной путем постижения ее законов — такое смещение внимания с разума на опыт. В этом суть творчества Фрэнсиса Бэкона, и не в последнюю очередь — «Новой Атлантиды». В этом произведении под видом описания утопического государства, в сущности, излагается программа государственного колледжа экспериментальных наук. «Новая Атлантида» всего лишь отрывок, фрагмент начатой и отложенной рукописи, никогда не печатавшейся при жизни Бэкона. Поэтому вполне естественно, что сведения об общественном, экономическом и политическом устройстве Бензалема, утопического острова «Новой Атлантиды», отрывочны. Бэкон говорит о нем вскользь, поскольку вымысел нужен ему лишь как занимательная канва для его брошюры.
Нельзя не поражаться огромному отклонению от взглядов, высказанных в «Утопии». Совершенно очевидно, что Бэкон был знаком с книгой Мора; поэтому вполне вероятно, что те места «Новой Атлантиды», в которых обнаруживаются расхождения с «Утопией», являются критикой положений Мора. Бензалем — монархия ортодоксального типа, с раз и навсегда установленной конституцией, дарованной королем-основателем Саломоной.
Тому же Саломоне приписывалось учреждение «коллегии Саломона», члены которой были предметом почти что поклонения бензалемитов. Тут обнаруживается истинная цель Бэкона: вся Новая Атлантида, как и Бензалем, существуют только для этой коллегии. Бэкон больше всего расходится с Мором во взглядах на воспитание. Для Мора воспитание было делом общественным и коллективным, имевшим целью умножить счастье всего народа и обогатить его интеллект. Для Бэкона это было занятием коллегии специалистов, самым щедрым образом награждаемых государством и работающих в совершенной изоляции от масс. (Так, например, говорится, что один из старцев из «коллегии Соломона» совершил впервые за двенадцать лет путешествие в столицу). Целью учения было не счастье, а власть.
Предпринимая этот труд, Бэкон надеялся, что Яков I одобрит его предложения и субсидирует их; незаконченность работы служит доказательством полного крушения его надежд. С их утратой он перестал интересоваться своей работой, так как весь смысл ее заключался для него в возможности практического осуществления его предложений.
В трудах Бэкона получило полное выражение убеждение, вообще характерное для философии 17 века, во всемогуществе человеческого разума, в его неограниченной способности познавать законы естественных и общественных явлений и использовать их для достижения практических целей человека. Суть его — в признании человека творцом своей собственной судьбы в противовес христианской концепции, уповающей на промысел божий. По мысли Бэкона, если раньше практическая цель почти никогда не выдвигалась и не принималась в «исследованиях человека», то теперь цель науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами»35. Речь идет о «счастье человеческом и о всяком могуществе на практике»36. Под счастьем людей мыслитель понимал неограниченное расширение их господства над силами природы и все более полное удовлетворение их материальных и духовных потребностей, в том числе совершенствование физической красоты людей и их умственных способностей, исцеление от болезней, продление жизни и т.д.
Мысль о науке как орудии общественного прогресса со всей решительностью выдвинута Бэконом. Но его интересовала прежде всего естественнонаучная и техническая сторона прогресса, касающаяся отношения человека к природе. Что же касается другой стороны – отношений между людьми, то здесь Бэкон говорит, что «роль науки в гражданских делах, в устранении неприятностей, которые приносит человек человеку, не во многом уступает другим ее заслугам, а именно в деле покорения природы»37.
Последняя проблема не получила в его трудах обстоятельного развития. Преувеличивая роль метода, философ не мог и на самого себя смотреть как на человека, стоящего во главе научного и следовательно социального прогресса. Бэкон утверждал, что в этой области мы обещаем себе судьбу Александра Великого. Мыслитель считал задачей передовой философии воспитание оптимизма, уверенности в возможности безграничного роста человеческого познания и могущества. Ссылаясь на накопленный в новое время опыт, технические усовершенствования и научные открытия, он призывает современников избрать иной путь, чем тот, которым они шли прежде и «избрав его, не зная устали, шагать вперед»38.
Бэкон постоянно размышляет о том, что необходимо для реализации его программы действенной науки, а именно о том, что «может быть достигнуто объединенными усилиями людей, хотя и не обязательно одним человеком, на протяжении ряда веков. Хотя и не доступно для одного только века, и благодаря государственной поддержке и субсидиям. В «Новой Атлантиде» Бэкон нарисовал картину предвосхищенного им общества людей, в котором государственная власть считает своей первейшей обязанностью заботу об организованном развитии науки и использовании ее достижений для блага граждан и государства. Эта мысль о государственной научной политике была одним из завоеваний теории прогресса 17 века и она нашла быструю и эффективную реализацию в создании национальной академии наук – Лондонского королевского общества, которое отметило заслуги Бэкона в своем создании.