С какой целью пишутся книги?

Изучить научное сообщество — значит, в первую очередь изучить анатомию и физиологию Его Величества Менталитета. И ждут нас на этом пути удивительные открытия. Знаете ли вы, например, что, если человек пишет статьи или монографии. то это, как говорят, «работа на себя», свидетельствующая об эгоистических целевых установках? Если не знаете, то смею вас заверить — это очень распространенное мнение. Автор слышал не раз и в личных беседах, и с трибуны: «Вот N докла­ды делает, книгу пишет... но неплохо бы ему поработать и на других, на общество, так сказать». Что это значит «на общество», я не знаю. Может быть, имеется в виду так называемая общественная работа? Один профессор сказал мне: «А чем у вас на кафедре занимаются научные сотрудники? Научной работой? Ну, это для себя! Не плохо бы, чтобы они и на других поработали, вот, например, редактирование кафедраль­ного сборника!»

Автор должен признаться в полной своей наивности. Ему долгое время казалось, что книги пишутся для других, что это тяжкий труд, чуть ли не подвиг, что нет ничего страшней, чем муки слова... Чуди­лось ему также, что любой писатель, ученый или философ работает на Культуру, пытаясь честно внести в нее свой посильный вклад. Да мало ли что чудилось автору! Реальность как говорят, разрушает все наши иллюзии. Оказалось, Его Величество знает, что говорит: монографии и статьи очень п очень часто пишутся только потому, что для кого-то важно включить их в список своих печатных работ. И действуют здесь неумолимо те же формальные критерии: нужна монография для защиты докторской диссертации, нужен докторский диплом для продвижения по службе, нужен список работ... Никого особенно не интересуют такие мелочи, как содержание, подлинная научная значимость, реакция чита­телей... И вот возникает целая очередь жаждущих опубликовать свои опусы. Одни довольствуются скромными тезисами, другие претендуют на пухлые монографии. Это уже не подвижничество это скорей, жадный дележ дефицитных благ, где каждый готов оттеснить плечом зазевавше­гося соседа.

Автор наблюдал, как на одной из солидных кафедр было принято удивительное решение: публиковать в первую очередь тех, кому надо защищать докторскую. И никого это не удивило! А что здесь, собствен­но говоря, удивительного? Решение, если быть точным, даже не прини­мали, его просто сформулировали как нечто само собой очевидное. А вас оно удивляет? Проверьте себя, и вы убедитесь, насколько все мы при­выкли к этому извращенному мировосприятию. Здесь же все переверну­то, все поставлено с ног на голову: научный результат утратил свое самодовлеющее значение, книги из средства социализации идей превра­тились в авторское удостоверение личности, книжный переплет стал ширмой, за которой мещанин от науки может спокойно скрыть свои жал­кие претензии на жизненное благополучие... А потом: не свидетельству­ет ли все это, что и многие книжные издательства уже давно втянуты в ритуальную имитацию отсутствующей на самом деле научной деятель­ности?

В свете сказанного можно понять еще одно не менее удивительное событие, которое имело место несколько лет тому назад. Умер видный ученый, успев сдать в самый последний момент в издательство руко­пись своей новой книги. И вот почти сразу же после похорон институт, в котором работал покойный, забирает эту рукопись и заменяет ее рабо­той другого сотрудника. Аргумент очень простой: «Он же умер, зачем ему теперь эта книга?» Логика потрясающая! Но как же так? Если книга нужна только автору, то зачем ее публиковать? А если она нуж­на науке, то, какое имеет значение, умер автор или жив? Неужели мы перестали понимать такие простые вещи? Понимать, может быть, и не перестали, но изменился весь контекст поведения, и аргументы приве­денного типа уже не действуют. Они очевидны только в рамках научно­го сообщества, а мы, увы, имеем перед собой уже нечто совсем иное. Автор не знает, как это иное следует называть. Ясно одно: не замечать происходящих коренных изменений становится уже опасно.

И опять-таки, как и на предыдущих страницах, речь идет не об от­дельных анекдотах, а о существенной перестройке сознания огромного количества людей. Вспомним, к примеру, ситуации 70-х годов, когда редакторы издательств повсеместно требовали снять ссылки на эмигри­ровавших авторов. Практически это означало полное изъятие из упо­требления большого количества работ. Кого мы этим наказывали? Того, кто уехал, или тех, кто остался? Один философ сказал как-то в личной беседе: «Неужели я должен выбрасывать свои сапоги, если сшивший их сапожник задумал переселиться в Израиль?» Нет, сапоги мы не выбра­сывали. Не думаю также, что кому-либо могло прийти в голову снести дом на том основании, что архитектор оказался диссидентом. А вот кни­ги и статьи мы изымали из употребления. Дело, следовательно, не толь­ко в идеологии, дело в твердом, хотя, может, и не осознанном убежде­нии, что печатные работы нужны только их авторам и никому другому. Дело в девальвации ценностей.

К сожалению, очень часто так настроены и сами авторы. Вспомина­ется следующий довольно типичный разговор. Речь идет о книге, по­священной критике известного представителя современной англоязыч­ной философии, крупного исследователя истории науки. Критические аргументы — жалкие и надуманные, ясно, что у автора нет никакой собственной позиции, кроме желания все отрицать во что бы то ни стало. «Да он же глубокий мыслитель! — говорю я— Он же прав!» «Конечно, прав»,— соглашается автор. «Так что же ты пишешь, черт возьми?!» И тут следует поразительный аргумент: «Иначе не напечата­ют!» Я слышал этот аргумент бесчисленное количество раз. Вдумайтесь в него. «А зачем же тогда печатать?» — хочется мне спросить у автора. Но я не спрашиваю. Я знаю, что ему это нужно, безотносительно к со­держанию. Вот до чего дело дошло! Но мы-то еще не дошли до самого главного.