Лес из вьющихся растений

Вопрос не новый, а ответ на него уже давно дал не кто иной, как Альберт Эйнштейн. Разные люди приходят в храм науки, пишет он, одними движет честолюбие, другие преследуют чисто утилитарные цели. «Если бы посланный богом ангел пришел в храм и изгнал из него тех, кто принадлежит к этим двум категориям, то храм катастрофически опустел бы»³. Опустел бы, но не совсем. Кое-кто из ученых там бы остался. Это те, которых привлекает, согласно Эйнштейну, «мир объек­тивного видения и понимания», то есть истина.

Эйнштейн не идеалист и понимает, что таких ученых мало. «Я хоро­шо знаю,— пишет он,— что мы только что с легким сердцем изгнали многих людей, построивших значительную, возможно даже наибольшую часть науки... Но одно кажется мне несомненным: если бы существовали только люди, подобные изгнанным, храм не поднялся бы, как не мог бы вырасти лес из одних лишь вьющихся растений»⁴. Но разве не вьющим­ся растениям принадлежит та пыльца, о которой мы только что говорили?

Могут возразить: Эйнштейн пишет о науке, а философия — это осо­бая и специфическая сфера духовной культуры. Это так. И тем не менее все сказанное относится и к философии. Она не может успешно разви­ваться чисто побочным образом, если никто не болеет непосредственно ее болями, не переживает ее проблемы как свои личные, не чувствует перебоев «пульса», точно это его собственный пульс. Здесь философия ничем не отличается от науки.

Как научное, так и философское сообщество должно обладать одним существенным качеством — способностью аккумулировать усилия своих членов в решении актуальных научных или философских проблем. Оно не должно терять идеи. Оно может их не принимать, может оспаривать, но оно не должно оставаться к ним равнодушным. Идеи, как капитал, должны тут же поступать в оборот. В этом секрет развития. Но для этого надо глубоко переживать проблемы, для этого надо ценить каждый возможный шаг к их решению. «Все видеть, все слышать, не те­рять ни одной мысли»,—записывает Э. Галуа в качестве эпиграфа к од­ному из своих неоконченных набросков 28 июля 1831 г. По сути, он фор­мулирует основной принцип, которому должно следовать научное сооб­щество.

Продолжая аналогию Эйнштейна, можно теперь объяснить, почему изгнанных из храма он отнес в разряд вьющихся растений. Эти люди построили «значительную, возможно даже наибольшую часть науки» и тем не менее не на них держится ее храм. Понять этот парадокс может помочь еще одна аналогия. «По существу, наше восхищение продуктив­ностью гения,— писал У. Р. Эшби,— направлено неверно. Ничего нет легче, чем создание новых идей: при соответствующем истолковании калейдоскоп, внутренности овцы или шумовая лампа будут создавать их в изобилии. В гении замечательно умение отсеивать возможности»⁵. Именно этим отличается и подлинное научное сообщество. Это многоликий совокупный гений, способный отбирать, сохранять и организовывать то, что другие порождают нередко побочным образом, преследуя отнюдь не научные цели. Не идеи сами по себе, а именно сообщество, обладаю­щее указанной способностью,—вот квинтэссенция науки, основной про­дукт ее исторического развития.

Я много раз слышал, как, подводя итоги зарубежных поездок или встреч с зарубежными философами, кто-либо говорит: «Да, конечно, там есть Кун, Поппер, Куайн.., но в целом уровень такой же, как и у нас». Это говорит человек сравнительно высокого уровня. Он, в частно­сти, не утверждает, что все там пигмеи, ибо так и не поняли «Диалектики природы» Энгельса и тезисов Маркса о Фейербахе. Есть и такие мнения, но их я анализировать не буду. Но все же и мой собеседник не понимает, что дело не в среднем уровне, а в чем-то другом. Плот­ность дурака везде одинакова, и этому радоваться не надо. Эмиль Золя как-то написал: «Я не могу шагу ступить, чтобы не натолкнуться на трех дураков...»⁶. Дело, однако, не в дураках, а в том, чтобы эти дураки не забивали одного умного.

Да, там на Западе есть Т. Кун. А почему мы все знаем о Куне? Не потому ли, что его идеи были подхвачены, что началась дискуссия, что сразу пошел поток литературы с критикой его модели науки? Где и когда вы наблюдали что-либо подобное вокруг идей наших отечествен­ных философов? Много ли у нас философских дискуссий? Впрочем, о дискуссиях мы еще поговорим, но несколько ниже. А сейчас важно подчеркнуть: дело не в том, чтобы идеи сразу принимать, дело в том, чтобы их заставлять работать, дело в отсутствии равнодушия.

Года два тому назад я попал на научный семинар, на котором был заслушан и обсуждался доклад о Поппере. Докладчик убедительно по­казал, что он знает английский язык и старательно прочитал все рабо­ты своего протеже. Но что поражало и в докладе, и в обсуждении ––так это полное равнодушие к сути поставленных Поппером проблем. Семинар носил чисто историко-философский характер. Участники демон­стрировали свою эрудицию, задавали вопросы о предшественниках, об этапах развития... Создавалось впечатление, что речь идет не о сегод­няшних жарких дискуссиях, а о событиях давно минувших дней. Да, ставились когда-то такие проблемы, существовали крайние точки зрения, но нам-то сейчас все ясно. А ясно ли? Не похожи ли мы на бегуна-марафонца, который, сойдя с дистанции, становится сторонним свидете­лем событий?

Не так давно сектор критики современной буржуазной социологии в одном из наших институтов был переименован в сектор изучения совре­менной буржуазной социологии. Это, конечно, шаг вперед, это в духе перестройки, ибо критика предполагает по крайней мере знание. До сих пор, правда, отсутствие такого знания отнюдь не мешало, а скорее помо­гало нам критиковать. И все же невольно возникает вопрос: а как бы вы отнеслись к тому, что в Институте физических проблем решено от­крыть отдел изучения современной зарубежной физики, о чем бы это свидетельствовало?

Тут может, конечно, прозвучать старое, традиционное возражение: на этом самом Западе социология немарксистская, а мы-то стоим на по­зициях марксизма. Речь идет, следовательно, мягко и скромно выража­ясь, об изучении западных ошибок и заблуждений. Такое можно услы­шать и сейчас. Очень приятная точка зрения и прекрасное средство для прикрытия невежества. Но стоим ли мы действительно на позициях марксизма или давно лежим в очень самодовольной позе?

Впрочем, самодовольство это сейчас уже не в моде. Что же приходит ему на смену? Как выразился один остроумный человек, всех наших философов можно разделить сейчас на две группы: на знающих и не знающих английский язык. Одни блещут эрудицией, другие все еще пребывают в самодовольстве. А кто же будет ставить, и решать пробле­мы? Для кого они составляют подлинную личную боль? Где те, на ком может держаться храм нашей философии?