Человек действия. Нордическая раса

<...>Мы описываем линии головы такими словами, как устремленная вперед, сильно приподнятая, вырыва­ющаяся, с размахом, выступающая, с четкими контурами, узкая, четко обрисованная, стройная. Все эти слова указывают на движение вперед или вверх или на определенную траекто­рию возможного движения. Это дви­жение мы попытаемся обозначить одним словом: размах. Несомненно, здесь, хотя мы описываем телесные формы, в конечном счете имеются, в виду движения, которые берут свое начало не в телесном, а только нуждаются в телесном для того, чтобы через него осуществиться в видимом мире. Все употреб­ленные нами выше слова указы­вают, в конечном счете, на дви­жения души. Будучи сами по себе невидимыми, они могут выражаться внешне только при посредстве тела.

Таким образом, душа движется, притом опреде­ленным образом. У одних душ одна манера движения, у других другая. Точнее говоря, каждый вид души име­ет особый способ движения. Душа одного вида движется так, что к ней подходят употребленные выше слова, души других видов имеют иные движения, и мы должны найти для них иные слова. Душевное переживание в его телесном проявлении можно обрисовать линиями, т. е. душевное переживание тоже имеет свою содержание и форму. Поэтому мы сокращенно говорим о форме души, которая ищет своего выражения в телесных проявлениях и нуждается для этой цели в соответствующем инстру­менте, в теле соответствующей формы.

Кроме слов, которые помогают нам описать дви­жения души, ее формирующую сущность, мы исполь­зуем и другие слова, такие как надежность, способность к пониманию, активность, — не имеющие ничего общего с формой души. Эти слова обозначают отдельные каче­ства, которые можно встретить при самых различных формах, а не только при ранее описанной. Мы покажем и другие формы с замкнутыми контурами и собствен­ным законом и обнаружим, что употребленные только что для обозначения качеств слова применимы и в этих случаях не к каждому человеку, имеющему данные формы в отдельности<...> Закон формы ничего не говорит о том, обладает ли отдельный человек с такими формами способностью к пониманию или нет: этот закон описывает не ум, а движения ума, если таковой имеется. По этому же закону можно быть и дураком: тогда он определяет способ проявления глупости.

То, что мы называем здесь формой, влияет на то, что называется характером человека, но форма и ха­рактер — это не одно и то же<...>

<...>Одинаково действует закон формы, который определяет движения души и их телесное проявление в телах со сходными формами. Различными будут свойства характеров, но одинаковым — стиль разных характеров.

Мы будем впредь называть всю закономерную взаимосвязь между движениями души и контурами телесных форм (короче говоря, между формами души и тела) стилем формы.

Это слово многозначно и употребляется в других науках в ином смысле, например, для обозначения раз­новидностей культур в разные эпохи, но оно вполне при­годно для наших целей. Используемое же нами понятие стиля скорее соотносится с тем, что называется стилем в искусствоведении<... >

<...>Мы установили ряд свойств характера, такие как твердость, скрытность, холодная твердость, доходящая до черствости, свободная веселость и доброта, бес­пощадность к себе из чувства долга и ответственности.

Это свойства характера человека, но не его стиля, не закономерности его духовной формы. Это легко по­нять уже из того, что все эти свойства при одинаковом стиле могут и отсутствовать<...> Тем не менее, основное остается общим, но общее — не в этих свойствах, а в другом.

Общее — в размахе, в восприятии мира как чего-то противостоящего, как поля, на которое нужно вступить и завоевать его трудом. Даже авантюрист, завоевывая, "работает", только его работа не дает плодов и устойчи­вых форм, потому что у него нет преданности делу. Он делает то, что делает, всегда лишь ради собственного удовольствия, поэтому все его авантюры — лишь иска­женный образ работы.

Общее — в готовности к постоянству суждений. То, что называется здесь суждением, подталкивает к "предмету" даже авантюриста, для которого дейст­вительны только его собственные суждения: он зависит от себя и больше ни от кого. Но вся его жизнь определяется из одной точки, которая находится в нем самом; под ее воздействием он вторгается в мир<...> Готовность к постоянству суждений — это особый случай готовности к размаху, она не свойство характера, поскольку основывается на стиле душевной формы.

Готовность к постоянству суждений — это отнюдь не способность к суждениям. Последнее зависит от ода­ренности разумом и может встречаться или отсутство­вать при любых духовных формах<...> Готовность к пос­тоянству суждений, как правило, не связана с ясным пониманием, она не служит гарантией правильности суждений. И дурак может жить с такой готовностью, хотя способности к суждениям ему явно не хватает. Последнее является свойством характера и не имеет никакого отно­шения к душевной форме.

Многие из перечисленных черт характера кажутся взаимоисключающими. Как могут совмещаться в одном характере "холодная жесткость, доходящая до черствости" и "свободная веселость и доброта"? Действительно, есть формы, закономерности которых исключают одновременное движение одного и того же человека в направлении жесткости и доброты. Но описываемая здесь форма не исключает этого. Наличие этих свойств зависит от характера отдельного человека, а не от формы как таковой. Но от закономерностей душевной формы зависит, возможна ли для нее "жесткая доброта". Есть формы, закономерности которых допус­кают не такую, а совсем иную доброту, не такую, которая холодно оценивает и проверяет с расстояния, должна ли она дарить, т. е. будет ли дар действительно ценным, а такую, которая отдает мягко и без выбора, потому что оценка для нее не создает дистанции и она во всех случаях действует одинаково. Форма, таким образом, не предписывает душе отдельного человека, созданной по ее законам, должен он быть добрым или нет. Можно быть добрым и недобрым (даже хорошим и плохим) при любом законе формы. За­кон формы говорит только, какого вида должна быть доб­рота, если она есть в отдельном характере, определяе­мом данной формой, и каким образом она будет проявляться<...>

<...>Человека, который творит добро только с дистанции, могут обвинить в недостатке самоот­верженности, и он будет даже страдать от этого, прини­мая это свойство за "недостаток в характере". Такая самооценка была бы основана на некомпетентной власти инородного образца и объективно ошибочна, так как любой мнимый "недостаток" относится не к свойствам характера, а к закону формы. Характер можно воспитать и таким образом изменить в определенных границах: он, как известно, "формируется в мировом потоке". Многие свойства можно пробудить или подавить путем воспитания, например, с помощью истории (в том числе и т. н. естественной истории страны, в которой человек вырос), а, в конечном счете — путем самовоспитания. Но формирующее начало, от которого зависят движения души, за историческое время можно лишь изуродовать и стеснить, но не изменить.

Мы должны, таким образом, четко различать свойства характера и черты формы, так как от этого зависит, удастся ли нам сохранить чистоту ис­следований. Мы исследуем формы, а не характеры.

Мы должны также все время использовать смыслоразличительные слова во избежание терминоло­гической путаницы, которая возникает из-за смеши­вания слов "черта" и "свойство" в повседневной речи, а часто и в языке науки<…> Свойства характера давно исследует характерология, а черты формы лишь недавно попали в поле зрения науки <...> и их продолжают путать со свойствами характера<...> Даже расовая теория свела насмарку собственные усилия, превратив формирующее начало, которое в самой этой теории и называлось ра­сой, в беспорядочную мешанину свойств<…>

<…>В действительности же понятие расы связано с понятием наследственности. Только наследственное можно считать расовым<…> Однако эту фразу можно и перевернуть: является ли наследственное расово обус­ловленным? Если да, то мы должны будем считать расо­выми и многочисленные наследственные уродства<...> Ни один человек не верит в эту бессмыслицу. Но почему находятся умные головы, которые считают расово обусловленной мешанину свойств только потому, что они наследуются по определенным правилам?

Наследуется многое, но не все наследственное яв­ляется расовым. Есть наследственные свойства харак­тера: они часто сохраняются на протяжении многих по­колений и превращаются тогда в расовый характер. Есть также племенные и народные характеры, на них тоже влияют наследственные свойства. И это тоже может быть предметом научных исследований.

Но эти исследования не улавливают чего-то, что тоже наследуется, однако совершенно отлично от свойств или их групп. Это душевная форма. Форма есть то, что повинуется закону, а закон одинаков для всех черт целого: если есть одна, то есть и все, так как каждая черта содержит в себе прообраз всех остальных. Форма означает душевный контур, определенные движения души при переживаниях в их выражении. Этим опре­деляются контуры движения в их телесных прояв­лениях, так как они служат инструментами выражения переживающей души.

Формирующие черты были перед глазами и у тех исследователей, которые создавали образы рас, исходя из естественнонаучного взгляда на строение тела. Но они смотрели на тело как на нечто самоценное, а не как на нечто для души, не как на инструмент выражения, не как на телесное проявление духовной жизни. Поэтому они не могли понять смысла формирующих черт строения тела, который заключается в том, чтобы быть средством проявления души. Они терялись в отдельных признаках и в лучшем случае исследовали возможность их наследования<…>

<...>Только если исходить из души, можно увидеть закономерную взаимосвязь, соединяющую формы души и тела, две части одного целого. Большая часть того, что ученые показывали как отдельные телесные признаки разных рас, есть вырванные черты целых форм, которые не поддаются количественному определению, а могут быть поняты только через законы линий и движений<...>

<…>Раса — это форма, а форма живых существ является расовой в той степени, в какой она насле­дуется... Меняются поколения, но не форма. Форма — это не шаблон, не клише. Хотя контур строго обусловлен собственным смыслом, этот смысл оставляет широкий простор для своеобразия отдельных жизней<…>

<…>Мы говорим здесь о форме человека дейст­вия, потому что действие — это определяющая ценность в его иерархии ценностей: он воспринимает мир как нечто ему противостоящее, во что он должен вмешаться, чтобы "что-нибудь из этого сделать". Это его основная родовая позиция, определяющая способ движения. Он не может иначе, потому что его закон душевной формы ему так предписывает. Этот закон — последняя объяс­нимая инстанция. На вопрос "почему?" ответа нет.

Не каждый тип человека "действует" в этом смысле, и только для данного типа действие является высшей ценностью. При этом неважно, будет ли результат действия иметь общезначимую ценность или нет. Цен­ность действия, исходя из закона формы, заключается в том, что действующий ощущает себя действующим только тогда он "целиком является самим собой". Сделанное может оказаться даже ненужным или сводиться к разрушению: это будет действие с обратным знаком. Делает отдельный человек этого типа или группа людей нечто ценное или нет, определяет не закон формы как таковой, а одаренность отдельного человека, его нравственные установки, его убеждения, одним словом — его характер. Ценность сделанного для сделавшего и его действительная ценность относятся к двум разным диапазонам ценностей.

И люди, созданные по другим законам формы, мо­гут быть деятельными. И бедуин, например, действует, когда устанавливает и снова складывает шатер из козьих шкур или когда он целую неделю скачет по 20 часов в сутки, участвуя в разбойничьем набеге, чтобы захватить далекую добычу и доставить ее в лагерь. Мы называем это действием, но с точки зрения бедуина вещи выг­лядят совсем иначе. Действие для него не долг, но он готов ухватиться за предоставленную ему в данный мо­мент возможность. Добыча для бедуина в повседневной жизни — это то, что на редких высотах переживания, в области религии, называется у него "божественным откровением". Этим определяются и все его жизненные ценности. Поэтому закон формы, по которому создан преобладающий среди бедуинов и вообще на Востоке тип человека, мы называем законом человека откровения.

Человек действия — первый в ряду форм, стили (законы формы) которых мы воспринимаем как наследуемые, обусловленные кровью и, следовательно, как расовые стили.

<…>Стиль человека действия преобладает в гер­манском мире<…> Мы отличаем чужое, начиная со сво­его. Лишь тот, кто переживает преобладающий в гер­манском мире закон стиля человека действия как свой собственный, кровный, в самом глубоком смысле дарованный судьбой и определяющий судьбу, может четко отграничить все чужое и, оставляя в неприкос­новенности свое, понять чужую обусловленность<…>

<…>О нордическом человеке за последние два де­сятилетия сказано немало, в том числе и мной <...> но я еще в начале 20-х годов предостерегал, несмотря на все воодушевление нордическим размахом, от плоского заблуждения, будто нордическое переживание само по себе имеет высшую ценность и по сравнению с ним спо­собы переживания других рас неполноценны. Это предо­стережение не все услышали, и случилось так, что в широких кругах народа утвердилась догма о всеобщей ценности нордического человека. Тот, у кого светлые во­лосы или другие "телесные признаки" нордического человека, стал видеть в этом гарантию своей ценности как человека и члена общества. С другой стороны, у честных немцев в рамках той же догмы возник комплекс собственной неполноценности, если при взгляде в зеркало названных признаков не об­наруживалось. Некоторые отчаивались и даже кончали самоубийством. Этот трагический конец, решение лучше покончить с собой, чем жить, сознавая свою неполно­ценность, как раз доказывает, что у этих людей преобладала нордическая линия переживания.

Знание рождается из заблуждения, и в борьбе за знание всегда бывают жертвы. Эти жертвы тоже не были напрасными. Действительно, немецкий народ и немец­кая история с самого начала определялись нордическим законом: нельзя быть немцем, не будучи нордическим в решающих чертах. В этом ценность нордической расы для нас, немцев, и ряда других народов сходной судьбы. Эта ценность нордической расы связана, таким образом, в историческом смысле с германским миром. В историческом смысле быть немцем — значит, переживать в нордическом стиле. "Нордическое", таким образом, это ценность для нас, а не ценность сама по себе. Само по себе "нордическое" — это только определен­ные движения при переживаниях: стиль души и ее телесных проявлений. Это означает возможное пове­дение, осанку, походку, способы выражения пережи­ваний. Но о содержании и ценности этих переживаний прилагательное "нордическое" еще ничего не говорит. Оно говорит только, как переживается, но не говорит, что переживается. Содержание переживания может быть в одном случае нравственным, а в другом безнравст­венным. Можно нордическим способом быть и разру­шителем ценностей, преступником. Скажем откровенно: можно нордическим способом быть и подлецом.

<...> Быть нордическим — еще не значит быть ценным членом немецкого народа. Что пользы в людях с нордическими формами и переживаниями, если у них плохой характер и нордический стиль выражается в нем. Не только духовная форма, не только стиль переживания определяют ценность человека как члена общества, но и то, что заключает в себе форма и в чем выражается стиль, а именно хорошие (или плохие) качества человека, одним словом, — его характер. Раса включает в себя все переживания, но то, что переживается, уже не отно­сится к расе. Поэтому ошибочно полагать, будто путем простой селекции нордической крови можно создать полезных членов общества. Нужно пробуждать хорошие задатки, если они есть, развивать из них нужные каче­ства и формировать характер: без этого всякая селекция напрасна.

Повторяю, "нордическое" означает ценность для нас, немцев, но необязательно для других. То, что для нас является определяющим, для других народов может совсем не иметь значения, если оно не присутствует ни в крови, ни в истории этих народов. Другие народы подчиняются иным законам формы и имеют иные цен­ности. Для таких народов нордическое может даже стать проклятьем, потому что оно вносит смуту в их собствен­ный мир ценностей.

Следует избегать еще одного заблуждения, которое вытекает из неправильного понимания термина "человек действия". Этот термин ни в коем случае не должен означать, что ценность нордического человека, если измерять ее нордическим масштабом, тем больше, чем больше работы он сделает. Совсем наоборот. То, что мы называем действием, не измеряется количественно. Это заблуждение характерно для начинающейся эпохи, которая оперирует огромными цифрами, производит на конвейерах и путает горячку непрерывной работы с нас­тоящей деятельностью, являющейся формой культуры.

Деятельную жизнь в нашем смысле можно вести и таким образом, что со стороны она может показаться праздной, например, если нордический человек целиком уходит в свой внутренний мир и порывает связи с обществом. Кажется, будто он "ничего не делает", хотя на самом деле он постоянно трудится. Будет ли этот труд в обычном смысле творческим, воплотится ли в произведениях и даст, в конечном счете, что-то обществу — совсем другой вопрос. Это зависит от творческой силы отдельного человека, от его способности приспосаб­ливаться к внешнему миру, от его одаренности, в общем, от его характера, а не от его расового закона. Нордичес­кая жизнь возможна и в том случае, если вся работа сосредотачивается на самом себе. Бывали люди, которые вели такую жизнь и воспринимали ее как высшую цен­ность, хотя их деяния не оставили след в истории. Если спросить о смысле подобной жизни, то ответ будет таков: он заключался в победоносном преодолении тяжести. А это конечный смысл всех нордических действий.

Здесь следует устранить неправильное понимание, будто обязанность непрерывно работать, одержимость работой, судорожная работа имеют особо высокую цен­ность с нордической точки зрения. Эта судорожность бу­дет нордической, но все равно судорожностью: бо­лезненным состоянием нордического человека, искаже­нием его духовного состояния. Судорога всегда означает, что делается с трудом нечто, что можно сделать легко. В диапазоне нордических ценностей это означает измене­ние направления деятельности на противоположное. Там же, где нордическая жизнь вращается в своем стиле, в культурных слоях народов с преобладанием нордичес­кой крови, там из форм повседневного и праздничного отражения с людьми первым делом устраняется все тяжелое. Это относится даже к убеждениям: в них должно быть как можно меньше "неподъемного". Необходимость поднимать что-либо указывает на тяжесть, а это противно нордическому закону жизни. Даже с действительно тяжелыми вещами обращаются, таким образом, будто они легкие. Тяжесть с нордической точки зрения означает жизнь, которую не удалось подчинить себе.

Это не означает легкомыслие или легкое, т. е. не­серьезное, отношение к жизни, хотя все это возможно и нордической сфере. Нордический человек может очень серьезно воспринимать вещи, себя самого, свою жизнь и свои задачи, но законы движения его нордической души не позволяют ему показывать это серьезное как нечто тяжелое. Мы все со школьной скамьи знаем, что такое "нравственная серьезность": в нордической сфере это удел школьных учителей и пасторов. На нордического человека она действует лишь в том случае, если ее не подчеркивают: всегда должно быть так, будто все понятно само собой.

На преодоление тяжести ориентирован и инстру­мент выражения нордической души — ее телесное проявление.