Глава 2. Возникновение науки и основные стадии её исторической эволюции

Происхождение науки трактуется в зависимости от того, каким факторам ее появления – внутренним или внешним - придается первостепенное значение и как определяется сама наука. В философии науки сложились два основных взгляда на происхождение науки.

Сторонники первой точки зрения утверждают, что наука с самого начала являлась достоянием всего человечества. В неевропейских регионах наука развивалась преимущественно как практические приложения теоретической мысли. Главное внимание здесь было направлено на создание и изобретение полезных артефактов, а не на обоснование и доказательство теоретических положений. В арсенал науки следует отнести индийский счет, арабские цифры, китайские изобретения вроде бумаги, механизма часов, печатного станка, индийская и японская сталь и т.д. Примечательна аргументация, которая приводится в защиту данной точки зрения, – это требование справедливости и политкорректности по отношению к неевропейским народам ( Chinese science, exploration of an ancient tradition. Cambr., Mass. 1973). Но даже в этом случае признается, что по-настоящему наука как самостоятельная область знания возникла в Западной Европе во времена научной революции, то есть в конце XVI - первой половине XVII века.

Вторая точка зрения сводится к тому, что наука есть продукт исключительно европейской культуры, и нигде более в мире наука не появляется, хотя в мире существуют культуры, развитые не меньше, чем европейская. Это так называемая европоцентристская точка зрения, у которой есть немало авторитетных сторонников. В античной европейской философии следует искать предпосылки научного знания и научного мышления: в аристотелевской логике, эллинистической натурфилософии, греческой математике. Вторая предпосылка науки – средневековая теология, давшая науке канон теоретической дисциплины – понятие Абсолютной Истины как независимой от индивидуального субъекта, воспитавшей вкус к дедуктивным логическим доказательствам.

Среди сторонников этой точки зрения имеются расхождения касательно времени происхождения науки. Широко распространено мнение, что наука возникает на заре Нового времени. В это время формируется научная картина мира, особый тип рациональности, в основе которого лежат идеи эксперимента как высшей доказательной опоры и математики как собственного языка науки, разрабатываются методы научного познания, отличные от натурфилософских. Начинается отделение науки от философии, оформление ее в более или менее автономную область деятельности.

Существенные аргументы в пользу более древнего происхождения науки выдвигаются рядом философов и историков науки. К разряду научного знания относят математику древности, часть натурфилософии, средневековую науку. Эта наука не была вполне самостоятельной, она еще не отделялась от философии, но признаками научности обладала. Об этом говорит, в частности, тот факт, что наука Нового времени признавала своим фундаментом знания, например, труды античных математиков, черпала идеи и принципы в трудах античных философов, уделяла серьезное внимание доказательным практикам средневековых философов. Да и идея экспериментальной науки зарождается уже в средневековье.

Исследователи, желающие оставаться на некоей «срединной» точке зрения, обычно выделяют античную и средневековую «преднауку», где научное знание не приобретает еще системного характера, и собственно науку, представленную системой более или менее универсализированного знания.

Наиболее развитой дисциплиной, которая в античности могла бы претендовать на статус научной, была математика. В Древней Греции появляется то, что можно назвать теоретической системой математики: греки первыми стали выводить одни математические положения из других. Они же четко разделяли математику как сугубо теоретическую науку, изложенную, например, в евклидовских «Началах», и логистику, под которой понималось искусство вычислений. Логистика была чисто технической дисциплиной, без которой невозможно было решать практические задачи вроде строительства, военного дела, торговли, мореходства. Теоретическая математика же призвана была объяснить смысл и природу всего сущего посредством чисел и числовых соотношений. Античные математики, в частности, пифагорейцы, первыми пришли к выводу о том, что «книга природы написана на языке математики» - вывод, который спустя более двух тысячелетий сформулировал Галилей.

Античная математика владела понятиями числа, точки, пространства, фигуры, открыла несоизмеримость, парадоксы бесконечности (апории Зенона).

Но математика не была единственным достижением науки античности. Множество идей, позднее усвоенных наукой, было высказано в античной натурфилософии, в частности в аристотелевской и демокритовской натурфилософии. Вот только некоторые из них. Идея о топологии пространства – декартовское трехмерное пространство фигурирует в трактате Аристотеля «Физика». Мысль о сложном строении материальных вещей присутствует в атомизме Демокрита и Левкиппа. Пытаясь уяснить, что такое время, Аристотель дает образец того метода, который в ХХ веке получил название феноменологического и которому глава феноменологической школы Гуссерль научился у крупнейшего аристотелика ХХ столетия Франца Брентано. Аристотель описывает всем известный, но трудно уловимый при попытке определить его в понятии феномен времени, последовательно рассматривая и отсекая те аспекты времени, которые оказываются только сопутствующими, относятся не к сущности времени, а к тому, без чего мы не можем время себе представить.

В трактатах «Физика» и «Вторая аналитика», переведенных на английский язык Робертом Гроссетестом в XIII веке, Аристотель производит разграничение естественных наук и математики, закладывая тем самым будущее прочтение математики как научного языка. До Аристотеля четкого разграничения математических и вещественных сущностей не было, основу мира вполне могли составлять материальные частицы (Демокрит), обладающие душами или числа, имеющие вполне материальное существование (пифагорейцы). Аристотелевские выводы касательно разделения математических и физических сущностей можно свести к следующему:

• Математические предметы не являются сущностями в большей мере, чем тела.

• Они онтологически не предшествуют чувственным вещам, но только логически.

• Они не могут существовать отдельно от вещей.

• Они не существуют в чувственных вещах, значит, вообще не имеют самостоятельного существования.

Математика, делает вывод Аристотель, никак не может быть фундаментом для физики, скорее, наоборот, физика есть основа математики. Это вывод Аристотеля долгое время был определяющим для естественных наук. Он же стал поводом для критики, которая обрушилась на философию Аристотеля и его последователей в XVI-XVII веках со стороны философов-рационалистов, утверждавших, что Аристотель просто смешал объективную реальность природы и ее познанную реальность – содержание научных теорий.

Возможно, сейчас этот спор кажется вполне отвлеченным и схоластическим, но для развития научного знания он имел принципиальное значение. Отказ от идеальных математических первосущностей в пользу чувственно воспринимаемых вещей, которые можно описывать математически, делал возможной и легитимной экспериментальную науку и сообщал этой науке статус истинного знания.

Заслуги Аристотеля в биологических науках не меньше. Он считается основателем биологии как науки. Один лишь список работ Аристотеля, посвященных проблемам этой области знания, впечатляет: «История животных», «О частях животных», «О происхождении животных», «О движении животных», «О ходьбе животных». Две первые книги трактата «О душе» также посвящены проблеме жизни и живого. Особенностью этих работ является то, что Аристотель выступает здесь как ученый – эмпирик, описывающий свои наблюдения и практику современного ему сельского хозяйства. Результаты наблюдений собираются в классификации, сообразно специально выделенным признакам - категориям (точно так же, как производится любая современная классификация). Главная из этих категорий – категория цели, кроме нее используются категории материи и формы. Относительно живых объектов позиция Аристотеля та же, что относительно физических: математические закономерности не могут быть использованы для описания их существования и поведения. По этому поводу биологические науки были к Аристотелю более благосклонны: еще и в XVIII веке, в период триумфа математического естествознания, о биологии как математической науке никто не помышлял. Напротив, Кант, например, утверждал, что живой организм есть абсолютная граница, которую математическое естествознание переступить не может.

Таким образом, недооценивать количество и качество научных идей античности (еще не было сказано о прикладных исследованиях Эратосфена, Архимеда, Анаксагора и т.д.), их перспективность с точки зрения последующего развития вряд ли будет правильным. Аристотель был далеко не одинок в своем интересе к изучению природы. Можно обратиться к Фалесу. Эратосфену, Архимеду, Анаксагору, стоикам и другим античным философам, испытывавшим интерес к природе как объекту исследования.

Вопреки широко распространенному представлению, что Средневековье подавляло всякую мысль, кроме теологической, можно утверждать, что Средние Века, особенно конец Средневековья, отмечены повышенным интересом к изучению природы. Конечно, природа виделась как проявление Божественной воли, но это и делало ее изучение столь важным и перспективным. Познавая природу, человек познавал Божье творение и таким образом ближе подходил к самому Создателю. Набор протонаучных дисциплин был примерно тем же, смещались акценты, выдвигались на первый план конкретные научные дисциплины, происходила дифференциация знания, разрабатывался логический и математический аппарат науки. Вот лишь несколько примеров.

Понятие бесконечного, сыгравшее столь важную роль в науке XVI-XVII веков, во многом было обязано своей разработкой математике средневековья. В Средние века бесконечное входит в атрибуты Бога, в частности важным представляется вопрос: может ли Бог создать бесконечно пустое пространство? Обсуждение этого вопроса математиками Ричардом из Мидлтауна, Фомой Брадвардином, Дунсом Скотом и др. позволяет увидеть связь христианских представлений о всемогуществе божества с научными предпосылками о существовании бесконечной Вселенной. Пустота Вселенной может быть местом, где нет ничего, кроме божественного присутствия, т.о. пустоте придается онтологический статус. Правда, эта мысль очень туго входила в средневековые умы, еще в 1600 году за утверждение бесконечной Вселенной пострадал Джордано Бруно, но на самом деле он в концентрированном виде повторил то, что уже существовало в умах некоторых средневековых ученых. Так Брадвардин пишет, что Бог абсолютно совершенен, а потому он одновременно находится везде. Вездесущность Бога, переведенная на космологический язык, предстает в виде принципиально допустимого, то есть воображаемого бесконечного пространства. На протяжении веков происходит постепенное расшатывание укрепленного в умах убеждения о невозможности существования бесконечно большого тела, а, следовательно, бесконечно большого космоса.

Мысли о возможном бесконечном космосе высказывались на протяжении XIII-XIV вв. рядом ученых: Джоном Баконторпом, Робертом Гроссетестом – авторитетными учеными и теологами. Например, Гроссетест развивал некоторые положения, освобождавшие физический мир от непосредственного присутствия Бога в нем. Эта позиция носит название деизма и позднее развивается в XVII веке Декартом.

Рассуждения Гроссетеста могут быть сведены к двум тезисам.

1. Бог в качестве творца выступает лишь в начале мира, когда образуется некая световая точка, затем она мгновенно расширяется и вызывает к жизни сферу «первого тела», состоящего из первой материи и первой формы. Свет есть первая форма материи, и поэтому законы распространения света являются и законами постепенного творения материального мира во всех других сферах.

2. Без знаний о линиях, углах и фигурах нельзя познать природу; без математики, в частности геометрии, нельзя достичь истины.

Кроме того, Гроссетест подверг критике аристотелевский тезис о том, что актуальная бесконечность не может ни существовать, ни быть мыслимой. Гроссетест возражает Аристотелю тем, что если что-то и невозможно для человеческого ума, это не значит, что оно невозможно для Бога. Он приводит в пример время. Непрерывность течения времени убеждает нас в том, что любой временной отрезок состоит из бесконечного множества моментов. Актуальное бесконечное число моментов времени и есть действительная мера времени, но, добавляет Гроссетест, знает ее Бог, он измеряет все времена. То же самое можно сказать и о пространственных отношениях: «Бесконечное число точек во всех линиях длиной в локоть – одно, и этим числом Бог измерил все линии длиной в локоть».

Весьма важное влияние на средневековые и последующие научные идеи, на становление научной методологии оказала Оксфордская школа – объединение средневековых философов – схоластов, связанных с Оксфордским университетом. Представители этой школы, кроме уже упомянутого Роберта Гроссетеста, Роджер Бэкон, Дунс Скотт, Уильям Оккам. Специфической особенностью Оксфордской школы было значительное для этого времени внимание, уделяемое наблюдению и даже эксперименту. Оксфордцы живо интересовались алхимией, читали запрещенные римской курией естественнонаучные трактаты Аристотеля, наблюдали за природными явлениями. «Удивительный доктор» – так называли современники Роджера Бэкона - прекрасно знал математику, проводил нечто вроде физических экспериментов, которые были его излюбленным занятием, делал открытия, вошедшие впоследствии в физическую науку. Он же был автором нескольких технических идей вроде самодвижущихся повозок и кораблей, использования пороха и т.д.

То есть средневековые ученые, по большей части оставаясь теологами и философами, живо интересовались науками о природе, способствуя строительству фундамента естественнонаучного знания, готовя почву для экспериментальной науки.

Еще более серьезные сдвиги в данном направлении произошли в XV-XVI вв. Важную роль сыграл в этом отношении неоплатонизм, возрождавшийся во Флорентийской академии, и связанные с неоплатонизмом герметические учения.

Под сильным влиянием герметизма находились многие ученые и философы эпохи Возрождения: Джордано Бруно, Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Парацельс и др. Герметизм представлял собою магико-оккультное учение, восходящее, согласно его адептам, к полумифической фигуре египетского жреца и мага Гермеса Трисмегиста. Герметизм располагал обширной астрологической, алхимической и магической литературой, которая также приписывалась Гермесу Трисмегисту. Главной задачей герметизма провозглашалась задача очищения человека от первородного греха. Тот, кто очистился от греха, становится равным Богу. Так утверждался человек не «раб божий», а равное Богу (по крайней мере, потенциально) существо. Этот второй бог - человек способен управлять силами природы, исполняя завет, данный ему первым Богом до изгнания из рая – быть хозяином и вершиной материального мира. В герметизме и в Каббале, которая также стала частью герметической традиции, человек объявлялся Адамом Небесным, способным не только раскрыть все тайны мира, но и стать вторым творцом, преобразующим природу и господствующим над ней. Так магико-оккультные учения влияли на изменение мировоззренческой установки сознания: Они создали образ человека, способного не только до конца познавать природу, но и магически воздействовать на нее, преобразовывать в соответствии со своими целями и интересами. В этой атмосфере формировалась и отшлифовывалась идея бесконечной вселенной, где земля и небо получают равный статус объектов познания. В этой атмосфере оказалось возможным снять противопоставление естественного и искусственного, природы (фюзис) и техники (технэ), теоретически подготовленное уже в средние века.

В XVII веке началась критика герметизма и магии, сопровождавшаяся критикой натурфилософских и схоластических спекуляций. Тут сказался рационалистический дух Реформации и контрреформации, возродивших христианское неприятие оккультизма, магии, астрологии и алхимии. Ученые этого времени с подозрением относятся к «туманным загадкам вещей». Непримиримую критику оккультизма, астрологии, магии можно найти у друга Декарта Мерсенна, у химика Бойля, у остроумного скептика Пьера Бейля. Даже сэр Фрэнсис Бэкон, увлекавшийся магико-герметическими учениями и столь многим обязанный им, в частности, идеей, что человек является властителем и преобразователем природы – даже он стремится отмежеваться от тайных учений и отделить научное знание от ненаучного. Отголоски борьбы с романтическим и мистическим духом Ренессанса есть и в трудах Ньютона, ревностно изгонявшего из физики «скрытые качества», хотя и сам Ньютон много времени и сил отдавал занятиям алхимией.

Однако критика герметизма не помешала ученым XVII века сохранить убеждение в могуществе человека, божественной силе его интеллекта и праве господства над природой. Галилей был убежден, что человеческий разум не уступает божественному, если не в широте охвата различных объектов, то в глубине проникновения в предмет. Не менее высоко оценивает возможности человеческого разума Декарт. Дело состоит лишь в том, чтобы правильно подготовить разум к научным занятиям. В этом плане они оба считают наиболее подходящим средством для воспитания ума математику. Тем паче, что как раз в математике человеческий разум приближается к божественному. Особое значение правильному методу придает Декарт, который и разрабатывает этот самый правильный метод, известный под названием декартовской дедукции. Отправная методическая и методологическая точка метода состоит в ясных и отчетливых идеях, называемых Декартом интуициями. Научное знание, отправляясь от интуиций, должно следовать правильным, то есть соответствующим правилам, путем. В этом случае вероятность достижения истины многократно возрастает, а то и вовсе истина достигается автоматически. Так Декарт закладывает основы т.н. «компьютерного мышления», где точное выполнение команд гарантирует правильную работу компьютера.

Метод Декарта состоял в точном соблюдении правил мышления, основными из которых считаются четыре:

1. Всякое познание следует начинать с выявления аксиоматических предпосылок, следя при этом за тем, чтобы аксиомы были абсолютно ясными, самоочевидными и не только для исследователя, но и для любого непредвзятого ума.

2. Для более глубокого познания познаваемый объект следует разделить на составные части, следя за тем, чтобы разделение было последовательным и совпадало с собственной структурой объекта.

3. Из полученных проанализированных элементов можно составлять единое целое, то есть системное представление об объекте. Полученная система должна быть логически непротиворечивой и целостной.

4. Необходимо как можно полнее учитывать все внутренние и внешние факторы, свойства и признаки анализируемого объекта, создавая последовательно несколько вариантов системного представления и выбирая из них наиболее оптимальный.

Методология Декарта, соединенная с эмпиризмом, стала основой разработки методов естественных наук, начиная с XVII века. Эмпиризм разрабатывался главным образом в Британии, где пионером научного подхода стал Ф. Бэкон.

Метод, предложенный для научных исследований Ф. Бэконом, начинается с утверждения, что естественно развивающийся разум не годится для научных изысканий, ему требуется предварительная подготовка - очищение. Этот тезис развертывается Бэконом в знаменитом учении о четырех идолах или призраках разума: идолах рода, пещеры, театра и рынка.

Исправленный соответствующим образом разум становится способным познавать истину. Первый шаг научного разума – восприятие природных вещей в «чистом виде», т.е. без каких бы то ни было субъективных прибавлений. Когда вещи восприняты, требуется установление причины наблюдаемых фактов – это второй научный шаг. Если факт не имеет причины, он случаен. В массив научного знания, как правило, такие факты не входят. Причинные связи, которые объясняют происхождение и существование явлений, могут быть существенными и несущественными. Первые необходимы и обязательны, вторые – случайны. Значит, надо отделить существенное от несущественного. Это третий шаг. Решение этой задачи достигается сравнением многих подобных случаев. Причем это сравнение должно быть проведено в двояком отношении: во-первых, нужно сравнить многие случаи, в которых одно и то же явление имеет место при различных условиях; во-вторых, с этими случаями нужно сравнить другие, в которых в сходных условиях то же самое явление не имеет места. Бэкон называет эти процедуры сравнения приведением к положительным и отрицательным инстанциям.

Так опыт, продвигаясь от факта к факту, приходит к закону, восходит от частного к общему. Он констатирует факты посредством эксперимента и при правильном сравнении фактов обнаруживает закон, основоположение или аксиому, по которым действует природа, то есть опыт возвышается от эксперимента до аксиомы. Этот путь Бэкон называет индукцией или настоящим ключом науки о природе.

Методологические споры, которые вели рационалисты – сторонники декартовской дедукции и эмпирики – сторонники бэконовской индукции сегодня не так актуальны. Последующее развитие научной методологии примирило былых оппонентов. В практике научных исследований с успехом применяются и индуктивные, и дедуктивные методы в зависимости от конкретных задач исследования

Не менее важную роль в становлении науки сыграли две других идеи: идея эксперимента и математизация естествознания.

Предпосылки для введения математики и эксперимента в естествознание существовали уже в античности и Средневековье. Однако не только идея, но реальные шаги в этом направлении были сделаны в науке Нового времени. Математическое мышление постепенно становилось наиболее адекватной формой логического движения мысли, соответствующей задачам становящейся науки. Процессы эти шли медленно, и инспирировались, по преимуществу, философией от Николая Кузанского до Декарта и Лейбница. Однако, та же философия в лице университетских профессоров и известных философов долго сопротивлялась новому положению математических дисциплин.

Например, Гоббс настаивал на различении математики как науки априорной и потому самой достоверной и физики – науки апостериорной, потому не могущей быть такой же точной, как математика. (Гоббс Т., Избранные произведения в 2 т.т., т.1 с. 235–236). Априорность и достоверность математики основаны на известном аристотелевском принципе, согласно которому достоверным может считаться знание о предмете, произведенном нами самими, а не взятом в качестве внешнего источника. Например, априорность, а значит и достоверность геометрии покоится на том, что ее предмет конструируется нами самими. Физические объекты не сконструированы искусственно, какие-то их части недоступны непосредственному восприятию, потому достоверность знаний о таких объектах проблематична, а выводы гипотетичны.

Но несколько обстоятельств сломило сопротивление противников математизации физики. В этом велика заслуга Декарта и Галилея. Предмет естественных наук – природу Декарт определяет как протяженную субстанцию, отделяя ее от субстанции мыслящей. Первая – предмет физики, вторая – предмет метафизики. В протяженной субстанции (физических объектах) мы можем мыслить ясно и отчетливо ее величину, внешнюю представляет собой перемещение в пространстве. Главное во всех физических телах – их протяженность, местоположение в пространстве. Следовательно, наука, которая имеет дело с протяженностью, а именно геометрия, должна стать основой всех наук о природе. То соображение, что у всех тел есть еще и внешняя форма (фигура), а изучение фигур – дело геометрии, служит дополнительным доказательством фундаментальности математических наук в корпусе естествознания. Если удастся геометрию преобразовать так, что она могла бы изучать еще и движение, геометрия действительно станет универсальной базой для всех естественнонаучных дисциплин. Декарт нашел то основание, по которому стало возможным обоснованно использовать математику в качестве «языка» естественных наук, решил задачу, которую на протяжении многих лет решал Галилей. Декарт же указал и границы этого языка. Математизированному естествознанию доступно то, что измеримо и исчислимо.

Философское решение задачи отнюдь не означало, что математика беспрепятственно проникала в физику. Различение математических и природных объектов сохранялось еще долгое время и сохраняется в современной науке, где математические объекты представляют собой идеальные модели природных тел.

Вторая важная идея – идея эксперимента – принадлежит Галилею. Изучая движение артиллерийского снаряда по параболической траектории, Галилей исключает из движения все случайные факторы, которые могут повлиять на полет снаряда: столкновение с другим физическим телом, ветер и т.д. То есть Галилей рассматривает не реальный полет, а его математическую модель, и эта мысленная конструкция носит название мысленного эксперимента, описывающего явление «в чистом виде». Эксперименты, сначала мысленные, а затем реальные, становятся важной составляющей естественнонаучной теории. Без экспериментальной базы, которая принимается в качестве доказательной, теория не может считаться научной. Так появляется еще одна демаркационная линия между натурфилософскими и естественнонаучными теориями.

Условия эксперимента должны быть выполнены так, чтобы физический объект оказался идеализованным, чтобы между совокупностью экспериментальных данных и математической конструкцией, с которой имеет дело математик, было как можно меньше различий. Поэтому в эксперименте так важна точность: она служит залогом возможности математического описания эксперимента. Точность соблюдается в условиях эксперимента, в измерениях, в вычислениях – в этом случае говорят, что эксперимент был чистым, и его результаты можно интерпретировать в рамках научной теории.

Разумеется, полного соответствия физического тела своей идеальной модели никогда не может быть, и это хорошо понимал сам Галилей, но ему приходилось выбирать между точностью и достоверностью. Галилей выбрал точность и приписал этой точности свойство достоверности.

Еще радикальнее к проблеме математического конструирования физического объекта подошел Декарт. Он постулировал тождество материи и пространства и тем самым получил логическое обоснование для сближения физики и математики (геометрии). У Декарта природа превращается в бесконечно простирающееся математическое тело. Он предельно «механизировал» картину природы, никаких внутренних источников у физических тел нет и не может быть, все взаимодействия носят исключительно внешний характер.

Было бы несправедливым не указать еще на одну причину превращения математики в универсальный язык наук о природе. Это практические требования «измерения», которые также способствовали превращению математики из онтологической дисциплины в инструментальную. В этом отношении новое положение математики обязано развитию денежного обращения, банковской системы.

Второй толчок практическому развитию математики дали астрономические работы Коперника и Кеплера. Для упрощения метеорологических наблюдений, задач картографии и навигации Коперник предложил условную систему небесных светил, принципом которой стал принцип унификации и систематизации движений планет. Коперник исходил исключительно из равномерного движения планет по круговым орбитам, тогда как практиковавшаяся ранее система Птолемея включала в себя довольно большое число самых разнообразных видов движения, что затрудняло математические расчеты. Условность системы Коперника состояла в том, что она противоречила наблюдаемым движениям небесных светил. На этом основании датский астроном Тихо Браге отказался признать истинность учения Коперника. Ученым приходилось выбирать между простотой вычислений и наблюдениями. Коперник выбрал первый путь. Тихо Браге – второй. Третьим путем пошел Иоганн Кеплер, разрешивший это противоречие, для чего ему пришлось пойти на некоторые компромиссы и усовершенствования. Кеплер не отказался от математического обоснования гелиоцентризма, но установил законы движения планет на основе своих наблюдений и наблюдений Тихо Браге. Математические расчеты показали, что планеты должны двигаться не по круговым, а по эллиптическим орбитам. Второе допущение Кеплера касалось движения планет: они двигались неравномерно. Пришлось расстаться также с представлениями о неподвижных небесных сферах, несущих планеты. Так мироздание получило ряд доказательств, что «Бог, создавая Вселенную, мыслил математически», так математика подтвердила статус уважаемого языка и инструмента науки о небесных телах.

С XVII века математический аппарат науки развивается чрезвычайно бурно: заканчивается оформление символической алгебры, теории чисел (Ферма). Декартом создается аналитическая геометрия, Паскалем и Ферма теория вероятностей, Лейбницем и Ньютоном исчисление бесконечно малых величин. Естественным завершением математизации знания стала механистическая картина мира, в которую немалую лепту вложил сэр Исаак Ньютон.

Физика Ньютона была «последним гвоздем, вбитым в гроб пантеистической натурфилософии Возрождения». По видимости, оппонент и даже научный противник Декарта, Ньютон продолжил работу Картезия по демонтажу здания средневековой и возрожденческой науки. Возражения Ньютона Декарту по преимуществу касались мировоззренческой стороны учения французского философа, но было и возражение по существу научных взглядов. Декарт утверждал существование исключительно внешних причин для изменения вещей, Ньютон нашел внутреннюю причину. Ньютон находился под сильным влиянием кембриджских неоплатоников и оккультно-герметической традиции, с которой неоплатонизм был тесно связан. Под этим влиянием Ньютон присоединяет к свойствам физического тела, перечисляемым Декартом, силу – понятие силы становится едва ли не самым главным в физике Ньютона. Сила, которой наделены все без исключения тела на Земле и в космосе – тяготение.

Сила тяготения тел есть та причина, с помощью которой можно, по мнению Ньютона, объяснить, а не только математически описать явления природы. Это последняя причина, к которой восходит всякое физическое или механическое описание природы. Сама же она, как подчеркивает Ньютон и его последователи, в рамках механики объяснена быть не может. Ньютон не соглашается с Декартом в отождествлении пространства и физического тела, в изгнании из природы всего, что не сводится к протяженности и механическому движению. В этом плане понятие силы, как начала активного, действительно становится у Ньютона ключевым. Основание у Ньютона для этого не столько научное (как и спор с Декартом), сколько теологическое. Декарт трактует Бога как непротяженное, потому чисто духовное трансцендентное бытие. Ньютон говорит о Боге как бытии бестелесном, но протяженном, следовательно, более близком материи. Сближение материи и Бога происходит через понятие силы, которой обладает и Бог, и материя. Оригинальным Ньютон в этом вопросе не был, он следовал за своим духовным учителем Генри Мором. Этот кембриджский неоплатоник и мистик говорил, что бесконечное пространство есть имматериальная субстанция, чувствилище божества, Тот же Мор впервые говорит о четвертом измерении пространства, теологически предваряя неевклидову геометрию.

Ньютон, развивая мысль Мора, помещал в пространство силу тяготения, наличие которой свидетельствовало о том, что это не безжизненная пустота, а вместилище Бога.

Ньютон также критиковал Декарта за деизм, то есть их спор временами был спором теологов, а не ученых. Научное следствие позиции Ньютона в этом споре состояло в том, что сэр Исаак попытался вернуть природе активность, силу, самостоятельность, «немеханистичность». Примечательно, что для обоснования активности природных сил Ньютон ссылался не на формулы и опыты, а на авторитет халдейских жрецов и греческих философов.

История науки, однако, пошла другим путем. Ньютон попытался построить свою физику не на механистических основаниях, но жизнь рассудила иначе.

Те пассажи из произведений Ньютона, которые свидетельствовали о попытках ввести Бога в мироздание, одушевить природу, представив ее дышащим античным «космосом», не были востребованы наукой. От его физики остался «сухой остаток» в виде четырех законов, вошедших в парадигму механистического естествознания, а сам Ньютон стал восприниматься как ученый, завершающий здание классической механики.

Классическая научная парадигма, «несущие конструкции» которой были созданы в XVII веке, просуществовала как образец науки до конца XIX века, когда она сменилась парадигмой современной науки. А в конце ХХ века наступило время постсовременной науки.

Эти этапы развития научного знания имеют свои характеристики, что отнюдь не означает полной отмены норм, правил и продолжают существовать до сегодняшнего времени и чувствуют себя в современной и постсовременной науке вполне благополучно.