§ 2. Кризис и перспективы эволюции социалистических ценностей в отечественной культуре

После нескольких лет дискуссий о природе, сущности и противоречиях социализма общий ракурс перестройки вполне определился: ликвидация "деформаций" социализма и его обновление. С позиций марксистской аксиологии вполне уместными представляются рассуждения М.С.Горбачева в 1988 г. о необходимости обращения к таким социалистическим ценностям, как солидарность, демократия, инициативность, достоинство личности и др. (Горбачев, 1988. С. 16-17, 30-31 и др.). С учетом проведенного нами анализа, можно трактовать перестройку как попытку разрешения противоречия между коллективизмом и гуманизмом преимущественно в пользу последнего. Однако с точки зрения марксизма, представляется весьма проблематичным объяснение того, как этот вполне естественный процесс совершенствования в своей основе социалистического (общественная собственность и т.д.) общества завершился торжеством свободы предпринимательства и приватизацией государственной собственности. Чтобы ответить на вопросы о причинах столь глубокого кризиса и о возможных перспективах функционирования и развития социалистических ценностей в современной России, мы считаем целесообразным, опираясь на метапаттерны "справедливости", "свободы" и "утопии", проанализировать некоторые аксиологические аспекты теории и практики построения социализма, трактуемого предельно широко: как общества социальной справедливости.

По нашему мнению, одной из главных причин неудачи перестройки было то, что ее пришлось осуществлять не последовательно (сначала в экономике, затем в культуре и т.д.), а одновременно во всех сферах, к чему элита ни морально, ни организационно, ни теоретически не была готова. Вспомним, что достаточно успешные недавние экономические реформы (в Китае, Южной Корее, Чили) основывались на жесткой политической воле, не допускавшей плюрализма, а послевоенное японское или германское "экономическое чудо" подкреплялось оккупационным режимом. Однако мы не считаем, что системный кризис в СССР был фатально неизбежен. Так, снять остроту национального вопроса еще в 1988 г. можно было провозглашением культурно-национальной автономии и расширением хозяйственной самостоятельности регионов, например, с использованием опыта совнархозов. В экономике вместо голословных рассуждений об очередном этапе совершенствования социализма вполне достаточно было, сославшись на цикличность развития народного хозяйства, обратиться к опыту НЭПа, в свое время выведшему страну из гораздо более сложной ситуации.

Вместо этого руководство, подчиняясь ходу событий, ограничивалось неуклюжими полумерами типа увеличения зарплаты. Когда ситуация вышла из-под контроля, стереотипность мышления (вполне нормальная для обыденного ценностного сознания, но недопустимая для интеллектуальной элиты) привела часть руководства страны к полярной смене приоритетов: раз хозяйство "не желает" реформироваться по-социалистически, будем его реформировать по-капиталистически. Не без борьбы и с некоторыми "социальными реверансами", ХХУШ съезд КПСС включает в свое программное заявление положение: "Альтернативой изжившей себя административно-командной системе является рыночная экономика"(КПСС… 1990. С. 86).

Анализируя перспективы "прыжка к рынку", тогдашний редактор "Правды" по отделу экономической политики Е.Т. Гайдар писал: "Размораживать цены при нынешних темпах роста денежной массы страшно. Но это можно сделать разовым решением. Надо лишь зажмуриться и прыгнуть в неизвестность" (Гайдар, 1990). Очень скоро, по злой иронии судьбы, именно ему было поручено принимать такое решение. Однако задолго до 1990 г. в стране уже определились люди и структуры, стремившиеся к этой "неизвестности", позволившей им приватизировать созданную трудом предыдущих поколений госсобственность.

Как объясняют причины кризиса современные марксисты? В Программе КПРФ говорится: "В оценке современной ситуации КПРФ исходит из убеждения, что принципиальный спор между капитализмом и социализмом, под знаком которого прошло бурное XX столетие, исторически не завершен" (КПРФ... 1995. С. 4). В развитии этой мысли отмечается, что временное поражение социализма в нашей стране было обусловлено: 1) геополитической борьбой капитализма и социализма; 2) несоответствием лозунга "Догнать и перегнать'" условиям НТР; 3) невыполнением принципа распределения по труду; 4) победой мелкобуржуазного, бюрократического течения (крыла) в партии (начавшегося с троцкизма и завершившего свою эволюцию политикой Горбачева, Яковлева, Ельцина, Шеварнадзе) над пролетарским, демократическим крылом (КПРФ...1995. С.9-14). Если второй и третий тезисы кажутся вполне справедливыми, то первый, на наш взгляд, нуждается в серьезном дополнении: в геополитике XX в. не меньшую (если не большую) роль, чем межсистемные противоречия, играли (и играют) столкновения интересов локальных цивилизаций.

Наибольшие сомнения вызывают рассуждения о мелкобуржуазности бюрократического крыла. Сам термин "мелкая буржуазия", часто употребляемый марксистами, является весьма неопределенным. В эту категорию попадают очень широкие и несхожие по своим интересам слои: крестьяне-середняки, интеллигенция, ремесленники, менеджеры, лавочники и др. Все они являются "носителями мелкобуржуазной психологии". Впрочем, ее носителями могут быть и неквалифицированные рабочие, и представители "рабочей аристократии". Как нам кажется, проще говорить о материально-потребительской ориентации, свойственной многим представителям любых социальных слоев. Парадокс заключается в том, что, хотя она является антиподом коммунистической морали, ее в известной степени стимулировали материалистическое мировоззрение и советская пропаганда.

В Программе КПСС в характеристике коммунизма основное внимание уделено отношениям производства, распределения и потребления, некоторое - классовым и социальным отношениям и развитию личности, но почти ничего нет о духовной жизни и ценностях. Квинтэссенцией раздела является цитата из К. Маркса о том, что при коммунизме "все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип "от каждого по способностям, каждому - по потребностям" (КПСС...1974. С. 62). В сочетании с формулировкой цели коммунистического производства: "Обеспечить непрерывный прогресс общества, предоставить каждому члену общества материальные и культурные блага по его растущим потребностям, индивидуальным запросам и вкусам" (Там же. С. 64) - картина будущего общества выглядела бы абсолютно утопичной. Поэтому Программа уточняет, что потребности должны быть здоровые и разумные. Несмотря на такую оговорку, Программа буквально пронизана духом романтического технократизма и потребительства. Стремясь приблизить заветный идеал, ее авторы обещали к 1980 г. "изобилие материальных и культурных благ для всего населения" (Там же. С.65). Как известно, в аксиологии "благами" принято называть технические и символические ценности, производные от основных (см. табл. 6).

Очевидно чувствуя некоторую ущербность такого рода материально-утилитаристской утопии и стремясь разорвать замкнутый круг (рост потребностей - рост технологии - рост потребностей), даже писатели-фантасты выступали за ограничение материальных запросов при коммунизме. "Требование дать каждому все вызвало необходимость существенно упростить обиход человека. Человек перестал быть рабом вещей..." - писал в конце 50-х гг. И.А. Ефремов (Ефремов, 1961. С. 48). Через 20 лет ему вторил А. Гуляшки: "У нас принцип "Живи просто'" (Что вовсе не значит – примитивно!) свято соблюдается во всем... Погоня за люксом, вещемания, чрезмерно утонченные удовольствия нам неведомы" (Гуляшки, 1980. С. 276).

В известной степени закономерным (хотя и не фатально неизбежным) итогом потребительской ценностной ориентации (больше производить - больше потреблять) стала программа "500 дней" (1990 г.). Приходится удивляться недальновидности ее авторов - С. Шаталина, Г.Явлинского, М. Задорнова, Б. Федорова, Е. Ясина и других ныне известных экономистов, очевидно не подозревавших о цене предлагаемых радикальных реформ. Мы не считаем идею перехода к "свободному" рынку безальтернативно верной. Но даже если допустить ее правильность, кардинальным недостатком программы "500 дней" следует признать то, что наряду с относительно неплохой экономико-технологической проработкой, этот документ практически игнорирует морально-психологическую и мотивационную сторону "шоковой терапии". Так, вряд ли "исключение из уголовного и административного законодательства статей, предусматривающих наказание за предпринимательскую деятельность; амнистия осужденных по этим статьям с одновременном усилением борьбы с преступлениями против собственности" (500 дней…1990. С. 3), могут за полтора года превратить бывших мафиози и спекулянтов в честных бизнесменов. Столь же странно было рассчитывать на появление установки на цивилизованное предпринимательство (обязательной для функционирования рынка) у значительной части населения, большинство которого не умело и не желало торговать. Стоит ли удивляться тому, что реформы оказались неэффективными? К примеру, выпуск промышленной продукции в 1996 г. сократился на 43% по сравнению с 1992 г. и на 58% к уровню 1989 г. (подсчитано по: Френкель, 1997. С. 17). В то же время такого рода радикальные программы должны опираться на более или менее массовые настроения, подпитываемые из диссидентской среды и выражающие конфликт между идеологией и социальной психологией.

* * *

Аксиологический анализ позволяет трактовать кризис социализма в СССР как ценностный кризис, связанный с распространением в общественном сознании мнения, что социализм, построенный в СССР, нельзя считать обществом социальной справедливости. Утверждению такой установки способствовали несоответствие распределительных отношений принципу оплаты по труду, обнародование данных о репрессиях 30-х гг., критика социализма западными СМИ и др. Однако истоки кризиса, на наш взгляд, следует искать в более ранней исторической ситуации, когда значительная часть населения посчитала, что социалистическая идеология в марксистско-большевистском варианте отвечает ее социальным ожиданиям, в т.ч. связанным с возможностью реализации идеала справедливости. Между тем, Маркс, ища первопричину несправедливости, свел ее к частной собственности, невольно сузив проблему. В этом плане не случайным видится переименование "Союза справедливых" в "Союз коммунистов" и появление в его программе ("Манифесте Коммунистической партии") классической формулировки: "...коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности" (Маркс... Т.4. С. 438).

Хотя возникнув в конце ХУШ в. во Франции, понятия "социализм" и "коммунизм" в течение XIX в. часто рассматривались как близкие по значению (или даже синонимы) смысловая разница между ними все же существует. В первом сделан упор на противопоставлении общественных начал личным и индивидуалистическим. При этом нередко как родственные употреблялись понятия "социализм" и "гуманизм". Термин "коммунизм" был связан не просто с идеей "общности", а больше - с "общностью имуществ". В философии истории К. Маркса он являлся антитезой эксплуататорским обществам, основанным на частной собственности (см. табл. 3). Правда, в эту схему не слишком вписывались общинная и государственная собственность в АСП и России, что, впрочем, не нарушало установку марксизма против частной собственности как главного источника отчуждения и эксплуатации. Для современного историка вполне очевидно, что государство может служить источником гораздо большей несправедливости. Это со всей наглядностью проявилось при строительстве социализма в России, с ее этатистскими традициями. Однако для марксистов государство - институт, производный от классов и частной собственности. К тому же при коммунизме оно должно исчезнуть. Но в СССР И.В. Сталин, обычно отличавшийся догматизмом, в 1930 г. ревизовал это положение, заявив, что государство при коммунизме сохранится, если останется капиталистическое окружение (Сталин, 1947. С. 606).

Как показал опыт СССР, сама по себе замена частной собственности общественной не решает проблем эффективности экономики и справедливости распределения, а иногда и усложняет их, особенно первую. Государство, несмотря на все реформы, так и не смогло отказаться от системы учета "по валу" в пользу более объективной "нормативно-чистой продукции" (Валовой, 1991) или от сдельной оплаты, оправдавшей себя при ручном труде (преобладавшем в строительстве предприятий в годы первых пятилеток), но крайне неэффективной в механизированном производстве (см.: Воробьевский, 1988, 1990). Основными недостатками отечественной системы планирования были: сложность финансово-экономических расчетов (особенно - трудозатрат) в масштабах страны и неумение (плюс – нежелание) чиновников учитывать мотивацию и психологию людей.

Первая проблема теоретически решаема. На практике, однако, эффективно это удается делать пока лишь в рамках отдельного предприятия (Леонтьев,1990). В мотивации, несмотря на лозунг "от каждого - по способностям, каждому - по труду", наше государство панически боялось материальной заинтересованности. В условиях НТР, соревнования с Западом и слабости, по сравнению с последним, природно-климатического потенциала СССР (которая приводила к повышению энергозатрат на производство товаров и, соответственно, к снижению их конкурентоспособности в среднем в 2-3 раза. См.: Олейников,1997), принципиальной ошибкой была ориентация на опережающее повышение оплаты неквалифицированного труда в сочетании с крайне слабым поощрением научных и технологических новаций.

Однако сама по себе дифференциация в материальном стимулировании труда не является гарантией повышения его производительности. Сравним цифры: в 1989 г. соотношение доходов 10% наименее и наиболее обеспеченных людей в СССР было 1:5, в США - 1:14, в ФРГ - 1:7 (Казинцев 1994. С. 116). В то же время во вполне преуспевающей и "социалистической" Швеции разрыв между средним заработком рабочего, с одной стороны, и менеджера, писателя, крупного чиновника - с другой, составлял всего 1:2 (Воробьевский, 1990. С. 126). По данным социологов, в 1986 г. лишь 20% советских людей было удовлетворено своим материальным положением, а в 1988 г. 44% москвичей считало, что в стране нет справедливой системы распределения (Горшков, 1988. С. 337; Гордон, 1989. С. 289). Очевидно, выработка системы оплаты, оптимальной с точки зрения стимулирования производства и нахождения "золотой середины" между "справедливостью равенства" и "справедливостью по заслугам" требует комплексного подхода, постоянного мониторинга и изменения.

При всей оценочно-стимулирующей роли материального вознаграждения оно далеко не всегда играет главную роль. Например, эксперимент, проведенный автором в период, когда ему пришлось руководить студентами на сельхозработах, показал, что при отсутствии сильной материальной заинтересованности, но с учетом психологии (четкое, гласное, справедливое нормирование, бригадная ответственность и т.д.) производительность труда удалось поднять в 7 (!) раз.

Психологические факторы (мода и др.) являются решающими в сфере потребления (бытовое обслуживание, продажа товаров народного потребления и т.д.). Здесь директивное планирование, даже при госсобственности выглядит явно абсурдным. Простой пример: по производству обуви СССР в 80-е гг. обогнал Западную Европу и США вместе взятых, но насколько она удовлетворяла запросы людей - хорошо известно (Воробьевский, 1988. С.4).

Поскольку партийно-государственный аппарат все менее результативно решал наболевшие социально-экономические проблемы, а также в прошлом проявлял крайнюю несправедливость в других сферах (массовые репрессии 30-х гг., подавление инакомыслия и т.д.), то сведение его роли до минимума многим людям стало казаться благом. Итогом этого в 90-е гг. в экономике стали падение производства и резкая имущественная дифференциация. Соотношение доходов 10% самых бедных и самых богатых россиян в 90-е гг. составляет, по разным оценкам, от 1:15 до 1:50 (Казинцев, 1994. С. 116; др.). Трудновосполнимы и другие "издержки реформ". В связи с этим возникает вопрос о том, нет ли иных способов обоснования и утверждения социальной справедливости, чем те, которые были апробированы в нашей стране?

В этом плане немалый интерес представляет концепция демократического социализма, основы которой изложены, в частности, в "Декларации принципов Социалистического интернационала", принятой на ХУШ конгрессе Социнтерна в 1989 г. В ней демократический социализм трактуется как "непрерывный процесс социальной и экономической демократизации, наращивания социальной справедливости" (Цит. по: Современная... 1990. С. 30). Обращает на себя внимание аксиологическое понимание демократического социализма как будущей общественной формации, фундамент которой составляют "основные ценности": свобода, справедливость, равенство и солидарность. В документе подчеркивается их взаимообусловленность: под свободой понимаются не только юридические права и свободы, но и самовыражение личности и коллектива. Справедливость характеризуется как реализация требования равной свободы для всех, а солидарность - как взаимодействие всех людей ради достижения свободы и справедливости (Там же. С. 265).

Полемизируя со своими оппонентами, социал-демократы полагают, что "либералы и консерваторы сделали главный акцент на индивидуальной свободе за счет справедливости и солидарности, в то время как коммунисты выступают за достижение равенства и солидарности за счет свободы" (Там же. С. 30). Хотя, по сравнению с франфурктской программной декларацией 1951 г. ("Цели и задачи демократического социализма"), ценность национализации ставится гораздо ниже, в документе 1989 г. подчеркивается, что "сама по себе рыночная экономика никогда не сможет обеспечить социальных задач экономического роста", и "ни частная, ни государственная собственность сама по себе не является гарантией экономической эффективности либо социальной справедливости" (Там же. С. 31).

В теоретическом плане обращает на себя внимание фундаментальная работа Джона Ролза "Теория справедливости" (1971 г.), выполненная "на стыке" социальной философии, социологии, этики, аксиолигии, с привлечением средств теории игр и решений и других дисциплин. Как отмечает американский ученый, его теория "справедливости как честности" "является специальным случаем более общей концепции справедливости, которая может быть выражена следующим образом: Все социальные ценности и благоприятные возможности, доходы и богатство, социальные основы самоуважения - все это должно быть равно распределено, кроме тех случаев, когда неравное распределение любой или всех из этих ценностей дает преимущества каждому" (Ролз, 1995. С. 67).

Для описания эталона общества социальной справедливости Дж. Ролз конструирует идеальный тип: "вполне упорядоченное общество" (well-ordered society). Развивая теорию общественного договора Ж.-Ж. Руссо и Дж. Локка, он в качестве условия формирования такого общества моделирует гипотетическую "исходную ситуацию равенства", отвечающую требованиям категорического императива И. Канта и аристотелевского понимания справедливости (по мнению Дж. Ролза, оно заключается в воздержании от pleоnexia, т.е. получения преимуществ за счет других). В ней свободные моральные и рационально мыслящие личности, преследующие свои интересы, будут стремиться выработать оптимальные правила кооперации (Там же. С. 25-28, 67-68). "Я утверждаю, - пишет Дж. Ролз, - что лица в исходном положении выберут два весьма различных принципа: первый требует равенства в приписывании основных прав и обязанностей, а второй утверждает, что социальное и экономическое неравенство, например, в богатстве и власти, справедливо, если только оно приводит к компенсирующим преимуществам для каждого человека, и, в частности, для менее преуспевающих членов общества" (Там же. С. 28).

Согласно первому принципу справедливости Дж. Ролза, "базисная структура" (институты) общества должна быть организована так, чтобы каждый человек обладал равным правом участия в системе основных прав и свобод, основу которой составляют: политическая свобода (право голосовать на выборах и занимать официальную должность); свобода слова и собраний; свобода совести и свобода мысли; свобода личности, включающая свободу от психологического подавления, физической угрозы и расчленения (целостность человека), право иметь личную собственность и свободу от произвольного ареста и задержания (Там же. С. 66-68, 218,267). Право частной собственности на средства производства не входит в перечень основных и поэтому попадает под действие второго принципа, регулирующего экономические и некоторые политические отношения. Преобладание в конкретном обществе частной или общественной (групповой, государственной) собственности не является препятствием для реализации второго принципа. Однако оптимальной для этого признается рыночная экономика в силу ее большей эффективности перед директивной, при этом теоретически допускается вариант социалистического рынка с преобладанием общественной собственности. В качестве моделей, наиболее близких к "вполне упорядоченному обществу" рассматриваются "демократия с частной собственностью" и "либеральный социализм", где соблюдаются основные свободы, перечисленные выше (Там же. С. 67,239-245 и др.).

Идеально-типическая концепция Дж. Ролза позволяет в известной степени конкретизировать наши суждения о степени справедливости советского общества, а с другой стороны - понять, почему оно далеко не во всем удовлетворяет критериям, заданным основными принципами "справедливости как честности". Дело в том, что "исходная ситуация равенства" является внеисторической абстракцией. В реальной же истории люди не добровольно объединялись, а с самого начала жили совместно. В условиях первобытного общества, где не было личностей (тем более моральных, рациональных и свободных), речь могла идти не о ситуации добровольного выбора в пользу справедливой кооперации, а лишь о некотором регулировании отношений внутри изначально и безальтернативно данного социума с целью повышения шансов на коллективное выживание. Поскольку в истории России и СССР борьба за выживание была почти постоянной доминантой, именно она определяла предпочтение ценности солидарности (единства, сплоченности) перед справедливостью. В то же время идеи социал-демократов и Дж. Ролза дают повод для рефлексии по поводу перспектив ориентации современной отечественной общественной мысли на идею социальной справедливости, а также ее взаимосвязи с более широкой, но не менее важной проблемой гуманизма.

Падению Советской власти в России немало способствовало ее обвинение в антигуманизме, берущем начало в сталинизме. Неудача попыток ориентации КПСС на идею "гуманного демократического социализма" позволила перенести это обвинение на ленинизм, марксизм и вообще социалистическую идею. Углубление кризиса в связи с форсированным переходом к рынку дало тот же аргумент в руки оппозиции нынешнему режиму. Проблема заключается в том, что гуманизм в России традиционно понимается в широком смысле слова - как гуманность, человечность, человеколюбие, сострадание и т.п. Гуманизм в узком смысле, как идея самодеятельности и свободы личности, сформулированная в трудах гуманистов эпохи Возрождения и Просвещения" (см., например: Гердер, 1977. С. 230) и ставшая, наряду с идеями рационализма и прогресса, одной из базовых ценностей западной культуры, никогда не была особо актуальна для России.

Марксизм по-своему интегрировал эту идею. На Западе давно существует традиция противопоставления "раннего" Маркса как философа-гуманиста и "позднего" - как революционера-коммуниста. Марксисты, разумеется, с этим не согласны. Так, С. Платонов утверждает, что более поздние работы Маркса лишь развивают идеи, высказанные в ранних произведениях. По его мнению, Маркс делил историю не на предысторию и коммунизм, как принято считать, а на предысторию, коммунизм и эпоху положительного гуманизма. При этом он ссылается в основном на "Экономическо-философские рукописи" 1844 г. (Платонов, 1990. С. 18,28,50-54,65-66 и др.). Особенность этой работы заключается в том, что в ней Маркс часто свои мысли, например, по поводу философии Гегеля, выражает в категориях Фейербаха (гуманизм, натурализм и др.), под влиянием идей которого он тогда находился. Гегелевская диалектическая "триада" помогает Марксу выстроить свою логику истории: некое начальное естественное (свободное) состояние человечества сменяет эпоха отчуждения, которое исчезает на следующем этапе исторического развития. Для характеристики последнего Маркс использует такие термины как: "действительно человеческая жизнь", "практический гуманизм", "положительный гуманизм", "социализм" (Маркс… Т. 42. С. 117, 127, 128, 169).

Понятие "коммунизм" как идея отрицания, точнее, диалектического снятия частной собственности и замены ее общественной, играет у Маркса пока важную, но не главную роль. С одной стороны, "...все движение истории есть... действительный акт порождения этого коммунизма..." (Там же. С. 116). С другой - "коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества" (Там же. С. 127). Коммунизм здесь является не этапом в истории, как ошибочно считает С. Платонов, а идеей, с осознания которой начинается эпоха гуманизма. Как и у Фейербаха, понятие "гуманизм" у Маркса тесно связано с атеизмом (Там же. С. 113-116, 135-136, 169).

Начиная с 1847 г., стремление Маркса и Энгельса размежеваться с другими социалистами приводит к распространению ими понятия "коммунизм" на все будущее общество (Маркс...Т. 4. С. 337; Т. 19. С. 18-19). Однако в среде германских социалистов это не означало противопоставления категорий "гуманизм" и "коммунизм". Вспомним хотя бы факт вступления в 1870 г. Фейербаха в социал-демократическую партию. Таким образом, марксизм не отрицает "западное" понимание гуманизма как свободы личности. Но поскольку эмансипацию человека и человечества он связывает исключительно с коммунизмом, то гуманизм в нем трансформируется в некий коллективистский атеистический антропоцентризм. Коммунизм превращается в терминальный ценностный комплекс, включающий идеи социализма (как общества социальной справедливости) и гуманизма (в широком и узком смысле слова). "Формулой" такого включения становится: "...свободное развитие каждого является условием свободного развития всех" (Маркс… Т.4. С. 447).

Ориентация на "коллективный гуманизм" в СССР дала определенные позитивные результаты в виде создания систем массового образования и здравоохранения и др. Так, объединение усилий государства, медицинских работников и общественности позволило в 20-50-е гг. осуществить так называемую "первую эпидемиологическую революцию", имевшую глобальное значение и ознаменовавшую появление (наряду с лечебной) профилактической медицины. Итогом этого стало увеличение средней продолжительности жизни примерно в 2 раза, с 35 до 70 лет (См., например: История...1981. С. 285-310,341-351). В то же время построение социализма сопровождалось такими многочисленными жертвами и столь радикальной ломкой судеб миллионов людей, что неадекватность целей и средств бросается в глаза. Чем же объясняется такое жесткое и инструментальное отношение к человеку, до середины 50-х гг. бывшее практически нормой?

Дело разумеется не в цинизме и агрессивности большевиков - в неменьшей степени их демонстрировали (и демонстрируют) лидеры русской и зарубежной буржуазии. В.И. Ленин и его соратники вовсе не ожидали столько жертв, рассчитывая в 1917 г. решить все проблемы "малой кровью", уповая на скорую и неизбежную мировую революцию и помощь западного пролетариата. По воспоминаниям Г. Уэллса, В.И. Ленин во время их встречи в Кремле в 1920 г. пытался выяснить у него: "Почему в Англии не начинается социальная революция? Почему вы ничего не делаете, чтобы подготовить ее?" (Уэллс, 1956. С. 70). В то же время, приверженность большевиков идее мировой пролетарской революции сыграла немалую роль в обострении противоречий между российскими социалистами и послужила одной из причин гражданской войны. Не следует забывать, что на первом этапе (в период "демократической контрреволюции" в 1918 г.) это была по преимуществу война не "белых" против "красных", а различных социалистических (!) партий.

Между тем шансы избежать открытого столкновения были. Например, появление двоевластия в 1917 г. объяснялось не столько слабостью Советов или теоретическими ошибками меньшевиков и эсеров (как это обычно принято считать в советской историографии), сколько их желанием направить революцию в мирное русло и не прерывать слабую традицию легитимности: от Государственной думы - к ее Временному комитету и - к Временному правительству. Однако В.И. Ленин стремился не к согласию и легитимности, а к диктатуре пролетариата, что подтвердил и роспуск в 1918 г. Учредительного собрания, вполне социалистического по своему составу.

Хотя идея социальной революции начала оформляться задолго до К. Маркса (в эпоху Великой французской революции), обоснование закономерности и неизбежности мировой коммунистической революции и диктатуры пролетариата - несомненно его заслуга. Как нам представляется, делая такой вывод, К. Маркс допустил некорректную с точки зрения философии истории экстраполяцию опыта (прежде всего - опыта политических революций) развития капитализма в Западной Европе на всемирную историю. Материал, доступный историкам в середине XIX в., ничуть не предполагал таких предвзятых заключений, зафиксированных с "Манифесте Коммунистической партии" (1847 г.) и почти не скорректированных позже, например: "История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов", которая всегда кончалась "революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов" (Маркс...Т. 4. С. 424). Во-первых, нет никаких оснований утверждать, что классовая борьба - главный фактор в истории. Во-вторых, даже оставаясь в рамках формационной парадигмы, мы не обнаружим политических революций, сопровождавших крушение первобытного строя, АСП или рабовладения. В-третьих, опыт ХХ в. не исключает возможности реформистской "социализации" (т.е. "наращивания потенциала" социальной справедливости) капитализма. В-четвертых, этот же опыт показывает, что все имевшие место социалистические революции были не самостоятельными, а "опирались" на буржуазно-демократические (в т.ч. национально-освободительные) движения или революции.

Весьма неоднозначные последствия имел атеизм, свойственный большинству социалистов, в т.ч. и большевиков. Он "избавлял" революционеров от моральной ответственности, связанной со страхом загробного воздаяния, но не избавлял людей (отказавшихся от Бога) от страха смерти. Последнее часто способствовало росту коллективистских ориентаций, связанных с подсознательным стремлением человека обрести некоторое подобие бессмертия за счет идентификации себя с обществом. Большую роль в утверждении в СССР инструментального отношения к личности сыграли и традиции революционного нигилизма, сложившиеся в XIX в. в среде русской интеллигенции (См.: Вехи...1990. С. 175-210). Они, в свою очередь, были реакцией на неумение и нежелание царизма осуществлять давно назревшие реформы.

Наконец, ни одна из вовлеченных в революционный переворот сил не предполагала, сколь опасен для ценностного сознания прорыв, спровоцированный революцией, копившейся веками классовой вражды. В таких условиях история как бы обращается вспять, от цивилизации к временам варварства. И народ часто хочет уже не "доброго царя", а "свирепового племенного вождя", причем чем он свирепее, тем защищеннее чувствует себя племя. После этого возвращение к нормальным, более цивилизованным нравам потребовало не одного десятка лет. В то же время в целом в обыденном сознании восприятие гуманизма как ценности в период социализма не вышло за рамки традиционных для русской культуры представлений о сострадании и человеколюбии, отчасти дополненных марксистским пониманием гуманизма как коллективистского антропоцентризма. Введение в Конституцию РФ положения о том, что "Человек, его права и свободы являются высшей ценностью" (Конституция…, 1994. Ст.2), думается в ближайшее время мало повлияет на эту традиционную установку что, понятно, не означает бесперспективности обсуждения ее возможной эволюции в будущем (см.: Черных, 1997а).

* * *

За годы Советской власти образ социализма как сложный ценностный комплекс претерпел эволюцию от центральной идеи социального проекта до основы господствующей и (сейчас) наиболее влиятельной оппозиционной идеологии, что дает возможность попытаться оценить степень его утопичности. Еще развиваясь в стадии метапаттерна "светлого будущего", марксистский вариант социалистической теории в глазах ее разработчиков превратился из утопии в науку (особенно после появления одноименной работы Ф. Энгельса). Убеждение в его научной достоверности характерно и для современных философов-марксистов (См., например, Орлов, 1997; Васильева, 1996). Поддерживая их стремление к повышению научной ценности идеологии, хотим заметить, что оно далеко не всегда приводит к адекватному росту ее эффективности. Именно так произошло в СССР. Обыденное сознание видит преимущество научной истины в ее единственности. Если к этому добавить традиционную установку российского менталитета на однозначную правильность идеологии ("двух правд не бывает"), нетрудно понять тенденцию к догматизации марксизма на русской почве. Стремление доступно разъяснить марксизм массам еще ее усиливало.

Как ни странно, но видимо один из первых шагов в этом направлении сделал Г.В. Плеханов. Есть данные, что он вместе с В.И. Засулич скрыл даже от соратников ответ К. Маркса на ее письмо 1881 г. Опубликован он был лишь в 1924 г. (Перестройка...1989. С. 3-4). В этом ответе К. Марке пишет, что, по его мнению, Россия может через крестьянскую общину перейти к социализму, минуя капитализм (Маркс... Т. 19. С. 250-251). Понятно, что такой взгляд шел вразрез с точкой зрения Г.В. Плеханова. Не были известны в России и наброски К. Маркса к данному письму (Там же. С. 400-421), имеющие принципиальное значение для историософии К. Маркса. Насколько нам известно, впервые они были подробно проанализированы только в 1968 г. (Маркс...1968. С. 107-173).

Особо грубые формы догматизация приняла при И.В. Сталине. Очевидно, что такой идеологии все труднее было отвечать на запросы времени. Чем больше становилось ее расхождение с жизнью, тем сильнее она походила на утопию.

Сказанное не означает, что сциентизация идеологии обязательно ведет к ее догматизации и утопизму. Напротив, научность ее должна предусматривать стремление к наибольшей объективности. С точки зрения аксиологии в этом плане уместны следующие соображения: при разработке социального проекта его авторам надо опираться не на собственную систему ценностных ориентаций, а на существующую в обществе; последняя не поддается жесткой формализации и точной научной интерпретации, следовательно, в проект должен быть заложен определенный "допуск" для профилактики догматизма; при реализации проекта необходим постоянный анализ изменений обстоятельств и ценностных ориентаций, в т.ч. происходящих благодаря реализации проекта; в него периодически необходимо вносить частичные коррективы с учетом первоначальных погрешностей и изменившихся обстоятельств. Хотя при построении социализма в нашей стране описанные управленческие процедуры выполнялись далеко не всегда, нет никаких оснований считать советский вариант социализма (а тем более социализм вообще) утопией (в узком смысле, т.е. неосуществимой фантазией).

Социалистические ценности в XX в. стали неотъемлемой частью современней культуры и мощным фактором эволюции всех государств, включая и страны классического капитализма. В социально-экономическом развитии последних в Х1Х-ХХ вв. можно проследить как минимум 3 этапа: рыночного капитализма (примерно до 1870-х гг.), империализма (до 1930-х гг.) и государственного регулирования. В значительной степени такая периодизация применима и для характеристики глобальных процессов (Процессы...1992. С. 29-39). В условиях кризиса 1929-33 гг. и рыночные, и монополистические структуры оказались неэффективными, и всем странам пришлось использовать идею госрегулирования, носителями которой были социалистические партии, ставшие после 2-й мировой войны, наряду с буржуазными консерваторами, основой западной партийно-политической системы, оттеснив либералов на вторые позиции. Исключение - США. Там социалистические ценности были распространены слабо, и роль, аналогичную европейским социал-демократам, взяла на себя буржуазная Демократическая партия. Если бы не это, то политику неолиберализма (т.е. умеренного госрегулирования) вполне уместно было бы назвать социал-демократизмом. Характерным явлением эпохи госрегулирования стало перспективное планирование, причем осуществляемое не только государством, но и монополиями. Преобладание монополистической "планирующей системы" над рыночной известный американский экономист Дж. К. Гэлбрейт назвал "новым (т.е. экономическим, в отличие от идеологического) социализмом" (Гэлбрейт, 1979 . С. 51-55. 275 и др.).

В СССР 1929 г. оказался решающим в выборе модели государственного социализма, близкой к троцкизму: для участия в мировой революции (и для самообороны) необходима современная армия, для этого нужна "сверхиндустриализация" и "госкооперация", осуществляемые сильным партийно-государственным аппаратом. Такой поворот объяснялся серьезными обстоятельствами, к которым мы еще обратимся ниже. Сегодня очевидно, что "свернутая" в 30-е гг. нэповская модель, включавшая многоукладную планово-рыночную экономику, "кооперативный социализм", многопартийность и др., была гораздо перспективнее для развития общества социальной справедливости и утверждения социалистических ценностей. Не случайно о желательности ее возрождения (с поправкой на современные реалии) говорят многие нынешние ученые - сторонники социалистического выбора (Липицкий, 1990; мн. др.). Столь же характерна и негативная оценка НЭПа (в лучшем случае - как вынужденного отступления большевиков) противниками социализма (Гайдар, 1995. С. 106 и др.).

Однако возрождение или изобретение какой угодно экономической модели не решит проблем социализма в России. Практически все аксиологические концепции помещают материальные и экономические ценности, в силу их делимости, недолговечности и по многим другим основаниям в самый "низ" ценностей иерархии (см., например: Табл. 6,7; Шелер, 1994. С. 308-315). Почему в первохристианских апостольских общинах столь легко соблюдался принцип распределения по потребностям? Потому что их членов заботили в первую очередь не бренные земные блага, а высшие духовно-нравственные ценности (см.: Библия… Деяния св. Апостолов. Гл. 2. Ст. 42-47). Нам представляется, что оптимальные перспективы эволюции социалистических ценностей в России могут быть связаны главным образом с выработкой идеологии духовного социализма.

Попытаемся обозначить некоторые ценностные контуры такой идеологии. В ее основание может быть положена идея солидарности как безальтернативного условия безопасности и выживания людей, их групп, цивилизаций и человечества. В качестве нормы она, в частности, предполагает ориентацию не на революцию (как антигуманное и в современных условиях крайне опасное средство реализации групповой солидарности), а на упреждающие реформы, являющиеся средством профилактики застоя и кризисов, равно опасных современному обществу (см. табл. 12).

В центре концепции - понятие справедливости, реализуемое прежде всего в честном сотрудничестве. В этом плане полезно изучение опыта отечественной и зарубежной кооперации, в частности, такой интересной ее формы как народные предприятия. Однако при всей важности регулирования форм собственности и прочих производственных отношений для нахождения оптимума между "справедливостью равенства" и "справедливостью по труду", надо иметь ввиду, что этот оптимум не может быть постоянным. Поэтому в его поисках надо ориентироваться как на изменения обстоятельств и принцип солидарности, так и на соображения более высокого нравственного порядка. Разработка данной проблематики давно была начата Г. Когеном, П. Наторпом и другими философами Марбургской школы неокантианства, продолжена сторонниками этического социализма (Э. Бернштейном и др.) на Западе и русскими религиозными философами (Н.А. Бердяевым и др.), но пока очень слабо отрефлексирована в современной отечественной социалистической мысли.

Высшей ценностью западной социал - демократической и ряда других социалистических концепций считается свобода личности. Как нам представляется, такое положение не согласуется ни с изначальным понятием социализма (как теории со-общества или общественного блага), ни с отечественными социальными, нравственными и религиозными традициями. Свобода "от" (т.е. независимость, автономия) может рассматриваться лишь как условие (причем необязательное) свободы "для", направленной на духовный рост человека и гармонизацию его отношений с обществом. Поэтому во главу иерархии социалистических ценностей мы бы поставили соборность, причем трактуемую не как общинность и коллективизм (КПРФ...1995. С. 9), а как сотворчество духовно свободных личностей; целью которого является их взаимообогащение, а не освобождение друг от друга. В рамках соборности терминальной ценностью будет сама цельная, творчески развивающаяся личность, а не ее свобода.

Сторонников социализма не должна смущать религиозная окраска понятия "соборность". Библия дает не менее (если не более) убедительные, чем научный социализм, разъяснения альтруистической мотивации, вплоть до распределения по потребностям, столь чтимого марксизмом (См., например: Библия...От Матфея... Гл. 20. Ст. 1-16; Джонсон, 1957. С. 19-21 и др.). Тем, кто считает социализм несовместимым с религией, стоит напомнить, что даже В.И. Ленин (в 1909 г.) говорил о возможности вступления в РСДРП не только верующих, но и священников (Ленин... Т. 17. С. 420-422). Трактовка соборности не обязательно должна предусматривать такие жесткие формулировки как "единство во множестве" в духе А.С. Хомякова и славянофилов (См.: Русская… 1995. С. 452-453). Она может трактоваться и более свободно в духе второй заповеди Христа о любви к ближнему (Библия…От Марка... Гл. 12. Ст. 31; От Матфея... Гл. 5. От. 43).

Разумеется, взаимосвязь ценностей соборности и личности подразумевает и широкое светское толкование. Сегодня в отечественной марксистской, неомарксистской и примыкающей к этой традиции литературе имеется ряд работ, рассматривающих проблемы творческого развития личности и сотворчества с аксиологических позиций, в частности, с точки зрения преодоления отчуждения человека (Оконская, 1998; др.). Так, представляет интерес трактовка Г.С. Батищевым эволюции социальных связей в культуре (Батищев, 1987). По его мнению, К. Маркс выделял три типа таких связей, преобладание каждого из которых связано с развертыванием диалектической ''триады" (тезис - антитезис - синтез) в истории: 1) связи со-принадлежности индивидов обществу; 2) атомистические (отчужденные) связи; 3) связи личностей, каждая из которых есть "свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов" (Маркс...Т. 46. Ч. I. С. 101). Г.С. Батищев разделяет каждый из первых двух типов связи на два подтипа: 1а) раскрытые социал-органические; 1б) замкнутые социал-органические; 2а) раскрыто-атомистические; 2б) замкнуто-атомистические. Наиболее характерным для капитализма является последний тип связей, при котором человек "нигилистическим обесцениванием всего мира для себя, аксиологическим его опустошением, своим безразличием к нему как таковому" блокирует возможность диалога и творческого саморазвития (Батищев, 1987. С. 122). В отличие от него, подтип 2а подразумевает одиночество в творческом поиске при уважении к другим людям и культурам. Историческую перспективу он видит в синтезе двух раскрытых подтипов (1а и 2а) и появлении на основе этого третьего типа "связей универсальной деятельности", или единения в сотворчестве.

Таким образом, ликвидация СССР и Советской власти стала в значительной степени результатом ценностного кризиса, обусловленного тем, что система государственного социализма выработала свои возможности. Среди причин того, что эта модель не выдержала проверки временем, следует отметить как неблагоприятную исходную ситуацию (революция, гражданская война, идеологическая конфронтация с более сильным империалистическим окружением), крупные просчеты прогнозирования, приведшие к абсолютизации бюрократических методов руководства, так и то, что реализация важнейших социалистических ценностей периодически вызывала разочарование значительных слоев населения и в своих ожиданиях, и в самих этих ценностях. Так, сильный материально-потребительский акцент в идеологии в сочетании с боязнью государства в полной мере использовать материальную заинтересованность людей вызывали их недовольство системой оплаты труда. Ориентация в воспитательной работе на активность исполнительского (реже - инициативного), но не творческого типа не давала возможность людям трудиться "по способностям". Очень неглубокое понимание ценности гуманизма в условиях жестких требований к высокой эффективности экономических и оборонных структур порождало инструментальное отношение и жестокость власти к людям. Функционально-сциентистское отношение к идеологии, не учитывающее мотивационные и другие аксиологические аспекты сознания и повеления, приводило к ее догматизапии, отрыву от жизни. Последнее, как нам кажется, лишний раз подтверждает узость понимания сознания как "отражения", а духовной жизни - как "надстройки".

В то же время, не без влияния успехов СССР в различных областях, социалистические ценности стали органической частью мировой культуры. Сам же социализм как теория и практика построения общества социальной справедливости не только не исчерпал, но и не раскрыл своих возможностей. Перспективы его развития мы связываем с ориентацией преимущественно не на материальные, а на духовные ценности. С этой точки зрения актуальной становится аксиологизация социалистической идеологии. В пользу этого говорят и теоретические разработки социал-демократов, и исследования западных либеральных философов (Дж. Ролза и др.). Важнейшими ценностями идеологии духовного социализма в России целесообразно считать солидарность, сотрудничество и соборность, понимаемую как сотворчество развивающихся личностей.