Последние путешествия
1888 год можно было бы назвать годом возвращения «Восточного обозрения», а с ним вместе и Николая Михайловича на родину, в Сибирь, поскольку в январе вышел первый номер газеты, переведенной из Петербурга в Иркутск. Мысль перенести издание в Сибирь явилась среди лиц, близко стоящих около Николая Михайловича, и он сам, в конце концов, стал ее разделять.
«Мы избрали Восточную Сибирь, — писал он, — и город Иркутск резиденцией редакции потому, что в нем всегда более живо бьется пульс общественной жизни, что самое общество здесь более чутко к общественным вопросам. Умственная жизнь Восточной Сибири давала себя знать и проявляла себя со времени Сперанского».
Жизнь показала, что перенесение газеты в Сибирь и особенно в Иркутск было неудачным маневром, — считал тот же В.М. Крутовский. — Ядринцев поехал в Иркутск один, оставив семью в Петрограде, Он здесь далеко не нашел того, что ожидал, он не нашел поддержки газете, не сумел сплотить около издания крепкий спаянный кружок и даже, наоборот, встретил только критику, кривотолки и недоброжелательство.
В это время в Иркутске работал кружок статистиков с Астыревым во главе. Кружок этот имел большое тогда влияние на местное интеллигентное общество и встретил крайне враждебно Ядринцева как заядлого сибирского областника-патриота. Кружок не разделял областнических тенденций Николая Михайловича — все это были ярые централисты, все это были наезжие люди из России, которые смотрели на Сибирь совершенно с иной точки зрения. Кружок Астырева повел горячую кампанию против Ядринцева.
Николай Михайлович в Иркутске оказался вполне одиноким.
Тяжелейший удар судьба нанесла ему летом того же 1888 года: 17 июля умерла Аделаида Федоровна…
22 июля был открыт первый в Сибири Томский университет. Так сбылась мечта всей жизни Ядринцева, он должен был проявить радость по этому случаю, и газета вышла с его воспоминаниями из истории борьбы за Сибирский университет «Светлые минуты», здесь же был помещен портрет покойной Аделаиды Федоровны в траурной рамке и некролог…
Только какое-то большое дело могло отвлечь Николая Михайловича от тяжких переживаний, дать силы для продолжения общественной деятельности.
Ядринцев уже несколько лет изучал труды, указывающие на местонахождение древней столицы монголов Каракорума, о которой упоминал в своей книге путешествий еще Марко Поло. Ядринцев пришел к убеждению, что Каракорум лежит на берегах реки Орхон, в 45 верстах от Кяхты. Восточно-Сибирский отдел Географического общества дал средства на экспедицию. В июне 1889 года экспедиция Николая Михайловича в составе его самого, интеллигентного бурята С.А. Пирожкова, П.П. Смысловского, крещеного монгола А. Осокина и проводника прибыла в Кяхту и остановилась в Общественном собрании. Здесь Ядринцева встретил сосланный в эти места Иван Иванович Попов, журналист и общественный деятель (член ЦК партии «Народная воля»), он предложил Николаю Михайловичу переселиться на эти дни к нему, жившему по соседству в доме Лушникова.
По словам И.И. Попова, и теперь, спустя год после кончины Аделаиды Федоровны, в глазах этого мужественного человека он видел слезы, слышал глубокие вздохи, которые Николай Михайлович пытался заглушить деловыми разговорами, рассказами о Каракоруме. Он звал Попова в свою экспедицию:
— Ну, поедем… Лето проведем вместе, откроем Каракорум, а осенью прямо в Париж, в Трокадеро, где сделаете доклад о Каракоруме в Географическом обществе — полушутливо, полусерьезно уговаривал он товарища.
— А вы так убеждены, что найдете Каракорум?
— Ни минуты не сомневаюсь! — ответил Ядринцев. Он не ошибся. М.А. Бардышев, помогавший еще Н.М. Пржевальскому снаряжать караван, помог в этом деле и Ядринцеву. Караван был небольшой — две повозки-сидейки и три верховых.
Экспедиция Ядринцева вышла в Монголию. «Мы проводили ее верст за сорок до Иро. Уже в Париже из телеграммы агентства я узнал, что Ядринцев открыл развалины Каракорума. Он нашел там памятники из гранита и мрамора, один в три с половиной метра величиной».
На этом памятнике была трехъязычная надпись — на монгольском, китайском и руническом языках. Надписи на последнем языке еще не могли быть прочитаны. Между тем по всей границе России и Монголии эти надписи встречались и на памятниках, и на каменных бабах, и были высечены на скалах гор. Но нигде не попадались памятники с двуязычной надписью, рунической и еще на каком-нибудь известном языке, что дало бы возможность найти ключ к рунам. Теперь в Каракоруме Ядринцев нашел такой памятник, и его открытие взволновало ученый мир, особенно синологов. Китайская надпись была переведена П.С.Поповым, и оказалось, что памятник был поставлен в 731 году нашей эры Цюстэлэ, брату уйгурского хана Могиляна. Отсюда стало ясно, что Ядринцев открыл не только Каракорум, но и Хара Балагасун, столицу уйгуров, от которых произошли финны, венгры, турки и якуты.
Экспедиция Ядринцева была не богата ни средствами, ни силами. Значительно богаче была экспедиция профессора Акселя Гейкеля, снаряженная на следующий год финно-угорским обществом в Гельсингфорсе, а через год, в 1891 году, — экспедиция Академии Наук во главе с академиком В.В. Радловым, в состав которой входили Ядринцев, Клеменц, Левин и другие. Эта экспедиция вывезла богатую коллекцию, в которой были и памятники. Коллекция была сдана в Эрмитаж. Вскоре после экспедиции Радлова ключ к руническим надписям был найден одновременно с Радловым и датским профессором Томсеном, которые стали свободно читать руны.
Когда в июне 1889 года Ядринцев отправлялся в Монголию, он и не предполагал, что его скромная экспедиция по своим последствиям будет иметь такое огромное значение, как это оказалось в действительности.
— Напрасно не едете с нами… Пожали бы славу, — шутил Николай Михайлович, когда прощались с Поповым.
И он пожал эту славу — имя его стало известно во всем мире. Но на родине, как мы увидим дальше, он мало улучшил свое положение.
В 1891 году разгорелась полемика между «Восточным обозрением» и «Сибирским листком» по переселенческому вопросу, которую В.И. Семевский назвал братоубийственной. Газета явственно слабела, часто менявшиеся редакторы не могли поддерживать достигнутый при Ядринцеве уровень, газета не окупала себя. Возникал вопрос о возвращении «Восточного обозрения» в Петербург или в Москву, были предложения закрыть издание вообще. Судя по всему, Николай Михайлович думал о преемнике и не зря старался приблизить к себе и к делам газеты И.И. Попова, который собрался уезжать в Париж.
Около газеты образовался в Иркутске свой кружок журналистов и литераторов, от их имени П.Г. Зайчневский написал И.И. Попову приглашение в Иркутск «хотя бы для переговоров». Свои симпатии будущему редактору выражал и Г.Н. Потанин. Но Попов всем давал одно объяснение: предложение взять газету от самого Ядринцева он не получал. Николай Михайлович в это время был занят борьбой с голодом в Тобольской губернии, организовал там вместе с А.М. Сибиряковой столовые для голодающих, медицинские пункты, много работал по переселенческому вопросу, вошел в состав редакции журнала «Русская жизнь» и в 1893 году уехал в Чикаго на выставку.
Наконец, от Ядринцева пришло письмо, в котором он предлагает И.И. Попову взять «Восточное обозрение» в свои руки на условиях соиздательства или в полную собственность. Он просил об одном: чтобы газета ежегодно высылала детям его определенную сумму на их образование. Свое большое письмо он заканчивал следующими словами:
«Я верю, что патриотизм — великая сила. Она дает пищу сердцу, она дает веру. Сохраните же эту реликвию, эту святыню газеты. Вы должны любить Сибирь, пожалеть ее и отнестись к ней сердечно. Хорошо обличать, но не нужно негодовать на всю страну, на весь народ. Вот об этой любви и мягкости к народу я прошу вас. В остальном споемся…»
Это было завещание великого сибиряка грядущим поколениям писателей — патриотов опорного края России.
Литературная деятельность Н.М. Ядринцева была предельно насыщенной и плодотворной. Каждое его путешествие по Сибири и за ее пределами запечатлено в статьях и заметках неравнодушного человека. В 1891 году выходит в свет в Петербурге книга Н.М. Ядринцева «Сибирские инородцы, их быт и современное положение», в том же году в журнале «Вестник Европы» статья «Десятилетие переселенческого вопроса», в 1892 году выход в свет второго, дополненного издания книги «Сибирь как колония»…
Лето Николай Михайлович провел в поездках по Западной Сибири, переживавшей бедствие в связи с засухой и сопутствующими явлениями массового голода и болезней. Всем еще был памятен тяжелый 1891 год. Русское общество с напряженным вниманием ловило каждое известие из голодных, бедствующих деревень. Это был тот самый народ, к любви и сочувствию которому призывали лучшие представители образованного общества. В голодающих, охваченных страшными болезнями губерниях, работали отряды добровольцев. Не мог оставаться в стороне и Н.М. Ядринцев.
В это время он проживал в Петербурге. Утомленный и надломленный цепью собственных неудач, он недомогал физически и страдал нравственно. Знавшие его люди замечали, как он поседел и осунулся, лишенный постоянного живого дела, от которого судьба столь жестоко оторвала его, он казался «лишним» в этом большом и шумном городе, оставленный и забытый всеми. Он все больше времени проводил у себя дома, обложившись книгами, журналами и газетами. И, несмотря на внешнюю отрешенность, продолжал интересоваться всем, что касалось положения в России и его по-прежнему любимой Сибири. Его живой характер, светлый ум и талантливая боевая натура находили еще силу бороться и побеждать тоскливое настроение, апатию, зажигаться новыми идеями.
Как пишет один из хороших знакомых Николая Михайловича, «…в сумерках, в темной комнате Ядринцева было неуютно, холодно. Сам хозяин, сгорбившись, небрежно одетый, старческой походкой ходил из угла в угол… В этот вечер он много говорил о голоде в Тобольской губернии, о бедствиях переселенцев и старожилов. Он говорил, что переживаемое бедствие тобольского крестьянина, обеднение когда-то богатой окраины является логическим следствием всей совокупности современных условий, что огромная работа предстоит настоящему поколению, такая работа, которой мы, старики не знали…
— Вот видишь, — и Ядринцев рукой показал на свой письменный стол, заваленный бумагами, — хочется и мне работать, и мысли есть, и есть пока что сказать, и надо сказать… да… ничего не выходит. Разве можно работать в чужой газете (он изредка писал тогда в «Русской жизни»)? Разве можно сказать все, что хотелось бы?..
Он смолк, долго и молча ходил из угла в угол. Становилось совершенно темно, и я ушел от Ядринцева, подавленный грустными впечатлениями.
Три дня я не видел после этого Николая Михайловича. На четвертый день рано утром вдруг в передней слышу его громкий голос, и через минуту он появляется в моей комнате. Я его не узнал. Куда девался его старческий вид? Его высокая статная фигура нарядно одета. Он весел, оживлен, помолодел на десять лет.
— Вот нынешнее молодое поколение,— шутливо журит он,— спит до 9 часов утра, зевает в постели, а мы, старики, давно-давно на ногах. Сколько новостей! Слушай, сколько новостей я привез.
Он рассказал, что несколько молодых людей-медиков были у него на днях и просили помочь им устроиться и ехать в Сибирь к переселенцам; что он был уже у И.М. Сибирякова и тот обещал помочь, и что организует особый небольшой отряд из молодых студентов, врачей и фельдшериц — ехать к переселенцам в Тюмень и устроить продовольственный и санитарный пункт, что А.М. Сибиряков также готов оказать помощь, и что, наконец, он сам готовится ехать на места голодовки…»
Эта поездка должна занять заметную страницу в многострадальной истории русской колонизации последнего времени… Теперь можно смело сказать, что до 1891 года мало кто знал, что такое переселение в Сибирь и как совершается переселенческое движение. Оно началось уже давно, но переселенческий вопрос во всей его остроте возник в 80-х годах. Литература давно уже обсуждала этот вопрос, но официальная жизнь его игнорировала и в лучшем случае только терпела. Правда, ежегодно в газетах печатались корреспонденции, где скупо и вскользь говорилось о передвижении переселенцев, правда и то, что местные сибирские люди, на глазах у которых происходило переселенческое движение, организовывали благотворительные комитеты, но, конечно, ни эти краткие сообщения не могли серьезно приковать внимание всего русского общества к вопросу, ни местные комитеты не могли прийти с серьезной помощью бедствующим из года в год переселенцам.
Была нужна бурная волна переселенческого движения 1891 года, нужны были на местах очевидцы переселенческих бедствий, которые рассказали бы русскому обществу о том, как бредет, голодает и умирает в пути русский переселенец.
Еще в Петербурге в собеседованиях и совещаниях Ядринцев знакомил отъезжавшую в Тюмень молодежь с положением переселенческого дела. Совещания эти происходили и у самого Ядринцева и у Сибирякова.
Весной небольшой санитарный отряд, во главе которого стоял молодой медик, тогда еще студент Медицинской академии, П.Г. Сущинский, выехал в Тобольскую губернию, туда же выехал и Н.М. Ядринцев.
Дм. Головачев, проездом через Тюмень, виделся с Николаем Михайловичем и его спутниками и свидетельствует, что Ядринцев был все время оживлен, деятелен и бодр. Живое дело организации медицинской и продовольственной помощи переселенцам на одном из главных пунктов движения их в Тюмень всецело захватило его. А хлопот было много: нужно было вести переговоры с местной администрацией, устраивать молодежь, вести переписку, входить во все детали обширного и сложного дела. Исправляли и расширяли переселенческий пункт, устраивали амбулаторию, больницу и столовую…
«Одно тогда сокрушало и втайне огорчало Николая Михайловича: среди той молодежи, которая пошла добровольцами на помощь, движимая не каким-либо корыстным расчетом или карьерой, а искренним желанием сделать хорошее дело, — среди этой молодежи не было сибиряков, а были только одни «российские», за исключением одной курсистки, взявшей на себя заведование столовой. Как-то на мое замечание по этому поводу случайно в разговоре Ядринцев с обычной шутливостью, но не без доли сарказма заметил:
— Не тужи, братец, наши на Петербургской стороне «сибирефильством» занимаются!
То, что встретили участники отряда в Тюмени в 1891 году, чему они были свидетелями в это лето, — поразило их до невероятной степени. Я помню, с какой горечью рассказывал Ядринцев об «общественных похоронах», когда десятки гробов с переселенцами, умершими за день от тифа и дизентерии, рано утром расставляли в углу переселенческого двора и священник служил литию. Я помню молодую участницу отряда, курсистку К., с первого же момента перенесшую тиф, которая в безумном бреду произносила целые речи о страданиях народа. Никогда не забыть мне этого огромного поля, где тысячи мужчин и женщин, взрослых и детей под жгучими лучами солнца, под проливным дождем неделями и месяцами жили табором, не имея возможности двинуться далее. Наконец, никогда не забыть мне той темной ночи, когда мы, несколько человек, с фонарями разыскивали среди табора первых холерных больных, чтобы отделить их от здоровых».
Устроивши молодежь в Тюмени, и направивши дело, Ядринцев двинулся далее вглубь Тобольской губернии, туда, где голодали сибиряки-старожилы. Там, в Курганском, Ишимском и Ялуторовском уездах, в некоторых местах были организованы столовые и амбулатории на средства Сибиряковых, лечила и кормила голодающих та же молодежь, как и в Тюмени. И здесь Николай Михайлович оказал ту же помощь своими организаторскими способностями, также поддержав своим живым словом, своей энергией одиноких борцов, заброшенных среди моря нужды. Отсюда писал он свои корреспонденции в «Восточное обозрение», «Русские ведомости», деятельно собирал материал и задумывал новые статьи.
«Я знаю,— продолжал автор, — в короткой заметке, в этих бледных строках я не в силах воскресить образ этого замечательного человека. Я только хотел отметить, что на склоне своей жизни, разбитый и подавленный ею, Ядринцев, когда наступал подходящий момент, имел еще достаточно силы сбросить с плеч своих и годы, и болезнь, и гнет судьбы и выпрямиться во весь рост, чтобы снова, как в былые дни — вмешаться в «самую гущу жизни». Ярким пламенем вспыхивала тогда его талантливая натура, и дело кипело в его руках».
Согревались вокруг него и другие, одушевлялись и работали так, как не могли бы работать в другое время.
Предприятие молодых людей во главе с Ядринцевым в 1891 году не осталось одинокой попыткой… Дело помощи переселенцам с этого времени вышло уже на широкую дорогу. Пример 1891 года, к счастью, не пропал бесследно, и имя Ядринцева вписано в книгу истории русского народа.
Ядринцев всегда считал, что литература и наука призваны служить Отечеству, и нет непреодолимой стены между этими областями умственной деятельности человека. Есть единая гуманная цель просвещения народа, есть ответственность перед его будущим. Признанный яркий и глубокий публицист, Николай Михайлович тяготел к научным исследованиям. Нередко его публицистический дар служил ему инструментом научного познания. И он умел не только интересно писать, но и убеждать аудиторию живым горячим словом.
Последние путешествия Ядринцева, отчет о которых он представлял пославшей его организации, тянули за собой своеобразный шлейф устных докладов и публичных выступлений. Свой доклад в Парижском географическом обществе об открытии Каракорума, например, он с блеском произнес на французском языке. Осенью 1892 года он участвует в работе Международного московского конгресса исторической археологии и антропологии. Около этого же времени в «Сибирском сборнике» печатается статья Ядринцева «Падение царства и исчезнувшие народы (картины и впечатления из путешествий в пустынях Центральной Азии)». В марте 1893 года — доклады в Гельсингфорсе об открытиях в верховьях Орхона.
В том же году выходит сборник «Путь-дорога» в пользу переселенцев, в нем статьи Ядринцева: «Вопросы переселения и настоятельные нужды переселенческого дела», «Переселенческие семьи и дети». В мае-июне Ядринцев совершает поездку в Америку, в Чикаго, пишет об этом путешествии на страницах «Восточного обозрения». Остаток лета проводит с детьми в Большом селе, работает над книгой «Путешествие в Америку. Очерки из жизни и истории европейских колоний». Задумывает книгу «Сибирь и Америка».
Наступил 1894 год. Ядринцев по-прежнему деятелен как публицист: его статьи печатаются в «Восточном обозрении», «Русской жизни», в журналах «Мир божий», «Русское богатство»…
В феврале 1894 года Николай Михайлович получает из Алтайского горного округа предложение организовать статистические исследования экономического положения крестьян, уже в апреле сибирская пресса известила, что Ядринцев приезжает в Барнаул в качестве заведующего статистическими исследованиями на Алтае. В мае он выезжает из Большого села в Москву и передает В.И. Семидалову бумаги из своего архива. За этим жестом, напоминающим шелест перевернутой страницы, будто слышались последние шаги по земле Сибири лучшего ее сына.