III. Корпоратистско-фашистская туманность или этократическое государство

В данной книге умышленно сделано различие между нацизмом и фашизмом. Как и любой другой, такой таксиномический выбор не яв­ляется абсолютно бесспорным. История идей часто классифицирует в одной и той же рубрике нацизм и фашизм: возникновение при сходных обстоятельствах на почве, удобренной либерально-демократической посредственностью, гепертрофированная роль государства, истори­чески сложившиеся союз и сообщничество Гитлера и Муссолини, од­новременность появления двух источников смертельной угрозы для де­мократических государств. Обычно нацизм относят к подвиду фашиз­ма.

Из-за массового систематического истребления людей, состав­ляющего основу его политики и выражающего совершенно конкретное мировоззрение, нацизм не может быть отождествлён в строгом смысле слова ни с какой другой формой власти. Есть серьёзные основания по­лагать, что проведение политического "курса путём умышленного убий­ства огромного количества людей является достаточно важной харак­теристикой режима, чтобы не принимать во внимание все остальные параметры. Отказ от приоритетного анализа этого критерия означал бы игнорирование огромного влияния, оказанного фактом массового уничтожения на эволюцию идей после 1945 года. В этом смысле нам кажется оправданной позиция А.Аренда (A.Harendt), который считал, что существует гораздо большее родство между нацизмом и сталиниз­мом, чем между нацизмом и фашизмом.

Итальянский фашизм похож на нацизм характером тоталитарного государства. Однако известно, что, несмотря на открытую привержен­ность идеям тоталитаризма, Муссолини установил тоталитарный режим в Италии практически в конце своего правления, в 1936-1938 годах. Зга эволюция отражает с одной стороны стремление имитировать на­цизм, с другой стороны - внутреннюю логику развития цезаризма и догматизма, характеризовавших итальянский режим. Кроме того, хотя фашизм Муссолини и выражал расизм и антисемитизм, осбенно начи­ная с 1938 года, они не составляли фундамент его мировоззрения. Фа­шизм не был основан на расизме, появившемся в XIX веке, ни на идее миссии "избранного народа". Германизм не имеет эквивалента ни в одной другой стране.

Термин "фашизм" отражает название движения, созданного Мус­солини в 1919 году и обеспечившего его приход к власти в Италии в 1922 году. Затем это слово стало несколько произвольно употреблять­ся в отношении диктаторских движений и режимов, выступавших про-

102

тив демократии и либерализма в неспокойные межвоенные годы. Так термин фашизм поглотил термин нацизм. Это одно из понятий, имев­ших вначале весьма точное определение, которое впоследствии от частого эмоционально окрашенного употребления перестало соответ­ствовать чему-то конкретному. Это слово часто порождает или сопро­вождается чувством ненависти, которое искажает его первоначальный смысл. "Фашизм" стал синонимом слова "зло", так же, как "демокра­тия" стала синонимом слова "добро". В послевоенной Европе слово "фашист" стало ругательством. Для объективного анализа этого поня­тия следует очистить его от психологических наслоений.

Трудность заключается в том, что фашизм Муссолини возник и стал развиваться не как уникальное явление, а как одно из целой ту­манности европейских движений и режимов, вдохновляемых сходными, но не всегда одинаковыми идеями. Чтобы понять суть фашизма, сле­дует охарактеризовать эту обширную туманность, образовавшуюся после первой мировой войны, словно шлейф пыли, во всех без исклю­чения странах Европы, а также за пределами европейского континента. Это идеологическое течение, возникшее как реакция на неблагополуч­ное положение во всех областях: экономический и "социальный кризис вследствие дегуманизации труда и массового переселения людей из деревень в города; политический кризис в результате неприспособлен­ности новых демократических режимов, а также злоупотреблений и коррупции в демократических государствах; интеллектуальный и духов­ный кризис, порождённый современным рационализмом и размывани­ем религиозных и моральных ценностей. Отсюда многочисленные при­зывы к созданию авторитарной власти, носительницы духовных ценно­стей, способной положить конец злоупотреблениям экономичекого и политического либерализма и вдохнуть идеалы в иссохшие души. В ответ на такие призывы возникло течение, предшествующее зарожде­нию фашизма, которое можно назвать этократической диктатурой.

Это движение основывется на совокупности идей, что существен­но усложняет его анализ. Там можно различить влияние якобинцев и народного национализма Барреса, бонопартизма, буланжизма, анархо-революционного синдикализма Сореля, корпоратизма Латурдюпена (La Tour du Pin), идей "естественной" политики и т.д.. В общем, взрывча­тая смесь реакционных, футуристических, якобинских, народнических идей, христианского консерватизма и языческих мифов, а также много­го другого.

Фашизм Муссолини, одно из множества проявлений подобных настроений, был явно ошибочно принят за прототип режимов и движе­ний, тогда как в действительности он мог претендовать лишь на назва­ние "фашистский". Поскольку никакое другое определение не подхо­дило для обозначения антидемократических сил и поскольку он сыграл важную роль в период между двумя мировыми войнами, он был выбран

103

скорее из эмоциональных соображений, чем из таксономических для характеристики всей туманности. На самом деле итальянский фашизм представляет собой лишь одну из форм данного явления.

Режим Муссолини характеризовался этатизмом, ставшим со вре­менем тоталитарным; язычеством, провозглашавшим "естественные" ценности; намерением создать нового человека, напоминающего сверхчеловека Ницше; тогда как большинство "фашистских" и "про­фашистских" режимов и политических движений, возникших в Европе после первой мировой войны и требовавших установления идеологи­зированной диктатуры, защищали традиционные христианские цен­ности.Итальянский фашизм отличался также децентрализованым корпоратизмом, превратившимся в этатизм в результате логического развития; скорее моралью, чем идеей искупления. Список политиков и доктрин фашистского толка можно продолжать до бесконечности: на юге Европы - диктатуры Примо де Ривера и Франко в Испании, дикта­тура Салазара в Португалии, диктатуры генерала Пангалоса, а затем генерала Метаксаса в Греции; в центральной Европе - движение Порядок и Традиция в Швейцарии, правительства Зейпеля, Дольфуса и Шушнига в Австрии, формирования Хлинка и Тисо в Словакии, прави­тельства Хорти в Венгрии, Легион Святого Михаила в Румынии, автори­тарные режимы короля Кароля в Румынии, царя Бориса в Болгарии, короля Александра в Югославии, консервативное правительство Пил-судского в Польше, партия Дегреля в Бельгии, Французская народная партия Дорио во Франции и т.д. Везде провозглашались христианские или корпоратистские идеалы, верность традициям древней сельской общины. В этом контексте фашизм Муссолини, имитирующий режим цезарей и склонный к язычеству, но установивший идеологизирован­ную диктатуру, может рассматриваться не как характерный пример, а как одно из специфических проявлений авторитарной политической мысли в истории Европы.

Вместо изучения фашизма в строгом смысле этого слова, пред­ставляется более рациональным рассмотреть всю совокупность дикта­торских режимов и движений, хотя не все они называются фашистски­ми (если только этот термин не используется в политических батали­ях). Можно отметить целый ряд характерных черт:

• отношение к современности как к периоду упадка;

• целенаправленная критика экономического и политического ли­ берализма;

• диктатура как средство спасения общества;

• этократическое государство, независимо от происхождения (христианского или языческого) провозглашаемых "естественных" ду­ ховных ценностей;

• авторитарное самодовлеющее государство, основанное на иде­ ологическом фундаменте.

104

Аксьон франсез (Action frangaise) оказало большое влияние на все авторитарные режимы и течения того времени. Легко понять автори-_тет, которым оно пользовалось среди европейской интеллигенции пра­вого толка: учение Морраса было единственным упорядоченым миро­воззрением, основанным на национализме и на морали и способным предложить альтернативу "распущенности" либерализма. Моррас чер­пал свои идеи и в христианских догмах, и в языческом символизме древней Греции. Поэтому он непринуждённо общался и с Салазаром, и с Муссолини. Известно, что Моррас критиковал Муссолини за этатизм (Политический и критический словарь, статья Фашизм), но восхищался его общей политикой: "В деятельности Муссолини есть и немало дру­гого. Обузданная анархия, восстановлений порядок, пользующаяся уважением монархия, строгая религиозность населения, укрепление военной мощи на земле, в воздухе и на море, благоустройство горо­дов, (...) постоянная отеческая забота о молодёжи, а главное - посто­янный рост рождаемости! Пусть "великие демократические державы" думают об этом всё, что хотят, но вот правительство, которое помогает жить, а наше правительство помогает только умирать" (там же, статья Муссолини). Моррас уважал фашизм. Но он не признал его последова­телей: на страницах Аксьон франсез он высмеивал "правую гитлерома-нию", издевательски называл фюрера "господин Гитлер" и писал по поводу Муссолини: "Он не является представителем немецкой интел­лектуальной анархии, ни немецкого политического варварства, И вот почему: тогда как в Гитлере не заметно ничего германского, в политике его союзника есть что-то человеческое и даже величественное (11 фу-враля 1939 г.). Были ли непримиримые противоречия между сторон­ником децентрализации Салазаром и убеждённым этатистом Муссоли­ни? Корпоратизм, унаследованный Салазаром от Латурдюпена, логи­чески привёл его к этатизму. Кроме того вследствие своего доктринёр­ства диктатура Морраса порождает особую форму военного режима, которая была воплощена правительством Виши: объявленная автоно­мия социальных групп относилась только к их деятельности, а не к ин­теллектуальной сфере, что на практике означало навязывание так на­зываемых объективных целей. Как мы увидим далее, жесткое опреде­ление "природы" ведёт к установлению единомыслия в обществе, да­же если при этом шумно отвергается всякая идеология.

Таким образом, учитывая существеные нюансы, обусловленные разнообразием элементов, составлявших то, что мы назвали туманнос­тью, можно выявить христианскую социальную доктрину, а также док­трину Морраса, являвшихся важнейшими, но не единственными источ­никами авторитарного самодержавного течения. Режим Салазара и ре­жим Муссолини воплощают собой два основных направления в систе­ме фашистско-корпоративной диктатуры.

105

Рене де Латурдюпен и его время

Все составные элементы корпоративных режимов XX века уже были отображены в творчестве Рене де Латурдюпена, французского офицера, депутата парламента конца XIX века. Это не означает, разу­меется, что автор Христианского общественного порядка является основателем фашизма. Фашизм включает в себя также национализм, выразителем которого был Моррас, и предполагает гипертрофирован­ное влияние государства на жизнь общества, с чем не был согласен де Латурдюпен, но что логически вытекает из корпоратизма (пример Са-лазара) и из идеи диктатуры общественного спасения. Однако у Латур­дюпена нет и намёка на диктатуру, поскольку он ярый сторонник мо­нархии, причём монархии средневекового образца, когда народ и ари­стократия сотрудничали с королём на благо государства.

Общество, к созданию которого призывает де Латурдюпен, - это средневековое общество. Автор считает ненужным этапом развития не только Революцию, но и дореволюционный абсолютизм, описанный Токвилем. С чувством ностальгии возвращается он к периоду, пред­шествовавшему религиозным войнам, когда "Евангелие правило госу­дарствами".

Политика, основанная на ностальгии, может быть оправдана только настоящим, которому нет оправдания. В обстановке глубокого кризиса возврат к прошлму может показаться законным и эффектив­ным. Латурдюпен делает основной акцент на критику, а не на полное отрицание настоящего. Европейское общество конца XIX века являло собой удручающую картину краха. В социальном плане: материальная нищета фабричных рабочих, лишённых жилья, элементарных удобств, пищи, отдыха и радостей семейной жизни. В моральном плане: распад духовных ценностей вследствие падения влияния религии и распрост­ранения индивидуализма. В философском плане: субъективизм, отри­цание истин, повальное увлечение безумными доктринами. Констата­ция упадка составила основу корпоратистских, а затем и фашистских доктрин. Латурдюпен начал интересоваться социологией, а позднее политикой из-за необходимости, в поисках путей возрождения общест­ва. Будучи профессиональным военным, он добивается избрания в парламент, чтобы способствовать принятию первых социальных зако­нов. В то же время он ведёт активную работу с населением, участвует в создании движения в защиту социальных прав. Свой вклад в понима­ние проблем конца XIX века он внёс скорее как теоретик, чем как ин­теллектуал.

В результате долгих усилий по разложению концепций на состав­ные элементы Французская революция создала новое общество, осно­ванное на ложных ценностях, несвязанных с реальной жизнью людей.

106

Рационализм Просвещения породил общество равных индивдуумов, обладающих абстрактной свободой, а само общество основывается на двух оторванных от мира доктринах: либерализме и социализме, кото­рые подавляют человека, поскольку совершенно не учитывают его при­роду- Закон экономической и политической свободы неизбежно порож­дает конфликты, а закон централизованного цезаризма отражает лишь две стороны одного и того же заблуждения. В первом случае человек • оказывается раздавлен внутренней войной каждого против всех, во втором - его подавляет государственная машина. В обоих случаях он жертва отрицания.

Таким образом, ощущение глубокого кризиса и неблагополучия оправдывают возврат мысли к более древним источникам, находящим­ся вне существующих систем. Политические корни учения Латурдюпв-на уходят в религию. Будучи последователем Тапарелли (Taparelli, сея-щеник и юрист XIX-го века, поклонник Фомы Аквинского, автор книги о естественном праве), Латурдюпен и сам выступал в поддержку естест­венного права и моральных принципов Фомы Аквинского. Его взгляды на общество были созвучны органицизму в противоположность господ­ствующему в то время индивидуализму. Он обосновывал их "естест­венностью": современность наложила на естественный фон некую ис-кусстенную модель, неспособную отвечать извечным нуждам и чаяниям человека. Социальные конструкции должны соответствовать не абст­рактным идеям, а конкретному архетипу. Они должны следовать за ре­альной жизнью, а не создаваться по придуманным схемам.

Человек - это общественное и семейное животное: Латурдюпен развивает идеи Аристотеля и Фомы Аквинского, ему импонирует архи­тектоническая конструкция немецкого федералиста Альтузия. Социаль­ные группы, в рамках которых люди инстинктивно организуют труд и взаимопомощь - семья, цех (корпорация), сельская община.., - имеют первостепенную важность, поскольку только в этой среде возможно развитие личности. Корпоративное общество представляет собой антиреволюцию, и Латурдюпен требует отмены Закона Ле Шапелье (Le Chapelier) 1791 года, провозгласившего свободу и равенство путём упразднения цеховых организаций.'Корпоративное общество строго иерархиэировано, оно предоставляет значительную автономию своим структурам, однако индивидуальные свободы очень урезаны. Оно игно­рирует такое понятие как равенство, но вынуждено признавать свобо­ду, т.е. обуславливает её рядом ограничений.

Автор Христианского общественного порядка призывает к уста­новлению монархии, ограниченной только моралью, естественным пра­вом и божьим законом. Однако по его мнению, это не означает устано­вления деспотизма. Наоборот, именно либерализм, забывший мораль­ные ограничения и естественное право, ведёт к деспотизму, т.е. совре­менному цезаризму. Политическая власть авторитарна, потому что

107

монарх относится к саоему народу как строгий отец. Но принц стара­ется предоставить своим подданным максимум свободы в зависимости от их способностей; он действует таким образом, потому что желает им добра. Латурдюпен постоянно смешивает политику и мораль, при­казы и чувства, что очень странно звучит для современного человека. Аргументы, которые он приводит в пользу монархии, кажутся извлечён­ными из старинных трактатов: инфантилизм народа, возможное воспи­тание принца, гарантия национальной самобытности. В сфере произ­водства корпорация воспроизводит ту атмосферу общности, которую Родина создаёт в области политики. Семья представляет идеальную модель общества. Всё общество основывается на авторитете, подчи­нённости, любви и взаимопомощи. Равенство - это всего лишь фикция, есть только равное достоинство и равное уважение. Степень свободы каждого члена общества зависит от его способностей и от принадлеж­ности к той или иной социальной группе, а также от конкретных усло­вий. Не существует свободы как таковой. Не существует также индиви­дуумов. Человек всегда живёт внутри группы, от которой он зависит. Политика призвана гарантировать не индивидуальные свободы, а бла­гополучие групп, от которых полностью зависит благополучие индиви­дуума. В этом состоит суть идеи корпоратизма.

Шарль Моррас: естественное общество

За Шарлем Моррасом закрепилась репутация посредственного пронацистского писателя, хотя в действительности он едко высмеивал нацизм. По своим убеждениям Моррас был монархистом, но для него монархизм был лишь следствием, вытекающим из его собственной идеи о политическом усгройстве общества и о политике.

Философы французской революции считали, что общественное устройство есть результат общественного договора. Моррас стремился доказать, что само общество обуславливает любое волевое соглаше­ние. Что общество складывается естественно и инстинктивно. Следо­вательно, современные идеологии неосознанно пытаются сломать ес­тественный порядок вещей, используя для этого ложные постулаты. Нельзя улучшить общество, разрушая его природу.

Все сторонники корпоратизма, от Латурдюпена до Салазара, строили свои рассуждения на следующей онтологической гипотезе: су­ществует определённая человеческая и- социальная специфика, игно­рировать которую не имет права ни один законодатель. Стало быть, необходимо отказаться от идеологии, ведущей к тоталитаризму, т.к. она не учитывает интересы конкретного человека. Основополагающая модель должна создаваться по результатам наблюдений. Политика не может быть произвольной, она должна базироваться на исторической

практике в такой же степени, в какой она её организует. В этом состо-_ит суть "организаторского эмпиризма" Шарля Морраса.

Наблюдатель видит в человеке наследника и должника. Человек получает в наследство достижения цивилизации, которые оказывают на него огромное влияние: "Даже если вы изобрели дифференциальное исчисление или вакцину против бешенства, будь вы Коперником или Марко Поло, даже в этом случае вы никогда не оплатите свой долг пе­ред теми, кто проложил первую борозду в поле и снарядил первый ко­рабль. А уж если вы просто человек или, как говорится, Индивидуум, то _вы самый большой должник на свете" (Мои политические идеи, стр. t43). Из этого следует, что один отдельно взятый индивидуум, рас­сматриваемый вне своей культуры и вне своего прошлого, ничего со­бой не представляет, более того, он просто не существует. Следова­тельно, бессмысленно полагать, что его воля обладает приматом над обществом. Моррас считает иллюзорными революционные теории Локка и воспринимает отдельные идеи Ж. де Местра. Невозможно дать определение человека вне того сообщества, к которому он принадле­жит, если только речь не идёт о некой абстракции. Но абстрактный че­ловек, например, суверенный человек, способный переделать самого себя и окружающий мир, не интересует Морраса, потому что такой че­ловек не существует. Человек существует и, следовательно, мыслит только будучи интегрированным в свой мир. Политическое устройство общества должно учитывать и мир, и человека: оно должно обеспечить сохранение человеческой атмосферы и составляющих её связей вмес­то того, чтобы разрушать её в тщетной попытке переделать по-своему.

Политика определяется своей человечностью. Она осознаёт и вы­ражает законы природы и общества, а не господствует над ними.

Как и сторонники правового государства, Моррас рассматривает государство как служебный механизм, призванный охранять и гаранти­ровать отдельные от него интересы: "Любое государство является чи­новником на службе общества" (там же, стр. 177). Но различия во взглядах были очень велики, что объясняет, почему фашистские режи­мы оказались ближе Моррасу, чем парламентские республики. В усло­виях демократического плюрализма государство гарантирует развитие общества в соответствии со свободно принятыми решениями. Соглас­но концепции Морраса, государство гарантирует состояние общества таким, каким его понял и истолковал эмпиризм: естественные пара­метры общества оправдывают своё сохранение уже тем, что они суще­ствуют, и требуют защиты от авантюристов, готовых пожертвовать ре­альностью ради фикции. Поэтому корпоратистские диктатуры должны навязать силой то, что объявлено "естественным", и отразить наступ­ление противоестественных новшеств.

Поиск человеческой и социальной природы путём изучения исто­рии - накопленного и упорядоченного опыта - неизбежно выявляет

108

109

неравенство, подчинённость одних другим. Революционные идеалы равенства и свободы являются обыкновенной ложью, потому что никто не может их реализовать на практике. Неравенство людей заложено самой природой. Сама природа предопределила, что они могут разви­ваться только в группах, а суверенная свобода остаётся чуждой для них.

Можно сказать, что этот позитивизм представляется недостаточ­но обоснованным, ложным. Можем ли мы довольствоваться только вос­произведением того, что мы наблюдаем? Разве не свойственно чело­веку направлять и даже исправлять ход природных процессов? Благо­говение Морраса перед опытом и естественным законом очень напо­минает биологический отбор, обнаруженный в природе и абсолютизи­рованный национал-социализмом. Если в природе и существует нера­венство, то разве не обязаны мы изобрести способ сгладить его? На это Моррас отвечает, что не может быть и речи об отказе от существу­ющих духовных ценностей. Он указывает, что этические нормы должны учитывать наши возможности. Если мы считаем своим долгом выпол­нение объективно невыполнимой задачи, значит мы ничего не поняли в вопросах морали. Другими словами, то, что нам неподвластно, не мо­жет квалифицироваться правильным или неправильным. Стоит ли про­тестовать против того, что сын не выбирает своего отца, а гражданин не выбирает свою страну? Такие протесты были'бы опасными и глупы­ми.

Тем не менее политическое устройство общества, предлагаемое Моррасом, не является застывшим раз и навсегда. Понятие "организа­торский эмпиризм" предполагает постоянную адаптацию политических структур к требованиям времени. Но она должна проводиться с учётом ряда фундаментальных и неизменных положений, отказ от которых мо­жет привести к ещё более страшным последствиям. Важнейшим из этих положений является сохранение социальных связей и неравенст­ва. Современный индивидуализм представляет собой не шаг вперёд, а бесчеловечную разрушительную идеологию. Классовая борьба - это не отражение более передового сознания, а безумная выдумка, направ­ленная на разрушение общества. Если Моррас придерживается пози­ций корпоратизма, то лишь потому, что органическое общество являет­ся естественным и наиболее приспособленным к основным потребнос­тям людей. Человеку нужна такая среда, в которой он чувствовал бы себя необходимым составляющим элементом; ему нужна не только свобода, но и защита, потому что он слишком слаб, чтобы стремиться к суверенитету. Следовательно, он должен подчиняться, но только сво­им естественным руководителям. Оказавшись вне органического об­щества, он погибает, как погибает ребёнок, которого советская власть лишает семьи под предлогом предоставления ему независимости.

Органическое общество, состоящее из автономных корпораций

110

„_сно связанных между собой людей, является единственным возмож­ным фоном, обеспечивающим гармоничное развитие личности. Про­цесс упадка начался с принятием Закона Ле Шапелье в 1791 году, счи­тал Моррас. Он отрицал необходимость и даже законность этого акта, направленного на освобождение членов цехов от чрезмерного контро­ля со стороны этих объединений. Разрушение корпораций было моти­вировано только стремлением к экспансии со стороны якобинского го­сударства: "Нельзя с уверенностью утверждать, что Закон Ле Шапелье способствовал освобождению трудящихся. Скорее всего этот закон должен был освободить уже демократическое, т.е. деспотическое, го­сударство от контроля со стороны автономных социальных групп" (Словарь, статья Корпорации). То, что было, вероятно, простым след­ствием - возросшую мощь якобинского государства - Моррас истолко­вал как политическое намерение. Там, где революционеры видели рас­ширение свобод граждан, Моррас усматривал попытки удушить авто­номию, потому что, с его точки зрения, человек может быть свободен только в рамках своей социальной группы. Всякое дробление общества делается во вред человеку, считал Моррас,

Моррас и естественная политика

Описание определимой человеческой природы и, следовательно, специфической среды, в которой человек должен жить, чтобы быть счастливым, естественно приводит к изложению единственно возмож­ного политического устройства, гарантирующего уважение к человеку как к таковому, В соответствии с концепцией Морраса, политика осно­вывается на единомыслии, что исключает столкновение мнений. В де­мократических республиках власть прислушивается к общественному мнению, потому что она не способна проводить абсолютно правильную политику, и отказывается от принуждения, т.к, не уверена в точности выбора общей цели. Но столкновение мнений становится очевидной глупостью, если существует только один объективно верный путь. Мор­рас выводит своё представление об общем благе не из какой-либо аб­страктной идеологии, - отсюда его отвращение к идеологическим пост­роениям - а из определения природы, основанного на общественной практике и истории. Демократия означает признание законности бес­плодных ожесточённых дискуссий при отсутствии реального прогресса. В парламентах депутаты борются друг с другом ради собственного Удовольствия. Совершенно логично плюрализм порождает этатизм. Чтобы управлять в условиях придуманных различий и чтобы обеспечить Делаемое равенство, демократия становится всё более централизо­ванной. Она не может отказаться от своей роли государства-покрови­теля, заботливо опекающего своих граждан. Демократия открывает

111

путь к социализму, переходному этапу к коммунизму. Общим для всех этих доктрин является стремление переделать общество на основе той или иной догмы. Поэтому они используют сходные с религиозными ме­тоды правления, навязывая свой ритуал и своих жрецов. Они вне поли­тики.

На самом деле политика - это не искусство борьбы, а искусство управления, это то, что Салаэар называл "умением жить по обыкнове­нию". Основываясь на человеческой мудрости, она правит тем, что Ле Пле (Le Play) называл "естественной структурой человечества", т.е. органическим обществом, которое дорожит такими ценностями, как семья, авторитет и свобода в рамках своей корпорации. Поскольку наилучший путь познаётся благодаря наблюдениям и опыту, политика заключается не в спорах относительно способов управления, а в том, чтобы вести общество по естественному пути. Политика превращается в науку, в "диктатуру разума", и вопрос состоит не в том, куда идти, а в выборе вождя, способного беспрепятственно вести общество в за­данном направлении. Суть дела не в умений выявить общий интерес среди противоречивых мнений, а в выборе правителя, готового отдать все свои силы и способности во имя предопределённого общего инте­реса. Различные течения общественного мнения отражают только част­ные интересы. Правительство, естественно, диктаторское, "поскольку необходимость диктатуры совершенно очевидна" (Мои политические идеи,стр. 295), но в древнеримском значении этого слова. Нужно только сделать так, чтобы диктатура служила обществу, а не подавляла его, в противном случае это будет деспотизм. Авторитарная власть вы­текает из опыта и отвечает основным потребностям человека: органи­ческое общество напоминает семью, правительство представляет со­бой любящего, но строгого отца, который точно знает, как обеспечить благополучие всех членов семьи. Если общество видится как семья, наиболее подходящей формой правления является монархия: только наследственный монарх, чей личный интерес тесно связан с общест­венным, способен править, не преследуя при этом эгоистических це­лей. Или наоборот, заботясь о собственном благе, он будет заботиться обо всём обществе в целом. Монарх правит без парламента. Парла­мент был изобретён в Англии и хорошо работает только там, а Моррзс готовил свой проект для Франции. Монархия гарантирует самобыт­ность нации, потому что во главе государства стоит не отдельный че­ловек, а династия ("Но один человек - это очень мало. Жизнь человека, сердце человека, голова человека - всё это слишком уязвимо, слишком доступно для пули, ножа, болезни... Единственно разумная форма власти одного человека - это власть, которая основывается на поддер­жке семьи", там же, стр. 294). В этом качестве она приглушает потря­сения, возвышается над неизбежными конфликтами, служит надёжным оплотом против анархии. Она не стремится к излишней централизации

112

власти, предоставляя социальным группам необходимую автономию. Являясь наследственной властью и обладая бесспорным авторитетом, она.соглашается делегировать часть своих полномочий, потому что не стремится соперничать с более низкими эшелонами и не опасается за

свой престиж.

Конечно, монархия имеет свои недостатки, те же, что встречают­ся в каждой семье. В рамках семьи повседневность имеет свои непри- , ятные стороны, но она не подавляет волю её членов. Тогда как другие режимы стараются навязать так называемые высшие ценности, обяза­тельные для всех без исключения. Монархия не является режимом, это единственный политический строй, который ведёт себя ненавязчиво и позволяет гражданам жить в обществе, как в семье. "Во Франции, это естественная рациональная форма правления, единственно возможная форма центральной власти" (там же, стр. 297).

Из этого следует, что Моррас почти не делает различий между государственными интересами и интересами государства, между пра­вительством общественного спасения и просто правительством. Вся­кое правительство является правительством общественного спасения, и любой политический интерес является государственным интересом. Важно только поставить во главе государства того, кто сумеет опреде­лить для себя "реальные условия" общественного спасения и кто будет руководствоваться подлинными государственными интересами, а не стремлением победить на очередных выборах. Совершенно естествен­но, что в условиях беспорядка и разгула анархии, царивших в странах Европы после первой мировой войны, Моррас приветствовал фашизм как режим, обеспечивающий национальное согласие и естественный общественный порядок, тем более, что Муссолини сохранил монархию и церковь или хотя бы сделал вид, что уважает их. За неимением коро­ля диктатор может положить конец блужданиям демократии, заменить политику "готового к нанесению удара кулака" политикой "протянутой руки", т.е. примирить человека с самим собой, вернувшись к истокам

здорового общества.

Национализм Морраса основывается на необходимости защиты органического общества и монархии. Он не имеет ничего общего с не­мецким национализмом, который обожествляет нацию-расу и обещает ей мировое господство, как должное. В данном случае Родина (идея Родины включает в себя землю предков; нацию как хранительницу культурного и политического наследия, которая гарантирует самобыт­ность многих, а не всех народов: для немцев самобытность заключает­ся в их языке, а для евреев - в принадлежности к особой религии и в сохранении своих традиций) представляет собой, как и семья, естест­венную среду, без которой человек ничего собой не представляет: он там появляется на свет, он ей обязан абсолютно всем. Любовь к этому исторически сложившемуся обществу, готовность пойти на жертвы

113

ради него - важнейшие черты характера человека. Родину, как и отца, не выбирают.

Человек рождается со своими корнями. Он их не придумывает. Инстинктивно сохраняя свои корни, он сохраняет самого себя, если только речь не идёт об извращении.

Современность или упадок

Корпоратизм и фашизм основываются на отрицании современ­ности, что очень ярко проявилось в взглядах Латурдюпена и Морраса. Этот отказ от социальной реальности проявляется в различных фор­мах, что соответствует разным типам диктатуры.

Диктатура Муссолини ищет своё оправдание в чувстве нацио­нального унижения, испытанном в недавний исторический период. В этом отношении первородный фашизм имеет общие корни с нациз­мом, как и салазаровский режим в Португалии, который сыграл на ра­зочаровании определённой части общества в результате потери аме­риканских колоний и возникших трудностей в Африке. Муссолини взы­вал к духу великих предков и рассуждал о величии древнего Рима. Его очень беспокоила слабость Италии, хотя итальянский национализм совсем не напоминает германизм. Мощь диктатуры будет оправды­ваться глубиной национального падения.

Салазаровский режим похож скорее на воплощение идей Морра­са, чем на итальянский фашизм. Действительно, диктатура всегда рож­дается из чувства неблагополучия и национального унижения, но реак­ция на эти чувства во многом зависит от личности диктатора. Салазар, интеллектуал-католик, глубоко верующий, лищённый ироничной непо­средственности Морраса, стал прямым наследником общественного порядка Латурдюпена, Хотя внешние и внутренние проблемы Португа­лии вызывают у него чувство унижения, его больше волнует постепен­ная утрата духовных ценностей, в которых он видит залог социального, экономического и политического прогресса. Радикальные изменения, составляющие понятие современность, подорвали дух народа. Упадок начинает проявляться с исчезновением объективной философской ис­тины, когда христианская философия перестаёт восприниматься всеми как единственно верная: "Был отвергнут Бог; образовалась зияющая пустота, потому что были отвергнуты вера, истина, справедливость, мораль' во имя скептицизма, прагматизма, эпикурейства, тысячи других запутанных систем" (Мирная революция, стр. 196). Узы, объединявшие членов общества между собой, оказались разорваны. Каждый доволь­ствуется клочком относительной истины. Почва для согласия исчезла, люди оказались одиноки и разобщены. Абсолютных ценностей больше не существует: "Среди моральных концепций и понятий, составляющих

114

основу человеческой деятельности, не осталось в сохранности почти ничего: ни договоров, ни правды, ни доверия правительствам, ни веры в намерения наций, ни искренности в отношениях, ни даже относитель­ного уважения к честному слову государств. В сознании правительств, как и в сознании толпы, почти всё фиктивно, рассчитано на внешний эффект, зыбко и неясно" (Принципы действия, стр. 23-24). Ностальгия _по более или менее идеализированным временам - соблюдались ли тогда межправительственные соглашения более свято, чем теперь? -когда единство духовных ценностей давало возможность поддерживать доверительные отнишения. Размывание моральных и духовных ценнос­тей совпало с распространением материальных ценностей в результа­те промышленной революции. Критика материализма повседневной жизни является характерной чертой всех европейских диктатур, она встречается также, разумеется, в совершенно различных формулиров­ках, в речах и сочинениях сторонников нацизма, марксизма-ленинизма и социализма. С этой точки зрения можно утверждать, что негативные проявления индустриального общества способствовали возникновению всех идеологий XX века, в том числе и тоталитарных.

Основная вина материализма состоит в том, что деньги оттесни­ли на второй план все человеческие ценности. Цель и средства поме­нялись местами. Из средства деньги превратились в цель, а жизнь ста­ла средством. Необходимо новое потрясение, чтобы всё встало на своё место. Прежде, чем перейти к созданию новых структур, необхо­димо создать новую идеологию и новую нравственность, потому что общество поражено интеллектуальным недугом. Начиная с XIX века антиреволюционное движение неустанно повторяет, что "рыба гниёт с головы". Современность воспринимается как .социальная болезнь: под­вергая сомнению всё и вся, она обрекает на бездействие, предостав­ляя каждому возможность самоопределения в теории и на практике, она разрывает нити, составляющие социальную ткань.

По мнению Сапазара мир находится в точке неустойчивого рав­новесия, когда великие достижения в любой момент могут исчезнуть, уступив место варварству. Это очень похоже на канун крушения римс­кой цивилизации или Византийской империи. И в том, и в другом слу­чае история пошла вспять. Современность воспринимается как откат назад ешё и в результате отказа от духовных ценностей христианства, от его гуманизма. Современные общества антигуманны по своему ха­рактеру. Революция провозгласила своей целью создание нового чело­века, а на самом деле всего лишь уничтожила условия гармоничного Развития людей. На протяжении двух веков европейская история идёт ^по пути самоуничтожения, не подозревая об этом. Народы чувствуют это неблагополучие, но не догадываются о его причинах. Необходимо чётко указать корень зла, поставить правильный диагноз упадка. Это означает, что новая революция будет реставрацией.

115

Критика либерализма

Либерализм во всех своих формах представляет собой конкрет­ное проявление современности, как в политике, так и в экономике. Пе­реход к релативизму в филисофии, отказ от религии ведут к независи­мости и одиночеству "суверенного" индивидуума. В разобщённом об­ществе утрачивается чувство солидарности, зреют конфликты, част­ные, эгоистические интересы берут верх над общими интересами.

Фашизм-корпоратизм яростно критикует и экономический, и по­литический либерализм. Как первый, порождённый классической либе­ральной экономикой, так и второй, явившийся конкретизацией демо­кратических идеалов, имеют одинаковое революционное происхожде­ние. Оба они провозглашают абстрактную свободу и абстрактное ра­венство и оба игнорируют глубинную природу человека и общества. Когда Салазар официально объявил себя "антикоммунистом,' антиде­мократом, антилибералом и сторонником корпоративного государст­ва", он отверг тем самым обе важнейшие идеологии своего времени, поставив их на одну доску. Он критиковал не свободу и равенство, как таковые, а идеологии, которые выдают их за фундаментальные ценно­сти. Всё происходит так, словно политика разрушает жизнь под пред­логом необходимости её научной классификации, тогда как она приз­вана лишь сопутствовать жизни во всём её многообразии.

Свобода и равенство играют в данном случае роль исключите'ль-ных принципов. Но социальная жизнь не сводится только к этим-прин­ципам, поэтому основанные на них теории обречены на провал. Что касается экономики, то индивидуальная выгода является, безусловно, основной мотивацией труда, что доказывает порочность коммунизма и социализма. Но людям свойственно также чувство солидарности. Гипо­теза о врождённом стремлении людей жить сообществом и делиться друг с другом тем, чем они располагают, совпадает с мнением Плато­на, высказанным по этому поводу и одобренным Аристотелем, который говорил: даже если собственность частная, используется она совмест­но. Те кто считает, что общественная экономика является лишь полем битвы индивидуальных интересов, совершают столь же грубую ошибку, как те, кто утверждают, что там господствуют отношения солидарности и бескорыстия. "В экономике не существует частного индивидуального интереса в чистом виде. С того момента, как человек смирился с необ­ходимостью жить в обществе или приспособился к сосуществованию с себе подобными, каждый его поступок имеет последствия, выходящие за рамки его индивидуальной деятельности" (Б. Муссолини, Корпора­тивное государство, стр. 29). Предоставление ничем не ограниченной экономической свободы вызвало бы разгул самых низменных страстей и сущее гвенно или полностью сократило бы сферу проявления естест-

116

венной солидарности людей. Либеральная экономическая структура порождает деспотическую власть плутократии и лишает большинство населения той свободы, которую эта структура призвана защищать. Одновременно она способствует распространению материалистичес­кого мировоззрения среди богатых, которые воспринимают его от пре-сышения, и среди бедных, которые склоняются к нему из зависти.. Стремление к богатству разрушает фундаментальные духовные и мо­ральные ценности: такие критические замечания часто высказываются в адрес современных западных государств. Производство, основанное только на конкуренции, оказывает губительное воздействие на духов­ную жизнь общества. Бесспорно, конкуренция является необходимой и имеет определённые преимущества, но в то же время она порождает зло в его многочисленных обличиях. Кроме того, она не может проде­монстрировать в полной мере свой экономический эффект, потому что она самоуничтожается. Фашизм-корпоратизм, точно так же, как социа­лизм и нацизм, исходит из анализа экономической свободы XIX века, т.е. засилия монополий и трестов, а не из анализа неолиберализма XX века.. Он представляет -что вполне логично, но грешит против истины -совершенный в своём уродстве портрет противника, забывая о недав­них изменениях к лучшему. С другой стороны, он нападает на новую разновидность капитализма, когда критикует государство-провидение, вышедшее из недр либерального государства, и "засилие чиновников" в экономике.

Капиталистическая экономика обречена на гибель, поскольку она доказала на практике своё полнейшее несоответствие фундаменталь­ным потребностям общества. Её время прошло. Конечно, её исчезно­вение не предопределено каким-либо историческим законом. Но капи­тализм заявляет о себе попытками скачкообразного развития, которые каждый раз оканчиваются провалом. Корпоратизм будет означать воз­врат на исходные позиции, это станет проявлением мудрости нации, отказавшейся от блужданий в стороне от дороги.

То же можно сказать о политической свободе. И Муссолини, и Салазар злобно высмеивают её. Но политическая свобода развивается в двух направлениях: участие в политической жизни, с одной стороны, и свобода совести и убеждений, с другой. Первое заключается в том, чтобы оставить правительство страны один на один с ошибками и про­блемами, порождёнными вторым.

Свобода мнений предоставляет равные возможности для распро­странения как ложных, так и подлинных истин. Это не терпимость к чу­жому мнению, а релативизм: всё имеет право на жизнь, следователь­но, всё верно. В этом столкновении идей самые безумные оказывают­ся самыми агрессивными. Подобная ситуация окажется невозможной, бели в обществе уже утвердились истины и ценности, считающиеся аб­солютными/постоянными и непреложными. А если оценивать общест-

117

венную жизнь исходя из предопределённых ценностей, то окажется, что вседозволенность как проявление свободы приносит гораздо боль­ше вреда, чем пользы: она открывает дорогу заблуждениям при нали­чии бесспорных истин. В общественной жизни мы сталкиваемся, таким образом, с вечным христианским принципом: человек свободен, но свободен лишь идти по пути добра, когда добро уже предопределено. На самом деле свобода совести отнюдь не предполагает релативизм идей, как это утверждает фашизм-корпоратизм, а заодно и нацизм, но, обязательно порождает, даже у глубоко верующих людей, некую тень сомнения, исключающую соблазн фанатизма. К другим можно отно­ситься терпимо только в том случае, если сам не имеешь абсолютной уверенности в своей правоте. Но фашистско-корпоратистская идеоло- , гия отметает саму возможность такой постановки вопроса и представ­ляет свободу мнений как 'полное отрицание ценностей. Отметим, что свобода совести предполагает, что при наличии самых твёрдых убеж­дений уважение к человеку должно превалировать над идеями, что да­же носитель ложной идеи должен быть дороже кажущейся истины. В данном случае отождествление свободы совести с безграничным скеп­тицизмом показывает, что для идеологов фашизма-корпоратизма цен­ность-идея превалирует над человеком.

Если считать, что основными потребностями людей являются бе­зопасность, солидарность, авторитет, то окажется, что свобода пред­ставляет для них постоянную угрозу. Свобода способствует тому само­му угнетению, которое она намеревалась устранить. Так называемые либеральные режимы отнюдь не гарантируют свободу, поскольку она определяется совершенно по-другому: "индивидуальная безопасность, несомненно, является самой важной из свобод" (Салазар, Мирная революция, стр. XV). Наоборот, диктатура защищает основные свобо­ды. Утверждать, что диктатура подавляет свободу людей, чтобы их за­щищать, значит передёргивать в споре. Она подавляет только абстрак­тные ценности, не имеющие распространения в реальной жизни и су­ществующие лишь в воображении ораторов. Напротив, большинство верований и мнений чреваты реальным деспотизмом заблуждения. По­этому Муссолини провозгласил, что "Время итальянцев, имевших ты­сячу мнений и не имевших одного, кончилось раз и навсегда" (Италия Муссолини, стр. 194).

Как и другие основные идеологии этого времени, фашизм не терпит различий и стремится к единообразию в мыслях и верованиях. На этой основе он организует наступление против свободы участия в политической жизни, т.е. против политического результата свободы мнений. Парламентская демократия представляет собой фикцию, по­скольку она основывается на ложном законе отсутствия универсальных критериев истины. Она не способна эффективно управлять, т.к. для этого необходимо определить основные направления и решительно

118

идти вперёд по намеченному пути. А парламентская демократия пред­ставляет собой постоянную мешанину противоречивых мнений, порож­дающих релативизм, который уводит в сторону от подлинных целей на­ции и превращает политику в поле битвы частных интересов. Там всё выглядит ничтожным, всё подвергается насмешкам, не существует ни­каких авторитетов. Междоусобная борьба политических сил затмевает собой и основы общества, и его судьбу. Она сопровождается кумовс­твом, семейственностью, блатом, местничеством, поскольку её целью является удовлетворение групповых и индивидуальных эгоистических интересов. Если среди них оказывается серьёзный человек, сознаю­щий свою ответственность за судьбу страны и готовый работать во имя общего блага, тут же его мысли и дела извращаются глумливыми жур­налистами или завистливыми противниками. Салазар разделяет мне­ние Латурдюпена и Морраса, считая, что демократы - это сборище презренных болтунов: "Игрушечные заговоры, планы оказавшихся не у дел революционеров, проекты, которые должны гарантировать счастье и изобилие только потому, что их опубликовал Journal official, прави­тельства, целиком составленные из друзей премьер-министра, блат, делёжка доходных мест и создание хаоса, из которого возникнут потом - сами собой - порядок и свет, вся эта суета, из-за которой руки не доходят до важнейших государственных вопросов, представляет собой детские игры и мелкие семейные трагедии под бдительным взглядом родителей" (Мирная революция, стр. 203).

Именно поэтому Муссолини и Салазар сделали богоугодное де­ло, ликвидировав парламенты и заменив депутатов чиновниками, а также разогнав возмутителей спокойствия из местных органов власти. Демократический беспорядок - это не только анархия, которую бичевал Платон, но и балаган, где ребячество сопровождается коррупцией в мелких и крупных размерах и где растранжиривается благополучие на­ции.

Как и анализ экономического либерализма, это обвинительное заключение выражает уверенность, что парламентский режим предста­вляет собой чудовищную ошибку. Это английское изобретение может быть в какой-то степени приспособлено к нуждам Швейцарии и неко­торых северных стран, но неприменимо больше нигде (Салазар, там же, стр. XXXI. В данном случае автор демонстрирует дифференциро­ванный подход, полагая, что свобода является подходящей формой правления для англо-саксонских индивидуалистов. В тоже время он считает, что романские народы, склонные жить в сообществе, неспо­собны правильно пользоваться свободой, по крайней мере' в данной Форме. Сами по себе современные режимы не очень вредны, беда в том, что они бездумно распространяются по всему миру). Парламента­ризм - это бесспорная историческая ошибка, вызвавшая разрушение общества и опасные проявления упадка во многих странах. Общий

.. 119 •';'••'• •'••' ' "'"'' ' ' " " ' '•

кризис демократии показывает, что это проблема структур, а не вр_е, менные неполадки. Эпоха этой формы правления закончилась: "Я уве­рен, что через двадцать лет в Европе больше не будет законодатель­ных собраний, если только не произойдёт резкого изменения в полити­ческой эволюции" (Салазар, там же, стр. 234).

Таким образом, новая политика представляет последнюю возмо­жность спасения в гибнущем мире. Это единственное средство избе­жать катастрофу, поскольку все другие формы правления признаны не­годными вследствие общего порока, лежащего в их основе. Диктатура - это путь к спасению.

» Моральный порядок: преобразование человека

Фашистско-корпоратистская идеология отражает идеалистичес-.кий бунт против господства вторичного, наносного; это призыв под­няться над мелочной, обыденной жизнью: "Раньше дух господствовал над материей, а теперь материя угнетает и покоряет разум" (Муссоли­ни, Корпоративное государство, стр.. 15-16); это неприятие духовного упадка. Однако на этот счёт существовали определённые разногласия между различными течениями. Разный смысл вкладывался в понятие "духовный". Муссолини придавал ему значение; сходное с нацистским, когда утверждал, что "нужно жить в период высокого идеального "на­пряжения" (там же, стр. 26). В этом выражалась его страсть к театра­льным эффектам, к проявлениям сильных чувств, его стремление пре­одолеть серость будней, презрение к обыденной жизни, которое так характерно для диктаторов. Фашизм считает существование слишком бедным и скучным и стремится превратить его в эпопею, отсюда преу­величенные страсти и постоянная экзальтация. В данном случае идеа­лизм проявляется в отрицании реальной жизни; в Италии Муссолини всё необычно и грандиозно, вождь находится под покровительством Бога, народ неуязвим, а Родина пользуется уважением всего мира. Фа­шизм призван создать нового человека, свободного от пошлого мате­риализма и от стремления к скотскому багополучию. Итальянец должен презирать комфорт, вести аскетический образ жизни и ставить перед собой трудноразрешимые задачи. Он должен переродиться из челове­ка в героя. Фашистский идеализм означает отрицание слабостей реа­льного человека, стремление заменить его сверхчеловеком. Дух здесь связан не с религией, а мифологией, символикой, язычеством. Фа­шизм ищет единения с духом великих предков: Цезаря, Наполеона. Над реальным миром он создаёт свой собственный, вымышленный мир, опирающийся на древний миф о превосходстве Запада и на нос­тальгические воспоминания о мировом господстве (там же, стр 17). Хотя расизм не является центрально^ темой фашистской идеологии,

национализм Муссолини основывается тем не менее на идее величия _его народа и его культуры. „

" Корни идеологии Салазара, аналогичной по своему содержанию, уходят в религию и христианскую мораль. В этом она похожа на боль­шинство доктринальных диктатур этого периода. В отличие от фашиз-ида, эта идеология на первое место ставит скромность повседневной-жизни, даже её монотонность, потому что величие заключается в ду­ховной цели бытия. Лишённая трансцендентности доктрина Муссолини стремилась придать блеск и великолепие обычной жизни, преобра­зить земное существование. Салазар оставлял земную жизнь такой, как она была, и требовал только, чтобы духовное начало направляло помыслы и поступки людей. Это различие объясняет театральный стиль первого и простоту второго.

Христианско-корпоратистские режимы стали наследниками "со­циального порядка" Латурдюпена: "Если мир не познает долгого пери­ода идеализма, духовности, гражданских и моральных достоинств, то, по всей вероятности, он не сможет преодолеть трудности нашего вре­мени" (Салазар, Мирная революция, стр. XXIX). По мнению Салазара, который сформулировал политическую теорию и изложил её в своих речах, революционные преобразования должны коснуться не столько государственных структур, сколько духовной сферы, менталитета граж­дан. В политике, определяемой этикой, огромное значение имеют хо­рошие и плохие поступки всех и каждого, даже если организующая воля может в существенной степени вдохновлять или направлять эти поступки. Следовательно, в первую очередь нужно добиться преобра­зования человека: политические преобразования должны быть направ­лены на формирование "нового менталитета". Косвенное влияние Ле Пле очевидно: автор семейных монографий считал, что счастье наро­дов зависит в меньшей мере от их уровня жизни и qt их свобод, чем от того духовного климата, в котором они постоянно пребывают, и от тех моральных ценностей, на которых строится жизнь в семье. По мнению Ле Пле, семьи могут быть счастливы только тогда, когда они соблюда­ют естественную этику Десяти заповедей, нарушение которых неиз­бежно ведёт к разрушению основ общества.

В противоположность марксизму и национал-социализму, в дан­ном случае речь не идёт о создании нового совершенного человека по придуманной модели на основе исторического анализа или мифа о древних корнях. Христианство не стремится к достижению совершен­ства в этом мире. Речь идёт о возврате человека к основе основ, о том, чтобы вернуть ему потерянные важнейшие моральные ценности: авторитет, солидарность, свободу в рамках его сообщества. Не пыта­ясь переделать человека, корпоратизм старается устранить те беды, которые проистекают из первородного греха и из пороков современно­го обществй. Стремление избавиться от первородного греха кажется

120

121

утопией, но политическая мудрость может способствовать частичному изменению человека, если только удалось бы ликвидировать последст­вия двух веков индивидуализма. Преобразование структур должно про­исходить в самой тесной связи с повседневной жизнью и решать са­мые насущные проблемы: дети, оставшиеся без присмотра в семьях, где мать вынуждена работать; неуважение детей по отношению к роди­телям; мифическое развитие личности в ущерб семейному счастью; излишнее пристрастие к индивидуальному богатству. Корпоратизм представляет собой форму общественно-политической организации, но эта организация ставит своей целью осуществление моральной ре­формы, которая определяет всё остальное: "Высшая гарантия стабиль­ности намеченных преобразований заключается в моральной, интел­лектуальной и политической реформе, без котором улучшение матери­ального положения, финансовое равновесие и общественный порядок были бы либо совсем невозможны, либо чрезвычайно недолговечны" (Салазар, Принципы действия, стр. 40). Политическая философия Са-лазара основана на гуманизме - "человек представляет на земле един­ственную частицу бесконечного" {там же, стр. 116), - но она резко от­личается от демократического и индивидуалистического гуманизма, потому что рассматривает лишение человека еыжнейших условий его гармоничного развития как акт неуважения к нему. А эти условия про­сты и немногочисленны: только христианская этика может их опреде­лить. Ориентирами человеку должны служить Добро, Истина и Красота. Всякая моральная доктрина, подвергающая сомнению эти ориентиры, ведёт к отрицанию гуманизма.

Следовательно, провозглашаемая революция имеет скорее мора­льный, чем политический характер. И у Салазара, и у Муссолини (прав­да, несколько иначе) она больше затрагивает поведение людей, чем производственные отношения. Поэтому она соизмерима со временем. Проникнув в сердца людей, она была способна придать им новые си­лы. Но этого нельзя добиться ни декретами, ни принуждением. Изме­нить мировоззрение можно только путём убеждения.

Как и любая другая революция, корпоратистская революция ут­верждала, что она вызвана к жизни потребностью масс, а не была под­готовлена сверху по воле политиков или теоретиков. Её замысел воз- • ник как реакция на ощущение глубокого неблагополучия в обществе. А революция, претендующая на духовный характер, - поскольку неблаго­получие воспринимается как нравственное - сразу же становится "все­объемлющей" и "мирной". Это утверждение стало лейтмотвом полити­ки Салазара. Но в данном случае понятие "мирная" не означает отсут­ствие принуждения, характерное для революции Жореса, мирное тече­ние которой гарантировалось уважением индивидуальных целей и раз­личий в восприятии ценностей. Для Салазара это не означало уваже­ние мнений во имя людей, разделяющих эти мнения. Салазаровская

революция стремилась избежать апокалипсиса, способного уничтожить саму почву, в которую предполагалось внести семена нового общест­венного строя: "Революция, которая совершается без катастроф, и на­род, способный идти вперёд без конвульсий, сохраняют свою историю, _свой характер, свою душу и свою цивилизацию" (Принципыдействия, стр. 61). Революция должна быть "медленной и осторожной" по двум причинам. Во-первых, потому что она не ставит своей целью разру­шить всё до основания, а намеревается только устранить идейное на­следие двух веков индивидуализма, воспринятое в целом здоровой нацией. Во-вторых, потому что она сремится к долговременному успе­ху путём укоренения духовной сфере общества, а не к развязыванию бурного поверхностного процесса, затрагивающего только надстройку. Салазар требует для себя длительного периода правления и объявляет о проведении политики малых шагов. Он не обещает ничего экстраор­динарного. Он сознаёт, что его будут упрекать в излишней медлитель­ности. В этой связи он указывает, что готов умышленно пожертвовать ускоренным развитием экономики, которое могло бы позволить Порту­галии догнать другие европейские страны, во имя спокойной нравст­венной перестройки народа. Нравственность превалирует над эконо­микой. Прежде, чем делать быстро, надо научиться делать хорошо. V человека только одна жизнь, а народ может рассчитывать на некое по­добие вечности.

"Мы не спешим", утверждает Муссолини (Корпоративное госу-дарсгврстр. 23). Никаких театральных кратковременных потрясений: "Революция - дело серьёзное, это не шуточный заговор и, тем более, не смена правительства и не приход к власти одной партии вместо другой" {там же, стр. 25). Революция совершается в обстановке спо-койствия и полной ясности, потому что она представляет собой глубин­ный процесс, последствия которого будут сказываться очень долго. Никто не может сказать, сколько лет она будет продолжаться. Но в од­ном можно быть уверенным: она будет служить примером в течение многих десятилетий, в течение всего будущего столетия. Вся Европа пойдёт по пути, открытому Италией. Не следует торопиться, не следует перепрыгивать через естественные этапы. Как и Салазар, Муссолини верит в долговечность начатого им дела, потому что он не видит иного пути к социальному возрождению и пЪтому что он уверен в надёжности провозглашаемых им ценностей.

Диктатура и общественное спасение

Революция неотделима от диктатуры, потому что она предполага­ла осуществление широкомасштабной акции, необходимость которой °буславливалась нетерпимостью сложившегося положения, однако её

122

123

проведение не должно'было зависеть от случайностей, связанных с ре­ализацией гражданских прав и свобод. Учитывая неотложность и гран­диозность предстоящего дела, было смешно тратить драгоценное вре­мя на проволочки. Фашистско-корпоратистские режимы рождались в условиях кризиса, которому они охотно придавали характер надвигаю­щегося апокалипсиса. Так символ фасций очень точно передаёт идею Муссолини. Диктатура возникла в античном Риме вскоре после уста­новления республиканского строя, т.е в самом конце IV века до новой эры. Её роль заключалась в урегулировании кризисных ситуаций и в устранении серьёзной опасности любого рода, угрожавшей обществу. Для этого диктатор получал неограниченные полномочия, символизи­руемые 24 фасциями, носимыми перед ним гвардией ликторов. Однако его правление было ограничено шестью месяцами, а на самом деле его полномочия прекращались с исчезновением угрозы, из-за которой вводилась диктатура. В то время диктатура была чрезвычайной фор­мой правления, призванной защищать республиканский строй. Она должна была использовать преимущества авторитарной власти- едино­началие, возможность быстро принимать решения и выполнять их, вы­сокий престиж диктатора - во имя сохранения свободы и преодоления временных трудностей. Исключительная форма власти, поскольку её введение обуславливалось чрезвычайностью обстоятельств, она посте­пенно превращается в норму к I веку до новой эры, когда кризис рес­публиканских институтов сделал привычным чрезвычайное положение. С помощью исторических параллелей Муссолини намеревался придать легитимность своей диктатуре, которая должна была иметь гораздо больше сходства с диктатурой Суллы или Цезаря, чем с современной диктатурой пролетариата. Она опирается на идею общественного спа­сения, но кризисная ситуация, служившая основанием для введения диктатуры, сменилась глубоким и длительным структурным кризисом, по крайней мере, так утверждал сам современный диктатор. Переход от временной диктатуры к диктаторскому режиму объясняется измене­нием характера кризиса. Теперь речь больше не идёт о сохранении режима политических свобод, поскольку сам этот режим переживает глубочайший кризис. Из средства проведения определённой политики диктатура становится единственной политикой, способной обеспечить выживание общества в течение длительного периода. Точно так же в результате смещения понятия "диктатура" республиканский строй ан­тичного Рима уступил место авторитарному режиму после пяти веков своего существования.

Доктрина Салазара основывалась на подобном анализе, хотя её автор и не искал оправдания своих действий в древних мифах. Накану­не его прихода к власти страна жила в хаосе. Период между провоз­глашением республики в 1910 году и военным мятежом 1926 года мож­но охарактеризовать как хроническую революцию. Это была скорее

анархия, чем политическая нестабильность: 16 переворотов за 16 лет и 43 свергнутых правительства. Финансовое положение таково, что стра­на фактически стала банкротом. Салазар, молодой профессор из Ко-имбрского университета, получает назначение на пост министра. Изу­чив обстановку в стране, он просит чрезвычайные полномочия и полу­чает отказ. Тогда он возвращается к преподавательской работе в Ко-имбра. Два года спустя ему были предложены чрезвычайные полномо­чия. Он принимается за работу, за один год восстанавливает финансы и постепенно добивается оздоровления экономики.

Личность Салазара резко выделяется на фоне известных дикта­торов XX века. У него не было заметно ни малейшего следа характер­ной для этих деятелей паранойи. Это был правитель-интеллектуал, строгий, с чрезвычайно развитым чувством долга и с почти вызываю­щей щепетильностью в вопросах этики. Его речи были просто скучны­ми. В его жизни не было ни малейшего отклонения от монотонной по­рядочности. Салазаровская революция совершилась не под звуки фан­фар, а в тиши его рабочего кабинета. В то время, как Муссолини изо­бражал бодрствование, Салазар не спал, но об этом никто не знал. Этот человек никогда не смеялся. История трагична. Политика - дело серьёзное. Но великое не вмещается в рамки повседневной жизни, прожитой без роскоши, но и без неряшливости. Салазар чем-то напо­минает Цинцинната, крестьянина, которого охваченные паникой римля­не избрали своим диктатором. Он с тяжёлым сердцем согласился с этой должностью, за несколько дней обеспечил спасение родины, а за­тем опять вернулся к своему плугу. Но Салазару предстояла отнюдь не молниеносная война.Тем более, что он видел крушение своей страны на общем фоне европейской разрухи. Он был спасителем не только своего народа, но и всей цивилизации. Он зажёг факел возрождения. ("Мы поддержали любящими руками нашу многострадальную родину, умиравшую от огорчений, отчаявшуюся и осыпаемую насмешками, и мы её вернули к жизни", 1934, Мирная революция, стр» 238).

Величие выполняемой миссии оправдывает абсолютную власть. Самое удивительное в том, что получив её,- Салазар остался таким же скромным, как и раньше. Это не помешало" ему ссылаться на свою скромность в быту, на своё отвращение к власти, чтобы провести в жизнь диктаторские реформы. Оказалось, что авторитарная власть бы­вает более грубой и бесцеремонной, когда её осуществляет Цинцин-нат. Известно, что римские императоры изобрели ритуал отречения от власти, чтобы затем пользоваться её безраздельно. Никто не опасает­ся правителя, заявившего, что власть вызывает у него отвращение. А он считает, что ему всё позволено. Поскольку ему не нравится управ­лять страной, то считается, что он неспособен злоупотреблять властью. По крайней мере, так принято думать, ибо по общему мнению злоупот­ребления властью проистекают из неумеренных амбиций и из коррум-

124

125

пированности правителей. Таким образом, в Португалии имелись все необходимые условия для установления диктатуры: гибнущая страна и спаситель, всего лишь выполняющий свой долг перед родиной. Вся его деятельность направлена исключительно на общее благо. Но ис­кренности и бескорыстности ещё не достаточно, чтобы хорошо управ­лять государством. Традиционная для латинских стран диктатура обще­ственного спасения быстро обретает уверенность - или предрассудки -просвещённого деспотизма. Мудрость вождя, гарантией которой слу­жит его отвращение к власти, достаточна, чтобы придать респекта­бельность авторитарной власти. Португальская диктатура находит своё оправдание в компетентности и в высокой нравственности Салазара ("Конечно, я знаю, что великие люди, великие вожди, великие диктато­ры не обременяют себя предрассудками (...) Чтобы укрепить свою лич­ную власть, чтобы расширить её, они способны на любые крайности, на любые нововведения; они готовы даже изменись свой режим, как это сделал Наполеон за несколко часов, и не иметь при этом угрызе­ний совести.

Но я - и это моё аполитичное признание - к этому не стремлюсь ... Я всего лишь простой профессор, который стремится спасти свою Родину, но неспособный по своей природе перешагнуть за некоторые ограничения морального порядка даже в области политики" (Принципы действия, стр. 150). Как тблько диктатура оказывается связанной с кон­кретным человеком, сразу же возникает вопрос о её долговечности и о её будущем.

Традиционная диктатура общественного спасения всегда носила временный характер: она отвечала специфической непостоянной по­требности. Кроме того, её эффективность основывалась на достоинст­вах вождя, - поскольку у неё не было никаких конституционных ограни­чений, - что само по себе недолговечно. Диктатура была только сред­ством для восстановления порядка и утверждения постоянного режи­ма. Однако фашистские и корпоратистские движения считали, что кри­зис в их стране является структурным, а не коньюктурным. Сама при­рода древней диктатуры накладывала на неё ограничения во времени. Но в XX веке роль диктатуры изменилась коренным образом: она пре­вратилась в обычную форму правления. В этом и заключается проти­воречие.

С самого начала Салазар представлял диктатуру как "временное политическое решение". Действительно, оно могла обеспечить поло­жительный эффект в течение краткого периода, так как отражала неус­тойчивое равновесие: диктатура могла способствовать восстановле­нию порядка, не прибегая к насилию, но это требовало тактичности и осторожности. Сам по себе авторитарный режим очень опасен: "Она (диктатура) является практически бесконтрольной властью, что застав­ляет обращаться с ней с величайшей осторожностью, т.к. ею легко

пользоваться и легко злоупотреблять. Поэтому диктатура не может „питься бесконечно долго" (Мирная революция, стр. 80). Шесть лет спустя после своего прихода к власти, в 1933 году, Салазар вынес на всенародное одобрение новую конституцию (надо заметить, что участ­вовать в референдуме могли только главы семьи). Однако он по-преж-_нему был уверен, что так называемые режимы представительной влас­ти обречены на вымирание. Здравый смысл надеется, что диктатура является всего лишь переходным состоянием, потому что он отождест­вляет её с подавлением свобод. Но перед угрозой ещё большего угне­тения со стороны анархических демократий, которые не могут гаранти­ровать свободы из-за характерного для них беспорядка и лжи, диктату­ра кажется равноценной заменой постоянного режима: "Бесспорно, что экономический беспорядок в мире и сопряжённые с этим трудности облегчили приход к власти диктаторских режимов, но было бы ошибоч­ным полагать, что их появление связано исключительно с экономичес­кими неурядицами, а не с глубоким стремлением к политическим пере­менам. Сегодня диктатура не кажется мне временным явлением, по-моему, это нормальный политический механизм, даже если он ещё не­окончательно сформировался" (1934, там же, стр. 222).

В действительности, диктатура только выдаёт себя за временное явление, а сами диктаторы уверены в долговечности своего режима, полагая, что народы не станут больше защищать демократию. Напро­тив, они считают, что диктатура представляет собой результат нацио­нального консенсуса, ибо она гарантирует порядок и экономическое процветание. Авторитарная власть основывает свою легитимность на всенародной поддержке, выдавая при этом желаемое за действитель­ное. Ей не нужны выборы, поскольку в её воображении существует не­рушимое единство нации и власти. Старая идея о неком волшебном единении между вождём (или партией) и народом: "Избавившись от тяжёлого груза непримиримых межпартийных противоречий, страна чувствует себя более единой, а отсутствие выборных представителей сокращает дистанцию между народом и властью, массы испытывают больше доверия к деятельности правительства" (там же, стр. 8). Абсо­лютная власть находит своё оправдание в том, что вождь лучше пони­мает народ, чем тот, кто неспособен понять даже самого себя.

Доктринальная диктатура

Эта диктатура ненавидит нейтралитет. Служение могуществу и славе одного человека не являлось её целью. Так было в Португалии, и так утверждала пропаганда в Италии. Диктатура считалась на службе моральных ценностей.

Критика в адрес парламентских режимов была направлена не

126

127

только против постоянной угрозы анархии в результате принятия про­тиворечивых решений, но особенно против их нейтралитета, представ­ляющего собой гарантию плюрализма. Подвергать всё сомнению - это привилегия интеллектуалов и учёных, а политик должен служить исти­не. Если он колеблется, проявляет нерешительность, он не государст­венный деятель, а марионетка. К тому же, даже нейтральное правите­льство само оказывается, в конце концов, подчинённым доктрине отно­сительности всего и вся. Как известно ещё с древнейших времён, скепсис заразителен.

Салазар прямо заявлял, что он не стремится навязать какую-то одну политическую истину, в этом состоит его отличие от современных идеологий. Но его правительство подчинялось нескольким политичес­ким истинам, отражающим реальность и подсказанным опытом, исто­рией и разумом, "самой природой" (там же, стр. 131). Корпоратист-ская диктатура ставила своей целью помочь индивидуумам прожить свою жизнь в соответствии с законами "природы", но для этого нужно было вначале дать толкование этой концепции, и именно в этом корпо­ратизм проявил свою диктаторскую сущность.

Салазар резко критикует идеологии своего времени: "Вы должны избегать тенденции к формированию того, что можно было бы назвать тоталитарным государством. Государство, которое подчинило бы наци­ональной или расовой идее, представляемой им самим, всё без исклю­чения в области морали, права, политики и экономики, которое было бы вездесущим, находя в самом себе и оправдание, и цель своего су­ществования, которое конторолировало бы всю индивидуальную и кол­лективную деятельность в стране (...), такое государство было бы пре­имущественно языческим, несовместимым с гением нашей христиан­ской цивилизации" (Принципы действия, стр. 171-172). Идеалистичес­кая политика, указывает далее Салазар, которая "претендует на то, чтобы подчинить мир своим абстрактным концепциям, не учитывая при этом ни возможности, ни обстоятельства, ни силы противника, неизбе­жно терпит в результате этого один провал за другим" (там же, стр. 194). Напротив, Муссолини называет своё государство "тоталитар­ным", оправдывает военизированное обучение молодёжи и заявляет о необходимости формирования нового человека через государственную организацию. Салазар же требует, чтобы была обеспечена "необходи­мая власть, но чтобы оставалась и максимально возможная свобода". Он защищает принцип дополняемости социальной католической докт­рины. Муссолини утверждал, что, по крайней мере, в области экономи­ки, граждане его страны пользуются свободами в той мере, в какой они сами способны это делать, и клялся, что презирает государство, гарантирующее благополучие своего населения. Однако в действи­тельности корпоративная система способствовала тому самому огосу­дарствлению, которое Салазар разоблачал в своих речах. И в том, и в

128

другом случае было противоречие между словами и делами. И в том, и в другом случае государство навязывает армейские порядки в общест­ве и воспитывает своих граждан иждевенцами, но делает это из раз­ных соображений.

Фашистское государство милитаризирует общество, руководст­вуясь при этом своими убеждениями и не скрывая их идеологической и тоталитаристской направленности. Его откровенный цинизм в политике • способствует тому, что фашизм часто путают с нацизмом. А заверения о привеженности к экономической свободе понадобились Муссолини для того, чтобы подчеркнуть различие между фашизмом и советским строем. Кроме того, отдалённое, но несомненное сходство его режима с христианским корпоратизмом обязывает его придерживаться соци­ально ориентированной политики и естественного права в той же сте­пени, как и политического волюнтаризма. Он как бы играет на двух досках: абстрактной идеологии и гармоничной "природы", приоткрыв­шей ему свои тайны. Таким образом, в фашизме существует некая дву­смысленность, что в своё время ввело в заблуждение Ватикан.

Корпоратистское государство Салазара оказалось под прямым воздействием парадокса последствий. Как уверяла пропаганда, оно провозгласило "естественную" доктрину в чистом виде. В Португалии политический волюнтаризм проявлялся не в навязывании идеологии, а только в восстановлении прав попранной природы. "Государство - это доктрина в действии", {Мирная революция, стр. XXVI) но эта доктрина не навязывается в принудительном порядке, поскольку она уже укоре­нилась в сердцах людей: "Мы не требуем слишком многого: понятие и чувство родины и национальной солидарности; семья - важнейшая ячейка общества; авторитет и иерархия; духовная ценность жизни и уважение к личности человека; обязательный труд; превосходство доб­родетели; святость религиозных чувств - вот главное для формирова­ния интеллектуального и морального облика гражданина в новом государстве (там же, стр. XXVII-XXVffl). В этом можно обнаружить отго­лоски идей Франко, Петена, Дольфуса. Все диктаторы⁰ старались пред­ставить "минимальную" идеологическую платформу, которую каждый человек счёл бы приемлемой для себя. В этом случае нельзя упрекнуть государство в стремлении навязать свою волю, поскольку оно предла­гает лишь бесспорные моральные ценности. Тем не менее, корпора-тистское государство должно было настаивать на принятии своей док­трины, так как ему пришлось признать существование оппозиции: "Не­льзя считать нашими сторонниками тех, кто свободу действий предпо­читает послушанию, а также тех, кто свои собственные предложения, даже самые разумные, или порывы души, даже самые благородные, противопоставляет указаниям, продиктованным заботой об обществен­ных интересах" (Мирная революция, стр. 145). "Мы постараемся при­нять максимально мягкие меры, чтобы такие люди нам не мешали. Мы

работаем с полной отдачей во имя национального спасения и надеем­ся на сотрудничество с самыми широкими слоями населения и на ис­пользование всех национальных ценностей для достижения поставлен­ных целей. Мы не можем допустить, чтобы успех этого дела зависел от бесполезной суеты или от шумных проявлений мелких страстей и эго­истических интересов" (там же, стр. 141). Мысль выражена достаточно ясно: оппозиция фактически приравнивается к "хулианствующим эле­ментам", с которыми боролась стареющая советская номенклатура. Оппозиция выражает не мнение, заслуживающее уважения, а всего лишь мелкие страсти и эгоистические интересы. Следовательно, необ­ходимо призвать её к порядку. Но как доказать в этом случае универ­сальный характер доктрины?

Можно сказать, что корпоратистское государство ошиблось эпо­хой, что оно должно было бы существовать в то время, когда "Еванге­лие правило народами", как говорил Латурдюпен. Но в наше время на­роды уже не проявляют прежнего благоговения перед универсальными и объективными ценностям. Общество перестало походить на общину. Салазар умышленно игнорировал произошедший распад коллективно­го сознания. Он отказался принимать во внимание индивидуализм, по­тому что считал его вредным. Но от этого индивидуализм не перестал существовать, т.к. это социальная реальность, а социальные реальнос­ти нельзя ликвидировать'росчерком пера. Португальское государство не стремилось навязать силой искусственную теорию, как это делали идеологии, господствовавшие в других странах, но оно пыталось вос­становить общество, которое хотя и существовало до революции, но затем перестало соответствовать общественному сознанию. В данном случае народу навязывались не абстракции, а устаревшие взгляды. Пытаясь игнорировать исторические изменения в обществе и навязать доктрину, которая была общепринятой в былые времена, корпоратист­ское государство поступает точно так же, как его идеологические противники. Оно было вынуждено подавлять сопротивление не потому, что ему были неизвестны реальные чаяния людей, а потому, что оно отказывлось учитывать изменения, произошедшие в сознании людей. Стремясь восстановить без принуждения единство мнений в обществе, государство оказалось вынужденным прибегнуть к насилию, чтобы на--вязать убеждения, анахронизм которых оказался непреодолимым.

• . Самостоятельность государства

Специфика доктринального государства состоит в том, что оно считает себя единственным депозитарием национального проекта и общественно-политической этики. Никто не может оспаривать его тол­кование общественного блага. Стало быть, исходя из интересов всего

130

общества государство требует полной самостоятельности, т.е. отсут­ствия конституционных ограничений.

В соответствии с древней идеей просвещённого деспотизма вождь обладает исключительными полномочиями в определении судь­бы общества. Муссолини выразил это без всяких околичностей: "Дуче всегда прав". Салазар высказал то же самое, но в более элегантной форме: "Один из моих принципов, которому я всегда неуклонно сле­дую, заключается в сдедующем: никто не может оспаривать правоту главы государства, что означает, что в урегулировании политических проблем есть только один верховный арбитр, чьё просвещённое реше­ние является обязательным для всех" (Принцип действия, стр. 154).

Политика состоит не в том, чтобы вести бесконечные споры о том, что следует делать - по крайней мере, именно так её интерпрети­руют демократы, - что превращает политику в постоянный открытый конфликт различных общественных сил. Она заключается в умении уп­равлять в интересах всего общества и в отдельных случаях ограничи­вать частные интересы если они вступают в противоречие с общест­венными. Преимуществом доктринальной диктатуры является то, что ей известны - во всяком случае, она так думает,- единственный пра­вильный путь развития общества и единственное правильное опреде­ление общественного интереса. Ей нет нужды согласовывать полити­ческую линию посредством конфликтов, более того, она с презрением отвергает конфликтную политику как таковую. Диктатура не занимается политикой: "Этот смелый эксперимент политики без политиканства, т.е. создание аполитичного правительства, вначале казался безумием, но в итоге получил всеобщее одобрение" (Салазар, Мирная револю­ция, стр. 200). Как и монархия Морраса, корпоратистская диктатура * претендует на проведение аполитичной политики.

Термин "общественный интерес" означает благополучие всей страны, воспринимаемой как сообщество. Антииндивидуалистическое мышление предполагает, что счастье одного человека невозможно вне рамок всеобщего счастья. Общество органично: нация или корпус представляют собой структуры во имя которых индивидуум должен до-броеольнаринести в жертву свои личные интересы, потому что вне этих структур он обречён на гибель. Само собой разумеется, что инди­видуальные свободы отходят на вторЪй план, когда речь идёт об общих интересах; более того, режимы, защищающие индивидуальные свобо­ды, толкают общество к катастрофе и подвергают опасности жизнь ин­дивидуумов. Диктатура весьма оригинально толкует понятие "свобо­да": это возможность идти по пути добра, Полная свобода, которую проповедует политический или экономический либерализм, - это пу стой звук: во-первых, она неосуществима из-за отсутствия практичес­ких средств для её реализации, во-вторых, она приносит гораздо боль­ше зла, чем блага. В этом смысле демократии гораздо ближе к дикта-

131

I

торству в общепринятом значении этого слова, чем диктатуры: они провозглашают свободы, но уничтожают их, порождая беспорядок и несправедливость, тогда как диктатура полностью гарантирует то, что она провозглашает. Какой смысл провозглашать свободы, которые противоречат законам природы или многовековому опыту повседнев­ной жизни? Это всего лишь обман народа. Человек не может быть аб­солютно свободен, он связан тысячами нитей с природой и общест­вом. Здравый смысл подсказывает, что нужно отбросить свободы, про­тиворечащие человеческой природе: "Мы не признаём свобод, направ­ленных против Нации, против всеобщего блага, против семьи и против морали" (Принципы действия, стр. 168).

Поскольку диктатура целиком и полностью поставлена на службу общества и выполняет свои функции более эффективно, чем демокра­тия, она представляет собой народолюбие. Это не народовластие, а власть для народа. Она не повинуется приказам, исходящим от общес­твенного мнения, а считает своим долгом информировать обществен­ность и говорить ей правду и только правду. Общество, построенное по подобию семьи, требует к себе отеческого попечения. Государство заботится о всеобщем благе и считает своим долгом вмешиваться в экономику и во все другие сферы, если этого требуют интересы обще­ства. К тому же, народ заинтересован не столько в принятии совмест­ных решений, сколько в улучшении своего благосостояния. Диктатура способствует повышению общего уровня жизни. Что ещё можно тре­бовать от неё? Мы опять сталкиваемся со старыми аргументами про­тивников представительной демократии: народ не способен подняться к общему над частным. Только государство способно обобщить все частные интересы отдельных граждан и защищать их в совокупности. Только оно может обеспечить общие интересы нации. Любая другая инстанция, утверждающая, что она защищает национальные интересы, либо заблуждается, либо лжёт. Местные инстанции - городские и реги­ональные - подчиняют индивидуальные интересы общему, не замечая при этом, что их общий интерес, т.е. интерес города или региона, ос­таётся частным в отношении нации, выступающей как единое целое. Следовательно, было бы неразумно ограничивать власть государства властью инстанций, которые не способны защищать общий интерес столь же эффективно, как это делает государство. Идея противовесов по отношению к центральной власти абсурдна, т.к. противовесы затру­дняют деятельность государства под предлогом ограничения его пол­номочий. Напротив, нужно всячески сокращать бесполезные потери времени и средств. Вместо того, чтобы распылять силы ради удовле­творения амбиций различных группировок и инстанций, враждующих между собой, народ дружно и слаженно работает под руководством государства во имя общих интересов. Власть самостоятельна и неза­висима, она пользуется той самой "безответственностью", о которой

132

упоминали древние мудрецы, говоря о деспоте, которому не нужно бы­ло отчитываться перед кем бы то не было. Глава государства наделён всеми необходимыми полномочиями. Он упраздняет парламент и пар­тии, а также ограничивает свободу слова и свободу печати.

Однако это не означает, что его власть не знает никаких ограни­чений: он подчиняется нормам морали и нормам естественного права. Власть диктатора так же ограничена, как и власть абсолютного монар­ха. В данном случае речь не идёт об ограничениях, придуманных людь­ми. Полномочиями наделяется только государство. Моральная запо­ведь, запрещающая творить зло, отличается по своей природе от по­литического давления. Требуется осознанное и добровольное подчи­нение этой заповеди. Единственное ограничение, налагаемое на пра­вительство, исходит от него самого. Оно само, по своему усмотрению делает выбор в пользу добра. Как во времена просвещённого деспо­тизма политика диктатуры зависит только от моральных качеств пра­вителя. Чтобы избежать этой опасной зависимости правовое государ­ство ограничило государственную власть системой сдержек и противо­весов.

Корпоратизм

Социальная гармония является важнейшей целью корпоратист-ского государства. Муссолини и Салазар резко критиковали марксист­скую идею классовой борьбы, считая её абстрактной и надуманной. В действительности люди стремятся жить в гармонии, и в этом нет ни­чего невозможного. Сама природа побуждает людей к сотрудничеству, а не к конфликтам. Задача государства состоит в том, чтобы организо­вать такое сотрудничество посредством соответствующих структур. Поднимаясь над политическими конфликтами благодаря независимо­сти своей власти, диктатура способна положить конец столкновениям экономических интересов, используя для этих целей корпоратистскую систему. Идея социальной гармонии логически вытекает из идеи со­общества: изначально общество представляло собой сообщество и снова должно им стать после векового индивидуализма. Этот вывод основан на глубоком убеждении, что людям свойственны такие качес­тва, как самоотверженность, солидарность, взаимовыручка. "Мы вы­полнили грандиозную задачу, создав атмосферу социального мира, предоставив людям возможность почувствовать солидарность, сущест­вующую между теми, кто принимает решения, и теми, кто организует и направляет работу или выполняет её, убедив всех в необходимости ра­ботать как можно лучше во имя всеобщего блага" (Принципы действия, стр. 38).

В данном случае государство не станет применять принуждение

133

для подчинения труда такой цели, как всеобщее благо. Это произойдёт само собой в рамках сообщества, где солидарность должна выражать­ся самым естественным образом на уровне инстинктов. Испытывая но­стальгию по прежнему режиму, корпоратистское государство реорга­низовало общество в сословия, в рамках которых должны проявляться рефлексы взаимопомощи и взаимного ограничения. Речь шла о возмо­жности управлять "реальной" жизнью через ассоциации и юридические лица, оформивщиеся естественным образом в рамках общества, в то' время, как политические партии, например, считались фиктивными группами. Следовательно, нужно было сформировать нацию с её ес­тественными проявлениями, чтобы обеспечить её жизнеспособность и тем самым избежать необходимость вмешательства государства-опе­куна, "государства-провидения" порождённого индивидуализмом. Кор­поратистское государство объявляет себя "органическим", т.е. естест­венным, решительно освобождаясь от бюрократического централизма, который искажает проявления жизни. Даже Муссолини, провозгласив­ший тоталитарное государство чтобы подчинить национальным целям деятельность всех и каждого, отрицал, что он пытался создать бюро­кратическое абсолютное государство: "Наше государство не является ни абсолютным, ни, тем более, абсолютистским, отстранённым от лю­дей и вооружённым только непреложными законами, какими и должны быть законы. Наше государство - это органическое, человечное госу­дарство, самым тесным образом связанное с реальной жизнью" (Кор­поратистское государство, стр. 22).

Будучи убеждённым, что он отвечает самым насущным челове­ческим потребностям, корпоратизм преподносит себя как единствен­ную "нормальную", "обычную" организацию, отличающуюся от волюн­таристских систем. Он отвергает либерализм и социализм, но стремит­ся заимствовать положительные черты в обобщённой форме и у того и у другого. Корпоратизм обещает социалистическую солидарность и взаимопомощь, но без вездесущего государства; он гарантирует либе­ральную свободу предпринимательства, но без жестокой, ничем не ограниченной конкуренции. Благодаря официальному закреплению со­словий и цеховых объединений, государство надеялось нейтрализовать нежелательные проявления той и другой системы, стимулируя одно­временно стремление к свободе и стремление к солидарности, пред­ставляющие собой единственные критерии и важнейшие ценности со­ответственно либерализма и социализма. Однако такой синтез можно было оплатить только устранением индивидуализма.

Корпорации обеспечивают урегулирование всех проблем, связан­ных с трудовой деятельностью: зарплата, занятость, социальное стра­хование, несчастные случаи, пенсии и т.д. Корпорации представляют собой отраслевые организации, каждая из которых объединяет всех трудящихся, занятых в данной отрасли экономики независимо от их

профессионального уровня. В отличие от профсоюзов, объединяющих людей по горизонтальному принципу, что ведёт к стимулированию классовой борьбы - профсоюз рабочих против объединения руководя­щих работников или предпринимателей, - корпорация является объе­динением по вертикали и напоминает собой средневековые цеха. Как и в средние века, корпорации несут ответственность за решение всех проблем данной профессии: подготовка кадров, урегулирование трудо­вых споров, внедрение новшеств, определение графика работы и т.д. Она издаёт законы, обязательные для всех работников данной отрасли. На практике это означает, что хотя принадлежность к той или иной кор­порации не является обязательной, все работники данной отрасли под­чиняются её решениям. Государство ограничивается функциями кон­троля и арбитража, являясь гарантом общественных интересов в тех случаях, когда решения той или иной корпорации вступают в противо­речие с национальными интересами. Оно выступает как последняя ин­станция, которая вмешивается только тогда, когда исчерпаны все доу-гие средства урегулирования конфликта. Корпорация позволяет такле смягчить конкуренцию производителей товаров и услуг, она может обя­зать их отдавать приоритет человеческим проблемам, а не проблемам ускорения производства, она гарантирует приемлемые зарплаты и це­ны. Иначе говоря, корпорация позволяет устранять негативные прояв­ления либерализма без постоянного пагубного вмешательства госу­дарства.

Итальянский закон о корпорациях был принят в марте 1930 года. Салазар создал государственный подкомитет по корпорациям в 1933 году. В том и другом случае именно государство взяло на себя миссию по созданию корпораций чтобы внести животворную струю в общество, раздробленное в результате влияния индивидуализма. Но оно не огра­ничилось миссией временного характера. В действительности, корпо­ратизм порождает всевластие государства, ограничивая не только эко­номическую свободу, но и свободу вообще.

Корпорация призвана представлять всех работников, занятых в данной отрасли. Однако она может это делать только в случае, если она официально признана государством. В одной и той же отрасли не может существовать несколько корпораций. Таким образом, корпора­ция сразу же оказывается в зависимости от государства, обладающего монопольным правом утверждения статуса отраслевых объединений. Кроме того, государство побуждает корпорации осуществлять реко­мендуемые им социальные мероприятия. Оно назначает руководство корпорации или активно участвует в его формировании. Муссолини Указывал, что корпорация "является органом государственной админи­страции" (там же, стр. 101). На практике государство делегировало свои функции и контролировало выполнение своих распоряжений по­средством несложного приёма: корпорации являлись частью государ-

134

135

ственной чиновничьей машины, хотя официально считались общест­венными организациями. Кроме того, государство должно было учиты­вать интересы потребителей, единственной социальной группы, кото­рая не была представлена в корпоратистской системе. С этой целью оно контролировало производство и устанавливало нормы качества продукции. Забота о социальной справедливости и.солидарности предполагает введение ограничений для производителей. Следовате­льно, в корпоратистском государстве экономическая свобода практи­чески так же ограничена, как и при социализме, поскольку обновление производства и конкуренция лимитируются внутриотраслевым законо­дательством.

В то же время корпоратистский режим почти полностью ликвиди­рует индивидуальные свободы. Каждый индивидуум оказывается вклю­чённым в ту или иную социальную группу, которая обеспечивает его защиту, но которая требует от него безоговорочного послушания, как это было в средние века. Поле деятельности для личной инициативы резко сужается. Такой результат вполне соответствует ожиданиям тех, кто выступает за свободу, ограниченную рамками социальных групп, и кто считает, что частная инициатива вне корпорации способна поро­дить несправедливость и нежелательные конфликты. Таким образом, происходит воссоздание общинного строя со всеми его атрибутами: иерархией и произволом инстанций.

Но функции корпораций не сводятся только к организации эконо­мической и социальной жизни. Они призваны также играть определён­ную роль в политической жизни, по крайней мере, это предусматрива­лось программой создания фашистского и корпоратистского государс­тва. В будущем они должны были заменить усопшие политические пар­тии, направив своих представителей в представительный орган нового типа: "Палата (...) уступит своё место Национальной ассамблее корпо­раций, которая затем конституируется в Палату фасций и корпораций, в состав которой войдут на первом этапе представители 22 корпора­ций" (Муссолини, там же, стр. 58). Со своей стороны Салазар возвес­тил словами Латурдюпена о создании новой, "органической" демокра­тии. Салазаровский режим внёс свои коррективы в понятие представи­тельства: представительство интересов должно было прийти на смену представительству мнений. Поскольку представительство мнений при­знавалось искусственным понятием, то оно воспринималось как сосре­доточие политических дрязг и нечистоплотных интриг. Напротив, эко­номические критерии, к которым добавлялись соображения культурно­го, религиозною и иного характера - ассоциации там тоже будут пред­ставлены - составляли основу для "естественной политики". Но это не мешало правительству решать спорные вопросы с учётом обществен­ного интереса, предварительно ознакомившись не с мнением, а с на­сущными нуждами, иыразителями которых выступали социальные труп-

136

пы. Эта система чем-то напоминала средневековую монархию, когда не существовало общественного мнения, а принц по своему усмотре­нию принимал во внимание требования сословий. Эта система похожа также на систему правления Веницианской республики, т.е на общест­во, основанное на консенсусе и сосредоточенное в первую очередь на решении текущих административных проблем.

Доктринальные диктатуры, которые захватывали власть в след­ствие обострения кризиса индустриального общества, основывали своё мировоззрение на идее возврата к ценностям прошлого. Корпо-ратистские диктатуры выступали за восстановление общественных от­ношений, существовавших до 1789 года, а фашизм предполагал сде­лать общество более естественным, руководствуясь мифами о прош­лом величии. Как и другие идеологии XX века, фашизм и корпоратизм стремились переделать общество на основе фундаментальных ценнос­тей, признаваемых священными. Но в данном случае ценности счита­лись естественными, а политика якобы опиралась на определённые этические нормы. На самом деле фашизм и корпоратизм настойчиво пытались ликвидировать социологическую реальность: современный индивидуализм, который хотя и считался "противоестественным" с точки зрения прежнего общества, тем не менее успел стать второй на­турой, а также либерализм во всех его формах, отражающий суть об­щества, основанного на договоре, которое пришло на смену общине. "Диктатура разума" оказалась в действительности одной из бесчис­ленных разновидностей просвещённого деспотизма.

Доктринальные и этократические диктатуры представляли собой пародию на этику, которой предписывалось играть политическую роль. Опираясь на "исторический арсенал утраченных добродетелей", (Э.Мунье, Манифест персонализма, стр. 29) они устанавливают особые формы тирании спиритуализма.

137

IV. Социализм

или эгалитарное государство

Среди политических учений XX века труднее всего дать опреде­ление социализма, называемого либеральным в отличие от марксист­ско-ленинского "реального социализма". Он представляет собой раз­новидность марксизма, которая подчёркнуто отграничивает себя от со-ветизма, не отказываясь при этом от своего отца-основателя. Парадок-' сальное учение, поскольку по многим пунктам оно совпадает с доктри­ной правового государства, оставаясь связанным тем не менее с идеа­лами пролетарской революции.

При изучении либерального социализма возникает основной воп­рос, связанный с его двойственным характером: можно ли соединить марксизм и правовое государство в рамках одной теории, а затем и в рамках одной политической практики? Или ещё: после разоблачения преступлений, совершённых сталинским режимом, социалистические правительства Кубы, Вьетнами, Камбоджи и ряда других стран продол­жают политику подавления инакомыслия; можно ли в этих условиях по-прежнему надеяться изобрести пролетарскую революцию, которая не сопровождалась бы массовым террором? В то время, когда либераль­ный социализм превращается в мощное политическое течение, возни­кает вопрос о возможности самого его существовании в качестве эф­фективного и заслуживающего доверия учения.

Изначально социализм основывался на двух различных, возмож­но, взаимодополняемых формах сознания: ностальгии и утопии.

Он является наследником многочисленных утопий, которые отме­чены в истории политических учений, начиная от Эфемера и Платона, а также политических баталий против иерархизированного общества, ко­торые велись со времён Гракха и Спартака. Сражения бедняков против богачей, униженных против сильных мира сего, и чаще всего борьба интеллектуалов, защищавших тех, кто не имел возможности сам про­тестовать против произвола. Призывая к разрушению одного общества и к построению на его месте другого, придуманного общества, утопии делают ставку то на на вооружённое, восстание, то на просветитель­скую деятельность. Их так называют потому, что они неосуществимы, они несут образ несуществующего места - utopos. Люди могут умирать за них или выживать благодаря надежде, которую они рождают в их сердцах, но эти идеи никогда не воплощаются в жизнь. Утопии возни­кают в 'различных формах как безнадёжные попытки устранить извра­щения - или то, что воспринимается как извращение - в общественной жизни. Они часто путают такие понятия, как несправедливость и нера­венство, и требуют по любому поводу устранения социальных различий путём перераспределения богатства.

Социализм является также современной формой ностальгии по

138

общинному строю, который существовал до начала промышленной ре­волюции. В этом смысле он означает отказ от капиталистического и буржуазного индивидуализма, который заменяет естественную соли­дарность договорными отношениями. Поскольку нельзя игнорировать капиталистический период в развитии общества, социализм неизбежно становится этатизмом: социальные структуры претерпели столь значи­тельные изменения, что возврат к прошлому оказался невозможен, по­этому желанная солидарность может быть реализована только посред­ством государства. Но отдельные социалистические течения отвергают этатизм и выступают за построение общества, состоящего из неболь­ших замкнутых групп, в рамках которых солидарность и перераспреде­ление будут осуществляться без принуждения. Идея социалистичес­кого самоуправления и социалистических кооперативов отражает но­стальгию по прежней общине, которая звучала в романтических про­изведениях Маркса и в высказываниях русских народников времён Ле­нина.

Ностальгия и утопия не являются взаимоисключающими поняти­ями. Первая служит точкой опоры для второй, придавая ей необходи­мую достоверность. Главное в том, что социализм выражает активное неприятие существующего общества и стремление радикально переде­лать его. Следовательно, революционная стратегия является составной частью социалистического учения. Этим социализм отличается от ре­формизма. Но в результате эволюции, которую он претерпел за по­следние сто лет, социализм превратился в реформизм. Таким обра­зом, в зависимости от эпохи один и тот же термин использовался для обозначения почти насхожих друг с другом понятий. В данном случае нас интересует эволюция от социализма к реформизму и её причины.

В XX веке социализму выпала участь неперспективного ответвле­ния марксизма. В результате постепенного отхода от марксизма соци­ализм утратил свою революционность и превратился в реформизм. В начале века для него был характерен партизанский дух социального авантюриста. К концу века он прибрёл респектабельность отца семей­ства. Дело в том, что начиная с середины пути вид пролитой крови стал вызывать у него ужас и отвращение. Он познал революции и свя­занные с ними бесчисленные жертвы. Он не знал, что революций без жертв не бывает. Отход от революционности выглядит как проявление мужества, но он неизбежно порождает разочарование. Отказ от терро­ра вл_%ечёт за собой отказ от идеи революционного преобразования ми­ра.

Марксизм был порождён социализмом; марксизм сделал из со­циализма науку, освободив его от утопического романтизма. Марксизм явился миру как стройное учение, способное раскрыть подлинную при-Роду социализма, придать необходимую эффективность тому, что Раньше было лишь разрозненными мечтами и надеждами. Так марк-•

139 '

сизм вовлёк в свою орбиту социалистов, предоставив в их распоряже­ние методику, средства вооружённой борьбы, научные знания, т.е. практически всё необходимое за исключением той самой нравственно-сти, которая лежала в основе социализма и которая породила впослед­ствии бунт против Советской власти, против террора и против крова­вых революций. В начале века марксизм и социализм были связаны в единое целое. Под их знамёна вставали борцы в Германии, во Фран­ции и в России. В едином течении объединялись носители очень раз­ных идей: бланкисты, поссибилисты, сторонники всеобщей забастовки, приверженцы муниципального социализма, марксисты-республиканцы, французские гедисты, русские социалисты-аграрии. Существуют тыся­чи способов представить себе революцию, и тысячи способов изобра­зить желаемое общество. Даже сам марксизм не оставил после себя достаточно ясных рецептов. В лозунге "диктатура пролетариата" слово диктатура имеет разные значения. Маркс не дал чёткого описания технологии построения нового общества. Он предложил лишь метод: устранение частной собственности. Означает ли это этатазацию, муни­ципализацию или какую-то иную, может быть, ещё неоткрытую форму собственности?

Эгалитаризм является своего рода общим знаменателем для всех течений социализма. Но в данном случае речь идёт не о равных возможностях, на которых настаивает демократия. Социализм ставит своей целью равное распределение богатства между всеми членами общества. Возникнув в сельской местности, социализм стремится обе­спечить имущественное равенство посредством взаимовыручки и со­лидарности, свойственных ранним общинам. Социализм предполагает, что отношения в обществе должны строиться на чувствах дружбы и то­варищества, на любви к ближнему. Став пролетарским и познав тяготы капиталистической эксплуатации, социализм надеется с помощью го­сударства уничтожить все различия, все проявления неравенства. Дей­ствуя убеждением или принуждении, социализм остаётся верен прин­ципу Бабёфа: равенство или смерть. Он никогда не отказывался от него, хотя и стал менее категоричен в его применении: превратившись сегодня в Государство-провидение и не желая применять меры прину­ждения, социализм сглаживает имущественное неравенство путем бесплатного распределения благ.

Социальное равенство невозможно без революции. В обществах всегда создаются иерархизированные структуры. С точки зрения таких структур, равенство является чем-то противоестественным. Поэтому для успеха революции требуется либо террор, либо добродетель, либо то и другое одновременно. Проблема социализма в XX веке заключа­ется в следующем: террор неприемлем, а добродетель в высшей сте­пени маловероятна. Поэтому социализм постепенно и негласно пере­рождается в социал-демократию, отказывается от политической рево-

• . 140 • I \

люции и становится моральной доктриной. Отказавшись от террора, социализм не обрёл качества революционной добродетели, неразлуч-ной-спутницы террора.

Большевизм перед лицом истории

Понять историю социалистического учения можно только через историю большевизма, точнее через оценку, которую социалисты да­вали большевизму на протяжении многих десятилетий. Именно эта оценка способствовала радикальному изменению природы социализ­ма.

До 1917 года социалистический идеал не встречал никаких пре­пятствий. Он мог аккумулировать противоречия и порождать надежды. Некоторые из его противников называли его утопией, но кто кроме ис­тории может с достаточным основанием называть утопическим то или иное учение? Даже истории требуется несколько десятков лет опыта и множество неудачных попыток претворить в жизнь данное учение, что­бы, в конце концов, объявить его утопией. Другие, подобно Прудону или Бакунину, предсказывали, что социализм выродится в цезаризм, в деспотизм или в современного Левиафана. Но почему предсказания пессимистов заслуживают большего доверия, чем предсказания опти­мистов? Тогда ещё не было ни одной попытки практического осущест­вления социализма. Следовательно, он мог всё. Любая политическая теория несёт на себе печать двусмысленное,™. Она ничего не стоит без практического применения, но парадокс состоит в том, что до во­площения в жизнь ценность теории безгранична и зависит только от масштаба возлагаемых на неё надежд.

Революция, которую ожидали в Германии, произошла в России, т.е. именно в той стране, где она не должна была иметь места. Оче­видное несоответствие русского общества посткапиталистическому ре­волюционному процессу оказало существенное влияние на судьбу со­циалистической доктрины. Оно позволило продлить на несколько деся­тилетий жизнь революционных надежд, обеспечивая великолепное алиби советскому режиму: всегда можно было сказать, что эта револю­ция была неправильной и что нужно было подождать следующую. Тот факт, что революция произошла в самой отсталой стране Европы, бе­зусловно, способствовал долговечности европейского социализма.

А между тем ленинская социалистическая революция осущест­вляла впервые в истории ожидаемые преобразования. Она ликвидиро­вала частную собственность и власть буржуазии. Она отвергла иерар­хию, основанную на заслугах, и пыталась предоставить каждому рав­ную долю общественного богатства. Всё это в полной мере соответст­вовало пожеланиям европейского социализма. Он аплодировал боль-

141

шевикам. Он организовывал поездки в первую страну социализма.Этот энтузиазм казался совершенно естественным. Но в ходе пятидесяти­летней эволюции реальный социализм утрачивал мало по малу своё сходство с теоретической моделью. Раздвоение социализма на сове-тизм и на социализм западного образца было вызвано фундаменталь­ными теоретическими разногласиями. В момент становления советско­го режима перед европейскими социалистами возник вопрос о место­нахождении социалистических ценностей. Те из них, кто в последствии ' стали членами коммунистических партий, окончательно связали свои эталонные ценности с советской идеологией: всё, что она порождает, соответствует социализму и оправдывает его. Напротив, новый социа­лизм возник в результате отрицания советской модели, в следствие поиска исконных социалистических ценностей, как попытка сохранить эти ценности в своих собственных руках. В этом смысле размежевание двух течений произошло из-за того, что новый социализм отверг пози­тивистское мышление, суть которого сводилась к следующему: всё, что там происходит, отвечает истине, поскольку конкретная модель социа­лизма была провозглашена основой всякой социалистической ценнос­ти. Социалисты Жорес и Блюм оценивали "реальный социализм" исхо­дя из критериев, которые были сформулированы вне его и до него. Сторонники такой позиции нашли в теории временное, как они полага­ли, прибежище. По иронии судьбы так называемый "реальный социа­лизм" станет для них антисоциализмом, искажённой моделью, неудач­ной попыткой социализма. Либеральный социализм развивался как те­ория без практики, как мысль без отражения, потому что он возник в следствие отказа от предлагаемого отражения.

Тем не менее, это течение, ставшее наследником то ли советс­кой модели, то ли ортодоксального марксизма - кто может судить? -довольно долго сохраняло верность своим основополагающим идеям. До 80-х годов французский социализм оставался приверженцем марк­систской теории, хотя и выступал всё более энергично против её кон­кретных воплощений. Его отношения с Советским Союзом - идеологи-.ческие, когда он был в оппозиции, и дипломатические, когда он был у власти - казались двусмысленными. Можно сказать, что подобно отцу непослушного ребёнка, он защищал его перед лицом противника, но критиковал в частном порядке и за закрытыми дверями. Советизм ос­тался глубокой занозой в теле социализма, неудачной попыткой реали­зации дорогих для него идей, проявлением внутреннего парадокса.

Жорес считал себя революционером, а не реформистом. По его определению пролетарская партия, связанная с рабочим интернацио­налом, должна стоять над национализмом даже во время войны. Он ос­новывал свою политическую программу на борьбе антагонистических классов и на пробуждении классового сознания пролетариата, находя­щегося пока под идеологическим воздействием буржуазии. Классовая

142

борьба остаётся в зачаточном состоянии до тех пор, пока пролетариат _не осознает своё особое положение в обществе, свою внутреннюю си-fly и свою способность перестроить этот мир. Следовательно, рабочий класс является подлинным искупителем, ибо только через него и бла­годаря ему возможно социальное преображение; рабочий класс сам создаёт своё отечество: "Только в пролетариате может воплотиться дух франции" (LL6vy, Oeuvres de J.Jaures, стр.101). Это преображение ве­дёт к установлению коммунизма, к полной реализации творческого по­тенциала человека.

Тем не менее, ещё до прихода к власти большевистской партии Ленина - Жорес был убит в 1914 году, накануне всеобщей мобилиза­ции - основатель французского социали%ма упрекал Маркса в чрезмер­ном материализме, хотя сам в принципе от материализма не отказы­вался. В предисловии к своей Социалистической истории революции он пишет, что его произведение "соединяет материализм Маркса и мистику Мишле". Эта фраза отразила неразрешимое внутреннее про­тиворечие учения Жореса. Утверждая, что производственные отноше­ния определяют мышление, но что Маркс был неправ, когда рассмат­ривал религиозные и нравственные концепции только как отражение экономических явлений, (лекция "Об идеализме и материализме", 1898 год), он подписал тем самым протокол о разногласиях с совре­менным коммунистическим движением и продемонстрировал парадок­сы социализма.

Леон Блюм ещё больше подчеркнул парадоксальный характер со­циализма. Защищая революционные идеалы и завоевания пролетариа­та, он до конца своих дней пытался сохранять свою связь с марксиз^ мом и дать своё собственное толкование учению Маркса. В предисло­вии к Коммунистическому манифесту, написанном в 1948 году, он даёт своё видение " демократического марксизма": объединение всех без исключения трудящихся и взятие ими власти законным путём. Другими словами, он предполагал, что может существовать небольшевистский марксизм. Леон Блюм подтвердил свою уверенность в возможности иной формы марксизма, отвергая его искаженную модель: "Я верю в победу Маркса над его заблудшими и недостойными последователя­ми". Таким образом современный социализм выражал свою тайную - и всё более слабую - надежду конкретно доказать, что ошибочным явля­ется только советизм, а не марксизм.

Съезд Французской социалистической партии в Туре в 1920 году стал звёздным часом для Леона Блюма. Именно тогда он определил линию разлома между советизмом и социализмом.

Раскол возник ещё во время захвата власти Лениным (cM.C.Jelen, ^ Aveuglement, стр. .33 и след.). С тех пор он превратился в зияющую ^пРопасть, которая постоянно углубляется. Ошибочность советизма за­ключается в той роли, которую он отводит партии в жизни общества.

143 •

Основоположники социализма предполагали, что весь рабочий класс, в едином порыве совершит революцию и доведёт её до конца. Вместо этого Советский режим передал власть ограниченной группе лиц, кото­рые якобы уполномочены представлять весь пролетариат. Следовате­льно, можно считать, что эта группа лиц конфисковала власть у её за­конного владельца и стала монопольно распоряжаться ею. Сосредото­чив рычаги власти в своих руках, правящая группа создала новую иера­рхию, которая быстро окостенела, утратила подвижность. В то же вре­мя она подавляет волю рабочего класса, лишает его возможности вы­ражать своё мнение, подавляет его инициативу. "До сих пор единство в партии было результатом синтеза мнений, это было гармоничное единство всех её составляющих; все течения внутри партии совместно определяли её единую генеральную линию. И вот теперь изменилось само понятие "единство партии", партия превратилась в совершенно однородную и безликую массу. Вы хотите, чтобы в партии были люди, которые готовы не только действовать как один, но и думать как один. Ваша доктрина определяется раз и навсегда. Ne varietur! Кто с этим не согласен, тот не может вступить в вашу партию, кто перестал с этим соглашаться, тот должен из неё выйти" (Речь на съезде в Туре). Кон­статируя катастрофу, предсказанную Бакуниным, Блюм предстаёт здесь как французский Плеханов или просто как меньшевик.

Таким образом, социалисты выступали только против ленинского определения партии и большевистского захвата власти. Леон Блюм рассчитывал на стихийность пролетарских масс. Он думал, что револю­ция произойдёт в результате свободного проявления инициативы ра­бочего класса. Эта идея являлась постоянной составляющей социалис­тического мышления на протяжении всего XX века. Социалисты не счи­тают себя реформистами, они выступали за правильную революцию и против неправильной. Но уже с 1920 года это различие становится фундаментальным. Блюм, правда, толкует о "формальном противоре­чии", о "моральной несовместимости". Но не следует считать, что в данном случае спор шёл только вокруг частностей. Революция, совер­шаемая интеллигенцией, выражает мнение масс и одновременно по­давляет их, тогда как народная революция, отражает весь спектр мне­ний и несёт свободу. Социалисты придавали огромное значение отри­цанию монополии на осуществление революции и отказу от насилия. По их мнению, новое общество будет иметь ценность только в том слу­чае, если оно будет реальным выражением воли рабочего класса, а не воли верхов, которые присвоили себе право толковать по своему усмо­трению требования масс.

Начиная с 1920 года - именно в это время стала известна ориен­тация советского режима - интеллектуальные и политические отноше­ния с теми, кого сегодня называют коммунистами, составляют центра­льное направление социализма. Политически и теоретически социа-

144

лизм может выразить себя только по отношению к этому единственно­му опыту управления обществом. В этих областях отношения между двумя ветвями марксизма оказалиь чрезвычайно бурными, полными ссор, взаимных проклятий и столь же демонстративных примирений. Они оказались похожими на отношения непримиримых супругов, кото­рые всё-таки неспособны расстаться: (как можно вести речь о приходе к власти без объединения сил?) хлопанье дверей и совместные про­граммы, где одновременно проявляются надежда и истерия.

В области политики успешные и безуспешные попытки устано­вить диалог отражают стремление коммунистов и социалистов прийти к власти. Это стремление может реализоваться, только если те и дру­гие согласятся временно закрыть глаза на разделяющие их противо­речия. Если коммунистов не слишком беспокоит моральный аспект их союза с теми, кого они называют социал-демократами или социал-предателями, - Ленин заранее оправдал любой полезный союз - соци­алистам приходится делать над собой серьёзные усилия, чтобы не ви­деть, на каких позициях стоят их союзники, особенно в области внеш­ней, политики. Коммунисты не упустили ни одной возможности оправ­дать и даже поощрить подавление инакомыслия внутри СССР и его им­периалистическую политику на международной арене. Со своей сторо­ны, социалисты уверяют, что они заняты поиском промежуточного пути между советизмом и капитализмом.

В идеологическом плане оба течения могут найти точки сопри­косновения только в сфере чистой теории, что становится всё более сложной задачей по мере того, как растёт число конкретных примеров марксистской практики. В начале века ленинский террор объясняли специфической ситуацией, сложившейся в России. Позднее причины сталинского террора искали в характере самого Сталина и в ошибках культа личности. Подавление свобод и деспотизм, присущие государ­ственному централизму, объясняются экономической отсталостью, тра­дициями самодержавия и слишком быстрой индустриализацией пре­имущественно аграрной страны. Чтобы превратиться в великую про­мышленную державу, СССР мог опираться только на сильную государ­ственную власть, поскольку он возник в стране недостаточно развитого капитализма. Следовательно, советский режим и его всемогущее госу­дарство являются результатом конкретной исторической ситуации, а не внутренней логики марксистской системы. Советский деспотизм может быть объяснён и другими факторами, несвязанными с марксизмом, в частности, внешней угрозой, исходящей от капиталистического окру­жения, что вынуждало власть использовать меры принуждения для вы­живания страны. Таким образом, социалисты постоянно старались от­граничить доктрину от её конкретного воплощения, взвалить вину за тоталитаризм на исторические обстоятельства, обелить своё учение и Увеличить его шансы на успех в борьбе за умы людей. Однако такая

145

Я

тактика могла применяться только до тех пор, пока "реальный социа­лизм" не выходил за рамки одного-двух государств. Начиная с 70-х го­дов социалистические эксперименты привели к возникновению госу­дарственного деспотизма на всех континентах, что вынудило социалис­тов безоговорочно отмежеваться от "реального социализма", иначе их можно было бы обвинить в поддержке террористических режимов. Од­нако их связи с коммунистами оставались ещё достаточно прочными. Во-первых, социалистическая партия периодически объединялась с • коммунистами в предвыборной борьбе, что само по себе не столь уж незначительный факт. К тому же сами коммунисты и социалисты при­водят немало аргументов против неразборчивости в методах предвы­борной борьбы, резко критикуя блокирование правых сил с Националь­ным фронтом. Кроме того, социалисты продолжали проявлять большую снисходительность по отношению к Советскому Союзу вплоть до 1989 года, когда марксистско-ленинский режим сам начал каяться в своих прегрешениях. Страна реального социализма наращивает свой воен­ный потенциал, опасаясь угрозы со стороны американского империа­лизма, она отправляет свои войска в Афганистан, чтобы обезопасить свои рубежи, больше боится Европы, чем угрожает ей. (См., например, Le Ceres par lui тёте, стр.100). С точки зрения престижа и самооправ­дания, социалистам было выгоднее выгораживать советский режим, чем "лить воду на мельницу правых сил". Убедившись, что единствен­ной альтернативой капитализма является марксизм, социалистическое течение попыталось обновить Маркса и отделить его от Сталина. До недавнего времени социалисты считали, что тоталитарное полицейское государство является следствием не столько советской специфики, -так как репрессии сопровождают марксистскую революцию на всех континентах - сколько бедности населения стран, вступивших на путь некапиталистического развития. (См., например, Le PSU, стр.144). Действительно, революции ещё не было ни в одной развитой стране, где высокий уровень сознания граждан позволил бы избежать террора и насилия на государственном уровне.

Как видно, советский режим подвергался критике за свой деспо­тизм и за нарушения прав человека, однако эти негативные аспекты тщательно отграничивались от марксистской доктрины в целом. Дела­лось всё возможное, чтобы убедить общественность в том, что тотали­тарный террор является следствием политических ошибок или резуль­татом неблагоприятного стечения обстоятельств. Создавалось впечат­ление, что тоталитаризм возник случайно, что он никоим образом не связан с марксизмом, что по злой прихоти судьбы добро предстаёт в искажённом свете. Социализм оставался глубоко марксистским. Пона­добилось очевидное для всех крушение марксизма в 1989 году, чтобы наследники Жореса перестали ссылаться на социалистическую доктри­ну.

Таким образом, социализм предстаёт перед нами как изменяю­щееся учение, что кажется совершенно нормальным, ведь и либера­лизм претерпел заметную эволюцию за последние 150 лет. Его отли­чие от других идеологий заключается в том, что привлекательность социалистических идеалов уменьшалась по мере того, как становилось всё труднее оправдывать реальный социализм.

Обречённость капитализма

Социализм основан на марксистской критике капитализма, кото­рая, как известно, не только отрицает данную экономическую систему и её социально-политические последствия, но и выражает стремление опереться на неё, чтобы преобразовать общество в соответствии с ма­гистральным направлением исторического процесса.

Ленинская критика свобод 1789 года, породивших эгоизм и экс­плуатацию, логически привела ленинизм к отмене "формальных сво­бод" с целью их замены "реальными свободами" в отдалённом буду­щем. Напротив, социализм не требует ликвидации демократических свобод, но он стремится ликвидировать капитализм, сохранив при этом его завоевания в области прав и свобод.

"Социалистическая партия находится в постоянной глубокой оппозиции по отношению ко всей капиталистической системе; это означает, что наша деятельность, наши мысли, наша пропаганда дол­жны быть направлены на скорейшее устранение капиталистической несправедливости... социалистическая партия - это оппозиционная партия по отношению ко всей общественной системе" (Ж.Жорес, там же, стр. 132). Социализм утверждается относительно капитализма и против него. Но не потому, что он не может существовать отдельно от капитализма - он отвечает стремлению к равенству, столь же древне­му, как и само общество. Но в своей нынешней форме он определяет­ся по отношению к таким социальным явлениям как конфликтность и конкуренция, с одной стороны, и погоня за прибылью, с другой. Эти ключевые понятия капитализма оказывают огромное влияние на психо­логический климат общества, где неравенство зависит не столько от знатности рода, сколько от результате собственной деятельности. Со­временный социализм не выступает против распределения благ по за­слугам и не пытается, подобно коммунизму, систематически уравни­вать -благосостояние граждан. Но он резко критикует общественный строй, при котором успех того или иного человека возможен лишь в Результате ожесточённой конкурентной борьбы. Капитализм порочен, потому что оправдывает приобретённое неравенство.

Капитализм как экономическая, а затем и социальная система способствует развитию многих негативных явлений, подробно проана-

146

147

лизированных марксизмом. Он порождает монополии, т.е. отрицает сам себя, и, как следствие, протекционизм, чтобы защититься от кон­куренции иностранных производителей. В то же время он стремится к внешней экспансии, чтобы умножить свои прибыли за счёт иностран­ных рынков сбыта, поскольку внутренний рынок для него становится недостаточно ёмким. Экспансионизм подталкивает к применению силы в международных отношениях, т.е. к войне. Таким образом, конкурент­ная борьба постепенно выходит за рамки экономики. Следовательно, капитализм антинационален, но не по своей изначальной идеологии, а по своим потребностям, по своим условиям выживания. В конце кон­цов, он навязывает свою волю политическим деятелям и подчиняет го­сударственную политику финансовому капиталу, оправдывая вооружён­ные конфликты финансовыми интересами страны. Именно так с начала века марксистская литература представляет капитализм: "Структура капиталистического общества такова, что внутренний рынок данной страны не может поглотить всю продукцию национальной промышлен­ности. В противном случае это означало бы, что уровень зарплаты достаточно высок, чтобы трудящиеся могли приобрести всё, что они произвели своим трудом, ибо во всяком обществе наёмные работники составляют подавляющее большинство населения. Но если бы это бы­ло так, то где капиталисты могли бы взять прибыль? Стремясь увели­чить свои доходы, они обращают свои взоры к внешним рынкам, осо­бенно к странам менее развитым, чем их собственная. И поскольку процесс индустриализации идёт непрерывно, капиталисты начинают обращать внимание на те уголки земли, куда ещё не проникла цивили­зация, чтобы превратить их в свои колонии. Но и колониальные рынки не безграничны. Рано или поздно столкновение'капиталистических ин­тересов приводит к войне, логическому следствию перепроизводства и конкуренции на национальном уровне" {EJ-lalevy, L'ere des tyrannies, стр. 181-182).

Сторонники социалистического течения убеждены, что история вынесет свой приговор капитализму, т.е. он рухнет сам собой. Вопрос, состоит лишь в том, не увлечёт ли он за собой весь мир. Капитализм -это не историческая ошибка, а исторический этап. Когда-нибудь он ?а-кончится. Его исчезновение с исторической арены произойдёт в ре­зультате серии преобразований, которые приведут к отрицанию капи­тализма. Индивидуальная собственность на средства производства, порождающая свободную конкуренцию, превращается в коллективную собственность в результате образования трестов. Предназначенный для войны на внешнем фронте и для войны на внутреннем фронте между теми, кто обладает средствами производства, и теми, кто обла­дает только своей рабочей силой, капитализм вступает в эпоху упадка: "Капиталистический мир в агонии... Теперь всё возможно и очень ско­ро!" (статья М.Пивера в газете Le Pop(ilaire от 27 мая 1936 года, Леон

148

блюм, ор.с/г., стр. 293). Эта уверенность в скорой гибели капитализма сопровождается чувством тревоги: только организованный сознатель­ный пролетариат может построить новое общество на обломках старо­го строя. Социалисты унаследовали от Маркса идею об искупительной миссии пролетариата, особого общественного класса, лишённого вся­кой собственности и поэтому способного осуществить переустройство общества. Это по-настоящему революционный класс, поскольку в этом мире ему нечего защищать, кроме своих надежд. Однако этот тезис просуществовал только до "славного тридцатилетия". Когда в 60-х го­дах возникло новое общество, в рамках которого произошло стирание существенного различия между классом капиталистов и классом про­летариев, социалисты вынуждены были внести коррективы в свою про­паганду. В то время как собственность на средства производства рас-средотачивается в руках многочисленных акционеров, уровень жизни лиц наёмного труда в развитых странах постепенно повышается, что приводит к исчезновению такого понятия как пролетариат, место кото­рого начинает занимать "четвёртый мир", т.е. люмпенизированная часть населения, неспособная играть заметную социальную роль. Ко­нечно, в современном обществе существуют значительные различия в уровне жизни, но они постепенно уменьшаются, тогда как практически все средства производства перешли в коллективную собственность. Предположение Маркса о том, что пропасть между классами будет не­прерывно углубляться, не нашло подтверждения, зато стал резко уве­личиваться разрыв между бедными и богатыми государствами. Теория частично подтвердилась, но надежды на революционное переустрой­ство мира стали ещё более иллюзорными.

Следовательно, революция по сценарию, предусмотренному Марксом, скорее всего не произойдёт, но нельзя исключить другую ре­волюцию в связи с возможным крушением капитализма. События мая 1968 года интерпретируются социалистами как очевидный признак глу­бочайшего кризиса капитализма: морального, социального, экономи­ческого и культурного. Конечно, капитализм проявил незаурядную спо­собность приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Но по­скольку он вынужден постоянно развиваться", чтобы выжить, происхо­дит накапливание потенциала саморазрушения. Непрерывно растущая безработица, нерациональное использование природных рессурсов и овеществлённого труда являются его характерными чертами, т.к. он ориентирован на благо небольшой группы лиц, а не всего общества. Внутри страны он концентрирует плоды экономического роста в руках "двухсот семей", а его империалистическая внешняя политика соответ­ствует тому, что Ленин писал о высшей стадии капитализма. В такой ситуации ему становится всё труднее защищать свои позиции.

149

Коллективная собственность

Построение эгалитарного общества невозможно без устранения индивидуальной выгоды и, следовательно, частной собственности на средства производства. Социализм, по его собственному определе­нию, представляет собой организацию производства не с целью полу­чения прибыли, а для обеспечения потребностей всего общества. Он предполагает передачу средств производства в коллективную собст-. венность и распределение благ по потребностям.

Определение социализма не исчерпывается отчуждением произ­водственного потенциала, принадлежащего буржуазии. Следует также определить, кто будет владеть средствами производства и кто будет командовать распределением общественных благ. Ленинизм поручил эти функции государству. Но этатизация порождает существенные не­гативные последствия, которые хорошо известны многим социалистам. Ещё с начала века они ведут дискуссии о том, кому должны принадле­жать средства производства при социализме.

Теоретически они должны перейти в собственность всего общества. Жорес называл эту новую форму собственности "коллекти­вистской". Блюм говорил о "коллективистском режиме собственности и производства". Индивидуум как таковой не имеет права владеть сре­дствами производства, но должен это делать как член трудового кол­лектива. Самое простое решение проблем организации труда и рас­пределения состоит в том, чтобы передать эту функцию государству, администрация которого будет в этом случае представлять трудящих­ся. Нейтральность государственной инстанции и общественный харак­тер её миссии могут в принципе гарантировать максимальную эффек­тивность производства, поскольку при этом появляется возможность обойтись без посредников, которые присваивают значительную часть прибыли. Национализация позволяет перейти к прямому распределе­нию готовой продукции среди трудящихся, государственная инстанция может вмешаться в этот процесс, если возникнет необходимость. При этом гарантируется, что все усилия будут направлены исключительно на благо общества, на защиту национальных интересов.

Приведённая выше оценка этатизации основывалась на опыте XIX века. Жорес так характеризовал её возможные последствия: "бесплод­ность и рутина... разбазаривание средств из-за чрезмерно раздутых штатов" (Там же, стр. 234). Государственная служба, где отсутствует такое понятие как рентабельность, порождает лень и небрежность. Её производительность намного ниже, чем в частном секторе. Но, по мне­нию Жореса, есть и более серьёзная проблема: способствует ли этати­зация освобождению трудящихся? А может быть речь идёт лишь о сме­не хозяина? "Для трудящихся безразлично, на кого они работают: на государство, на департамент, на коммуну или на частника. Независимо

150

_От того, является ли их хозяином государство или Шнейдер, они обре­чены на ту же нужду и тот же самый произвол. Если социализм сведёт­ся к простому добавлению государства к нынешним капиталистам, то это будет всего лишь грандиозное надувательство народа..." (там же, _стр. 226). Следовательно, не стоит надеяться, что переход частных предприятий в государственный сектор поможет сразу разрешить все проблемы. Тем не менее нельзя судить о будущем государственного сектора только на основе известных примеров, равно, как нельзя сво­дить социализм к одной лишь этатизации.

Социалисты полагают, что их этатизация будет отличаться от предыдущих, потому что существует большая разница между национа­лизацией нескольких секторов в рамках либеральной экономики и обобществлением всего народного хозяйства той или иной страны. В первом случае предприятия общественного сектора должны функцио­нировать в соответствии с экономическими законами капитализма: конкуренция, прибыль, спрос и предложение. Следовательно, работни­ки общественных предприятий должны подчиняться тем же требовани­ям, что и работники частных предприятий. Одной национализации не­достаточно, нужно коренным образом изменить режим производства. Жорес (там же, стр. 226-227) отмечает, что вновь национализирован­ные предприятия должны будут выплачивать существенные суммы в пользу бывших собственников средств производства, что для рабочих будет означать вычеты из зарплаты, равные прибыли, которая раньше шла в карман хозяину. Таким образом, реальные плоды этатизации мо­жно будет почувствовать лишь через некоторое время, когда решатся все проблемы, связанные с изменением формы собственности. Следу­ет также отметить, что максимальный эффукт от этатизации может быть получен только если всё богатство страны перейдет в коллектив­ную собственность. Этот аргумент напоминает аргумент "социализма во всех странах": погоня за прибылью, так же, как и стремление к "формальным свободам", может нанести вред новому обществу. Нужно устранить все проявления конкуренции и все стимулы к получению прибыли. При этом возникнет абсолютно новая социальная ситуация. По мнению Жореса, застой в общественном секторе объясняется толь-то влиянием доминирующей капиталистической экономики. Каждый стремится стать государственным чиновником и занять тёплое местеч­ко в административной структуре, поскольку общество не в состоянии обеспечить безопасность своих членов. Напротив, "когда все станут чиновниками, чиновничество исчезнет" (там же, стр. 234). Другими словами, чиновничество утратит свои отрицательные черты: Как только станет невозможной эгоистическая погоня за прибылью, каждый нач-^Нет с радостью трудиться на общее благо, зная, что все остальные ^п°ступают точно также. Возможно, что в этом случае производитель-^иость труда будет не очень высокой. Зато изменится психологический

^: ..' ^: ' •-;.."•- -'• 151

климат: весь народ посвятит себя общественно полезному труду, если только ему перестанут внушать пагубные идеи частной выгоды. Иначе говоря, при социализме личные интересы естественно отходят на вто­рой план, уступая место общественным. Отсюда понятно, почему капи­тализм вызывает такую ненависть: вопреки утверждениям его сторон­ников, капитализм не опирается на естественное, инстинктивное стре­мление создать и укрепить своё собственное благополучие, но лишь поощряет, а, возможно, и создаёт это порочное желание. Вероятно, в рамках будущего общества индивидуум не будет намного богаче, чем сейчас. Но он будет жить лучше, потому что он будет избавлен от того, что называют джунглями капитализма. Он будет жить более достойно, потому что он перестанет быть рабом своего хозяина: он перестанет быть наёмным работником.

Способы перехода к социализму были предметом долгих и бур­ных дискуссий. Национализация оставалась непременным условием установления социалистического строя. Но в то же время велись поис­ки иных форм организации экономики, которые позволили бы избежать порочных проявлений этатизма. Жорес требовал, чтобы собственность перешла в руки трудовых коллективов. В этом случае речь пойдёт не о государственной, а об общественной форме собственности. Средства производства будут принадлежать (если можно ещё употреблять такой термин, поскольку он утратит своё нынешнее значение) профсоюзам, кооперативам, органам местного самоуправления. Трудящиеся сами будут управлять производством.

Это означает не только новую форму организации экономики, но и коренное изменение характера общества и, следовательно, самих людей. Прекратив слепо повиноваться своим хозяевам, трудящиеся смогут направить свою инициативу и свой творческий поиск на благо всего общества. Создастся абсолютно новая ситуация. До сих пор ин­дивидуумы использовали свой творческий потенциал почти исключи­тельно в личных целях, а стимулом к труду являлись только прибыль или принуждение: страны с государственной экономикой широко при­меняют принудительный труд, исходя из соображений, проанализиро­ванных в своё время Троцким. Труд обретёт новое содержание, как только прекратится господство одних людей над другими. Новые фор­мы экономики гораздо менее важны, чем новый психологический кли­мат на.производстве. Социалистическое течение имеет сотни нюансов, от полного этатизма до социалистического самоуправления. Для пос­троения социализма одного обобществления средств производства не­достаточно. Необходимо ещё, чтобы они использовались на благо все­го общества, а не служили интересам бюрократической номенклатуры, империалистического правительства или иной структуры. Капиталисти­ческая эксплуатация не должна смениться какой-либо другой формой эксплуатации, в частности господством государства-собственника. Для

152

этого необходимо обеспечить сочетание процесса экспроприации с процессом передачи средств производства в собственность социаль­ным группам.

Современный социализм представляет собой парадоксальную комбинацию традиций этатизма и самоуправления. Он пытается при­мирить их, делая акцент на усиление роли общественности, чтобы из­бежать отождествления себя с советским деспотизмом. Фактически с ' конца прошлого века социалистическая программа социально-эконо­мических преобразований не претерпела значительных изменений. В 1980 году взгляды социалистов на революцию совпадали со взглядами Жореса: "Мы не сможем изменить к лучшему нашу жизнь, если мы не изменим основу нашего общества, т.е. экономические структуры и производственные отношения" (Миттеран, Здесь и сейчас, стр. 187). Как и прежде, речь идёт о пересмотре отношения к рыночной экономи­ке: "Как можно утверждать, что рынок уважает свободу? Напротив, он усиливает неравенство", считает Миттеран (там же, стр. 169). Правда, он полагает, что рынок должен быть сохранён при усилинии государст­венного контроля над ним. Производство должно вестись на плановой основе, поскольку только в этом случае оно будет отвечать реальным потребностям общества, а не требованиям максимальной рентабель­ности. Но планирование должно быть гибким, ибо недостатки советс­кого планирования слишком хорошо известны. План будет намечать только основные ориентиры. Национализация является необходимым средством для того, чтобы поставить производство на службу всего общества. Недаром такое важное место отводилось ей в программе левых сил до 1981 года и в первый год пребывания у власти прави­тельства Миттерана.

Но национализация и планирование производства являются лишь инструментами, которые должны применяться с большой осторожнос­тью, в противном случае они могут стать самоцелью и привести к по­давлению свобод. Социализм призван демократизировать экономику, распространить на неё действие демократической системы, которая до сих пор функционирует только в сфере политики, т.е. ввести самоупра­вление.

Государство не должно брать на себя управление всем и вся. Кроме специфических задач поддержания порядка, оно должно осуще­ствлять только функции контроля. Национализация не равнозначна эта-тизации. Экспроприация средств производства и распределения, при­надлежащих буржуазии, не означает их передачу государству, которое в таком случае стало бы всемогущим. Эти средства должны перейти в собственность всего общества, но не символически, как это случилось в Советском Союзе, где ими овладела стоящая у власти бюрократия, а реально , через повседневную трудовую деятельность. Трудящиеся владеют средствами производства, участвуя в принятии решений от-

153

носительно организации работы на своём предприятии, Они же несут полную ответственность за результаты общего труда. Это будет не аб­страктная, символическая собственность, характерная для советского строя, а собственность, выражающаяся в конкретных актах. Отсюда идея максимальной децентрализации не только в области политики, но и в области экономики. Социалистическое самоуправление предпола­гает общество, состоящее из множества автономных центров: в поли­тическом плане - структура районных, городских и региональных сове­тов, решающих проблемы управления, каждый на своём уровне, в эко­номическом плане - структура кооперативов, обществ взаимопомощи, рабочих советов и комитетов.

Демократизация как политической, так и экономической жизни основывается на стремлении к самостоятельности и на чувстве ответ­ственности всех членов общества, на идее органического единства между работником и его трудом, которое гарантирует одновременно свободу и высокую рентабельность. Возникает вопрос: в чём состоит различие между теорией социалистического самоуправления и концеп­цией дополняемости ордо-либералов. В том и другом случае провоз­глашается борьба против централизации власти в руках государства и гарантии автономии на всех уровнях. Этот вопрос тем более актуален, что на протяжении XX века происходили многочисленные смычки меж­ду некоторыми христианскими течениями и сторонниками самоуправ­ления. Так например, Социалистическая партия Франции (PSU) вклю­чает в себя довольно высокий процент католиков.

В действительности теория социалистического самоуправления имеет специфические черты, которые отличают её от любой другой. Во-первых, она основана на планировании, а не только на законах ры­ночной экономики. Её цель заключается в сочетании преимуществ пла­нирования и самоуправления, что предполагает "естественную и гар­моничную интеграцию самоуправления в централизованную плановую систему" (Le PSU, op. cit. стр. 71). М. Рокар уточнил, что такая интегра­ция будет осуществляться не стихийно и не по принуждению, а в ре­зультате "побуждения". В данном случае планирование должно сгла­дить все негативные факторы рыночной экономики и обеспечить ра­венство граждан, тогда как самоуправление призвано гарантировать свободу действий в рамках заданной структуры. В противоположность этому теория "дополняемости" не предусматривает внесение каких-либо корректив в рыночную экономику и требует от государства обес­печить удовлетворение тех потребностей, которые не могут быть удов­летворены вследствие негативных факторов рынка. Вопрос о возмож­ности сочетания планирования и самоуправления входит в общую про­блематику совместимости социализма и свободы, которая будет рас­смотрена ниже.

Кроме того, социалистическое самоуправление будет "коллекти-

вистским", хотя этот термин и не имеет того значения, которое вкла­дывал в него Сталин. Эта теория не предполагает, что личная инициа­тива граждан получит максимальную свободу, как в либеральном об­ществе или в обществе дополняемости. При социалистическом само­управлении общество будет состоять из групп, которые будут прини­мать решения и действовать коллективно. Такая организация напоми­нает корпоратизм, где право на самостоятельность не распространя­ется на индивидуумов, поскольку они считаются либо недееспособны­ми, либо эгоистами. Но дух коллективизма по-разному интерпретиру­ется идеологами корпоратизма и сторонниками социалистического са­моуправления. Последние настаивают на необходимости классовой борьбы и безоговорочно отвергают идею "классового сотрудничества". В этом состоит основное отличие социалистического самоуправления от корпоратизма, идеализирующего степень достигнутого социального согласия, а также от формулы участия коллективов трудящихся в упра­влении предприятиями и от хозрасчётных цехов, в рамках которых дол­жны решаться трудовые споры. В "обществе дополняемости" сохраня­ются иерархические структуры в той мере, в какой они способствуют максимальному раскрытию способностей каждого к самостоятельнос­ти. В свою очередь социализм стремится устранить любые отношения подчинённости, рассматривая их как отношения господства одних над другими. Именно поэтому он старается повысить роль коллективов и приуменьшить роль организаций.

Одно из негативных последствий этатизации, отмеченных в Со­ветском Союзе, состоит в том, что она может подчинить производство решению задач империалистической политики, вместо решения задач повышения благосостояния всего населения страны. Поэтому переход части средств производства в собственность государства и передача в его компетенцию ряда функций хозяйственного управления - а такая необходимость возникает даже при социалистическом самоуправлении - должны сочетаться с процессом отрицания национального суверени­тета и интеграции в мировую экономику. Стремясь погасить междуна­родные конфликты, социализм не только следует этике ненасилия, но и обретает конкретные средства построения общества будущего.

Социализм и борьба за мир

•Если политика социализма в вопросах войны и мира кажется противоречивой, то лишь потому, что ему приходится иметь дело с не­контролируемыми внешними факторами. Иногда недостаточно объя­вить себя другом всех и каждого, чтобы избавиться от врагов. Потому что враг исходит из своих интересов. Как и в любви, в конфликтах все­гда действуют двое, и противник, как и партнёр, ведёт себя по своему

154

155

усмотрению.

Изначально социализму не свойственен пацифизм в смысле без­условного отказа от войны как средства проведения своей политики. Он делает всё возможное, чтобы сохранить мир, и в то же время стре­мится к созданию нового общества, в котором будет царить всеобщий мир. Это соответствует мировоззрению, которое выходит за пределы истории и возвещает новую эру, никак не связанную с прошлым. Но проблема социализма заключается в том, что ему приходится править страной поочерёдно с другими политическими силами. Однако в пери­од пребывания у власти социалисты отказываются применять на прак­тике свои идеологические установки. По моральным соображениям, которые мы рассмотрим ниже, они не считают возможным править так, как будто новое общество уже построено. Они вынуждены управлять несовершенным обществом, в котором существуют конфликты и кото­рое живёт в конкретных исторических условиях. Таким образом, социа­листам приходится делать - они надеются, что временно - серьёзные уступки в области идеологии. Французские социалисты конца XX века, поскольку их партия оказалась у власти, перестали быть пацифистами и стали просто сторонниками мирного решения спорных проблем так же, как и либеральные демократы. Такая эволюция наметилась ещё в период Народного фронта: несмотря на свои пацифистские выступле­ния, Леон Блюм пообещал испанским социалистам существенную во­енную помощь, чтобы бороться с Франко. И хотя это решение вызвало возмущение части общественности во Франции, а также в Англии, французское оружие было отправлено кружным путём в Испанию. Пе­ред лицом гитлеровской угрозы Блюм добился одобрения военных кредитов, хотя в течение долгого времени социалисты всячески пре­уменьшали эту угрозу (статья в газете Le Populaire, 1931, op. cit. стр 241: "Ни военная мощь, ни престиж Германии не являются сейчас до­статочными чтобы сгруппировать вокруг себя половину стран Европы, как это было 14 лет назад. На подобное безумие не решится ни Гит­лер, ни Муссолини. Более того, именно от нас зависит, могут ли осу­ществиться такие проекты. Конечно, теперь легко смеяться над выска­зываниями Блюма. Но кто сумел разглядеть в то время военную и иде­ологическую угрозу со стороны Гитлера?). В наши дни, находясь у вла­сти, руководители социалистической партии действуют как верные со­юзники США в войне против Ирака, хотя в оппозиции они голосовали против военного бюджета. Но положительное отношение к идее войны - это нечто новое в политике социалистов. Традиционно они разделяют пацифистские принципы Жореса, который призывал к "союзу Франции со всей Европой во имя мира и всеобщего разоружения" (op.cit., стр. 120),

Разумеется, можно считать этот тезис утопческим, как это дела­ют противники социализма, высмеивая мечты о мире на всей Земле;

156

«ант заранее дал ответ этим скептикам, указав, что если государствен­ным органам большинства слран удалось в результате многовековых усилий устранить индивидуальную месть и разоружить банды разбой­ников, то нет никаких оснований сомневаться в возможности устране­ния международных конфликтов в будущем. Конечно, такое сравнение не кажется абсолютно бесспорным. Во всяком случае, логично ожидать от социалистов, что их пацифизм не означает стремления к поражению своей страны, а их желание добиться мира во всём мире не приведёт к безрассудному разоружению перед лицом вооружённого до зубов про­тивника, готового воспользоваться благоприятной обстановкой. Паци­физм социалистов нужно рассматривать в контексте процесса позна­ния реальностей текущего столетия. Нужно включить in fine их стрем­ление к миру в философский или даже эсхатологический проект, а не отождествлять его с позицией немецких "зелёных", которые считают, что "лучше быть красными, чем мёртвыми".

Если накануне второй мировой войны Леон Блюм требовал уме­ньшения военных расходов, то лишь потому, что он искренне полагал, будто недостаток оружия может способствовать снижению воинствен­ности народа. Свою позицию он аргументировал следующим образом: подобно тому, как в экономике погоня за прибылью и конкуренция по­ощряют эгоизм людей, наличие оружия стимулирует агрессивность го­сударств. Будучи наследниками марксизма, социалисты считали, что ответственность за все несчастья несут социальные структуры и что достаточно поменять привычки, чтобы проявилась естественная добро­та людей. Такая позиция соответствует оптимистичным взглядам на природу человека, которые граничат с опасной наивностью. Придя к в ласти Леон Блюм официально заявил, что у него нет оснований "сомневаться в честности Гитлера, бывшего солдата, который познал за четыре года весь ужас окопной жизни" (op.cit., стр. 320). Главе На­родного фронта пришлось, несомненно, преодолеть внутреннее сопро­тивление, когда он предложил парламенту план переоснащения воору­жённых сил, чтобы противостоять тому, кого он называл "моторизован­ным Аттилой".

Потрясение, вызванное второй мировой войной, а также возник­новение ядерной угрозы вынудили социалистов отказаться от глобаль­ного проекта разоружения. Политика Пьера Мендеса Франса не имеет ничего общего с пацифизмом: он защищает национальную независи­мость с энергией голлиста. Но именно эта позиция вызвала его отход от социализма, сделала его фигуру подозрительной в глазах социалис­тов. Некоторые современные социалистические течения, такие как Ceres, не отвергают идею подготовки оборонительной войны или опе­рации устрашения в зависимости от характера - ядерного или обычно­го - предполагаемого театра военных действий. Однако Совместная программа левых сил, принятая в 1972 году, прямо выражает намере-

157

ние отказаться от ядерного оружия и "использовать атомную энергию в сугубо мирных целях", что не помешало французским социалистам пе­ресмотреть эту позицию в 1978 году. Эти колебания отражают не сто­лько разногласия относительно наилучшего способа защиты неприкос­новенности Франции, сколько внутренние противоречия между утопи­ческими взглядами и политической необходимостью, между этикой убеждений и этикой ответственности. Именно это выразил М. Рокар, отвечая на вопрос Т. Лакутюра (ФСП и социалистическое будущее Франции, стр. 101), сформулированный следующим образом: "Являет­ся ли всеобщее и контролируемое разоружение вашей важнейшей це­лью?" Он сказал в 1969 году: "Безусловно, хотя добиться этого будет чрезвычайно трудно... Однако необходимо, чтобы человечество про­двигалось ко всеобщему одновременному и контролируемому разору­жению, потому что мы не верим в эффективность одностороннего ра­зоружения. Политика наглядного примера кажется привлекательной, но с практической точки зрения об этом не может быть и речи. Насилие в мире ещё существует и может быть устранено только в результате пол­ной победы социализма". Осторожный и двусмысленный ответ: с од­ной стороны, будущий премьер-министр выражает надежду на установ­ление вечного мира на земле, а с другой стороны, он сознаёт, что не­достаточно стремиться к миру, чтобы гарантировать его. В то же время М. Рокар иронизирует над безрассудным пацифизмом и даёт урок по­литграмоты своим сторонникам, показывая, что и к социалистической идеологии можно относиться критически. Этот ответ отражает также веру в историко-научную судьбу социализма: "необходимо", чтобы человечество продвигалось ко всеобщему разоружению.

Научный социализм

Идеология выражает не только целенаправленную волю людей,' но и отвечает определённым историческим потребностям. Если нацизм и корпоратизм были реакцией на проявления упадка в обществе, то марксизм и социализм рассматривают себя как орудие судьбы. Но это не означает, что идеальное общество неизбежно возникнет при любых обстоятельствах. Необходимо, чтобы люди осознали его значение и своей энергией способствовали свершению того, что предначертано судьбой. Вместе с тем, социализм не перестаёт утверждать, что он яв­ляется магистральным направлением исторического прогресса, что вы­зывает к нему особое доверие, т.к. само время выступает его союзни­ком.

Эта очень марксистская мысль, основанная на марксистских же предпосылках, знаменует собой отход от советизма в рамках общей социалистической теории. Теряя понемногу надежду на радикальную

158 ^: ч

революцию и на одномоментное уничтожение капитализма, социализм _все более отождествляет себя с постепенными реформами капитализ­ма, признаёт своё сходство с элементами, возникающими в результате преобразования своего противника и претендует на его замену столь же мирным путём, как один образ медленно накладывается на другой.

Благодаря Марксу социализм становится научным, поскольку он стал основываться на историческом законе. Противоречия, накаплива­ющиеся в рамках капитализма, сделали переход к социализму возмож­ным и необходимым. Смена общественного строя произойдёт в ходе творческого революционного процесса, который использует с выгодой для себя элементы пришедего в упадок капитализма.

Социалистическое общество Маркса является диаметрально про­тивоположным по отношению к классическому либерализму XIX века. Радикальная революция была обязательным условием перехода к тако­му обществу. В XX веке в значительной степени уменьшились различия между существующим и ожидаемым обществом в результате эволюции либерализма в направлении социального либерализма, в результате гарантии прав личности и широкого распространения социального обе­спечения. Зачатки социализма уже присутствуют в недрах современно­го капитализма. Это дало основание некоторым авторам утверждать, что современный либерализм это и есть социализм (см. по этому во­просу J.Schumpetar Capitalisme, socialisme, democratie или K.poliany La grande transformation), что подтверждает необратимость исторического

движения человечества к социализму.

Государство прибегает к детальному регламентированию, чтобы свести к минимуму ошибки капитализма и обеспечить более полное равенство членов общества. От кризиса к кризису либерализм осущес­твляет национализацию по собственной инициативе, поскольку каждый экономический и социальный кризис, каждая неординарная ситуация требует более энергичного вмешательства государства. Таким обра­зом, сфера частной собственности на средства производства непре­рывно сужается, Либерализм активно внедряет планирование, умень­шая долю свободного рынка. Либерализм регламентирует зарплаты, а в некоторых случаях и цены, ограничивая действие закона спроса и предложения. Отказываясь от своегр первоначального облика, либера­лизм всё более сближается со своим противником, всё больше стано­вится на него похожим.

Следовательно, эволюция капитализма происходит в полном со­ответствии со стратегией выживания: он трансформируется .в социаль­ный либерализм, чтобы избежать вырождения и продлить своё сущес­твование в новой форме, сохранив при этом свойственные ему важ­нейшие характеристики. Тем не менее все социалистические течения видят в этом скорее переходную структуру, позволяющую промышлен-^ho развитым странам осуществить желанную революцию. Эта ситуация

159

соответствует марксистским пророчествам научного социализма и од. новременно позволяет социалистам, выступающим против репрессив­ной модели ленинизма, надеяться на мирную революцию. В 1947 году Леон Блюм утверждал уже, что "Современное государство всё больше отходит от капитализма, что даёт возможность социалистическим пар, тиям поддерживать его, не подчиняя его капитализму и сохраняя свою собственную самостоятельность по отношению к капиталу. Они прихо­дят к власти, используют своё положение правящих партий для борьбы против капитализма, т.е. используют авторитет государства, чтобы со­здать благоприятные условия для перехода к социализму" (op. cit. стр. 568). В то же время либерал Шумпетер выразил ту же уверенность, но с оттенком сожаления: "Капиталистический строй встал на путь само­уничтожения и социалистический централизм (...) имеет все шансы стать его законным наследником" (op. cit. стр. 416). Он же констатиро­вал: "Эволюция капитализма моделирует вещи и души так, как это вы­годно социализму. Процесс может зайти так далеко, что обрыв пупови­ны станет всего лишь простой формальностью" (там же, стр. 304).

Такой ход событий позволяет сторонникам социализма утверж­дать, что социализм - это не утопия, а логическое завершение истори­ческого процесса. Следует подчеркнуть, что речь идёт о завершении, т.к. научный социализм предполагает некую эсхатологию. Но таков за­вершение не является неизбежным: к нему нужно стремиться. Посколь­ку социализм считает себя совершенной системой, то подобная неоп­ределённость несёт в себе следующую альтернативу: социализм или апокалипсис.

Социализм предполагает эсхатологию и в этом остаётся верен марксизму. Эта идея проходит красной нитью через всё творчество Жореса. По его мнению, социализм представляет собой окончательную фазу Французской революции, открытую после долгих поисков всле­пую. Он означает наиболее полное воплощение принципов демократии и наиболее совершенную форму республиканского строя. Он является конкретным выражением революционных свобод, неверно понятых в XIX веке. Он даёт возможность соединить свободу и справедливость, no-настоящему гарантировать соблюдение прав. Эта эволюция, неза­метная для современников, становится очевидной при анализе значи­тельных исторических периодов. Это объективный, научно обоснован­ный процесс. Французская революция ознаменовала собой важный ру­беж в развитии человечества, она освободила современную историю от сковывавших её цепей. А социализм, завершающая фаза оеволю* ции, представляет собой завершение всех завоеваний, высшую точку цивилизации. При социализме человечество достигает своего совер­шенства, своего максимального развития, тогда как на предыдущих фазах эволюции оно не могло раскрыть в полкой мере своё величие И свой творческий потенциал.

ч !60

Такой взгляд на мир во многом напоминает мировоззрение XIX века. "Научная" обоснованность исторической неизбежности некой высшей фазы развития человечества не вызывает сомнения. Затем должна наступить эпоха неподвижного совершенства. Капитализм, как и все предыдущие этапы исторического развития, закономерно придёт к своему концу. Но социализм никогда не прекратится, потому что он воплощает в себе всё самое лучшее и отвечает самым сокровенным чаяниям. Но отвечая чаяниям и удовлетворяя их, социализм останавли­вает тем самым всякое продвижение вперёд.

Тем не менее, социалистический финал исторического развития не является неизбежным: для этого необходимо, чтобы социалистичес­кие идеи овладели сознанием масс и стали руководством к действию. Но нельзя пассивно ожидать крушения капитализма или его перераста­ния в социализм, поскольку в своей разрушительной эволюции он мо­жет повлечь гибель самого общества: по своей природе он стремится к войне, которая может уничтожить весь мир. Следовательно, революция необходима, но не затем, чтобы изменить ход истории, т.к. историчес­кий процесс логически подводит общество к социализму, а затем, что­бы избежать апокалипсиса, к которому может привести капитализм в своей крайне агрессивной форме. Всё происходит так, будто истори­чески детерминированный процесс оказался перед последней альтер­нативой: следовать своим логическим законам или ввергнуть челове­чество в пропасть небытия. Социализм предстаёт в этом контексте ие только как идеальное состояние, но и как уникальный шанс на спасе­ние перед лицом смертельной угрозы: "Нужно целенаправленное вме­шательство людей чтобы социализм, исторически необходимая фаза развития общества, слал реальностью. Только история может ответить на вопрос, произойдёт ли такое вмешательство своевременно, т.е. до того, как человечество окажется втянутым в бесконечную губительную войну" (G.Bourgin, op. cit, стр. 112), Или ещё: "История поставила нас перед выбором: или социализм, или война и угнетение. Единственная возможность спасти мир от упадка и разрушения заключается в посте­пенном переходе от капитализма к социализму" (там же, стр, 124-126), Эта дилемма в форме шантажа - или мы, или потоп - отражающая иде­ологизированную тоталитарную форму мышления, очень похожа на ужасные дилеммы Гитлера. Человечество не может согласиться с по­средственностью. Оно должно принять очевидное или погибнуть. Побе­да социализма неизбежна, потому что она научно обоснована. Есть один единственный просвет в этой детерминированности, но через него виден только путь к пропасти. Если нельзя привести к революции путём убеждения, можно добиться этого путём устрашения.

Идеальное общество

Следовательно, социализм остаётся марксистским как по своей эсхатологии, так и по характеру разлома между миром нынешним и миром послереволюционным: в результате революции должна изме­ниться природа общества. Описание будущего общества даёт основа­ние говорить о его преображении.

Важнейшим последствием революции станет ликвидация капита-, лизма: "Представьте, что капиталисты утрачивают все источники полу­чения прибыли, что арендаторы квартир не платят квартплату, ферме­ры не платят арендную плату за землю, что отменяются все платежи в виде торговой и промышленной прибыли, а также все выплаты диви­дендов" (Ж. Жорес, ор,систр. 224). Но радикальные экономические перемены неизбежно влекут за собой этические перемены. Устранение прежних производственных отношений означает устранение отношений господства и подчинения и установление - или восстановление - един­ства общества. Это ответ на навязчивую марксистскую идею об отчуж­дении: "Индивидуальные экономические и социальные свободы - это не конечная цель, а всего лишь средство, необходимое условие (...) изменения условий существования людей. Нужно освободить человека от множества вторичных проявлений зависимости, связанных с эксплу­атацией {...). Цель революции состоит в том, чтобы восстановить гар­монию между социальной единицей, т.е. личностью, и социальным це­лым, т.е. обществом" (Л.Блюм, op.c/'f. стр. 518). Все социалисты, начи­ная с Жореса и кончая Миттераном, говорят о будущем освобождении человека. Человек не будет больше зависеть от природы, наоборот, он будет господствовать над ней. Он вновь займёт своё место властителя мира и осуществит то, что он призван сделать,

Восстановление гармонии человеческих отношений возможно только в результате устранения отношений господства и подчинения, упразднения всевозможных иерархических структур. В сфере произ­водства на смену хозяевам предприятий придут органы самоуправле­ния, подотчётные коллективам трудящихся; в школах будет отменено разделение на плохих и хороших учеников, между преподавателями и учащимися будут установлены отношения равноправия. Такие же отно­шения будут господствовать в семье и в обществе Это не оначает, что все индивидуумы станут чудесным образом равны между собой и по способностям, и по заслугам. Различия останутся Способности и за­слуги каждого будут поставлены на службу всего общества. Это прои­зойдёт совершенно естественно, если каждый будет знать, что он ра­ботает в интересах всего общества, а не в интересах кучки капиталис­тов. Подобно марксизму, социализм ищет причину страданий и несо­вершенства человечества не в человеческих слабостях, а в эгоизме немногих индивидуумов. Радикальные экономические преобразования

162

должны восстановить господство отношений солидарности в обществе. Социализм несёт в себе своего рода монастырский энтузиазм, радость самоотречения. Все граждане поголовно станут способствовать пере­менам в жизни страны, как только будет свергнут режим эксплуатации человека человеком. Благодаря добровольному участию каждого в кол­лективных усилиях, общество сможет обойтись без иерархических структур. Такой переход к государству нового типа предполагает появ­ление нового человека. В международном плане исторический процесс перехода к социализму будет способствовать установлению новых, ра­вноправных отношений между народами разных стран, основанных на принципах солидарности. "В прошлом величие одних государств осно­вывалось на поражении и на порабощении других; богатство и процве­тание одних государств обеспечивалось разорением и нищетой других. Те, кто рассчитывает, что в наши дни можно вернуться к былым мето­дам международной политики, находятся в плену глубоких и опасных заблуждений" (Л.Блюм, op.cit. стр. 190).

Более того, устранение отношений господства и подчинения при­ведёт также к независимости человека от созданной им самим машин­ной цивилизации. Социализм освободит человека от интеллектуально­го и нравственного порабощения. Раньше человек находился в зависи­мости от религии, в наши дни он стал объектом манипуляций со сторо­ны средств массовой информации и лживой рекламы. Он вынужден всё больше работать, чтобы потреблять всё больше бесполезных товаров и ненужных услуг. Нужно дать ему свободное время, а для этого необхо­димо убедить его, что подлинная свобода - это возможность распоря­жаться самим собой, а не постоянно растущим количеством предме­тов. Умирающий капитализм воспринимается как бессмысленное раз­базаривание человеческих и природных ресурсов, как разрушительное безумие, ведущее к опустошению сельскохозяйственных угодий, к болезни городов, к экологическим катастрофам, к недоиспользованию творческого потенциала людей. Только социализм, единственный по-настоящему гуманный общественный строй, строит свою политику с учётом личности каждого индивида и" обеспечивает полное раскрытие его способностей. Только социализм гарантирует осуществление ста­рой мечты марксистов и коммунистов, которую пытались воплотить многие страны реального социалиама: слияние физического и умст­венного труда, гармоничное сочетание работы и отдыха. Впервые в истории человек станет не средством, а целью: "Для правящего класса время жизни труженика является всего лишь придатком его рабочего времени. Для социалистов, работа представляет собой один из спосо­бов обеспечения жизни, которая имеет абсолютную ценность¹' (Ф.Мит­теран, Здесь и сейчас, стр 223). Следовательно, моральные ценности частично придут на смену материальным. Это означает, что человек парестанет быть рабом материальных благ, перестанет подчинять всю

163

свою деятельность накопительству, являющемуся высшей целью обще­ства потребления. Такое изменение психологии человека станет воз­можным благодаря ликвидации экономического строя, основанного на погоне за прибылью, отравляющей нравственную атмосферу общества. Каждый будет получать по потребностям, что уже происходит в какой-то мере благодаря социальному страхованию. Если удовлетворены ин­дивидуальные жизненные потребности человека, то его внимание со­средотачивается на интересах его личной жизни. Таким образом, он бы очищается от отклонений в интимной и общественной сфере.

Покончив с отчуждением человека, со всеми его бедами, социа­лизм восстановит разрушенное единство человечества: "Именно мы впервые создадим человеческое искусство; до сих пор не существова­ло цельного человеческого искусства, потому что не существовало цельного человечества" (Ж. Жорес, op.cit. стр. 248).

Совершенно очевидно, что новое общество социалистов похоже, как две капли воды, на новое общество коммунистов: тот же венец ис­торического развития. Однако социалисты решительно отвергают об­винения в утопичности своей программы, аргументируя свою точку зрения тем, что в рамках капиталистического строя уже происходит эволюция в сторону социализма. Более того, они заявляют о своей го­товности превратив утопию в действительность, проложить дорогу в будущее, указать человечеству научно обоснованный путь развития. Однако между социализмом и советским режимом остаётся фундамен­тальное различие: принуждение и насилие не будут использоваться для построения нового общества, оно возникнет в результате стихий­ного творчества народных масс.

Революция с общего согласия

На протяжении всего XX века социализм проявлял себя как рево­люционное учение, провозглашающее своей целью коренное преобра­зование общества. Но революция не обязательно означает применение насилия. Насилие - это всего лишь средство для подавления сопроти­вления свергнутого класса, инструмент, обеспечивающий торжество/ добра. И а данном случае социалисты извлекли урок из советского опыта: они хотят любой ценой избежать цепной реакции репрессий. Если предлагаемое ими общество в чём-то похоже на марксистский образец, то способы достижения этой цели становятся совершенно иными.

Вопрос о средствах не является чисто техническим. Если социа­лизм отказывается считать насилие неизбежным средством достиже­ния своей цели, это означает, что свобода имеет для него большую ценность, чем революция. Он отдаёт себе отчёт в том, что отвергая

164

террор как способ политической борьбы, он может оказаться однажды перед необходимостью выбирать между новым обществом в будущем и свободой в настоящем. У ненасильственной революции гораздо больше шансов потерпеть поражение. В этом случае придётся отка­заться от программы радикального преобразования общества. Харак­терную мысль об этом высказал Жорес: "Если новый социальный поря­док, о котором мы сейчас мечтаем, не сможет обеспечить свободу с первых дней своего существования, мы вернёмся к нынешнему общес­тву, несмотря на его неустроенность, несправедливость и царящую в нём эксплуатацию"(ор.с<г. стр. 235). В отличие от идеологов советского строя, для социалистов точкой отсчёта на шкале ценностей является исторически сложившееся реальное человечество, а не искажённое че­ловечество будущего. Социалисты не ставят своей целью пожертво­вать ныне живущими людьми во имя будущих поколений. Марксисты-ленинцы готовы это сделать, потому что они сознательно сместили критерии моральных ценностей. Социалисты не намерены плевать на знамя, как это делал Арагон. Они не собираются плевать и на несовер­шенного человека капиталистического мира. Иначе говоря, социалисты не стали абсолютизировать будущее, презирая настоящее. Для них всегда был актуален вопрос: во имя каких ценностей совершается ре­волюция? Их мышление никогда не выходило за рамки системы чётких моральных координат. Они никогда не стремились создать некое ис­кусственное образование, отрицающее реальную жизнь. В этом смыс­ле социализм гораздо ближе к правовому государству, чем к марксист­ской модели. Ниже мы увидим, что это противоречие -попытки создать идеальное общество средствами правового государства - проявляется в неспособности действовать.

Известно, что для коммунистов борьба за социальные реформы в капиталистических странах уже равнозначна отказу от революционных принципов. Они оказались в парадоксальной ситуации: защищая инте­ресы рабочего класса, коммунисты завоёвывают авторитет в массах, но при этом они способствуют обуржуазиванию рабочих и усилению консервативных тенденций в их среде. Марксистско-ленинскую рево­люцию может совершить только угнетённый и неимущий пролетариат. Иначе обстоит дело с реализацией социалистической программы: со­циалисты считают революцию средством, а человека - целью, поэтому они не отказываются от борьбы за экономические реформы. Для соци­алистов союз с другими прогрессивными силами - буржуазной интел­лигенцией, левыми христианскими партиями - означает не цинично-: прагматическую позицию, с какой Ленин рассматривал возможность использования "революционных попутчиков", а шаг вперёд к револю­ции, основанной на консенсусе. Нельзя утверждать, что социалисты всегда? хорошо понимали цинизм коммунистов, хотя последние не пы­тались его скрыпгь от посторонних (См. Жорес, op.cit. стр. 133). Во вся-

185

ком случае, социалистическая революция не может произойти на пустом месте, она не может быть совершена неимущим классом (Как можно утверждать, что пролетариат не имеет отечества? Этот голый человек не существует, пишет Жорес, там же, стр. 93) в результате волевого, абстрактного решения. Социалистическая революция испо­льзует существующее общество, но не для того, чтобы его разрушить, а чтобы преобразовать его. Причём, преобразование затронет не толь­ко и не столько его структуру, сколько его дух. Всё это произойдёт безболезненно, в результате животворного порыва, исходящего из недр общества.

Революция означает разрыв с прошлым, именно этим социализм отличается от социал-демократии, которая полностью отождествляется с простым реформизмом. Следовательно, революция предполагает захват власти и коренное изменение социальных структур: "Как и Ле­нин, я считаю, что фундаментальные перемены невозможны без захва­та государственной власти. К этому следует добавить, что социализм невозможен без разрушения структур, обеспечивающих власть господ­ствующего класса" (Ф.Миттеран, Здесь и сейчас, стр. 126). Необходи­мо избежать двух крайностей: сталинизма и социал-демократии, чтобы изобрести мирную революцию. Выступая на съезде социалистической партии в Туре, Л. Блюм дал официальное определение различий между социализмом и ленинизмом. Захват власти был необходим. Но идея временной диктатуры, называемой диктатурой пролетариата, остава­лась объектом бурных дискуссий в социалистической среде вплоть до того времени, когда коммунисты сами отказались от этой концепции. Французские социалисты охотно восприняли тезисы Розы Люксембург, которая считала недопустимой даже временную отмену прав и свобод. Таким образом, взятие власти социалистами не является достаточным условием для осуществления социалистической революции. Нужно ещё, чтобы подавляющее большинство населения поддержало деяте­льность революционной администрации.

Именно этот пункт придаёт социалистической программе особую привлекательность и в то же время вызывает особое недоумение. Со­циалисты рьяно защищают демократические и республиканские свобо­ды, однако, лишая себя возможности прибегнуть к силе, они рассчиты­вают на массовую поддержку революционных преобразований.

Мы уже отмечали, что социалисты считают себя наследниками Великой французской революции и утверждают, что социализм станет окончательным триумфом её идей. Они не только не отвергают респуб­ликанские принципы, но и защищают их. В отличие от капитализма, ко­торый ограничил сферу действия демократии только рамками полити­ки, социалисты последовательно выступают за максимальную демокра­тизацию не только политической жизни, но и экономических структур. Они максимально поддерживают формальные свободы, охаянные

166

марксистами-ленинцами. Социалисты стремятся объединить в рамках одной программы принципы справедливости и равенства с демократи­ческими свободами и социальными завоеваниями. Иначе говоря, они выступают за "либеральный социализм" против "реального" или тота­литарного социализма. Свобода мнений и свобода действий должны быть гарантированы для всех идеологических течений уже в ходе само­го революционного процесса, а не только в рамках будущего общест­ва, избавленного от проявлений эгоизма (см. по этому вопросу: М.Ро-кар, op.cit. стр. 77). Применение силы исключается, если под приме­нением силы понимается насилие, употребляемое властями в отноше­нии непокорного общественного мнения. Со времён Жореса социалис­ты считают, что деятельность меньшинства, которое должно создавать новые структуры, действуя от имени народа, способствует только уста­новлению деспотизма. Даже в организационном строении партии и её стуктурных подразделений социалисты стараются строго следовать принципам демократии в ущерб истинам, ниспосланным свыше.

Как же в таких условиях организовать революцию? Это вопрос терпения и педагогики. Педагогика: революцию не могут совершить безграмотные массы, направляемые горсткой интеллектуалов, а имен­но в этом заключается "диктатура пролетариата", которая очень быст­ро превращается в "диктатуру над пролетариатом". Следовательно, необходимо убедить массы, что социализм означает высвобождение колоссальных жизненных сил общества. Нужна огромная разъяснитель­ная работа, чтобы революционный порыв зародился в самой гуще на­рода, чтобы стремление к переменам зародилось внутри нации, а не было её навязано извне. Нужно убеждать и речами, и конкретным при­мером. Нужно дождаться того момента, когда страна проявит реши­тельную волю к коренному преобразованию общества. Именно этим объясняется тот факт, что различные правительства социалистов отка­зались использовать принуждение в выгодных для себя обстоятель­ствах, как например, в 1984 году в ходе полемики вокруг закона Сава-ри. Если бы в то время социалисты прибегли к принуждению, они ут­ратили бы доверие французского народа, и для сохранения власти в своих руках им пришлось бы перенести выборы или отменить их. Та­ким образом, терпение является немаловажным достоинством полити­ка. Ленин мог позволить себе спешку, потому что он не отвергал при­менение силы. По соображениям противоположного характера социа­листы не торопятся. Они знают, что значительное меньшинство насе­ления настроено враждебно по отношению к ним, в этом они могли Убедиться после своего прихода к власти в 1981 году. Они национали­зировали часть средств производства, превратив государственные предприятия в ведущий сектор экономики. Они надеются, что силой примера им удастся убедить своих противников в преимуществах со­циалистических методов хозяйствования и пойти дальше по этому пу-

167

ти. Они сохраняют частные школы, полагая, что государственное обра­зование сможет само продемонстрировать свои преимущества.

Эта мирная революция основана на твёрдой уверенности социа­листов в правоте своего дела. Ленин утверждал, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Сегодня социалисты верят в это, мо­жет быть, гораздо в большей степени, чем верил Ленин.

• Проблема применимости

Большинство основных идеологий XX века подвержены парадоксу последствий, который выражается в неожиданных результатах их при­менения на практике. Рано или поздно оказывается, что воплощение в жизнь этих идеологий приводит к неприятным, а иногда и катастрофи­ческим последствиям.

В этом смысле судьба социализма выгодно отличается от других крупных политических доктрин XX века: это единственная теория, ос­тавшаяся в чистом виде. Проблема заключается в её применимости. До сих пор социалистам нигде не удалось осуществить на практике своё учение. Следовательно, негативные результаты применения соци­алистической доктрины не могут нанести ущерб её репутации. Ей вре­дит только отсутствие результатов.

У либерального социализма был шанс реализоваться в странах Восточной Европы после их освобождения от советской опеки, в част­ности в Югославии и в Чехословакии. Там следовало устранить партий­ное руководство страной, восстановить свободу мнений, сохранив при этом доминирующее положение общественной собственности в эконо­мике. Кроме того, либеральный социализм надеялся укрепиться в За­падной Европе, где требовалось провести серьёзные экономические реформы, не затронув демократических прав и свобод граждан. Но не­смотря на попытки либерализации, страны Восточной Европы остались под игом идеологического деспотизма вплоть до 1989 года. В то же время Югославия, которую считали наиболее свободной из всех стран восточного блока, приоткрыла свои границы, и диссиденты поведали миру о судьбе её политических заключённых. Начиная с печально зна­менитого августа 1968 в Чехословакии, социалисты интуитивно чувст­вовали, что не следовало ждать успехов либерального социализма в этой части Европы.

В результате качаний демократического маятника социалистиче­ские партии оказались у власти во Франции и в. Испании. В своё вре­мя, отвечая на критику тех, кто упрекал его, что он создал лишь тень социализма, отказавшись от революционных преобразований, Л. Блюм справедливо указывал, что он только глава коалиционного правитель­ства, лишённого свободы действий. Совсем иная обстановка сложи-

168

_лась в 1981 году, когда Ф. Миттеран оказался облечённым президент­скими полномочиями, усиленными конституцией V Республики. Более того, его поддерживало неожиданно солидное большинство в палате депутатов. Правда, никто не знал, сколько времени понадобится, чтобы "изменить жизнь народа". На этот раз была сделана попытка социа­листических преобразований, однако три года спустя они прекрати­лись, вероятно, из экономических соображений, в результате полной утраты доверия со стороны населения. С тех пор Миттеран проводит обычную социал-демократическую политику, слабо напоминающую ре­волюционную программу социалистов. После национализации 1981 года частный капитал очень быстро восстановил свои экономические и политические позиции. Конечно, были проведены важные реформы, в частности, те, что предусматривались законами Ору (Auroux). Но нет ни малейших оснований утверждать, что намечавшаяся революция дейст­вительно имела место. Французское общество, где царят бедность, безработица, социальное неравенство, где зреет недовольство низко­оплачиваемых чиновников, похоже на обычное современное демокра­тическое общество, управляемое самым заурядным правительством, вынужденным решать обычные проблемы, которые порождает либера­лизм в экономике и политике. Социалистическое правительство в Испании вынуждено было пройти такой же путь.

Оставалась последняя надежда, связанная с крушением маркси­зма-ленинизма в восточно-европейских странах и их освобождением е 1989 году. Можно было ожидать, что, обретя свободу, бывшие страны народной демократии встанут на путь либерального социализма, тем более, что на протяжении многих лет диссиденты говорили о привер­женности их народов идеалам "социализма с человеческим лицом". Но в наши дни происходит обратный процесс. Новые демократии Восточ­ной Европы устремились к рыночной экономике с юношеским задором и несколько чрезмерным энтузиазмом. Со своей стороны Советский Союз представляет картину глобального дефицита товаров и всеобщей коррупции, а то и другое являются следствием удушения частной ини­циативы.

Идея социализма, сочетающая свободу и справедливость, оказа­лась достаточно привлекательной, чтобы завоевать симпатии значи­тельной части европейской общественности. На протяжении XX века в разных странах существовало немало реальных возможностей для ре­ализации этой идеи. Но все эти возможности оказались упущенными. Конечно, социалистическая доктрина способствовала в значительной степени внедрению элементов социализма в общество тех стран, где социалисты оказывались у власти, в результате чего возрастала роль государства в сфере социального обеспечения населения. Однако со­циалисты не смогли осуществить намечаемые революционные преоб­разования ни" в экономике, ни в обществе.

169

Рассматривая судьбы социалистических правительств за послед, ние сто лет, можно отметить характерную для них нестабильность. Ни одно из них не осуществило объявленную революцию. Более того, ни одно социалистическое правительство вообще не создало ничего ори­гинального или значительного, в отличие от ленинизма, породившего хотя и не то, что ожидалось, но всё-таки нечто невиданное до тех пор. , Каждый раз социалистическое правительство проводит либо больше­вистскую политику этатизма, либо капиталистическую политику поли­тического и экономического либерализма. Поэтому когда социалисти­ческая партия приходит к власти, то, по выражению Алеви, обществен­ность начинает гадать, кто будет править^страной: Гладстон или Ленин. (Алеви всегда живо интересовался непредсказуемой судьбой социа­листических правительств: "Я признаю, что социализм несёт в себе тайну будущего. Но я неспособен разгадать эту тайну и не могу ска­зать, приведут ли нас социалисты к республике швейцарского типа, или к европейскому цезаризму." См. Р. Арон, История и политика, стр. 341). Отсюда следует, что либеральный социализм, сочетающий пре­имущества социализма и капитализма, не может осуществить на прак­тике эту комбинацию и, в зависимости от обстоятельств, должен при­соединиться к тому или другому лагерю.

Создаётся впечатление, что невозможно соединить в рамках од­ной системы коллективную собственность на средства производства -государственную или кооперативную - и демократические свободы. Французы любят повторять, что для них нет ничего невозможного. В самом деле, французский народ создал массу различных утопий. Однако понятие "невозможно" очень человечно. Социализм никогда не сможет стать либеральным, если только он не перестанет быть соца-листическим. Потому что социализм неизбежно связан с этатизацией, даже если это самоуправляющийся или ассоциативный социализм. Права собственности на имущество и право принятия решений, отня­тые у капиталистов, так или иначе должны быть переданы обществен­ной или государственной организации. Но похоже, что этатизация в .экономике и свобода очень плохо сочетаются между собой. История подтвердила правоту слов Хайека (Hayek), который считал, что "нацио­нализация мысли всегда шла рука об руку с национализацией промыш­ленности" (Дорога порабощения, стр. 112). Однако эта зависимость не сразу бросается в глаза. Почему нельзя "приватизировать" мысль и национализировать промышленность? Можно ли обобществить при­быль и сохранить индивидуальное мировоззрение? В этом заключается основной вопрос социализма.

Несовместимость двух понятий - социализм и свобода - и невоз­можность реализации социалистического учения объясняются одной фразой: все хотят, чтобы мнения были индивидуальными, но никто не хочет, чтобы производство и прибыль были общими. В этом проявля-

170

_0Тся глубокий инстинкт, даже если он не находит рационального выра­жения. Во все времена и во всех странах человек свободно работает _тОлько с,целью получения индивидуальной прибыли. Аристотель блес­тяще доказал это ещё за 23 века до наших дней. Поэтому идеология, провозгласившая обобществление прибыли, обязательно должна будет прибегнуть к принуждению. Уже во время Октябрьской революции 1917 года Троцкий знал, что исчезнувшую индивидуальную прибыль можно будет заменить только принудительным трудом. Причём речь идёт не столько о тунеядцах, сколько о деспотической системе поощрений и наказаний. Кстати, одного принуждения оказывается недостаточно, т.к. труженик, лишённый материального стимула, сознательно или неосо­знанно начинает мстить за это: он отлынивает от работы, начинает ис­кать "левые" заработки, крадёт на своём предприятии всё, что попада­ет под руку. Такое поведение ещё не нашло своего научного объясне­ния, что не мешало ему обрести массовый характер в голодных и де­зорганизованных странах "реального социализма". Ликвидация инди­видуальной прибыли приводит сначала к принудительному труду, затем к нехватке продовольственных и промышленных товаров.

Конечно, последователи Жореса скажут, что они никогда не со­бирались вводить централизованное управление экономикой, более того, они намерены всячески демократизировать её, предоставив са­мостоятельность рабочим советам и другим органам производствен­ного самоуправления. Но проблема стимулирования труда остаётся нерешённой. Социалисты полагают, что трудящиеся, организованные в комитеты самоуправления, станут добровольно трудиться во имя об­щего блага только потому, что отныне они сами будут определять свои задачи и перестанут получать директивы от администрации завода или фабрики. Но до сих пор, за исключением сект, монастырей и чисто се­мейных предприятий, нигде не удалось обнаружить индивидуума, спо­собного долго работать, не преследуя при этом личной выгоды. Чтобы эффективно трудиться, каждый нормальный человек должен знать, что в соответствии с затраченными усилиями он получит вознаграждение, предназначенное для удовлетворения его яичных потребностей. Наде­яться, что кто-то может работать бесплатно и без принуждения, значит плохо разбираться в древних механизмах человеческой психологии.

Социалисты могут возразить, что в отличие от класса капиталис­тов наёмные рабочие не получают никакой прибыли. Следовательно, они ничего не потеряют, а даже выиграют от отмены индивидуальной прибыли. Но в рамках рыночной экономики наёмные рабочие ожидают, что за более интенсивный труд они получат более высокое вознаграж­дение, а с другой стороны, если они не будут выполнять условия тру­дового соглашения, то могут потерять работу. Частный предпринима­тель старается организовать работу так, чтобы добиться максимальной рентабельности своего предприятия, что косвенно способствует повы-

171

шению качества жизни рабочих, тогда как бесхозяйственность, являю-щаяся следствием всеобщего безразличия, наносит ущерб обществу _в целом. Сравнение уровня благосостояния трудящихся в странах с ры­ночной экономикой и в странах, где отсутствует индивидуальная при­быль, говорит само за себя. К таким же выводам можно прийти, срав­нивая положение в частном и в государственном секторе той или иной страны со смешанной экономикой. В большинстве случаев предприя­тия общественного сектора вынуждены существовать на субсидии, фц_ нансируемые за счёт частных предприятий.

Неприменимость социалистической доктрины объясняется её внутренней противоречивостью: утверждая демократические свободы и ликвидируя одновременно индивидуальную прибыль, социалисты по­падают в тупиковую ситуацию. В свою очередь это противоречие явля­ется следствием незнания фундаментальных законов поведения чело­века. Нельзя обеспечить общественные интересы с помощью инстру­ментов правового государства, потому что никто не захочет работать бесплатно на благо общества .Шумпетер так иронически прокоммен­тировал это положение: "Если бы нашёлся полубог, чтобы вести ваш социалистический паровоз, и несколько архангелов, готовых работать в качестве кочегаров, то ваши проекты ещё могли бы реализоваться. Но они, к несчастью, не существуют, и поскольку человеческая натура такова, как она есть, то капиталистическая альтернатива со своей сис­темой поощрения и наказания представляет, в конечном счёте, если и не идеальную систему, то, по крайней мере, самую практичную" (J.Schurnpeter, op.cit. стр. 276). Человек - это странное существо, кото­рое стремится к своим странным целям, а для их реализации оно нуж­дается в получении индивидуальной прибыли. Только принуждением можно заставить его изменить свою мотивацию. Отказавшись от при­нуждения в соответствии с демократическими принципами, социалисты лишили себя возможноеги совершить свою революцию. Там, где марксизм-ленинизм повинуется своей внутренней логике и использует адекватные средства, чтобы обеспечить победу революции, социализм демонстрирует отсутствие логики, желая достичь поставленной цели, но отказываясь применить для этого необходимые средства.

На самом деле, социализм - это коммунистическая революция, парализованная страхом в последний момент. Она похожа на терро­риста из произведения Камю, который в критическую минуту не реша­ется бросить бомбу в машину принца, поскольку от взрыва могли бы пострадать находящиеся там дети. Это утопия, которая не смогла реа­лизоваться, но не из-за своей беспомощности, а из-за своего реализ­ма, она пожертвовала собой, отказавшись от революции, чтобы избе­жать массового террора. Это отступление, отход от роковой черты от­ражают гуманный характер социализма. Если несмотря на все ожида­ния социализм ив смог предложить третьего пути между капитализмом

172

и сталинизмом, если он не смог воплотиться в конкретной политике, тем ни менее он сумел остаться гуманистическим учением, своего ро­да моральным кредо для многих людей.

Моральное кредо

"Крик", такое определение социализму было дано Дюркгеймом. Оно хорошо передаёт характер нравственной борьбы ("Я имел право сказать, - писал Жорес, - что социализм не должен был искать мораль­ное обоснование вне себя или над собой. Он сам являлся моралью", op. cit. стр. 265). Современный социализм, отказавшийся от своего главного козыря - насильственного ниспровержения капитализма, ста­новится отвергнутой утопией из опасения превратиться в марксизм-ленинизм, т.е.другую утопию, которая обернулась кошмаром. Но было бы неправильно и несправедливо ограничиться этой констатацией. Со­циализм возвращается к своим истокам; хотя он и не оправдал надеж­ды на построение совершенного общества, он превратился в систему моральных координат для политических и общественных деятелей. (Итак, социализм не будет больше представлять собой идеальное об­щество, к которому должно прийти человечество в ходе своего истори­ческого развития. Он будет являться одним из возможных направлений эволюции современного общества, вернее, это будет проект общества, созданный на основе моральных ценностей, выработанных человечест­вом На протяжении тысячелетий: справедливости, свободы, солидар­ности, демократии, личной и коллективной ответственности" M.Baeaud, Le socialisme д I'epreuve de I'histoire , стр. 291). Это не означает, что либеральная демократия, выступающая в поддержку рыночной эконо­мики, не имеет своих моральных принципов и должна одалживать их у социализма. Тезис, согласно которому капитализм создаёт изобилие товаров, а социализм поставляет моральные ценности, необходимые для их справедливого распределения, отражает манихейское мышле­ние. Нужно подчеркнуть, что и социализм, и многопартийная демокра­тия базируются на одних и тех же нравственных принципах, которые были выработаны задолго до их появления. Однако, оставаясь на еди­ной платформе, социализм и многопартийная демократия исповедуют различную социальную мораль. Социализм не претендует и не может претендовать на то, что только его мораль способствует гуманизации мира предпринимательства, "капиталистических джунглей". Он пред­лагает специфическую мораль, смысл которой заключается в том, что­бы направить либеральную политику в сторону специфической модели.

Со времён Жореса социализм выражает веру в человеческое до­стоинство, что роднит его с либеральной демократией. Он основывает это достоинство скорее на категорическом императиве Канта, чем на христианской онтологии. Но независимо от партийной принадлежнос-

173

ти, в любых идеологических баталиях он всегда ориентируется на уни­версальные ценности, которые, по мнению Канта, воплощаются в разу­ме, а с точки зрения христианства - в естественном праве (см. по это­му вопросу L.Blum, J.Touchard, La gauche en France depuis 1900, стр. 160 и след.). Л.Блюм с большой теплотой говорит о человеческой лич­ности (L.Blum,о р. с if стр. 518). Целью социализма является создание политических условий для расцвета личности, для обеспечения важ­нейших прав человека. Именно поэтому он отказывается от насильст­венного свержения капитализма, именно в этом его главное отличие от марксизма-ленинизма. Уважение достоинства человека, уважение его права на свободный выбор, в том числе его право отвергать саму со­циалистическую перспективу, составляет основной пункт противоречий между социалистами и коммунистами.

Кроме этого, социалистическая мораль придаёт огромное значе­ние такой ценности, как равенство. Конечно, по своей сути демократия тоже эгалитарна, но для неё понятие равенства сводится к предостав­лению равных стартовых условий для всех, а их реализация зависит от индивидуальных способностей каждого члена общества. В то время как социализм пытается выровнять положение членов общества, т.е. ниве­лировать результаты их индивидуальной деятельности и даже саму ин­дивидуальную деятельность. Для социализма уважение человеческого достоинства сводится к уравниванию всех и каждого. По своей сути этот эгалитаризм отражает смещение христианского критерия челове­ческого равенства из трансцендентности в имманентность, его секуля­ризацию и конкретное претворение в жизнь. Это положение объясняет, почему либерально-демократические страны, чья политика основыва­ется на христианской этике, в частности, современная Германия, в со­циальной сфере делают акцент на гарантии самостоятельности людей, а не стремятся уравнивать их материальное положение, ибо одно неиз­бежно исключает другое. Сторонники демократии и рыночной экономи­ки отводят государству вспомогательную роль в жизни общества, тогда как социалисты стремятся законодательно закрепить функции государ­ства-провидения. Известно, что практически все современные демок­ратические страны вольно или невольно способствуют укреплению по­зиций государства-провидения. Но существует заметное различие между теми, кто выступает за развитие самостоятельных социальных групп, которые обращаются к помощи государства только в экстре­мальных ситуациях, и теми, кто отводит государству основную роль в решении проблем общества, опасаясь углубления социального нера­венства. В своём последнем варианте социализм предстаёт сторонни­ком этатизма, но уже не борется против рыно.чной экономики, а пыта­ется уравнять результаты индивидуальной деятельности. При этом государство оказывает одинаковые услуги всему населению, вытесняя из этой сферы частные предприятия. Речь не идёт лишь о перераспре-

174

делении материальных благ, поскольку такую политику проводят все современные демократические государства, как социалистические, так _и либеральные. Социалисты стремятся стереть различие между теми, кто даёт, и теми, кто получает, а в тех странах, где государство играет вспомогательную роль, такое различие неизбежно проявляется.

Следовательно, социализм превращается постепенно в социал-демократию, выступающую за усиление роли государства в социаль­ной сфере, а эгалитаристская мораль составляет его специфическую черту. Цепляясь за мораль, он отрекается от религии, что кажется со­вершенно логичным, т.к. мораль - это не идеализм, а, напротив, прак­тическое руководство, позволяющее правильно действовать в нашем несовершенном мире. Он обменял утопию на проект, реализация кото­рого зависит от людей, а не от потусторонних, сил. Одновременно он отказался от манихейства, убедившись в ложности этой концепции. Ес­ли у него была надежда "изменить жизнь к лучшему", то только потому, что он возлагал на буржуазию ответственность за все социальные не­дуги. В 1980 году Ф. Миттеран был ещё убеждён, что безработица яв­ляется результатом чьей-то целенаправленной политики. "Правитель­ство и патронат поддерживают нынешний уровень безработицы; для них она всего лишь экономический регулятор. С их точки зрения, без­работица освобождает промышленность от лишних рабочих рук точно так же, как банкротство предприятия является справедливым наказани­ем за некомпетентность управляющего. Речь идёт не о моральной, а об экономической оценке. Если воспользоваться медицинской терминоло­гией, то капиталисты используют безработицу в качестве слабительно­го" (Здесь и сейчас, стр. 195-197). Так же думал и М. Рокар: "Органи-зовать планирование таким образом, чтобы гарантировать полную за­нятость населения" (Le PSU, стр. 105). Такое манихейское видение ми­ра, когда либерализм умышленно стимулирует безработицу, а социа­лизм готов гарантировать полную занятость, порождает уверенность в возможности переустройства общества. Теперь, когда закрылась, воз­можно, последняя страница революционного социализма, идея преоб­ражения общества останется его самой характерной чертой. Изменить жизнь - это значит изменить не только структуру, но и дух общества, это значит также пробудить силы добра, открыть душу народа. Выда­вая, вероятно, своё внутреннее ликование за состояние всего общест­ва, Леон Блюм заявил по радио в конце 1936 года: "Мы снова обрели надежду, вкус к работе, вкус к жизни. Изменилось лицо Франции. Кровь стала быстрее циркулировать в жилах помолодевшего организ­ма" (op.cit. стр. 307).

Конец XX века был ознаменован окончанием эпохи социализма Жореса, угасанием надежд на преображение общества. Горький опыт взял верх над древними демонами социального совершенства, а идео­логическая утопия превратилась в простую мораль.

175