1. Технический прогресс и наука о языке

Само название этой статьи может показаться странным. Казалось бы, все ясно: лингвистика занимается общей теорией языка и конкретными языками народов мира. Но стоит только задаться вопросом "что значит заниматься теорией языка и как следует применять подобную теорию к отдельным языкам?", так все становится уже гораздо менее ясным. В наши дни разные лингвистические школы и направления часто дают прямо противоположные ответы на такой, казалось бы, простой и очевидный вопрос о предмете языкознания.

В последние годы часто приходится слышать, что предметом языкознания является прежде всего семиотика. Это, разумеется, неверно. Семиотика - наука о знаковых системах в природе и обществе. Семиотика относится к лингвистике в такой же степени, как и к биологии, к математике, к искусствознанию и т. д. Недаром говорят о биосемиотике, этносемиотике, лингвосемиотике, абстрактной семиотике, общей семиотике и т. д. [1]. И это понятно. Каждая область знания имеет свои семиологические проблемы. Можно допустить, что в одной науке эти проблемы имеют больший удельный вес, чем в другой. Но семиотика не может и не должна вытеснять собственный объект каждой науки. Всякий серьезный биолог усомнится, если ему заявят, что биосемиотика - основной объект изучения биологии, как бы ни были существенны сами по себе разнообразные биологические сигналы. На мой взгляд, то же должен сказать о своей науке и лингвист.

Не следует забывать и о другом. Знаки отнюдь не всегда выполняют сигнальную функцию. "Чтение медицинской книги само по себе является не сигнализацией, а усвоением медицинской информации. Если же я вычитал медицинское предупреждение об опасности моего образа жизни для здоровья, то это уже сигнализация... Восход солнца - это не сигнализация о наступающем дне, а просто наступление дня. Зажигая электрическую лампочку в квартире, я ни о чем не сигнализирую, а просто освещаю свое жилье. Все это может выполнять сигнальную функцию лишь в определенных ситуациях" [2].

То же следует сказать и о языке. Язык - средство общения между людьми и средство выражения их мыслей и чувств - может выполнять сигнальную функцию в ограниченном числе случаев. Поэтому и лингвосемиотике принадлежит сравнительно скромное место в общей лингвистике. Это надо подчеркивать тем настойчивее, чем чаще многие лингвисты рассматривают лингвосемиотику в качестве основного объекта всей лингвистики. Весьма неточно тем самым осмысляется основное назначение языка в обществе.

Многие лингвисты рассуждают так: технический прогресс дает о себе знать не только в нашей жизни, но и во всех современных науках. Он не мог не сказаться и в науке о языке. Лингвистика стала наукой более технической, чем она была раньше, каких-либо 30 лет назад. Из этого положения часто делают вывод, согласно которому всю современную лингвистику будто бы объединяет понимание языка как системы чисто технических знаков в отличие от старого истолкования языка, которое основывалось на культурно-исторических традициях и на содержательных категориях самого языка.

Возникает широко распространенное противопоставление современной и несовременной лингвистики, противопоставление по существу своему неясное, во-первых, потому, что сама "современная лингвистика" отнюдь не однородна, и, во-вторых (и это главное), подобное разделение проходит не по методологическим и теоретическим границам, а по чисто временному признаку, в данной ситуации в значительной мере случайному. Каждому лингвисту хорошо известно, что такие глубокие и оригинальные концепции языка, как, например, концепции Гумбольдта, Потебни, Соссюра или Щербы, несовременны хронологически, но вполне современны теоретически. Вместе с тем можно назвать множество хронологически современных лингвистических построений, книг, которые теоретически становятся несовременными чуть ли не на следующий день после их опубликования.

Широко бытующее противопоставление "современная лингвистика - несовременная лингвистика" основывается не на теоретических принципах, а на методике исследования изучаемого объекта. Если в статье или книге имеются элементы одного из математических или статистических методов (известно, что подобных методов много), то такие работы признаются современными. В противном случае они оказываются за пределами современности. Я уже не говорю о том, что у многих пишущих математический метод наивно отождествляется с цифрами, с подсчетами, а то и просто с мудреной терминологией. Между тем лингвистическое исследование может быть остро современным и без чисто внешних признаков формализации.

Противопоставление "современная лингвистика - несовременная лингвистика", перенося principium divisionis в чисто хронологический план, тем самым уводят нас в сторону от теоретических и идеологических споров, нередко весьма острых в недрах "современной лингвистики". Здесь же возникает и другой, более сложный вопрос. За последние 10-15 лет многие ученые, и у нас, и за рубежом, перестали оценивать ту или иную лингвистическую концепцию с философских позиций. Между тем не подлежит никакому сомнению, что истолкование природы языка может быть и материалистическим, и идеалистическим. При этом вопрос не сводится только к тому, что принимается за первичное - материя или сознание. Можно и материю считать первичной, но при этом истолковывать ее идеалистически. Вопрос, следовательно, прежде всего в том, кик интерпретируются те или иные исходные лингвистические понятия, исходные категории. К сожалению, интерес к такого рода проблемам за последние десятилетия заметно ослабел.

То же можно сказать и о проблеме системности языка. В наше время едва ли найдется серьезный ученый, который оспаривал бы этот тезис. Все прекрасно понимают, что язык - это не конгломерат разрозненных элементов, а определенная, в большей или меньшей степени упорядоченная система. Но обосновать теорию системы невозможно без обоснования теории взаимодействия между категорией субстанции и категорией отношения. А это уже чисто философский вопрос, весьма важный для того или иного построения самой системы. Еще Трубецкой подчеркивал, что в любой оппозиции противопоставляемые категории должны не только различаться, но и взаимодействовать. Нельзя противопоставлять "чернильницу и свободу воли", в частности, и потому, что между ними нет "основания для сравнения" [3]. Система, организуя "материю языка" на любом его уровне, ставит перед исследователем проблему взаимодействия формы и содержания в самом широком смысле. Между тем эта важнейшая проблема почти совсем перестала изучаться в нашей науке. Система обычно анализируется чисто формально, без учета или без достаточного учета тех содержательных категорий, которые организуются в языке самой этой системой.

В некоторых лингвистических направлениях нашего времени вновь возникает старый вопрос: относится ли языкознание к общественным наукам или его следует причислить к наукам о природе? Уже первые компаративисты 20-30-х годов прошлого столетия обнаруживали колебания в решении этого вопроса; в частности, Ф. Бопп, когда он описывал "механические законы", которыми "управляется" язык. Позднее аналогичные колебания были и у А. Шлейхера, еще позднее у младограмматиков. К наукам о природе лингвистику относил философ и социолог Г. Спенсер. В нашу эпоху к этому же вопросу возвращался Э. Бенвенист и особенно Э. Кассирер, настойчиво подчеркивавший, что положение языкознания в системе общественных и естественных наук нуждается в уточнении [4]. Чем же объяснить, что язык, столь "человеческое явление", будто бы должен изучаться наукой, имеющей прямое отношение не к самому человеку, а к природе, его окружающей? Ответ на этот вопрос потребует устранить своеобразную психологическую аберрацию.

Обычно считают, что науки о природе - это точные науки, науки же о человеке (гуманитарные науки) - это науки неточные. Хотя последнее определение часто вслух не произносят, оно как бы подразумевается. Само понятие "точные науки" было бы невозможно выделить, если бы оно не предполагало противоположного понятия - "неточные науки". Представителям этих "вторых наук" нисколько не легче от того, что они называются еще и гуманитарными науками. Находясь же в оппозиции к "точным наукам", гуманитарные науки невольно осмысляются как науки "неточные".

Из множества возможных доказательств широкого бытования подобной концепции приведу здесь только одно, но разительное. "В сущности, - читаем в книге 1966 г., - спор между структуралистами и неструктуралистами сводится к вопросу о том, может ли лингвистика стать точной наукой, или природа ее объекта такова, что она обречена всегда оставаться гуманитарной дисциплиной" [5]. Обратим внимание на аргументацию автора. По его мнению, перед лингвистикой нашего времени возникает такая дилемма: либо оставаться гуманитарной наукой (тогда она "обречена"), либо превратиться в точную науку (тогда перед ней открываются все двери, ей обеспечен и прогресс, и успех). Но ведь в таком противопоставлении "точные науки" - это физико-математические науки. Следовательно, лингвистике предлагается перейти в их лагерь. Дело даже не только в том, что автор подобных рассуждений вновь возращается к очень старому спору - в каком стане быть лингвистике?, - а прежде всего в том, что защитник приведенного тезиса даже не подозревает, что любая гуманитарная наука может весьма успешно развиваться, вовсе не лишаясь своего гуманитарного характера. В подобном представлении, чтобы стать точной, наука должна лишиться своего гуманитарного аспекта. Возрождается схема: точные науки - неточные науки.

Защитникам таких схем, по-видимому, представляется, что в ближайшем будущем науки о природе (в широком смысле) поглотят науки об обществе и о человеке. Так дифирамб ошибочно понятой "точности" приводит к искажению всей перспективы развития разных наук. Как неоднократно подчеркивали выдающиеся представители математики, физики и физиологии, роль гуманитарных наук в мире в ближайшие десятилетия станет более значительной. Интерес к обществу, к человеку, к его внутреннему миру, к его возможностям и устремлениям находит прямое выражение и в росте удельного веса гуманитарных наук в мире. Об этом писали, в частности, А. Эйнштейн и И. П. Павлов, Луи де Бройль и Нильс Бор [6].