Глава 1. История уголовно-правовой ответственности за посягательства на жизнь сотрудника правоохранительных органов § 1. Уголовно-правовая охрана жизни представителя власти в досоветский период

Всякому государству для осуществления его функций необходимы материальные ресурсы и личный штаб управления³, субъектов которого государственная власть, будучи заинтересованной в стабильном функционировании, берет под усиленную социальную (в том числе и уголовно-правовую) охрану. Первые упоминания о такой охране мы находим уже в Русской Правде (краткой редакции, 1071 г.). Некоторые авторы утверждают, что в этом памятнике древнерусского права наличествуют только два рода преступлении – против личности и имущественные⁴. С данным утверждением можно согласиться лишь отчасти. Уровень правовой мысли и юридической техники XI в. еще не позволял группировать преступления в зависимости от вычленения более или менее многочисленной группы объектов, но это вовсе не означает, что законодатель того времени установил ответственность лишь за посягательства на личность и собственность. Во всяком случае, Русская Правда не имеет каких-то озаглавленных разделов, которые бы собирали воедино деяния, посягающие на жизнь, здоровье, честь и имущественные интересы. Поэтому вполне логично определять объект описанных в ней посягательств, исходя из анализа их конкретно-исторического содержания и некоторых особенностей взаиморасположения. На наш взгляд, в Русской Правде предусмотрены преступления, посягающие и на другие объекты (например, на порядок управления – при убийстве представителей княжеской власти), однако се авторы, не имея никаких более объективных критериев оценки причиненного вреда, кроме как жизнь, здоровье потерпевшего, а также его имущественное положение, использовали эти последние как своеобразную призму, через которую опосредовалась социально-правовая характеристика совершенного деяния. В частности, ст. 1 Древнейшей Правды (Устав Ярослава, 1036 г.) предусматривала уголовно-правовую репрессию в виде огромного по тем временам штрафа (40 гривен) за убийство представителей княжеской власти младшего и среднего звена: телохранителя – гридина⁵; стряпчего – ябедника; судебного агента князя из числа его дружинников – мечника⁶. Так И. Болтина в комментарии к Краткой Правде приводит интересную цитату: «... слово «ябеда», в первобытности своей, не тот смысл имело, который ныне они представляет, но означало знание законов и порядки судопроизводного. Злоупотребления ябедников, сиречь законоведцев, кои по чужим делам ходатайство имели, заставили иметь о них худую мысль, а под словом «ябеда» подразумевать крючкотворство...» ⁷. Отметим, что экстраординарную уголовно-правовую защиту "княжих мужей" не следует рассматривать только как особенность, присущую исключительно древнерусскому законодательству.

В Краткой Правде (Правде Ярославичей) предусматривалась ответственность за убийство важнейших княжеских чиновников уже в трех статьях, что, несомненно, свидетельствует о росте управленческих структур князя и понимании последним их роли в укреплении института его власти. Отсюда стремление к особой уголовно правовой охране деятельности и личности уполномоченных субъектов феодальной администрации, которое воплотилось в установлении комплекса нормативных запретов посягательств на представителей власти. По сути, совокупность этих запретов представляет собой своеобразный уголовно-правовой институт древнерусского законодательства, в пользу чего говорит последовательный порядок расположения статей, содержащих описание преступлений против должностных лиц княжеской власти (ст. 19-23). Законодатель, таким образом подчеркивает тот факт, что эти статьи образуют одно взаимозависимое целое (заметим, что техническим приемом выделения статей в раздел он еще не владеет) В дореволюционной литературе также отмечалось, что ст.19-23 Правды свидетельствуют об особой княжеской защите лиц, находящихся вне общей обычно-правовой юрисдикции⁸. О том, что все вопросы наказания уполномоченных лиц феодальной администрации (огнищан, тиунов, мечников) относились к компетенции специального княжеского суда, косвенно свидетельствует ст. 34 Краткой Правды, предусматривавшая пеню в 12 гривен за умучение (истязание, наказание) вышеупомянутых субъектов, совершенное без княжа слова – т.е. общинным судом⁹ или в порядке самосуда¹⁰. Привилегированность же уголовно-правовой защиты обеспечивалась, во-первых, размером взимаемой за убийство виры - двойным, во-вторых, специальным порядком взимания - преступник уплачивал ее единолично, что фактически означало конфискацию всего его имущества, если не продажу самого в рабство¹¹.

Статья 19 Правды карала штрафом в 80 гривен за причинение смерти "в обиду" огнищанину¹² - главе княжеской администрации с весьма обширными полномочиями¹³ и подъездному – подведомственному огнищанину чиновнику, отвечавшему за налоговые поступления в бюджет князя¹⁴. В историко-правовой литературе не существует единообразного понимания термина «в обиду». Для истолкования убийства «в обиду» Е.И. Щепкин предлагал учитывать принцип ответственности: коль скоро виру платил виновный персонально, стало быть, убийство в обиду – это такое причинение смерти, при котором преступник известен (в то время как убийство в разбое предполагает неизвестность убийцы)¹⁵. Вряд ли данное объяснение следует считать убедительным, поскольку порядок реализации ответствен­ности за содеянное отнюдь не тождествен сути деяния как такового. Более распространена в литературе трактовка обиды как элемента субъективной стороны преступления А.А. Зимин утверждал, что убийство «в обиду» есть не что иное, как лишение жизни на почве кровной мести¹⁶. Т.Е. Новицкая справедливо критикует эту точку зрения за нелогичность, отмечая, что невозможно ввести наказание за совершение кровной мести, если не отменена сама месть (имеется в виду ст. 1 Краткой Правды, предусматривавшая право отомстить за убитого родственника)¹⁷. По ее мнению, следует говорить об убийстве, совершенном за обиду, т.е. в отместку. В дореволюционных историко-правовых исследованиях некоторые авторы также трактовали обиду как мотив данного преступления. Н.А. Рожков, например, считал, что «в обиду» является указанием на субъективную сторону деяния и означает злонамеренное, заранее обдуманное убийство¹⁸.

Статья 21 Правды содержала предписание о немедленной и жестокой расправе (убиты в пса место) за лишение жизни огнищанина в связи с исполнением или, точнее сказать, при исполнении таких должностных обязанностей, как охрана княжеского имущества от грабителей. Следует отметить, что толкование указанной нормы является весьма разноречивым. Главный предмет дискуссии - вопрос о том, кем же следует считать в этой статье огнищанина - грабителем или жертвой. Сторонники первой точки зрения обычно ссылаются на ст. 38 Правды, предусматривавшую возможность расправы над вором, застигнутым на месте преступления, а ст. 21 считают ее частным случаем, указывая, таким образом, на стремление древнерусского законодателя обозначить то обстоятельство, что убийство вора ненаказуемо, сколь бы высокое социальное положение он ни занимал.

Так, М.Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал, что, коль скоро в Русской Правде наличествует норма общего характера, закрепляющая право на оборону имущества от грабителей (вплоть до причинения татю смерти), то «случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступить с княжескими дружинниками, как с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле...»¹⁹. Схожую позицию отстаивал А.А. Зимин, утверждая, что если ст. 19 предусматривала уплату виры преступником, ст. 20 - виры общиной, то ст. 21 Правды - случаи, когда виры никто не платил, поскольку огнищанин сам оказывался вором, убитым на месте преступления²⁰.

Примечательно, что за убийство высших княжеских слуг - приказчика (тиуна) и управляющего конюшнями (конюха старшего), так же как и за причинение смерти огнищанам, выплачивалась вира в двойном размере. Соловьев писал, что «звание тиуна., можно означить словом «приставник» с неопределенным значением: приставник смотреть за домом, за конюшней, за судом»²¹. Данный факт свидетельствует о том, что основным объектом охраны в исследуемых статьях (19-23) являются не столько личность и ее социальное происхождение, сколько характер осуществляемых ею функций в рамках дворцово-вотчинной системы управления.

В Пространной Правде институт уголовно-правовой охраны представителей власти получает свое закрепление и последующее развитие. Во-первых, на фоне продолжающегося роста дворцово-вотчинной системы управления и, следовательно, усложнения функций государственного аппарата наблюдается тенденция к существенному расширению круга охраняемых лиц. Она проявилась в дальнейшей проработке и унификации законодательных терминов, предназначенных для обозначения уполномоченных субъектов феодальной администрации. Так, для характеристики лиц, принадлежащих к привилегированному княжескому окружению, вместо термина «огнищанин» стал применяться термин «княж муж», несущий более обширную смысловую нагрузку и включающий в свое содержание значительно больший круг субъектов. Зависимые от князя люди (в том числе высшие слуги), возглавлявшие различные отрасли дворцового управления, фигурируют в Пространной Правде как тиуны - огнищные, конюшные, ратайные и др.

Во-вторых, изменилось само содержание нормы, устанавливающей ответственность за убийство уполномоченных субъектов княжеской власти. Анализ ст. 3-8 Правды позволяет сделать вывод, что законодатель при формулировании запрета посягательств на представителей феодальной знати перешел от казуистического способа изложения уголовно-правового материала к абстрактному. Так, если ст. 3 предусматривала применение уголовной репрессии за убийство «княжа мужа» «в разбое» в виде штрафа в 80 гривен, то в последующих статьях (за исключением ст. 6, 7) рассматривались лишь процессуальные аспекты его уплаты. Отказавшись выделять в отдельные составы преступлений случаи убийства огнищан и тиунов «в обиду» (ст. 19 Краткой Правды) и «у клети...» (ст. 21), он, таким образом, предложил расценивать любое причинение смерти «княжим мужам» в связи с исполнением ими своих должностных обязанностей как совершенное «в разбое». Впрочем, Л.В Черепнин указывал, что ст. 21 Правды Ярославичей отчасти нашла воплощение в ст. 40 Пространной Правды, предусматривавшей право собственника убить вора, если последний оказывает сопротивление, делающее невозможным его задержание. Однако в этой статье не упоминаются ни огнищанин, ни тиун, ибо их убийство грабителями при указанных выше обстоятельствах квалифицируется как совершенное «в разбое»²².

Разумеется, подобные деяния следовало бы отнести к преступлениям против личности, однако законодатель XI в., еще не обладая должным технико-юридическим уровнем изложения материала, поместил их вместе с преступлениями, нарушающими интересы княжеской власти, взяв за критерий общности не объект, а личность потер певшего. Очевидно, осознавая, что подобный правотворческий ход может вызвать существенные затруднения в правоприменительной практике, а также желая подчеркнуть привилегированность состава, предусмотренного ст. 6, авторы Правды уже в следующей статье конструируют состав при особо отягчающих обстоятельствах. Так, ст. 7 Пространной Правды распространялась на ситуации, когда убийство представителей княжеской администрации совершалось не по личным мотивам, а в связи с осуществлением данными субъектами служебной деятельности (здесь, на наш взгляд, всякая личная мотивация совершенно целенаправленно отсекается формулировкой «будешь ли стал на разбой без всякая свады»). Соответственно и степень уголовно-право­вого воздействия за совершение такого преступления предусматривалась качественно иная. Так, вместо дикой виры, известной еще Правде Ярослава, Пространная Правда установила новый вид наказания - поток и разграбление, т.е. изгнание из общины вместе с женой и детьми и конфискацию всего имущества. Фактически это означало либо беспрепятственную расправу над «головником» и его семьей со стороны князя, либо их переход из вольного состояния в холопство, так как изолированный от общины и лишенный ее поддержки убийца становился беспомощным.

Принимая во внимание вышеизложенное, можно констатировать следующее: законодатель XI в. хотя и размещает в логической последова­тельности некоторые преступления, посягающие на различные объекты (личность и порядок управления), но тем не менее четко разграничивает «убийство» (преступление, направленное на личность как частное лицо, при котором нарушается ее естественное и неотчуждаемое благо - право на жизнь) и «разбой» (преступление, имеющее своим объектом сложную систему ценностей - порядок управления феодальным социумом, куда в том числе входит и право на жизнь). Отметим, что схожей позиции придерживается и современный законодатель, использующий различные термины для характеристики (обозначения) умышленного, противоправного лишения жизни другого человека, когда право человека на жизнь является непосредственным объектом преступления (убийство), и умышленного, противоправного причинения смерти лицу в связи с выполнением служебной деятельности, где лишение человека жизни (или покушение на него) составляет необходимый признак объективной стороны более опасного преступления (посягательство на жизнь)²³.

Итак, уже раннефеодальному русскому законодательству были известны наиболее тяжкие преступления, посягающие на деятельность и личность уполномоченных субъектов государственной власти. Правовые акты периода становления централизованного Русского государства существенно конкретизируют перечень охраняемых объектов в сфере нормальной управленческой деятельности и фактически закрепляют те объективные (исполнение должностных обязанностей на момент совершения деяния) и субъективные (мотив мести) признаки посягательств на порядок управления, которыми пользуется и современный законодатель при конструировании аналогичных составов преступления. Отсюда можно заключить, что сопротивление властному управленческому воздействию имеет типовые формы выражения, т.е. обладает неким онтологическим статусом. Качество закрепления этих форм в законодательстве обусловлено конкретно-историческими условиями жизни общества и, в немалой степени, состоянием юридической техники в тот или иной период общественного развития.

Издание Уложения не оставило дальнейшего развития законодательства не только в силу движения юридической жизни, но и потому, что оно представлялось сводом неполным²⁴. Еще в царствование Алексея Михайловича появляются нормы, дополнившие Уложение. Реформаторская деятельность Петра I, охватывавшая все стороны государственной жизни, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, в том числе, в уголовном законодательстве.

Первая петровская систематизация уголовно-правовых норм была произведена в 1715 г. при создании «Артикула воинского».

Впервые в истории русского права подробно регламентировались воинские преступления, т.е. преступления, направленные против установленного порядка несения воинской службы (главы 4-15). Это было связано с проведенной Петром 1 военной реформой и характером закона, закрепившего реорганизацию армии. К воинским преступлениям относились, уклонение от воинской службы, дезертирство, сопротивление офицеру и многие другие. Авторитет начальника в армии безусловен Уголовно-правовой охране высших и низших офицеров посвящена Глава 3 «Артикула Воинского» 1715 года. Артикул 21 устанавливал наказание за высказывание насмешек в адрес генералов и фельдмаршалов в виде тюремного заключения Артикул 22 предусматривал ответственность за оскорбление названных лиц в связи со служебной деятельностью вплоть до смертной казни Согласно артикулам 24 и 25 карались смертной казнью и вооруженные посягательства на пред­ставителей высшего и среднего офицерского звена. Угроза или физическое насилие в отношении сержантов и капралов в связи с их должностной деятельностью в мирное время наказывались поркой шпицрутенами, если данное преступление совершалось во время похода против неприятеля, наказание - смертная казнь.

Основной целью наказания по Артикулам являлось устрашение, что явствовало из специальных оговорок типа: «дабы через то страх подать и оный от таких непристойностей удержать»²⁵. Устрашение сочеталось с публичностью наказаний. Казнь производилась в людном месте, о ней предварительно объявлялось.

Как и в предыдущих законодательных актах, в законодательстве периода становления абсолютизма также прослеживается смешение объектов.

На основании изложенного можно сделать вывод, что в «Артикулах Воинских» 1715 г. прослеживается тенденция выделения двухобъектных насильственных преступлений, в том числе и против порядка управления²⁶. Посягательства на жизнь, здоровье, честь и достоинство представителей власти рассматривались, как преступления против личности. В то же время стали выделяться преступления против порядка управления, не связанные непосредственно с личностью представителей власти: например, срывание и истребление указов, наказываемое смертной казнью, в чем проявилось особое отношение абсолютистской психологии к писаным нормативным текстам, символам царской воли.

Начиная с эпохи абсолютизма, в законодательстве об охране деятельности представителей власти прослеживаются две тенденции. Первая заключалась в том, что уголовно-правовое регулирование нормальной деятельности органов государственной власти осуществлялось посредством комплекса специальных запретов, охватываюших практически все возможные варианты преступных посягательств на власть и ее уполномоченных субъектов. Вторая состояла в отказе от конструирования специальных норм, предусматривающих ответственность за посягательство на жизнь представителей власти, либо в отнесении данных норм к преступ­лениям, направленным на иные объекты. Объясняется это недостаточной развитостью теории уголовного права, в частности, учение о «двухобъ­ектных» преступлениях, которые, нарушая определенную систему благ, причиняют вред, в том числе и интересам личности. Все посягательства на управленческую деятельность представителей власти, не связанные с причинением им смерти, были снабжены суровыми санкциями. Когда же дело касалось убийств представителей власти, содеянное квалифицировалось как преступление против личности. Непоследовательность законодателя в период абсолютизма проявилась в том, что менялись указы, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой, в судебную практику вносился хаос.

Наиболее разработанным и систематизированным уголовным законом в России до 1917 г. признается Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года. Уложение представляет собой весьма объемный правовой акт, содержащий 2224 статьи и во многом носивший еще казуальный характер.

Первый раздел Уложения отражал Общую часть уголовного права. В нем дается определение преступления, формы вины, соучастия, замена одних наказаний другими, смягчающих и отягчающих обстоятельств. Указываются основания, по которым содеянное не должно быть вменяемо в вину (мало­летство, безумие, случайность, следствие обмана, крайняя необходимость, необходимая оборона).

В Особенной части Уложения составы преступлений были сгруппированы в 12 разделов.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. содержало специальный четвертый раздел - «О преступлениях и проступках против порядка управления», в котором выделялись 7 глав²⁷.

• глава 1 - «О сопротивлении распоряжениям правительства и непови­новение установленного от оного властям»;

• глава 2 - «Об оскорблении и явном неуважении к присутственным местам и чиновникам при отправлении должности»;

• глава 3 - «О самовольном присвоении власти и о составлении подложных указов или предписаний и других исходящих от правительства бумаг»;

• глава 4 - «О похищении бумаг или вещей из присутственных мест, сорвании печатей и уничтожении поставленных или приложенных по распоряжению правительства знаков»;

• глава 5 - «О взломе тюрем, уводе и побеге находящихся под стражей или надзором»;

• глава 6 - «О тайных обществах и запрещенных сходбищах»;

• глава 7 - «О недозволенном оставлении Отечества» (ст. 283-355). Несколько отличающаяся классификация представлена А.В. Наумовым. Указанный автор говорит о восьми главах Уложения. Приведенная ими классификация дополнена главой «О нарушении свободы и правильности выборов в Государственный Совет и Государственную Думу, а также беспрепятственной деятельности сих установлений»²⁸.

Ознакомление с наименованием глав (кроме, пожалуй, глав 6-8) не оставляет сомнений в том, что первоначальный смысл понятия порядка управления как объекта уголовно-правовой охраны, подразумевал защиту всех тех интересов государства, которые непосредственно не связаны с выполнением служебных обязанностей представителями государства, которые в последующем получат статус самостоятельной разновидности преступления (воинские преступления, преступления против правосудия)²⁹. Вместе с тем, особенностью норм Уложения является и то, что они устанавливали ответственность дифференцированно за каждое деяние, т. е. существовало несколько норм, запрещающих насильственное и ненасильственное сопротивление, вооруженное и невооруженное противодействие власти (ст. 263-275). Уложение признает, что это двухобъектное насильственное преступление, где физическое насилие выполняет роль как главного деяния, так и квалифицирующего признака в объективной стороне³⁰.

Таким образом, от восстания, предусмотренного ст. 263 -269 Уложения, сопротивление, указанное в ст. 270, отличалось по двум моментам. Во-первых, по количественному составу, во-вторых, по цели противодействия. «Как отмечал В. В. Волков, общее сопротивление должно быть направлено против какого-либо закона или правительственного распоряжения вообще, тогда как в ст. 270 сопротивление имело целью воспрепятствование исполнению судебного приговора или требованию должностного лица, обращенного к известным лицам»³¹.

К другим случаям частного сопротивления относились причинение побоев, а равно совершение иных насильственных действий в отношении чиновника при отправлении должности (ст. 271), и удержание последнего от исполнения обязанностей по службе путем высказывания угроз такого рода, что «сей чиновник мог и должен был в самом деле считать себя в опасности» (ст. 272).

Новым этапом развития уголовного законодательства о преступлениях, посягающих на служебную деятельность и личность представителей власти, явилось утвержденное императором 22 марта 1903 г. новое Уголовное уложение (которое полностью так и не было введено в действие)³², включающее 687 статей. По сравнению с Уложением о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. понятие и элементы состава анализируемых преступлений не изменились. В Уголовном уложении 1903 г. также выделялось несколько глав о различных формах посягательств на порядок управления. В частности, из исследуемых нами преступлений против порядка управления, посягающих на служебную деятельность и личность представителей власти, в действие были введены лишь следующие главы: глава VI (ст. ст. 138 - 155), посвященная неповиновению власти, и глава XII (ст. ст. 262 - 279) - о нарушениях постановлений, ограждающих общественное спокойствие.

Согласно Уложению 1903 г., отличие преступлений против порядка управления от государственных состояло в том, что эти деяния не направлены прямо на разрушение основ государственной жизни, они способны лишь колебать спокойное существование государства. Так, противодействие исполнительной власти выражалось также в виде неповиновения властям, сопротивления им, оскорбления и присвоения власти. Виды неповиновения властям, согласно Уложению 1903 г., столь же разнообразны и многочисленны, сколь разнообразны и многочисленны отрасли управления.