3.2 Автономная детская речь

До года речь заменяют другие, невербальные средства – эмоциональные выражения, мимика, а затем позы, локомоции, вокализация. На третьем году жизни ребенок в основном усваивает человеческий язык и начинает общаться с помощью речи. Между этими двумя периодами существует удивительный этап, когда ребенок начинает говорить, но не на нашем, а на каком-то своем языке. Этот этап в детской психологии называют этапом автономной детской речи [3,4,15,16]

Первым, кто описал автономную детскую речь, был, как это ни странно, Дарвин. Он прямо не занимался вопросами детского развития, но, будучи гениальным наблюдателем, сумел заметить, что прежде чем использовать общепринятую речь, ребенок говорит на своеобразном языке, весьма отдаленно напоминающем язык взрослых. Этот детский язык отличается от языка взрослого. Ребенок употребляет такие слова, которыми взрослые обычно не пользуются [19].

Эти слова имеют троякое происхождение. Во-первых, это язык мам и нянь, считающих, что придуманные ими слова более доступны детям. Из уст в уста, из поколения в поколение передаются такие слова, как «ам-ам» или «ням-ням», «тпруа», «нака», «бяка», «ав-авка» [13]. Во-вторых, автономную речь ребенка составляют искаженные слова, произведенные им самим от настоящих слов. Не обладая еще в полной мере фонематическим слухом и не владея звуковой артикуляцией, ребенок невольно изменяет звуковую форму слова. Так, молоко он произносит как «мокко», «голова», как «гова» и так далее. Крайние члены звуковой структурой слова обычно воспринимаются и воспроизводятся лучше, а середина опускается. Иногда слова взрослых сильно искажаются, но сохраняется их ритмический рисунок. Например, «тити» - часы, «ниняня» - ненадо, «абаля» - яблоко. В-третьих, ребенок сам придумывает автономные слова. Маленкая Леночка называет себя «Яя», Андрюшу братик называет «Дюка». Шаловливый мальчуган выдумывает новое слова «эки-кики» [14,17].

Дарвин впервые обратил внимание на то, что слова автономной детской речи отличаются от наших слов по своему значению. Так, детское слово «пу-фу» может означать йод, ранку, горячую кашу, огонь, сам процесс тушения и многое другое, где нужно дуть. Слово «кх» может означать кошку, мех, волосы, шапку, шубу и многое другое, что связано с ощущением мягкости и пушистости. С точки зрения взрослого в этих вещах нет ничего общего. Для взрослого этот признак мягкости и пушистости совершенно неважен, а для малыша он может быть главным, потому что в своих первых обобщениях он руководствуется прежде всего непосредственным ощущением и своим собственным, неповторимым опытом. Интересно, что предметы могут называться одним словом по самым различным признакам. Например, у одной девочки 1 года 3 месяцев слово «ка» имело 11 значений, которые постоянно расширялись. Сначала в 11 месяцев этим словом она назвала желтый камень, с которым играла, затем этим словом она назвала желтое мыло, потом камни любого цвета. В 1 год она назвала словом «ка» кашу, потом куски сахара, потом все сладкое, кисель, варенье, потом катушку, карандаш, мыльницу с мылом и т. д. Можно видеть, что одни предметы входят в состав значения слова по одному признаку, другие — по другому. Например, желтое мыло вошло по признаку цвета, кисель — по признаку сладкого, а катушка и карандаш — по звуковому сходству. Все эти значения образуют набор предметов, которые обозначаются одним словом «ка».

Ни одно из слов детской речи не может быть адекватно переведено на наш язык, потому что дети видят и обозначают предметы совершенно по-другому. Интересно, что те же дети прекрасно понимают значения всех взрослых слов: они легко отличают кошку от маминых волос или бутылочку с йодом от огня. Но они продолжают говорить «кх» или «пу-фу» вовсе не из каприза, а потому, что их слова имеют другие значения [6,19,24].

В общении со взрослыми при правильном речевом воспитании автономная речь быстро исчезает. Обычно, общаясь с малышом, взрослые требуют от него четкого произнесения слов, что влияет на развитие фонематического слуха и артикуляции. Но если окружающие ребенка взрослые поддерживают автономную речь, она может сохраниться надолго.

В психологии известен факт неправильного речевого развития однояйцовых близнецов. А. Р. Лурия и Ф. Я. Юдович наблюдали Юру и Лешу пяти лет. До двух лет дети не говорили совсем, к двум с половиной годам они научились говорить только «мама» и «папа»; в дальнейшем до четырех лет речь детей состояла только из небольшого количества мало дифференцированных звуков, которые они применяли в игре и общении. На этой стадии мать не могла отметить ни одного стойкого названия какого-либо предмета или действия. К пяти годам речь детей состояла из небольшого количества автономных слов: «нца» (да, так, хорошо, вкусно, обозначение приятного); «отоп-топ» (высоко, много), «туту» (автомобиль поехали), «а-ма» вместо сломал, «отьки» вместо очки, «сиси» вместо киса, кошка, «фуу» (медведь, страшное), лошадка – «лясадка», «тплю-тплю». Возникающего по инициативе детей разговора их с взрослыми не могли зарегистрировать. При попытке завязать разговор с ними, они чаще всего молчали. Общение со взрослыми обычно ограничивалось тем, что близнецы или отрицательно качали головой, или молча протягивали руку, или молча кивали головой. При всем этом дети вовсе не производили впечатления умственно отсталых. Они были жизнерадостные, добрые, энергичные, шаловливые, приветливые и ласковые; в движениях они были достаотчно ловки и ритмичны, проявляли музыкальность. Оба были аккуратны во время еды и в отношении одежды, полностью обслуживали себя и отказывались от чужой помощи. В условиях детского сада, куда были помещены, охотно принимали участие в дежурствах, быстро ориентировались в окружающей обстановке и не представляли трудностей для педагога. Оба близнеца редко играли с другими детьми. Чаще всего, даже в условиях детского сада, они не имели постоянного избирательного общения с кем-либо из других детей и обычно проводили время друг с другом, занятые примитивной игрой или простыми стереотипно повторяющимися манипуляциями с предметами. Нередко можно было видеть, как, услышав плач кого-либо из ребят, они сначала тревожно прислушивались, но, убедившись в том, плачет посторонний ребенок, сейчас же успокаивались, говоря при этом «Леся нет», «Люля нэ». Друг без друга они чувствовали себя беспокойно и искали один другого, если кто-нибудь из них куда-либо отлучался. Юру и Лешу разъединили, поместив в разные группы детского сада. Результаты этих измененных условий жизни близнецов сказались уже очень скоро. Сначала дети молчали, затем стали постепенно включаться в общую жизнь детского коллектива, прибегая к речи. Уже на третьем месяце после начала эксперимента автономная речь перестала играть сколько-нибудь заметную роль и преобладающее место заняли обычные для этого возраста формы речевого общения [9,10].

Период автономной детской речи есть в развитии каждого ребенка. В этот период нельзя сказать, есть у ребенка речь или нет, потому что у него нет речи во взрослом смысле слова и в то же время он уже говорит. Следующий этап развития речи ребенка знаменуется появлением его первых настоящих слов [19].

Можно сделать вывод, что на начало второго года жизни приходится период автономной детской речи. Слова ребенка в это время отличаются от слов взрослого по звучанию. Они не имеют постоянного значения - в каждой новой ситуации обозначают нечто иное, чем в предыдущей.