Можно ли искусство определить формулой?

Кто-то может продолжать утверждать, что даже если нет особенности, присущей всем произведениям искусства и только им, то все-таки в принципе мы способны построить формулу, которая выразит множество правил, устанавливающих, что является искусством, а что — нет.

Вот пример такой формулы. Допустим, я ввожу термин «фаббилуфер» следующим образом:

Необходимо, что нечто является фаббилуфером тогда, и только тогда, когда обладает по крайней мере тремя из шести таких характеристик: колеса, руль, мотор, фара, подвеска колес, сиденье.

Некоторые фаббилуферы.

Моя формула охватывает условия, при выполнении которых нечто можно квалифицировать как фаббилуфер. Ана-

128

логично, даже если нет ни одного свойства, которое было бы присуще всем произведениям искусства, то все-таки, может быть, можно построить формулу, которая точно скажет нам что такое «искусство»? И пока нет такой формулы, как можно знать, что такое искусство?

Витгенштейн полагает, что можно, вновь обращаясь к понятию игры.

«Что же тогда означает: знать, что такое игра? Что значит: знать это и быть не в состоянии это сказать? Не эквивалентно ли такое знание несформулированному определению, в котором, передай я его словами, я признаю выражение моего знания? Разве мое знание, мое понятие об игре не выражается полностью в тех объяснениях, которые я мог бы привести? То есть в том, как я описываю примеры разного рода игр, показываю, как по аналогии с ними могут быть сконструированы всевозможные типы других игр, говорю, что то или это вряд ли может называться игрою, и т.д.» (там же, с. 115).

С точки зрения Витгенштейна, наши обыденные объяснения, что мы понимаем под «игрой», — объяснения, ссылающиеся на примеры, на сходства и различия и т.п., уже точно выражают то, что мы подразумеваем под этим термином. Иллюзия скрытой глубины в нашем языке — глубины, в которую мы должны погрузиться и формализовать ее, если действительно понимаем, что такое «игра», обусловлена неспособностью заметить, как на самом деле функционирует наш язык. Обычно мы не устанавливаем ясных правил и границ, точно фиксирующих, что подходит, а что не подходит подданное понятие. Практическое использование таких терминов, как «игра», является гораздо более непроизвольным и текучим, чем можно задать в определении. И в значении термина нет ничего сверх того, что раскрывается в обыденной практике его употребления и разъяснения его значения другим людям (иначе как могли бы мы усвоить это значение или передать его другим?).

Короче говоря, нам уже прекрасно известно, что означает слово «игра». Ничего тайного здесь нет. Любая формула-

129

по мнению Витгенштейна, которая пытается более точно выразить то, что мы подразумеваем под словом «игра», не раскрывает границ его использования, а устанавливает новые границы.

Мы могли бы сказать, что то же самое верно для «искусства», как и для многих других терминов.

Институциональная теория

Некоторые философы, отдавая должное рассуждениям Витгенштейна о семейном сходстве, все-таки продолжают настаивать на том, что философское определение искусства возможно. Они согласны с тем, что если отобрать все вещи, которые мы относим к произведениям искусства, и просмотреть их одну за одной, то мы не обнаружим у них некоторого общего свойства, которое отсутствует у других вещей. Но все-таки искусство можно определить. Согласно институциональной теории, требуется наличие двух факторов, чтобы что-то можно было квалифицировать как произведение искусства.

Во-первых, это должно быть артефактом, то есть чем-то таким, что сделано. Выражение «сделано» употребляется здесь в самом широком смысле: размещение чего-то в художественной галерее уже рассматривается как «сделанное». Если вы разбросали речные голыши в художественной галерее, то это уже рассматривается как артефакт.

Во-вторых, данный артефакт должен иметь статус произведения искусства, присвоенный ему каким-то представителем, «мира искусства» — автором, владельцем галереи, посетителем, коллекционером или художником.

Институциональная теория объясняет, почему О'Корки и Фокс испытывают затруднения, пытаясь найти особенность, присущую всем произведениям искусства и только им. То, что Делает некоторый артефакт произведением искусства, не есть некое свойство, присущее данному объекту, а скорее отношение членов какого-то сообщества к этому объекту. Поэтому сколько бы вы ни рассматривали ряд произведений искусст-

130

ва, вы не найдете в них той особенности, которая делает именно этот ряд предметов произведениями искусства.

Согласно институциональной теории, представители мира искусств обладают сверхъестественной способностью превра щать предмет в произведение искусства, просто считая его таковым. Несколько лет назад уборщик по рассеянности оставил в галерее современного искусства свое ведро и швабру Посетители приняли это ведро и швабру за произведение искусства. Они, конечно, ошибались. Но если бы Трэси Эмин экспонировал на выставке ведро и швабру, то, согласно институциональной теории, посетители были бы правы: эти предметы для уборки помещений стали бы произведением искусства. Институциональная теория объясняет, почему это так. Она объясняет то, что иначе объяснить было бы трудно: а именно, почему одно ведро со шваброй является произведением искусства, а другое такое же ведро со шваброй не является таковым, хотя между ними нет никакого видимого различия.