Античность

Уже на протяжении пятисот лет, начиная с эпохи Возрождения, европейцы называют ис­торию Древней Греции и Древнего Рима «зо­лотым веком» человечества. Действительно, антич­ная культура имела множество притягательных сторон, сильно действующих и на современных людей: разумное и соразмерное человеку устрой­ство общества, гармония человека и природы, соче­тание религиозного чувства с большой свободой мышления, постоянная устремлённость к красоте и добру. Попытки «возродить античность» очень мно­гое дали Западной Европе Нового времени, хотя, конечно, результаты этого «возрождения» сильно отличались от античных образцов. Постоянное со­поставление, сравнение себя с греко-римским ми­ром стало правилом для новой Европы; многие историки и сейчас искренне убеждены, что, изучая афинскую демократию века Перикла, можно из­влечь важные для современных политиков уроки. Но не мешает ли нам это вечное сравнение «ны­нешнего» с «прошлым» увидеть античность такой, какой она была на самом деле, была, так сказать, «для себя самой»? Очень может быть. Древние гре­ки вовсе не знали, что им суждено стать родона­чальниками демократии, философии и изящных искусств; они попросту обживали свой небольшой и довольно скудный уголок Средиземноморья, вни­мательно приглядываясь к могущественным и опытным соседям — финикийцам и критянам, египтянам и сирийцам. Границу между своей ро­диной и Востоком сами греки проводили далеко не так резко, как современные историки; Восток при­тягивал эллинов как магнит. Не случайно Алек­сандр Македонский пришёл в Бактрию и Индию не как завоеватель-чужестранец, а объявив себя на­следником иранского царя.

Достаточно взглянуть на лица ранних греческих статуй-куросов, изображающих юного Аполлона, чтобы понять всю глубину восточных корней арха­ической Греции. Характерный разрез глаз, милос­тивая улыбка Будды на губах — весь облик куроса являет собой древневосточного бога, закрытого для человеческой мольбы, равнодушного к людским де­лам. Скорее всего восточное происхождение имели и мистерии — древнейшие таинственные религиоз­ные обряды греков. Эллины по-восточному любили роскошь, их ослепляло сочетание золота, слоновой кости и драгоценных камней, прельщали пурпур­ные одежды. Вкусы греков по существу не так уж сильно отличались от пристрастий презираемых

ими варваров — неспроста греческие мастера-юве­лиры умели так хорошо приспосабливать свои изделия к запросам варваров-заказчиков, например скифских вождей. Даже суровые спартанцы не ос­тавались равнодушны к прелестям Востока — спар­танский полководец Павсаний был известным лю­бителем всего персидского. Афинские аристократы Фемистокл, Мильтиад, Алкивиад чувствовали себя в Азии как дома. Греческие города Малой Азии — Милет, Эфес, Галикарнас, Смирна — походили на окна, постоянно распахнутые на восток. В эти окна дул ветер, несущий соблазнительные запахи пусты­ни и благовоний...

Эллины были плоть от плоти окружавшего их мира и вовсе не «спустились с неба», чтобы создать новую цивилизацию. Их особенные взгляды на жизнь и их неповторимый общественный строй складывались постепенно, из века в век. Точно так же, понемногу, греки осознавали и свои отличия от варваров — всех прочих людей, живущих не так, как они сами.

В первую очередь эллинская культура открыла для себя море как стихию, в которой может жить человек. Ни один из древних и современных поэтов не умел описывать море так, как это делал Гомер, перечисляя все его оттенки, от винно-красного до изумрудного, и представляя Океан живым, гроз­ным и вечным существом. Море дарило греку ощу­щение свободы; оно же наделяло его острым чув­ством судьбы, восприятием мира как Космоса, це­лого. Любимыми героями эллинов были морепла­ватели — Ясон, Геракл, Одиссей. Тот, кто уходил в море, одновременно и выражал покорность воле богов, и бросал им вызов. Герой-мореплаватель в глазах греков был похож на мага, способного пере­хитрить буйного Посейдона, силой одолеть Нерея, Протея и других морских богов. Море сводило чело­века с богами один на один; равнодушная улыбка куроса сменялась единоборством хитрости и силы.

Особенности религиозного сознания греков были связаны и с тем, что Эллада никогда не знала дес­потической власти царей. На скудных землях ма­териковой Греции бессмысленно было создавать крупные царские хозяйства, основанные на труде тысяч подневольных людей, как это происходило в Египте и Междуречье. Государство не стало у гре­ков сложным и хорошо отлаженным хозяйствен­ным механизмом — напротив, оно сохранило все основные черты общинной организации, простой и основанной на равенстве её членов. Сохранение об-

110

щинного строя избавило эллинов от необходимости «подгонять» свои верования под требования силь­ной централизованной деспотии; полис, или общи­на-государство, был силён не столько единством ве­ры своих граждан в богов, сколько единством их интересов. Поэтому греки отличались большой тер­пимостью, если не сказать равнодушием, во всём, что касалось религии. Позволительно было выска­зывать любые взгляды о происхождении мира и бо­гов, рассказывать не совсем приличные истории о громовержце Зевсе, иронически изображать богов во время театральных представлений. Сурово нака­зывались лишь воровство в храмах и осквернение статуй богов, выставленных на улицах и площадях.

Полис оказался настолько удачной формой сов­местной жизни людей, что не нуждался в религиоз­ных подпорках. Эллины обрели невиданную ранее свободу в обращении с миром богов и таинственных сил, распоряжающихся человеческой судьбой. Они впервые смогли наметить границу между разумом и мифом, между человеком и природой. По словам Архимеда, для того, чтобы перевернуть мир, нужна была лишь точка опоры. Такую точку опоры эллин нашёл в полисе. И мир перевернулся. Человек пе­рестал быть простой игрушкой в руках равнодуш­ных богов или их лукавым, но слабым противни­ком. Грек становится «наблюдателем мира», как бы театральным зрителем, одновременно продолжая чувствовать себя затерянной в космосе пылинкой. Наблюдателю было интересно всё — и ход небесных светил, и соотношение сторон геометрических фи­гур, и перебранки между богами.

Эта позиция «наблюдателя» определила многое в характере греков. Именно она породила неподра-

жаемую греческую иронию, склонность к неторопливым, спокойным раздумь­ям и любовь к театральным представ­лениям. Естественно, что наблюдатель считал цент­ром мира ту точку, с которой он производил свои наблюдения, поэтому мир эллинской культуры резко противопоставлялся иноплемённому, варварскому (слово «варвар» происходит от греческого «барбарос» — «бормотание, несвязная речь»; так греки называли тех, кто не знал их языка). Грек не только напряжённо вглядывался в мир, но ещё и умел рассказать о нём; он сознательно использовал живую речь как зеркало, отражавшее Космос. Умение точно и красиво говорить расценивалось греками как проявление человеческой силы, способности к овладению миром.

Любой эллин согласился бы со строками Гомера, сравнивающего красноречивого человека с богом:

Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет Вдруг и пленительный образ, и ум,

и могущество слова;

Тот по наружному виду внимания мало достоин Прелестью речи зато одарён от богов; веселятся Люди, смотря на него,

говорящего с мужеством твёрдым Или с приветливой кротостью;

он украшенье собраний, Бога в нём видят,

когда он проходит по улицам града.

Глубоко усвоивший греческую культуру римля­нин Цицерон писал: «Есть два вида деятельности, которые способны вывести человека на высшую