Диалогический экзистенциализм.
Феноменологический фокус на осознавании, происходящем у клиента, иногда осуществляется как процесс, в который вовлечен один человек. То есть, рассматривается главным образом, континуум осознавания клиента, без учета матрицы взаимосвязей, включающей происходящее между клиентом и терапевтом. В гештальт-терапии, особенно в «отношенческой гештальт-терапии», клиническая феноменология – это деятельность, в которую включены два человека. Не только континуум осознавания клиента и феноменологический метод расширены благодаря созданию совместными усилиями терапевта и клиента феноменологических экспериментов, но феноменологический метод также развивается в подходе, рассматривающем двоих участников, с акцентом на диалог. Диалог можно рассматривать как совместную феноменологию.
Каждая интервенция, каждый момент терапии – не просто технический эпизод, а еще и момент межличностного контакта. «Мы говорим об организме, контактирующем с окружающей средой, но именно контакт является первой и простейшей реальностью» (Perls, Hefferline, and Goodman, 1951/1994, p.3). В терапевтической методологии, работа по осознаванию осуществляется отношенческим взаимодействием клиента и терапевта. Но какой именно контакт нужен для эффективной психотерапии?
Гештальт-терапия внесла важное изменение в классическое психоаналитическое положение о беспристрастности и умеренности, когда аналитик не демонстрирует ничего личного, чтобы подтолкнуть клиента к чистому трансферентному переносу. Гештальт-терапия совершила гигантское продвижение благодаря своей направленности на активную личностную вовлеченность терапевта, работающего преимущественно с тем, что осознает клиент, а не применяющего сдерживающую практику интерпретаций бессознательного. Продвижению также способствовало включение феноменологического экспериментирования в методологию гештальт-терапии.
Отношенческая гештальт-терапия тщательно изучила, какой вид контакта является терапевтическим. Это всерьез было начато с дискуссии о «диалоге» в начале 1980-х годов. И было расширено в гештальт-терапии вследствие растущего понимания того, что диалог является частью более фундаментальной и всеобъемлющей отношенческой перспективы, и вследствие понимания того, что условия диалога нарушаются многими из тех, кто пользуется языком контакта и диалога. Если кратко, то отношенческая гештальт-терапия была заинтересована в том, чтобы слова подтверждались практикой.
Более всего согласуется с принципами гештальт-терапии контакт, который характеризуется соблюдением принципов диалога.
Принципы диалога.
Включенность и подкрепление. Включенность помещает нас, насколько это возможно, в опыт клиента. Она позволяет переживать опыт клиента, как будто бы на самих себе, без потери ощущения отдельности. Это подкрепляет существование клиента и его потенциал. Постигая опыт клиента, терапевт делает этот опыт реальным, в некотором смысле. Ключевой для этого подхода является парадоксальная теория изменений (Beisser, 1970). Контактируя таким образом с клиентом и не стремясь продвигать его, встречаясь с клиентом и не стремясь переделать его, терапевт поддерживает клиента в росте, помогая ему идентифицироваться с его собственным опытом.
Клиент является непререкаемым авторитетом в точности этих рефлексий. В отношенческой гештальт-терапии мы склонны верить, что если клиент говорит терапевту «ты не понимаешь», значит терапевт не понимает. Я должен также отметить, что несмотря на большую эвристическую ценность уважительного отношения к клиенту, когда он говорит, что терапевт не понимает, и, несмотря на то, что у клиента есть личный и непосредственный доступ к самому себе, который отличается от доступа терапевта к реальности этого клиента, с теоретической точки зрения не может быть правомерным утверждение, что одна сторона, участвующая в диалоге, обладает эксклюзивным правом определять, что является истинным, а что нет.
Присутствие. Диалог, и внутри терапии, и вне ее, требует не только использования включенности, но также определенного рода присутствия. Необходимо не просто живое, энергичное или харизматическое присутствие, которым отличались наиболее заметные гештальттерапевтические стили в 1960-х. Требуется присутствие с аутентичностью, открытостью и умеренностью.
Диалог подразумевает присутствие в нем человека как личности, соприкасающейся с личностью другого. Диалог в терапии означает, что терапевт работает над терапевтической задачей, контактируя своей целостной личностью с целостной личностью клиента. Целостность личности подразумевает, что она имеет недостатки и признает их частью своего существования, даже во время терапевтического сеттинга с клиентами.
Отношенческая гештальт-терапия подчеркивает важность сочувствия, доброжелательности, мудрости, невозмутимости и умеренности в терапии. По моему мнению, этим качествам придается недостаточное значение в рассуждениях о гештальт-терапии. Это значение не соответствует величине эффекта, гарантированного их воздействием.
Активная заинтересованность и вовлеченность в происходящее. Обязательный непреложный аспект отношенческого подхода в целом, и диалогического подхода в частности – активная заинтересованность в диалоге, полная вовлеченность в то, что возникает между участниками диалога, когда терапевт и клиент контактируют друг с другом – без преследования терапевтом какой-либо цели. Парадоксальная теория изменений предполагает, что идентификация со своим актуальным состоянием, опытом и существованием является основой, которая поддерживает личностный рост (Beisser, 1970). Когда терапевт практикует включенность с аутентичным присутствием и доверяется тому, что возникает в контакте, создаются наилучшие условия для роста и исцеления. Для этого необходимо, чтобы терапевт не был заинтересован в каком-либо заранее определенном результате, и был способен поддерживать «культивацию неопределенности» (Staemmler, 1997). Это также требует веры в осознавание и в процесс контакта.
При таком подходе терапевт тоже меняется. Его чувства бывают затронуты, он чувствует боль, получает удовлетворение от контакта с клиентом, учится в этом контакте, где уважается восприятие клиента. Восприятие терапевта клиентом может быть верным, и может указывать на слепое пятно в осознавании терапевтом самого себя. Польза для терапевта от принятия этого факта, в том, что терапевт тоже растет. Это особенно справедливо, когда клиент критикует терапевта. Для клиента это может стать опытом, в котором его опыт, мнение и чувства уважаются. Еще в этом опыте терапевт, в которого клиент инвестировал время, деньги и уважение, тоже является обычным человеком.
Обсуждение.
Некоторые гештальт-терапевты в своей работе с клиентами не практикуют включенность. Они делятся наблюдениями, делают интерпретации, ставят эксперименты. Когда возникает симптом, они скорее пытаются продвигать клиента, спасать его, а не прояснять опыт клиента. Проникновение в сущность процесса познания, телесных процессов, прерываний осознавания и контакта может идти рука об руку с включенностью и феноменологической фокусировкой, или может быть формой модификации поведения, в ситуации, когда терапевт является источником перемен, пытающимся исцелить клиента. Я не рассматриваю здесь более позднюю, хорошую, гештальт-терапию, согласующуюся с основными гештальт-терапевтическими принципами.
Другой практикой, рассмотренной здесь, которая не согласуется с отношенческими принципами, является присутствие терапевта в манере, способствующей харизматическому или нарциссическому возвышению за счет клиента. Терапевт/тренер в этом паттерне поддерживает свою идеализацию, и клиент/участник группы проецирует компетентность, мудрость, и доброту на терапевта, параллельно преуменьшая свою значимость. 4 ( Я не сторонник того, чтобы немедленно и активно конфронтировать с идеализацией, возникающей у клиента. Я за то, чтобы терапевт осознавал свою роль в ее активном вызывании. Некоторые клиенты на самом деле идеализируют терапевта, и нуждаются в этой идеализации на определенной стадии терапии. По иронии судьбы, агрессивная конфронтация с идеализацией может сама по себе вызвать идеализацию терапевта.) Клиент или участник группы греется в лучах великолепия терапевта. Форма или стиль работы терапевта, делающего это, может быть различной. Она может быть конфронтирующей, обольщающей, спасающей, эмпатической, творческой, и так далее. Проблемой является сущность отношений. Сущность той роли, которую играет терапевт в отношениях с клиентом.
Вероятно, проблемный паттерн, наиболее трудно поддающийся осознанию, таков: терапевт или тренер, который вроде бы практикует включенность, выглядит присутствующим в диалогической манере, в ситуациях, когда феноменологический опыт клиента/участника группы и феноменологический опыт терапевта/тренера встречаются, не проникается опытом клиента, не поддается ему. В таком паттерне терапевт не меняется, представление терапевта о себе не меняется, терапевт не вовлечен в то, что возникает между ним и клиентом, если это приводит к ошибке, боли или изменению с его стороны. По этому поводу иногда можно сказать: «Ты – это ты, я – это я, и я не сдвинусь ни на дюйм со своего места». Здесь есть «ты» и есть «я», но то что есть между, что движется туда и обратно, что возникает в диалектическом синтезе - загоняется в тупик.
Стыд
Отношенческая гештальт-терапия отчасти явилась результатом возросшей чувствительности к стыду и искушенности в нем (Lee & Wheeler, 1996; Yontef, 1993, 1997a, 1997b). Чувствительность к стыду сформировала чувствительность к отношенческим аспектам психотерапии.
Внимание к условиям поля в практике гештальт-терапии привело к осознаванию прерываний контакта. И большая часть этих прерываний происходит, когда в отношениях инициируется стыд. Некоторые гештальт-терапевтические подходы вызывали стыд у клиента и защищали терапевта от переживания своего собственного стыда, который можно было бы ощутить через осмысление ограничений, ошибок, уходов, контртрансференций и так далее.
В отношенческой гештальт-терапии мы полагаем, что для хорошей психотерапии необходимо сохранять чувствительность к условиям, приводящим к стыду, и минимизировать ятрогенный стыд в психотерапевтической практике и в обучении.
Клиенты уязвимы для чувства стыда уже потому, что пришли на терапию. У одних это проявляется сильнее, чем у других. Клиенты приходят на терапию из-за ощущения некоторой своей неадекватности в поисках удовлетворения и в решении вопросов своего существования. Чаще всего они начинают терапию с ощущением, что у них не все в порядке. Это неизбежно. Но излишнего стыда, вызываемого в терапии и групповой работе, можно избежать.
Недостаточное осознание стыда, и неуместная или оборонительная ответная реакция на стыд – важная отношенческая тема для обсуждения. Стыд может быть вызван или усилен тем, что он был проигнорирован, или с ним обошлись неадекватно.
Многие действия терапевта могут вызвать стыд у клиента. Некоторые из них очевидны: сарказм, резкая критика, снисходительный тон, отвержение. Некоторые триггеры стыда менее очевидны. Например, интерпретации со стороны одного человека часто вызывают стыд. Когда интерпретация показывает, что источником проблемы является процесс, относящийся только к клиенту, это усиливает стыд, вне зависимости от того, насколько добрым было намерение терапевта. Интерпретация с позиции полевой перспективы обязательно принимает во внимание вклад всех участников, находящихся в поле, включая вклад терапевта. Отрицательный пример: участник группы говорит ведущему, что он/она испытывает стыд перед ведущим. Тот отвечает: «Я покажу тебе, как ты стыдишь себя». Ведущий как будто безупречен, и все трудности относятся только к самому участнику.
Другой триггер стыда – точка зрения, что терапевт лучше знает. Если клиент наделил терапевта ореолом безграничной мудрости, то сам присваивает себе статус «менее [мудрого], чем». Если терапевт поощряет это, не поддерживая осознавание собственных ограничений и недостатков, клиент укрепляется в восприятии себя как некомпетентного, недостойного, непривлекательного.
Отношенческий подход требует тщательного и последовательного изучения всех параметров поля. Крайне важны для нашей дискуссии подтекст и метатеория. Стыд может быть вызван позицией терапевта, которая проявляется в подтексте или в неосознанной метатеории. Например, позиция, предполагающая, что самодостаточность лучше, чем зависимость – является плодородной почвой для стыда (Weeler, 1996). Это не просто предвзятость, но еще и теоретическая позиция, которая неявно присутствует в официальной теории. Другой пример – предвзятое отношение к правильному уровню эмоциональности. Если уровень эмоциональности клиента не соответствует тому конкретному уровню эмоциональности, который ценится терапевтом, вероятно, у клиента возникнет стыд. Отношенческая гештальт-терапия привносит чувствительность в вопросы подтекста и метатеории.
Подтекст. Текст ссылается на то, что произнесено; подтекст – на то, как это произнесено, например, на тон голоса, язык тела, жесты, и так далее. Послание, текст которого звучит невинно, может иметь очень острый край: критичный, стыдящий, пренебрежительный, высокомерный. И конечно, то, что выглядит как резкость в тексте, может передавать совершенно другое послание, когда принимается во внимание весь подтекст. Когда вызывающая стыд коммуникация передается через подтекст, для другого человека труднее справиться с ней, и первый может ее легко отрицать: «Я этого не говорил».
Метатеория. «Объектом рассмотрения метатеории является исследование или теория, описывающая определенный объект; таким образом, метатеория является вторичным исследованием либо теорией». (Mautner, p.353). «Мета» - приставка, от греческой частицы, означающей «вне» или «над». Она имеет отношение к скрытым смыслам теории, которые находятся на уровень выше самой теории. Она аналогична метаповествованию, в котором есть повествование, обосновывающее или обеспечивающее контекст для доверия.
То, что мы делаем и говорим как гештальт-терапевты, имеет более широкие смыслы, выходящие за пределы специфических слов или техник. С точки зрения ценностей и философии жизни у того, что мы говорим и делаем, есть обширные смыслы. Я считаю, что мы должны обращать больше внимания на скрытые смыслы наших слов и действий, и не ограничивать себя только теми словами и объектами, к которым обращаемся в данный момент. Я говорю об этом как о метатеории. Метатеория касается широких теоретических содержаний теории или действия, которые явно не связаны с текстом самой теории, и о которых не говорит само действие.
Например, мы могли бы проводить терапию с матерью, которая хочет вернуться на работу.5 (Конечно, это мог бы быть и отец, который сидел дома с детьми и мечтаал выйти на работу.) Ради иллюстрации, предположим, что в семье есть очень маленький ребенок, и финансовое положение семьи не требует ее выхода на работу. Здесь должны быть учтены важные ценности и смыслы. Ощущение благополучия и развития, имеющееся у матери, может усилиться благодаря ее возвращению на работу. Это также может быть необходимо для ее психического здоровья. Ощущение благополучия и развития, имеющееся у детей, может усилиться благодаря тому, что мама останется с ними. Может иметься социальный контекст, имеющий отношение к нашим детям, и касающийся создания условий, позволяющих работающим мамам заботиться о детях. Эти вопросы не бывают простыми. На уровне метатеории, существуют реальные важные вопросы с реальными последствиями для всего организма/среды/социального поля.
Мой интерес здесь не в том, чтобы найти решение проблемы противоречия личных потребностей и потребностей детей или общества. Я фокусируюсь на вопросе компетентности и внимания к тому факту, что мы имеем дело с важными вопросами. И эти вопросы выходят за пределы непосредственного аффекта клиента. Легко сфокусироваться на одной или на другой ценности, не осознавая, что другие существенные ценности тоже вовлечены в ситуацию. Я выступаю в поддержку некоторой рефлексии на тему существования более широких смыслов, например, индивидуальных ценностей, наряду с потребностями общества. Я не думаю, что существует один верный ответ на эти вопросы. Но важно обращать внимание на то, что мы имеем дело с ценностями, и что терапевты могут быть проводниками осознавания, а также действий без осознавания более широких смыслов. Они могут влиять на направление действий без осознавания, вынесения за скобки и без других методологических принципов всестороннего феноменологического исследования.
Метатеоретические вопросы включают в себя следующее (но не ограничены только этим):
Позиция по отношению к человеку (клиенту или значимым другим).
Жизненная философия, ценности.
Как происходит рост и как работает психотерапия.
Обсуждение: отношенческая гештальт-терапия.
На данном этапе развития, отношенческая гештальт-терапия фокусируется на метатеоретических сообщениях о человеческой сущности, прежде всего, о сущности клиента. И на том, как эти сообщения влияют на безопасность и самоуважение клиентов. Главным образом это обсуждалось в связи с вопросами стыда и ценностей, затронутых подходами, противостоящими гештальт-терапии. Например, в связи вопросами зависимости, самоуважения и взаимозависимости. Клиент или значимые другие может быть охарактеризован таким образом, что это низводит его до статуса непривлекательного и недостойного.
Отношенческая гештальт-терапия также проявила интерес к метатеоретическим посланиям о том, как происходит терапия. Примером из этой области является серия посланий, провозглашаемых от имени гештальт-терапии, которые склоняют клиента к мысли, что терапия - это только выражение эмоций. Более широкие вопросы, связанные со смыслами, еще не вполне изучены.
В качестве иллюстрации одного из посланий о том, как происходит терапия, можно привести мой опыт с клиентом, который имел продолжительную историю психоанализа до того, как встретился со мной в гештальт-терапии. Он заучил, что единственные допустимые для представления на терапии данные – это его ассоциации. Это обеспечивало материал для аналитических интерпретаций, которые проводил психоаналитик. Предъявление любой другой информации интерпретировалось аналитиком как сопротивление. Когда я предложил внести какой-нибудь материал, иллюстрирующий его проблему, например, его электронные письма по работе, он возразил, что это не является обоснованными сведениями для терапии.
В приведенном выше примере с ведущим группы, которому сказали, что его замечание было враждебным, когда он не чувствовал себя враждебно настроенным, диалогический и феноменологически открытый ответ мог бы звучать примерно так: «Любопытно, что было такого в сказанном мной, что у вас создалось впечатление о моей враждебности. Что вы наблюдали, и что вы думали, когда я о вас говорил?» Затем можно осведомиться: «Что было задето в вас, когда я сказал то, что сказал, и таким способом, как сказал это? Затронуло ли это что-либо в вашем самовосприятии?» Я мог бы также включить сюда что-нибудь из того, как эта ситуация, в которой мои комментарии были восприняты как враждебные и произвели такой эффект, затрагивает лично меня. Например, я мог бы сказать, если бы хотел: «Я очень сожалею, что был недостаточно чувствителен, и что мое замечание ранило вас». В этом диалоге могли бы выявиться другие чувства, например, мои чувства по отношению к клиенту, или то, что было задето в моем самовосприятии в этой ситуации. Например, если бы я был смущен или почувствовал стыд из-за того, что я вызвал в клиенте, я мог бы сказать об этом.