1.2. Гитлеровская пропаганда.

Гитлеровская пропаганда была самоцелью — Гитлер пришел к власти вполне мирными методами, пользовался огромной поддержкой населения. В него верили как в мессию и М. Хайдеггер, и К.-Г. Юнг. Гитлеровская пропаганда была зрелищна, театрализованна, публична (то есть в большей степени обращена к публике). Гитлер в своей книге «Mein Kampf» выделяет шесть основополагающих принципов пропаганды: пропаганды много не бывает: «чтобы память масс усвоила хотя бы совершенно простое понятие, нужно повторять его перед массой тысячи и тысячи раз». С пропагандой человек должен сталкиваться постоянно, в  каждой точке пространства и  в каждый момент времени. «Ее уровень должен исходить из меры понимания, свойственной самым отсталым индивидуумам из числа тех, на кого она хочет воздействовать… Она должна быть максимально проста». То, что понятно рабочему — понятно и профессору, но не все, что понятно профессору, понятно и рабочему. К тому же простым и очевидным вещам практически невозможно оказывать интеллектуальное сопротивление. Их опровержение требует выстраивания сверхсложных интеллектуальных схем. Пропаганда должна быть однообразна, «должна ограничиваться лишь немногими пунктами и излагать эти пункты кратко, ясно и понятно, в форме легко запоминающихся лозунгов». Пропаганда должна быть «однозначна»: «тут нет места тонкой дифференциации. Народ говорит «да» или «нет», он любит или ненавидит. Правда или ложь! Прав или не прав! Народ рассуждает прямолинейно». «Пропаганда должна воздействовать больше на чувства и  лишь в  небольшой степени на так называемый разум…, чем меньше научного балласта в нашей пропаганде, чем больше обращается она к чувству толпы, тем больше будет успех». Пропаганда должна быть шокирующей. «В начале войны казалось, что пропаганда безумна в своей наглости, затем она начала производить только несколько неприятное впечатление; в конце концов, все поверили ей… чем чудовищнее солжешь, тем скорее тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, чем маленькой. Это соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтобы и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь… И даже когда им разъяснят, что дело идет о лжи чудовищных размеров, они все еще будут продолжать сомневаться и склонны будут считать, что вероятно все-таки здесь есть доля истины… Солги посильней и что-нибудь от твоей лжи да останется.». Одной из главных целей гитлеровской пропаганды было оправдание войны за мировое господство. Сразу же после прихода к власти Гитлер централизо­вал пропаганду и полностью подчинил ее своему руково­дству. 13 марта 1933 года было создано «Министерство пропаганды и народного просвещения» во главе с Геббель­сом. В ведении Геббельса оказались не только печать и радио. Нацисты зачислили в рубрику «пропаганда» и ли­тературу, и искусство, и общественные науки. Задачей Геб­бельса было «нацифицировать» все эти области. Прежде всего была «нацифицирована» печать. Уже в феврале 1933 года гитлеровцы запретили 60 комму­нистических и примерно 75 социал-демократических газет и журналов. «Наконец, — писал Геббельс в сво­ем дневнике, — мы получили оружие против печати. И теперь выстрелы следуют за выстрелами, запрет за запретом». К апрелю все оппозиционные издания бы­ли ликвидированы. Во главе оставшихся газет и жур­налов стали нацисты, и все эти органы печати превра­тились фактически в органы НСДАП. Дальнейшей заботой Геббельса была чистка библио­тек и читален от вредного, или «вырождающегося», ис­кусства. Кампания против прогрессивной литературы и науки началась с грандиозного сожжения книг. 10 мая 1933 года в Берлине на площади перед уни­верситетом был устроен огромный костер из книг. Его начали складывать еще с утра: студенты-нацисты под радостные возгласы толпы пачками таскали из публич­ных библиотек произведения Маркса, Гейне и Стефана Цвейга, Эйнштейна и Спинозы, Томаса Манна и Ремар­ка и сотен других ученых и писателей. Когда стемнело, организаторы акции подошли к кни­гам с горящими факелами и зажгли их. Толпа кричала хором: «Гори Гейне!», «Гори Ремарк!», «Гори Хемингу­эй!», «Гори Фейхтвангер!». Прямо у костра Геббельс про­изнес речь: «Студенты и студентки, вы совершили вели­кое символическое деяние... Освещенные пламенем этого костра, мы даем клятву верности рейху, науке и наше­му фюреру Адольфу Гитлеру: «Хайль! Хайль! Хайль!» Одной из основных задач пропаганды было возве­личение Гитлера. Каждому члену нацистской партии вменялось в обязанность иметь у себя в карте фотогра­фию фюрера. Уже в июне 1933 года в государственных учреждениях было официально введено новое, так на­зываемое «немецкое приветствие», — поднятие правой руки. При этом следовало говорить: «Хайль Гитлер!» В 1934 году было издано распоряжение, согласно ко­торому каждый немец был обязан приветствовать та­ким же способом нацистские знамена. Все официаль­ные письма должны были заканчиваться словами «Хайль Гитлер!» Каждая семья была обязана иметь флаг с изображе­нием свастики. При этом считалось желательным, что­бы свастика была вышита женой главы семьи. Пример тому показал сам министр пропаганды — свастику на флаге Геббельсов вышила Магда Геббельс. Существовало множество постановлений, определяв­ших, какие почести следовало оказывать фюреру в на­цистской партии. Все они являлись частью «системы перевоспитания народа», разработанной Гитлером и его помощниками. В нацистском учебном пособии по государственному праву, изданном в 1934 году, говорилось: «Тоталитарное государство не может не покоиться на оп­ределенном мировоззрении. Поэтому немецкое государство фюрера должно привить всему народу национал-социалистическое мировоззрение. В этом именно состоит задача партии как политического движения». «С точки зрения нашего мировоззрения, — заявил Гитлер в речи на Нюрнбергском партийном съезде в 1935 году, — захват политической власти является лишь предпосылкой для выполнения нашей подлинной миссии». А «миссия» нацистов в идеологической сфере заключалась в том, чтобы воспитать миллионы немцев в духе расовой ненависти, агрессии и готовности к войне. Первостепенное значение нацисты придавали стро­гой регламентации всей культурной жизни страны и отбору преданных нацизму кадров — идеологов. В специальном «Законе о редакторах» от 4 сентяб­ря 1933 года перечислялись качества, необходимые для каждого работника печати. В одном из разделов зако­на, озаглавленном «Допуск к редакторской деятельно­сти», говорилось, что редактором может быть лишь тот, кто:

1) имеет немецкое гражданство;

2) не лишен граж­данских прав;

3) является лицом арийского происхож­дения и не женат на неарийке;

4) обладает необходи­мыми качествами, которые требуются для выполнения задачи духовного воспитания народа, и т.д. Этот закон давал возможность отстранить от долж­ности любого неугодного нацистам человека и гаран­тировал такой подбор кадров, который превращал га­зеты в ведомственные листки НСДАП.

Тем не менее на всем протяжении нацистского гос­подства министр пропаганды и сам фюрер осуществ­ляли строгую опеку над газетами и журналами. Они ежедневно передавали бесчисленное количество инст­рукций главным редакторам газет.

Существовала подборка «запретных тем», составлен­ная на основе пресс-конференций в министерстве про­паганды и указаний Гитлера, Геббельса и Отто Дитриха (шефа нацистской печати). Строго запрещалось пи­сать о нищих и о «бедных детях», не говоря при этом об успехах нацисткой партии в борьбе с нищенством; упоминать имя Генриха Гейне как автора стихов, му­зыку к которым написали Шуман и Шуберт, и т.д.

Многие указания касались вопроса о том, на какой странице и каким шрифтом помещать то или иное со­общение. Строго регламентировался отдел объявлений. Запрещалось помещать объявления о найме прислуги, в которых говорилось бы, что прислуга требуется для бездетной семьи. Бездетных семей в нацистском рейхе официально не существовало. В траурных объявлени­ях запрещалось указывать причину смерти, если чело­век умер в результате операции. Ведь это могло повре­дить доброй славе нацистской медицины!

Мгновенная кара постигла одного из редакторов в городе Липпе, который предложил передать по радио трансляцию футбольного матча Германия — Австрия. Этот матч немецкая команда проиграла, и всякие упо­минания о нем запрещались, поскольку немецкий спорт «никогда не терпит поражений».

Сурово обошлись с редактором, поместившим рек­ламное объявление, которое начиналось словами: «Моя борьба против желудочного недуга...» («Mein Kampf», т.е. «Моя борьба» — название книги Гитлера).

Строжайшим образом запрещалось помещать фо­тографии Гитлера в очках (он был дальнозорким), а впо­следствии с палкой. Это могло «принизить образ» фю­рера в глазах масс.

В мае 1935 года нацистская пресса опубликовала со­общение о том, что два берлинских кабаре — «Ката­комбы» и «Балаган» — были закрыты и актеры отправ­лены в концлагерь, ибо позволили себе «неуважитель­ные шутки» по адресу НСДАП и государства. Угодил в концлагерь и популярный конферансье Вернер Финк, разрешивший себе пошутить насчет «возвышения» пра­вой руки (т.е. нацистского приветствия) и «низведения» прав немецкого народа. Один композитор вел «пора­женческие разговоры» и был приговорен за это к смер­ти. На его прошение о помиловании Геббельс со свой­ственным ему хамством начертал: «Даже если он вто­рой Бетховен, все равно ему следует отрубить голову».

Много хлопот доставило нацистскому руководству так называемое «дело Осецкого». Осецкий был публи­цистом с мировым именем, редактировавшим в Вей­марской республике прогрессивный журнал «Вельтбюне». Бескомпромиссная борьба против фашизма, мили­таризма и войны снискала ему широкую популярность. Нацисты бросили Осецкого в концлагерь. Но в 1936 году немецкому антифашисту была при­суждена Нобелевская премия за заслуги в борьбе за мир. Во всех странах началась кампания за его осво­бождение. Нацисты встревожились. Они перевезли смертельно больного литератора в больницу и начали вымогать у него письменное заявление о лояльности. К тем физическим пыткам, которым подвергался Осецкий в тюрьме и в концлагере, добавились пытки мораль­ные. Довольно долго нацисты искали способ заставить Осецкого отказаться от премии. Но вот в дело вмешал­ся сам Гитлер. Он дал указание запретить германским гражданам принимать Нобелевскую премию. Пример­но тогда же было объявлено об учреждении «Герман­ской национальной премии», которая с тех пор ежегод­но и с большой помпой присуждалась нацистским ли­тераторам. Осецкий, не пожелавший идти ни на какие компромиссы, фактически остался пленником нацис­тов. Он умер в 1938 году в санатории Берлин-Норден.

Искусство Гитлер признавал лишь постольку, по­скольку оно служило нацистским целям, воспитывало в соответствующем духе «национал-социалистскую сме­ну». «Германское искусство грядущих десятилетий, — говорил в 1933 году Геббельс, — будет героическим, проникнутым стальной романтикой, лишенным всякой сентиментальности, оно будет национальным и пате­тическим».

Другой приближенный фюрера Вальтер Функ сфор­мулировал мысли Гитлера о роли культуры следующим образом: «Противник, побежденный на поле политики, перебросил свои вооруженные силы в область культу­ры. Если вражеские войска, брошенные на поле куль­туры, встретят там вакуум... то они смогут вновь со­браться и в один прекрасный день нанести удар с фланга по политическому могуществу рейха. Поэтому наше движение и наше государство нуждаются в войсках в области культуры точно так же, как в военной и политической областях. Они и здесь нуждаются в офице­рах, которые хорошо знают свое ремесло, и им нужны солдаты, которые надежно, верно, мастерски владея ору­жием, будут служить нашему делу». Таким образом, культура была для нацистов «полем битвы», а писатели и художники — «войском», идео­логическими « снайперами ». Никакие великие культурные ценности не имели в глазах нацистов значения, если они в какой-то мере ме­шали утверждению их идеологии.

«Нацификация» искусства проводилась в «третьем рейхе» почти теми же методами, что и «нацификация» печати. Гитлер сам определял, что писать и как писать, что изображать на картинах и как изображать, что ва­ять и как ваять.

На съезде нацистской партии, который официально именовался «съездом свободы», Гитлер обрушился на всех, кто отступает от нацистских норм в искусстве, сле­дует «враждебным национал-социализму» течениям, превращает в «заик» от культуры и искусства (это бы­ло одним из любимейших выражений фюрера). Под «заиками» Гитлер понимал всех художников, искусст­во которых было недоступно его собственному понима­нию и не соответсвовало вкусам нацистской партийной опоры фашизма.

В другой раз он заявил собеседникам: «Благодаря тому, что я всегда решительно стоял на точке зрения: художник, который присылает на выставку дрянь, ли­бо жулик, и потому его место в тюрьме, либо сумасшед­ший, и потому должен быть помещен в сумасшедший дом, а если невозможно точно определить, сумасшедший он или жулик, то его следует направить в концлагерь для перевоспитания, чтобы приучить к полезному труду, — именно благодаря этому мои выставки превра­тились в кошмар для бездарностей». «Актеры и худож­ники, — изрекал он далее, — такие фантазеры, что вре­мя от времени им надо грозить пальцем, чтобы вернуть их на почву реальности».

Две крупные акции, проведенные фюрером и его ми­нистром пропаганды, должны были наглядно продемон­стрировать, что именно нацисты понимали под «хорошим», «безупречным» искусством и искусством «плохим».

Первая из них — устройство постоянной выставки германского искусства в специально сооруженном для этой цели здании в Мюнхене. Отбор картин для выстав­ки производил сам фюрер. Ему ассистировали его лич­ный фотограф Гофман, которого художники прозвали «клоуном от искусства», и директор музея Кольб.

Ни одного художника к этому «священнодействию» не допустили, чем особенно хвастался Гитлер в тех же «застольных беседах». По его словам, из десяти-двенадцати тысяч картин, поступивших на конкурс, «высо­кая комиссия» отобрала всего тысячу двести. В даль­нейшем отбор продолжался ежегодно из новых посту­плений. Даже Геббельс не всегда мог угодить фюреру. Люди из окружения министра пропаганды рассказы­вали, что каждый раз, когда Геббельсу надо было отби­рать картины в отсутствие Гитлера, он бился в истери­ке, боясь, что не угодит вкусам своего фюрера.

В центре любой нацисткой экспозиции неизменно красовалась фигура самого Гитлера. Десятки гитлеров­ских скульптур, монументов, портретов, а также картин, посвященных торжественным датам, сборищам и встре­чам с участием фюрера, украшали стены огромных за­лов «Дома германского искусства» в Мюнхене. Тут же (но в значительно меньшем количестве и меньшего фор­мата) висели портреты Геринга, Гиммлера, Геббельса и других фюреров.

Главной темой остальных картин и скульптур, был, по выражению Гитлера, «нордический человек», чело­век «новой Германии»: рабочий, неизменно улыбающий­ся во весь рот или углубленный в работу; восторжен­ный оптимист, германский воин, ежеминутно готовый умереть за фюрера; физкультурник с тщательно «вы­черченной» мускулатурой — его изображение могло служить наглядным пособием для студентов-медиков; женщина —полногрудая и белокурая, «целеустремленно смотрящая вдаль», часто с младенцем у груди — символ смирения и плодородия. В большой чести у Гит­лера были также огромные исторические полотна, на которых с удручающим однообразием изображались различные битвы и полководцы, начиная от Арминия.

Все произведения на выставках в нацистской Гер­мании, по сути дела, служили иллюстрацией к выска­зываниям Гитлера, к учебникам по истории и «расо­ведению».

Вторая «культурная» акция была придумана Геб­бельсом и горячо встречена Гитлером. В 1937 году на­цистскому министру пропаганды пришла в голову мысль устроить выставку «вырождающегося» искусст­ва. Картины для выставки отбирали из произведений импрессионистов и современных художников. Всего на выставке было представлено 736 картин, включая по­лотна Ренуара, Гогена, Ван Гога, Либермана и др. Геб­бельс снабдил картины специальными табличками: «Музейные крысы называли это германским искусст­вом» или «Немецкий крестьянин глазами евреев» и т.п. Толпа зрителей (ее подобрали так же тщательно, как и картины) громко гоготала над выставленными произ­ведениями и поносила художников. Однако выставку пришлось скоро закрыть: когда доступ стал свободным, население проявило «нездоровый интерес» к «нездоро­вым» художникам, число посетителей беспрерывно рос­ло и Геббельс понял, что он просчитался.

С «вырождающимся» искусством начали расправлять­ся втихомолку. В мае 1937 года Гитлер подписал закон о конфискации всех подобных произведений. На основа­нии этого закона из музеев было изъято 13 тысяч кар­тин и скульптур. Гитлер поручил специальной комиссии во главе с Геббельсом продать конфискованные картины за границу, чтобы вернуть за них валюту; картины, кото­рые не удалось сразу продать, подлежали уничтожению. 20 марта 1939 года во дворе главного управления пожар­ной охраны Берлина было устроено аутодафе из произве­дений искусства: в тот день нацисты сожгли около пяти тысяч картин и рисунков».

Таким образом, осуществляемые в гигантских масштабах манипу­ляция массовым сознанием, тотальное проникновение и демагогические социальные маневры, подкрепленные невиданным по масштабам и жестокости террором, должны были по замыслу идеологов нацизма способ­ствовать созданию нового общества. На этой основе предлагали фашисты «объединить» и повести за собой нацию.