2. Духовная жизнь человека.

Ложась спать, следовало окрестить кругом ложе и все углы, чтобы не допустить бесов до каких-нибудь проказ над спящим. Существовали особые молитвы, которым приписывали бесоизгонительную си­лу. Перед посевом приносили хлеб­ное зерно в церковь и святили его; так делали и после жатвы. Во время ества или питья благочестивые крести­лись чуть ли не за каждым глотком, прогоняя дьявола. При выезде из дома непременно нужно было призвать священника и отслужить молебен; иначе бесы чего-нибудь настроят в дороге. Когда дворянин отправлялся в дальний путь на воеводство, тогда уж недостаточно было моления простого священника; он отправлялся к архиерею и получал от него благословенную икону. Некоторые были столь благочестивы, что носили в ру­ках четки и при всяком своебодном случае перебирали их. Таким образом, при всяком начинании дела, и важного, и неважного, русский благочестивый человек всегда прибегал к религиозному обряду. Быть благочестивым, по понятию большинства, значило: зна­меноваться крестом, класть земные поклоны, почитать образа, ходить в церковь с приношениями, слушаться духовенства и хранить посты. Чем кто был благочестивее, тем больше у него было в доме образов, тем наряднее они были украшены. Иконы были первою необходимостью; где не было икон, тот дом для русского не мог показаться христианским. Украшения образам давались часто в благодарность за оказанную помощь: например, русский купец молится перед образом св. Николая и просит успеха в торговле; если ему повезет, и он, в знак признательности, делает угоднику золотой или серебряный оклад. Были и про­тивные случаи. Если в комнате совершалось что-нибудь непристойное — образа задергивали пеленою. Уважение к иконам не дозволяло выражаться, что образа покупаются; говори­ли же: меняются; хозяин, желая променять свой старый образ на новый, приносил его в иконную лавку, остав­лял и клал деньги; если купец находил, что дают деше­во, то, ни слова не говоря, отодвигал от себя деньги, и покупатель должен был прибавлять, пока купец нахо­дил достаточным. Если образ сгорит, непристойно было сказать: он сгорел, а следовало выразиться: он выбыл, как и о сгоревшей церкви, говорилось: она вознеслась, а не сгорела. Впрочем, старые образа позволялось бро­сать в реку, сказавши: прости; но тот, кто находил образ на воде, почитал такую находку знаком благодати. Поругание святых икон, по русским понятиям, наво­дило гнев Божий на целый край.

Святой крест считался знамением мира и союза. Всякий договор или обещание по своей важности под­тверждались целованием креста, а нарушение такого договора называлось преступлением против крестного целования. Каждый имел на себе непременно крест; духовные запрещали снимать крест с шеи, когда чело­век идет купаться в реку или мыться в мыльне. Коль скоро приводилось что-нибудь важное обещать или утвердить истину сказанного, снимали его с себя и це­ловали. В старину было в обычае меняться грудными крестами; сделавшие такую мену считали себя обязанными быть задушевными друзьями и помогать один другому во всех случаях жизни.

Святые мощи были всеобщим предметом покло­нения; к ним стекались болящие и искали исцеления. Независимо от поклонения мощам, хранившимся в церквах и монастырях, многие богатые люди имели у себя в доме частицы мощей в крестах или на образах; возбранялось носить крест с мощами на шее. Вода, которою обмывали мощи, считалась целительной и упо­треблялась набожными людьми при разных недугах. В старину очень часто появлялись мощи, и кроме тех, которые были открыты и признаны церковью, возникало в разных местах поклонение памяти усопших, которые по образу жизни заслуживали уважение народа.

С этими верованиями соединялось уважение к храму Божьему. Строить церковь считалось делом христиан­ской добродетели и лучшим средством к спасению и отпущению грехов. Нельзя было пройти мимо церкви, не сделавши троекратного знамения с поклоном.

Благочестивый человек считал большим грехом не пойти в церковь в праздник не только к литургии, но к вечерне и к заутрене. Следовало в церкви стоять со тщанием и трепетом, не обращая взо­ров, потупив глаза и сложив крестообразно руки, и не вести друг с другом пустотных речей. Склоняться на стену и переступать с ноги на ногу от усталости считалось грехом; равным образом считалось недостойно славы Божьей уходить из церкви прежде окончания служения. Палку оставляли вне церкви. Женщины входили в особые двери и стояли в особом притворе; знатные госпожи становились в церквах за решетками, стояли, потупя глаза в землю, и старались особенно показывать вид скромности, когда мимо них проходил священник. Простые женщины не так часто ходили в церковь, как мужчины, и обыкно­венно на короткое время, чтобы поклониться иконам. Всякому сколь-нибудь достаточному человеку вменя­лось в благочестивую обязанность явиться в храм Бо­жий с приношением, например со свечою, с просфорою, фимиамом, ладаном, кутьею или милостыней. По толко­ванию набожных людей, дар тогда только принимался Богом, когда было приношение от праведного имения и когда богомолецне таит в душе ни к кому ни злобы, ни гнева. Давать в монастыри считалось особенно спа­сительным делом. Кроме денежных вкладов и недвижимых имений, некоторые дарили одежды и посылали братии кормы, то есть съестные припасы. Некоторые знатные люди доставляли в мона­стыри каждогодные пропорции. Во время болезни или перед кончиною страждущие думали уменьшить тя­жесть грехов вкладами в церковь и завещали иногда в разные церкви и монастыри особые вклады и корм­ления на братию. Если умирающий не успевал распо­рядиться формально, то наследники, зная его волю, счи­тали долгом поскорее исполнить ее для успокоения души усопшего.

Нередко старый человек, чувствуя истощение сил, поступал в иноческий чин и при этом всегда давал дар или доход; в таких случаях богатые помогали бедным, давая им на пострижение. По народным понятиям, сде­лать вклад по душе значило проложить душе верный путь к спасению, и это верование было причиною боль­ших богатств монастырских.

Священники и монахи были лучшими советниками и друзьями благочестивых людей. Каждый имел у себя духовника, к которому прибегал в своих житейских нуждах: приглашал для совета и утешения во время какой-нибудь печали, болезни или царской опалы. Для духовника не было скрытой домашней тайны. Он был наставником и другом, занимал в доме всегда первое место; для него не щадили приношений; ему кланялись до земли. Осуждать духовных считалось, по нравствен­ному учению, большим грехом. После духовных благочестие обращалось к так назы­ваемым юродивым и нищим. Вера, что подача нищему есть достойное христиан­ское дел и ведет к спасению, порождала толпы нищенствующих на Руси. Не одни калеки и старицы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь и странствующих богомольцев с иконами — просили как будто на сооружение храма, а на самом деле обма­нывали. В каждом зажиточном доме поношенное платье раздавалось нищим. В больших городах на рынках каж­дое утро люди покупали хлеб, разрезали на куски и бросали толпе оборванных и босых нищих, которые таким образом выпрашивали себе дневное пропитание. Случалось, что эти самые нищие, напросивши кусков, засушивали их в печке и после продавали сухарями, а потом снова просили. Часто дворяне и дети бояр­ские, пострадавшие от пожара или неприятельского нашествия, просили милостыню, стыдясь заняться какою-нибудь работой. Часто такие лица, наскуча просить милостыню, переменяли нищенское ре­месло на воровское и разбойничье. Другие читали нараспев духовные стихи жалобным голосом. Благочестивые люди приходили в умиление от этого рода песен. Меж­ду нищими вообще было множество злодеев, способ­ных на всякие беззаконные дела. В XVII веке они крали детей, уродовали их, калечили руки и ноги, выкалывали глаза и, если жертвы умирали, то их хоронили в погре­бах, а, если переживали муку, то возили по селениям, чтобы возбуждать видом их страданий участие. Несмотря на такие случаи, расположение к нищим от этого не охладевало. Русский, видя несчастного, который просит подаяния во имя Христа и святых, не считал себя вправе судить его, а полагал, что долг христианина помочь тому, кто просит; справедливо ли или несправедливо он просит, и куда бы ни употребил то, что ему дано, — в этом судит его Бог. На таком основании русские также сострада­тельны были к колодникам, преступникам, содержа­щимся в тюрьмах, которых посылали со сторожами просить милостыни для пропитания. Благочестивые люди отправляли в тюрьмы кормы и раздавали колод­никам перед праздниками одежды.

Хранение поста было для всех безусловною обязан­ностью. Начиная от царя и доходя до последнего бед­няка, все строго держались употребления пищи по предписаниям церкви в известные времена. Великий пост и Успенский, среды и пятки соблюдались с боль­шею строгостью, а прочие — Петров и Рождественский (Филиппово заговенье) слабее; лицам, находящимся в супружеском союзе, не предписывается телесного воз­держания в эти посты; многие благочестивые семейства в продолжение Четыредесятницы ели только в опреде­ленные недельные дни, а в другие совсем не вкушали пищи. Последние два дня перед Пасхою почти повсе­местно проводились без пищи, по церковному уставу. Пост считался средством умилостивления Божьего гне­ва и в случаях общественных бедствий, и в частных несчастиях. Но если, по понятиям мало­мыслящего, пост достаточно достигался соблюдением воздержания от пищи и неотступлением от налагаемых обычаем правил, то для истинно благочестивого наруж­ный пост был бесполезен без дел христианской любви.

Несмотря на глубоконравственное значение, какое вообще придавали строгому подчинению церкви, русское благочестие основывалось больше на внимании к внеш­ним обрядам, чем на внутреннем религиозном чувстве. Духовенство почти не говорило проповедей, не было училищ, где бы юношество обучалось закону Божию. Русские вообще редко исповедывались и прича­щались; даже люди набожные ограничивались испол­нением этих важных обрядов только однажды в год — в великую Четыредесятницу. Другие не исповедывались и не подходили к святым дарам по нескольку лет. При­том исповедь для толпы не имела своего высокого зна­чения: многие, чтоб избежать духовного наказания от священников, утаивали свои согрешения.

Отделенные от прочих народов, со своей особой верой, русские составили себе дурное понятие о других христианских народах, а долгое страдание под игом не­христиан укоренило в них неприязненность вообще к иноверцам. Русские считали только одних православных в целом мире христианами и в отношении веры смот­рели с презрением на всех иноземцев; хотя они мало-помалу сближались с ними, принимали начала их жизни в свою жизнь, но вместе с тем, чувствуя, что они мно­гому должны от них учиться, вознаграждали это не­приятное сознание национальным высокомерием. Все запад­ные христиане являлись, в понятии русского, под име­нем немцев; их признавали некрещеными. По понятию строгого благочестия, не только дружба с немцами, но самое прикосновение к ним оскверняло православного. На этом основании, когда великие князья и цари прини­мали послов и допускали их к руке, то обмывали руку, чтоб стереть с нее оскверняющее прикосновение ере­тика. С неприязнью к иноземцам соединялось и отвраще­ние ко всему, что составляло для русских достояние чужеземщины. Таким образом, русское благочестие по­читало преступлением учиться наукам, искусствам или чужеземным языкам: на это смотрели, как на колдов­ство или наваждение дьявола. Сами вельможи обраща­лись с иностранцами холодно и всегда старались пока­зать, что они себя считают выше их. Простой народ верил, что все, что не русское, пропитано дьявольскою силою, и, когда иностранные послы ехали по Москве, то мужики, увидя их, крестились и спешили запираться в свои избы.

Правительство, хотя поддавалось постоянно невыгодному взгляду на иноземщину, взгляду, который под­держивало духовенство, но в то же время пользова­лось услугами иностранцев и привлекало их в свою страну. Останавливая ненависть народа, правительство неоднократно издавало указы, чтобы народ не бранил немцев и вообще всяких иностранцев, в том числе и малороссиян, поносными словами; а в отношении не­христианских народов, входивших в систему Русского государства, удерживало фанатизм прозелитизма, за­прещая инородцев крестить насильно и покупать маль­чиков для крещения. Время показывало, что и в народе вообще неприязнь к иноземщине не так была крепка, как чрезвычайна. Собственно, в русском народе не су­ществовало национальной неприязни к иностранцам: она была только религиозная, как к иноверцам, и по­тому иностранец, принявший русскую веру, пользовался всегда особенным расположением.