24

Экономическое поведение – это система специализированных социальных действий, которые, во-первых, связаны с использованием различных по функциям и по назначению ограниченных экономических ценностей (ресурсов), во-вторых, ориентированы на получение пользы (выгоды, вознаграждения, прибыли) от их обращения.

Социология обращает свое внимание на факторах, условиях, институтах, ситуациях, а также на действующих в их контексте различных социальных субъектах, которые тем или иным образом реализуют свои конкретные экономические интересы. Предметом внимания социологов являются модели социального поведения, связанные с реализацией принципа максимизации результатов и минимизации затрат, а также те социокультурные институты и сопутствующие им социальные стимуляторы или ограничители, которые делают возможным или существенно лимитируют рациональное использование экономических ресурсов (личностных, технологических, организационных).

Одним из элементов экономического поведения является мотивация. Начнем с нескольких вводных определений. Всякая хозяйственная деятельность людей осуществляется в конечном счете во имя реализации их потребностей, которые можно определить как необходимость и воз­можность приобретения, сохранения и использования различных благ - частных и общественных, экономических и неэкономических, матери­альных и нематериальных. Если некое благо оказывается значимым, же­лаемым для человека, то оно превращается в стимул - внешний объект стремления, актуализированную потребность. Когда же импульс стрем­ления к этому объекту проходит через сознание человека, стимул пере­растает в мотив - внутреннее побуждение к действию. Вооружившись этими определениями, посмотрим, как выглядит хозяйственная мотива­ция в рамках экономического и экономико-социологического подходов.

С точки зрения экономиста, хозяйственное действие мотивировано эгоистическим интересом. При возникновении стимула в виде натурального или денежного блага чело­век просчитывает возможные последствия предполагаемого действия, оценивая прежде всего два фактора:

• предельную полезность ожидаемого блага, настоятельность своей потребности в нем;

• издержки (затраты времени и других ресурсов), необходимые для получения данного блага.

Взвешивая два рода оценок, человек определяет эффективность действия. Его интерес состоит в максимизации полезности или мини­мизации издержек для получения оптимального набора благ.

Следование эго­истическому интересу предполагает, что человек обладает известной свободой в выборе способов своего поведения. Но часто возникают си­туации, когда у человека эта свобода существенно ограничена или даже полностью отсутствует. Причем действия ограничиваются не только стрем­лением других агентов к реализации собственных интересов. Особым источником мотивации выступают социальные нормы - идеальные фор­мы поведения, предписывающие определенные способы действия. Можно выделить три типа социальных норм:

Типическое действие является способом действия, которое широко распространено в данном сообществе и совершается людьми без непос­редственного взаимодействия, согласования и достижения соглашений (например, утром многие люди пьют кофе, а вечером смотрят телеви­зор). Оно выражается формулой «так поступают все (или многие)».

Конвенция выступает типическим действием, которое предполагает наличие добровольного соглашения между людьми о том, что поступать нужно именно так (например, подменять коллегу на его рабочем месте в случае временного отсутствия).

В свою очередь, правило представляет собой конвенциональное со­глашение, которое подкреплено существованием позитивных и нега­тивных санкций (например, режим труда и функциональные обязанности работников). В отличие от простого типического действия и не­обязательных конвенций как менее развитых форм нормативного регу­лирования, правило является нормой в подлинном смысле слова.

Социальные нормы не являются для хозяйственного агента сводом чисто внешних ограничений. Они успешно осваиваются (интернализуются) и становятся внутренними элементами его личных побуждений. Возникает вопрос, не выступает ли следование норме проявлением эго­истического интереса. Ведь для экономиста хозяйственные институты возникают как продукт «естественного» отбора наиболее эффективных правил взаимодействия. Мы придерживаемся иной точки зрения: в основе своей социальные нормы отбираются вовсе не потому, что они полезны для большинства членов сообщества, и соблюдаются не пото­му, что это выгодно (хотя нередко это действительно так). Суть нормы в ином. Близким друзьям не платят за их услуги и не дают деньги под проценты, хотя во многих случаях это было бы удобно и позволило бы эффективнее использовать ресурсы. Решающим здесь оказывается дру­гое: так «не принято», и все. Эльстер: «Социальная норма - это не такси, из которого можно выйти, когда захочется. Те, кто следуют социальной норме, связаны ею и тогда, когда она не в их интересах. В конкретной ситуации придерживаться нормы может быть полезно, но это не значит, что так будет всегда. Более того, не следует думать, что существование той или иной нормы можно объяснить ее потенциальной полезностью». Конечно, социальные нормы и структу­ры авторитета не лишены целесообразности, но она иного качества, сплошь и рядом противо­речащая непосредственному расчету.

При жестких ограничениях свободы выбора своекорыстный инте­рес и социальная норма отступают и замещаются принуждением - тре­тьим источником хозяйственной мотивации. Оно понимается как без­альтернативное подчинение человека внешним по отношению к нему условиям. Можно выделить по меньшей мере четыре формы принужде­ния к хозяйственной деятельности:

Первая форма - правовое принуждение - выражает отношения под­чинения закону (здесь принуждение тесно смыкается с формальными институциональными ограничениями). Как мы уже говорили, незави­симо от того, соответствует ли закон экономическим интересам или принятым нормам, он является формальным предписанием, обязатель­ным для исполнения. И хотя соблюдение закона зачастую поддержива­ется лишь выборочными проверками, участники рынка не могут ис­ключить возможность того, что, например, их предприятие будет зак­рыто ввиду несоблюдения каких-то трудновыполнимых стандартов, что машины с товаром задержат для длительной проверки или что руково­дителю предъявят обвинение в уклонении от уплаты налогов. И чтобы не порождать лишних рисков, многие законы приходится соблюдать без всякой альтернативы.

Вторая форма - силовое принуждение, под которым понимается угроза насильственных действий (в том числе прямого физического насилия). Оно пересекается с правовым принуждением, но нередко выскальзывает за его пределы. Например, в офис того или иного участ­ника рынка может неожиданно ворваться вооруженное спецподразде­ление людей и остановить работу. Силовые структуры (легальные и нелегальные) глубоко втянуты в дея­тельность многих участников рынка. Они представляют широкий спектр услуг безопасности, которые могут сопрягаться с открытым или скры­тым вымогательством. Правовые нормы здесь зачастую замещаются «понятиями» - нормами поведения, принятыми в бандитской среде. И хотя реальные столкновения с угрозой насилия происходят не каж­дый день, строить свою деятельность предприниматель вынужден с уче­том возможности таких столкновений.

Грабитель не подходит под определение силового предпринимателя, а стационарный бандит или местный князь, наоборот, является таковым, постольку поскольку он стремится к установлению длительных налоговых отношений с подданными (т.е. теми, с кого собирается дань) и предоставляет им определенные услуги, которые призваны оправдывать поборы.

Применительно к российскому контексту 1990-х гг. мы предлагаем следующую простейшую классификацию силовых структур и соответственно силовых предпринимателей: физическая охрана; силовое партнерство; силовое посредничество.

Масштабы теневой экономики в СССР значительно выросли к 1980-м гг. Существовавшие в то время группы вымогателей состояли в основном из уголовников – как, например, банда Монгола, терроризировавшая московских «теневиков» в 1969-72 гг. Банда была создана Геннадием Карьковым по кличке «Монгол» в 1969 г., после того, как он отсидел три года за хищение государственной собственности. Другим членом банды был Вячеслав Иваньков по кличке «Япончик», который впоследствии станет одним из наиболее влиятельных лидеров преступного мира и будет осужден за вымогательство в США в 1996 г. Тогда, в начале 1970-х гг., банда занималась поиском людей с «сомнительными» доходами и оказывала на них жестокое давление с целью заставить жертву делиться частью этих доходов. Банда Монгола была арестована в 1972 г., и ее лидер получил 15 лет. Для самих «подпольных миллионеров» обладание богатством было опасным и потому тщательно скрываемым признаком: в случае его обнаружения государством или вымогателями проблемы были неизбежны, с той разницей, что вымогатели постараются конфисковать собственность, а государство конфискует еще и свободу.

С началом экономической либерализации и кооперативного движения идентификация потенциальных объектов вымогательства перестала быть проблемой. При этом потенциальными жертвами вымогателей были уже легитимные, а не теневые предприниматели, теоретически имевшие право на защиту и полную правовую поддержку со стороны государства, но редко получавшие их на практике.

Но даже после того, как предприниматель шел на уступки и выплачивал требуемую сумму, рэкетиры не исчезали. Наоборот, прецедент выплат закладывал основу дальнейших действий, и выплаты производились уже регулярно. Если вымогательство является вполне строгим уголовно-правовым понятием, за которым стоит конкретный эпизод, то охранный рэкет – это уже некоторая устойчивая система социально-экономических отношений, выходящая за рамки взаимодействия двух субъектов и сама оказывающая влияние на поведение участников. В своей элементарной форме охранный рэкет имел место на городских рынках, характеризовавшихся высокой плотностью торговли и простой пространственной организацией. Если рынок не был монополизирован одной преступной группировкой, он делился на некоторые сегменты, которые рэкетиры охраняли друг от друга.

Каждый рэкетир представлял собой конкретную угрозу частным торговцам и одновременно за определенную плату оказывал некоторым из них охранные услуги. При необходимости представители группировок или бригад подтверждали факт «охраны» – иными словами, факт того, что те или иные торговые места платят охранную дань именно им. По сути, это была не столько активная защита, сколько конвенциональное воздержание от насильственных действий, дающее возможность продолжения свободной торговли и оправдывающее получение дани (хотя в случае нарушения конвенции и попыток «получить» с «чужих» коммерсантов возникали конфликты). С точки зрения коммерсанта, выплаты рэкетирам приобретали форму налога, дающего право на начало и продолжение торговли. Не обладая собственным силовым ресурсом для обеспечения своей экономической деятельности, коммерсанты были вынуждены платить за него тем, у кого он был.

Не все отрасли хозяйственной деятельности представляли одинаковый интерес для охранного рэкета. Наибольшей привлекательностью обладали малые предприятия, особенно в сфере услуг, оптовой и розничной торговли, с низкими инвестиционными потребностями, быстрым и значительным наличным оборотом и относительно простой технико-экономической схемой деятельности.

Силовое партнерство

Распространение рэкета в кооперативном секторе в конце 1980-х гг. оставалось экономически периферийным явлением. Основные производственные активы находились в руках государства, административная система работала, а фискальный кризис был еще впереди. Переход от охранного рэкета или просто физической охраны к более сложным и специализированным функциям силового партнерства произошел примерно в 1992-95 гг. в контексте значительного расширения частного сектора. К этому времени преступные группировки накопили значительный объем силовых и финансовых ресурсов, необходимых для более активного участия в экономических процессах переходного периода. С одной стороны, силовые предприниматели жестко навязывали клиентам свои услуги, и во многих случаях у бизнесменов не было иного выхода, кроме как работать с преступными группировками. При этом преступные группировки успешно создавали и повышали спрос на свои услуги. Но, с другой стороны, объективный спрос на силовых партнеров был тоже достаточно высок, и бизнесмены часто сами обращались к представителям организованной преступности для разрешения конфликтов или обеспечения гарантий. Обратившись однажды к бандитам, многие предприниматели не вольны были самостоятельно прекратить это сотрудничество и попадали под постоянный контроль тех или иных группировок. Таким образом, инициатива, в целом, принадлежала силовым предпринимателям. Но без объективного спроса институт силового партнерства не получил бы такого широкого развития.

Итак, под силовым партнерством мы будем понимать ряд бизнес-функций силовых структур – функций, основанных на умелом коммерческом использовании организованной силы и информации, обеспечивающих благоприятные институциональные условия для экономической деятельности предприятий клиентов.

Институциональные условия включают: безопасность, информационную поддержку, обеспечение прав собственности, в том числе контроль за соблюдением контрактных обязательств и возвратом долгов, а также разрешение коммерческих споров. Тактика жесткого давления и физического устрашения, практиковавшаяся преступными группировками, а также постоянные сообщения в СМИ, усиливавшие ощущение опасности и повышенного риска, привели к силовым предпринимателям множество клиентов. Одной из причин широкого распространения института силового партнерства стало игнорирование значительной частью предпринимателей государственной судебной и правоохранительной системы.

На деловом языке услуги силового партнерства обозначались скромной фразой «решать вопросы». Что это означало? На более ранних этапах преступные группировки занимались в основном простой физической охраной и страхованием от явного мошенничества («смотрели, чтобы не наезжали и не кидали»). Сюда же входило сопровождение торговых перевозок, в основном импорта, от границы до пункта назначения.

По мере развития экономического рынка и стремительного роста числа сделок функции силового партнерства становились более сложными и разнообразными. Стандартной функцией силовых партнеров стало сопровождение сделок. Она заключалась в сборе информации о потенциальных партнерах или контрагентах, обмене гарантиями, контроле за выполнением обязательств. В случае возникновения осложнений силовые партнеры, представлявшие стороны в сделке, вырабатывали схемы их преодоления или возмещения ущерба и контролировали исполнение

В какой форме происходит оплата силового партнерства? Эволюция силового партнерства описывается его участниками с помощью трех основных понятий: «получать» – «контролировать» – «быть в доле». «Получать» означает обложить какую-либо торговую точку или фирму данью, охранять ее от других претендентов и, если ей нанесен ущерб, добиться компенсации. Размер дани лишь отдаленно соотносится с экономическими показателями или возможностями предприятия-клиента и устанавливается исключительно исходя из субъективных потребностей и оценок бандитов. Силовой партнер «контролирует» тот или иной бизнес, если он через «своего» аудитора или бухгалтера имеет доступ к информации о финансовой деятельности компании, финансовых потоках, всех ее операциях и контактах, обеспечивая надзор и подстраховку. Именно на этой стадии происходит перерастание охранного рэкета в отношения силового партнерства. Инвестиция денежных средств в развитие данной фирмы и вхождение представителей силового партнера в правление уже означают переход к долевому участию. Кроме отчислений в денежной форме (если есть возможности постоянного обналичивания средств), которые поддерживаются на уровне 20-30% от прибыли, оплата силового партнерства может производиться во множестве других натуральных, наличных или безналичных форм (таких, как консультационные услуги, арендная плата, страховка, благотворительность и т.п.).

Многие силовые структуры и криминальные авторитеты занимались «долговой темой», когда к ним обращались с соответствующими запросами. Тогда они выступали в качестве единовременных посредников. Три основных метода улаживания долговой проблемы. Первый метод предполагает встречу силовых партнеров кредитора и должника, и, если кредитор предоставляет убедительные доказательства задолженности, противоположная сторона может признать долг, гарантировать его возврат и оказать давление на «своего» задолжавшего бизнесмена для урегулирования проблемы. На практике это часто включает большой объем оперативной и информационной работы по нахождению должника, оценке его активов и установлению его силовых партнеров, если таковые имеются. В случае, если силовых партнеров нет, на должника или членов его семьи оказывается прямое давление, вплоть до насильственного отчуждения имущества. В таких случаях должник часто вынужден сначала подыскать силового партнера, а уже потом заниматься урегулированием самой проблемы. По разным оценкам, плата за возвращение долга таким способом колеблется в пределах 30-50% от его суммы.

Другой способ – откровенно криминальный. Он предполагает либо использование жестких угроз для того, чтобы заставить кредитора списать долг, либо физическое устранение кредитора в случае, если сумма долга значительно превышает затраты на организацию заказного убийства. Вероятность выбора именно этого решения – если отбросить моральные факторы – зависит от наличия у кредитора эффективного силового партнера. Согласно опросу предпринимателей, на жизнь которых были совершены покушения, в 40% от них требовалось списать крупный долг.

К третьему способу прибегают в ситуации, когда силовым партнерам не удается самим урегулировать проблему, и при этом они не рискуют прибегать к активным силовым действиям. В этом случае с согласия обеих сторон может быть привлечен вор в законе для решения проблемы по воровским понятиям, т. е. в соответствии с неформальным кодексом уголовного мира. Решение вора в таких случаях считается обязательным для обеих сторон, а его вознаграждение – те же «полдоли», то есть 50% от оспариваемой суммы.

Функции силовых партнеров основаны на двух типах действия: реактивном и превентивном. Реактивное действие возникает в ситуации нанесения какого-либо ущерба членам силовой структуры или подконтрольным хозяйственным субъектам. В общем виде это действие направлено на то, чтобы добиться материальной компенсации ущерба посредством переговоров/угроз или нанести ответный ущерб другой стороне (как, например в случае «кидков» или других недобросовестных действий). На языке силовых предпринимателей это иногда называется «ответной комбинацией».

Превентивные действия направлены на контроль за будущим поведением других реальных или потенциальных участников деловых отношений, как за счет информационного обеспечения, так и за счет репутации и соответствующего эффекта сдерживания. Если реактивное действие часто включает угрозы и насилие, то превентивное предполагает демонстрацию силы без ее активного применения, а также использование информационных возможностей.

Охранные отношения (и охранный рэкет как пограничный случай) являются первой и наиболее простой формой силового предпринимательства, заключающейся в использовании силы для сдерживания потенциальных угроз, исходящих от других силовых структур. Силовое партнерство предполагает постоянные отношения владельцев средств насилия с хозяйствующими субъектами по контролю за рисками и выполнением этими субъектами контрактных обязательств, а также другие услуги, связанные с обеспечением благоприятной хозяйственной среды на предприятиях клиентов («деловое сопровождение»). Силовое посредничество – это оказание различных одноразовых или нерегулярных посреднических услуг при нахождении соответствующих возможностей или поступлении запросов (таких, как возврат долгов или разрешение хозяйственных споров, обналичивание средств и организация бартерного обмена).

Третья форма - экономическое принуждение - связана не с прямым насилием, но с необходимостью обеспечения минимума средств суще­ствования семей или выживания предприятия в критических хозяй­ственных ситуациях. Скажем, если семья оказывается под угрозой голо­да, проблема выбора становится неактуальной, и людям приходится соглашаться на первый более или менее приемлемый вариант заработка. Сходные ситуации, когда человек лишается значительной части свобо­ды выбора и руководствуется скорее логикой принуждения, могут скла­дываться и на уровне предприятия. Например, рыночную нишу зани­мает новый, более мощный игрок, заставляя прежнего игрока прода­вать свой бизнес или уходить в другие сегменты рынка, чтобы не поте­рять все. Назвать это реализацией экономического интереса можно лишь с большой натяжкой. Конечно, в любой кризисной ситуации сохраня­ются какие-то альтернативы, но часто это напоминает выбор из од­ного варианта.

Наконец, четвертая форма - идеологическое принуждение - наиболее тонкая из перечисленных форм внешнего воздействия. Она возникает как продукт символической борьбы - манипулирования представлениями о том, что есть надлежащая или успешная деловая стратегия. Здесь сохраня­ется видимость свободного выбора, который на поверку оказывается иллюзорным, хотя участники рынка «добровольно» следуют заданным извне параметрам. Реализуется такого рода воздействие посредством кон­цепций контроля, господствующих в данной сфере хозяйства.

Итак, участники рынка побуждаются к хозяйственному действию комплексами мотивов, которые черпаются из трех основных источни­ков: интересов, социальных норм и принуждения. И в принципе логическими сред­ствами можно каждый мотив свести к любому из этих источников. Од­нако в рамках экономико-социологического подхода целесообразно их разделение для обогащения наших аналитических возможностей. Сово­купность хозяйственных стимулов выводится тем самым за пределы по­лучения материального вознаграждения. Здесь можно обнаружить стрем­ление к улучшению условий работы (безопасности, комфорту) и обо­гащению содержания труда (разнообразию операций и творческому характеру деятельности), к профессиональному росту и достижению относительной автономии в труде. Более того, эти стимулы выходят да­леко за пределы собственно экономических благ. Человек тянется к обще­нию и соревновательности, обуреваем жаждой власти и социального престижа, способен подчинять себя нравственным, религиозным и идейно-патриотическим канонам. И весь этот сложный мотивационный ком­плекс привносится им в сферу хозяйственных отношений.

Чтобы подчеркнуть сложную мотивационную структуру участни­ков рынка, Радаев вводит термин «хозяйственная мотивация», противопоставляя ее более узкой «экономической мотива­ции». Добавим, что учет разнообразия хозяйственных мотивов важен не только для аналитических нужд. В практиках самого хозяйственного действия их сочетание стабилизирует весь хозяйственный процесс. Дело в том, что любой сильный мотив, будь то голод или стремление к вы­годе, желание власти и сексуальное влечение, при отсутствии других сдерживающих мотивов склонен к гипертрофии и способен произво­дить саморазрушительные эффекты. Комбинация же действенных моти­вов выполняет, помимо прочего, и предохранительную функцию.

Рациональность

Разобрав вопрос о структуре хозяйственной мотивации, мы пере­ходим к другому вопросу - о рациональности действия.

Экономический подход к рациональности.

Как правило, предполагается следующее:

• рациональность трактуется как следование эгоистическому инте­ресу;

• рациональное действие противопоставляется иррациональному действию как чему-то ущербному, «неэкономическому»;

• рациональность является константой экономического поведения;

• рациональность выступает универсальной (внеисторической) предпосылкой экономического поведения.

Анализ эволюции экономических взглядов приводит нас к следую­щему выводу: понимание рациональности и фиксация ее пределов стали ключевыми предпосылками, на базе которых определяется характер эконо­мических действий. Человек, согласно современной экономической тео­рии, волен отречься от максимизации полезности, способен следовать альтруистическим мотивам, может оказаться профаном, ошибающим­ся на каждом шагу. Но для того чтобы его действие считалось «экономи­ческим», он обязан вести себя рационально. В конечном счете экономическое попросту отождествляется с рациональным. Так, по убеждению Л. Мизеса, «сферы рациональной и экономической дея­тельности... совпадают. Всякое разумное действие есть одновременно и действие экономическое. Всякая экономическая деятельность рациональ­на».

Фактическое отождествление экономического и рационального субординирует все прочие формы поведения, не укладывающиеся в поня­тие рациональности, как неэкономические, или нечто, не являющееся предметом рассмотрения экономической теории. Они рассматриваются как иррациональные отклонения - неустойчивые, второстепенные.

Итак, «экономическое» оказывается выше «неэкономического», а «рациональное» - выше «иррационального». При этом для экономиста фиксированная степень рациональности поведения и общая устойчи­вость предпочтений чаще всего являются априорным предположением. Это позволяет решить проблему «преодоления» многообразия хозяй­ственных мотивов путем отбора основного (более рационального) мотива и конструирования иерархий. Предположение об устойчивости предпоч­тений открывает возможность построения единой шкалы конфликтных целей23. Самая известная мотивационная модель ранжирования потреб­ностей человека предложена психологом А. Маслоу. Как ведет себя в ее рамках рационально организованный индивид? Потребности более высокого порядка становятся актуальными для него лишь после того, как удовлетворяются потребности более низкого порядка. Иными сло­вами, пока человек голоден, его особенно не заботят трудности соци­ализации, повышения престижа и т.п. Когда он, наконец, получает свой кусок хлеба, он начинает задумываться над тем, как его себе гаран­тировать и обрести уверенность в завтрашнем дне. Если такая уверен­ность появилась, то актуализируется потребность в общении. Затем при­ходит жажда уважения, а уж напоследок наступает черед возвышенных духовных потребностей.

Социологический подход к рациональности. Экономсоциологи совер­шенно иначе используют понятие рациональности. Их подход раскры­вается в следующих предположениях:

• рациональное действие шире следования эгоистическому инте­ресу;

• рациональное действие не имеет заведомого приоритета, оно ря-доположено нерациональному действию;

• рациональность является вариативным признаком хозяйствен­ного действия;

• рациональность не имеет универсального содержания, существу­ет множество типов рационального действия.

О том, что хозяйственная мотивация не сводится к эгоистическому интересу, мы уже говорили. Следование социальным нормам или принудительному воздействию при определенных условиях также может считаться рациональным. Рациональное действие, таким образом, ока­зывается шире экономического действия в узком смысле слова.

В отличие от традиционных экономистов, для которых рациональ­ность действия выступает постоянным признаком, для экономсоциологов она является вариативной, переменной величиной. Для них сама степень рациональности действия должна становиться объектом иссле­дования, не будучи априорной предпосылкой.

Далее, объект исследования экономической социологии не сво­дится к одному только рациональному действию. Причем рациональности противостоит не «иррациональность», а «нерациональность», которая ничуть не хуже и не лучше рациональности. Тем самым экономсоциолог при­держивается принципиального положения о рядоположенности типов действия с точки зрения их мотивационной обусловленности. Это, ра­зумеется, не означает, что все мотивы равны по силе и частоте прояв­ления или одинаково доступны для интерпретации. Однако изначально они не должны дискриминироваться и, тем более, исключаться из поля нашего зрения. Это означает также, что интенсивность каждого типа действия не может измеряться только степенью его рациональности, в каждом случае следует использовать разные измерительные шкалы (так, измерение степени устойчивости целенаправленного действия должно отличаться от измерения значимости той или иной ценностной уста­новки).

Понятие рациональности для экономсоциолога не имеет универсального содержания. Для объяснения данного те­зиса вновь сошлемся на М. Вебера, который вводит принципиальное разделение двух типов рациональности:

• формальной (инструментальной) рациональности (formal rationality), связанной с выбором способов достижения фиксированных инст­рументальных целей путем количественной калькуляции издер­жек и выгод;

• субстантивной (содержательной) рациональности (substantive rationality), связанной с ориентацией на конечные ценности (ultimate values), не сводимой к простой калькуляции и сопря­женной с выбором самих целей.

Принятие предпосылки о существовании субстантивной рацио­нальности чрезвычайно важно для экономико-социологического под­хода. Оно означает переход от понятия «экономического» действия к понятию «хозяйственного» действия, в рамках которого само суще­ствование формальной рациональности ставится в зависимость от дей­ствующих в данном сообществе культурно-нормативных схем.

Формальная рациональность предполагает устойчивость предпочте­ний. Введение этой предпосылки чудовищно обедняет социальный мир хозяйствующего человека и выражает, прямо скажем, невысокое мнение о его способностях. Ведь помимо ранжирования своих предпочтений чело­век способен и на более сложный выбор - между разными иерархиями или, говоря словами А. Сена, на «ранжирование ранжирования», т.е. на переключение между разными режимами оценивания. Эта способность и учитывается понятием субстантивной рациональности, в которое включа­ются «неэкономические» элементы: ценностно-нормативные, когнитив­ные, эстетические. В свою очередь, это предполагает наличие множества ценностных шкал (способов оценивания), которые тесными узами связа­ны с конкретным социокультурным контекстом.

Логика в данном случае такова. Чтобы вести себя рационально, индивид вынужден учитывать возможную реакцию на свои действия со стороны других индивидов. Но характер этой ответной реакции во мно­гом зависит от социальных условий (представлений, традиций, норм), специфических для данного конкретного сообщества. И то, что выгля­дит рациональным в одной среде, в других обстоятельствах может ока­заться нелепостью. Сама граница между рациональным и нерациональ­ным действием является структурно, институционально и культурно обусловленной. Таким образом, принятие значимости исторической и социальной обусловленности неумолимо подталкивает нас к призна­нию не одного, а целого множества способов рациональности.

Экономисты (как, впрочем, и многие социологи) пытаются обой­ти эти затруднения. Они упрощают свои модели посредством допуще­ний о существовании иерархии не только между разными мотивами, но и между разными культурами. Предполагается, что общества делятся на современные (рационалистические, модернизированные) и тради­ционные. Причем первые заведомо выше вторых по уровню социально­го и экономического развития, а вторые эволюционируют в сторону первых. По существу, за универсалистским занавесом здесь скрывается западоцентризм: то, что не вписывается в западную культуру, объявля­ется иррациональным.

Демон культурного иерархизирования способен сыграть не одну злую шутку. Так случилось, например, с тем, что называли «японским чудом». Долгое время Япония в глазах американцев и европейцев каза­лась оплотом экономического традиционализма. Когда же она соверши­ла гигантский рывок в социально-экономическом развитии, многие начали склоняться к тому, что, быть может, именно Япония с ее патер­нализмом, пожизненным наймом, «кружками качеств» и являет обра­зец «истинного» рационализма. Затем, когда в начале 1990-х гг. «чудо» закончилось и Япония вступила в полосу длительных экономических затруднений, метнулись назад - к англосаксонской модели. Если ис­пользуется только одна линейка, то самое большее, что можно себе позволить, это перевернуть ее на 180 градусов.

Позиция социолога, исходящего из специфичности культур, дол­жна принципиально отличаться. Для него разделение рационального и нерационального действия относительно, границы между ними подвижны и способны со временем радикально изменяться в рамках одной культу­ры. Хозяйственное действие выступает в итоге как сложное сочетание рациональности и нерациональности, при этом и та, и другая обладают специфическим социально обусловленным характером. И вместо одной линейки нам необходим сложный набор измерительных инструментов.

Экономико-социологический подход к хозяйственной мо­тивации сталкивается с рядом дополнительных трудностей. Оказывает­ся, что наряду с идеальным (ценностным) уровнем мотивации, свя­занным с принципами действия - более глубокими и устойчивыми предпочтениями, - существует уровень рутинных практик, который выражается в том числе в побуждениях сиюминутного свойства. Выяс­няется также, что мотивация как внутреннее побуждение человека не тождественна его мотивации-суждению - вербальному объяснению собственных поступков. Человек может не осознавать свои побуждения или быть неискренним. Помимо этого он склонен к психологическому самооправданию и последующей рационализации совершенных дей­ствий, к защите собственной позиции и стремлению произвести более благоприятное впечатление. Возникают и разного рода «спецэффекты» вроде так называемой асимметрии приписывания: человек склонен объяс­нять свое собственное поведение более благородными и альтруистичес­кими мотивами, приписывая другим мотивы относительно более эгои­стические, приземленные.

Виды рациональности

Разобрав разные трактовки рациональности действия, зададимся одним из ключевых вопросов - как человек осуществляет выбор в условиях ограниченнос­ти ресурсов, будь то поиск места работы, потребительских товаров или форм вложения денежных средств. Три ее формы: сильная форма предполагает максимизацию. Полусильная форма – это ограниченная рациональность. Слабой формой является органическая рациональность.

Максимизация

Неоклассическая экономическая теория придерживается принципа максимизации. Этот принцип неоспорим, но только если приняты во внимание все имеющиеся издержки. Однако традиционная трактовка максимизации такого полного учета не поощряет; вместо этого роль институтов преуменьшается, фирмы представляются как производственные функции, потребители – как функции полезности, распределение деятельности между различными способами экономической организации рассматривается как данное, а оптимизация является повсеместной (De Alessi, 1983). В мире, раз и навсегда сведенном к одному гигантскому «купи–продай» (Meade, 1971, p.166), – технология, исходные ресурсы, предвидения субъектов и их отношение к риску являются полностью детерминированными.

Действия «экономического челове­ка» состоят из следующих шагов.

1. Выработка идеальных представлений о желаемом благе в виде совокупности требований к предполагаемому месту работы или приоб­ретаемому продукту.

2. Сбор по возможности полной и систематической информации об имеющихся альтернативах.

3. Выявление из всех возможных вариантов той альтернативы, ко­торая наилучшим образом удовлетворяет субъективным требованиям.

4. Осуществление поиска до того момента, пока не находится соот­ветствующий лучший вариант.

В противовес подобной абсолютной рациональности самими экономистами было предложено ее иное пони­мание, связанное с осознанием ограниченных когнитивных и волевых способностей человека.