1. Общие черты и особенности русской социальной мысли

Понимание особенностей развития социологии России, ее неповторимости требует также учета своеобразия русского национального характера, его духовных ориентаций, «духа народа». Мыслители традиционно подчеркивали внутреннюю противоречивость русского национального характера, существование в нем взаимоисключающих начал, слабость формы и чувства срединности, культурный нигилизм. Это сочеталось с серьезным влиянием географического фактора и геополитического положения страны как важных условий утверждения деспотической формы правления. Историческое своеобразие привело к ситуации неактуализированности сил русского народа, социальной необустроенности общества. В то же время в обществе ощущалось наличие некоего особого «задания» России, что и вылилось в концепцию мессианской «русской идеи». Важнейшей и исходной особенностью российской социальной мысли явился органический подход к обществу. Органический подход заключался в стремлении представить мир как некое иерархическое целое, где общество и человек хотя и своеобразные, но только элементы. Столь большое внимание исследователи уделяли русской общине, усматривая в ней органическое начало, опора на которое позволит реализовать самобытный русский путь социальной эволюции (2, стр. 76).

Особое значение приобрели проблемы объекта эволюции, совмещая эволюции со структурным единством системы и ее стремлением к функциональному равновесию и др.

Одновременно нарастал протест против плоского эволюционизма, начиная от самых ранних форм в теории культурно-исторических типов Н.Я.Данилевского (1822-1885) и вплоть до снятия вопроса о социальной эволюции как научной проблеме у П.А.Сорокина. Внимание к проблеме эволюции свидетельствует о такой важной черте социальной мысли России, как ее прагматическая направленность, «служебное отношение к истине» Ради спасения общества. В этом проявляется если не в явной, то в скрытой форме религиозный характер русского социального мышления. Не случайно, поэтому в русской культуре столь сильна тенденция к тоталитарности, целостности мышления и действия. Этим определялось, и своеобразие гносеологических посылок российской мысли. В итоге сложились две противоположные тенденции социальной мысли - утопизм и реализм. Утопическая линия характеризовалась одномерностью социального мышления, исходила из представления об обществе как механическом агрегате и принципа социального конструктивизма. Реалистическая же линия утверждала многофакторный подход, понимание общества как сложного динамического равновесия, обосновывала необходимость соразмерной эволюции субъекта и социальных форм. Именно реалистическая линия оказалась созвучной действительно научной социологии.

2. Основные этапы становления и развития русской социальной мысли

Социологическая мысль в России изначально была частью общемировой социологии. Это обуславливалось тем, что в Россию социология проникла в 40-е гг. XIX в. с Запада и в скором времени приобрела специфический характер на основе особенностей исторического развития общества. Развитие социологической мысли в России в период с 40-х по 60-е гг. XIX в. можно охарактеризовать как предсоциологический этап.

На этом этапе сформировалось программное поле российской социологии.

Дальнейшее развитие социологии в России можно разделить на несколько этапов: первый этап – 60—90-е гг. xix в., второй – начало xx в. – 1918 г., третий – 20—30-е гг. xx в., четвертый – с 50-х гг. xx в. до наших дней.

1-й этап (1860–1900 гг.). Этот период развития социологической мысли связан с концепциями таких мыслителей, как народники, представители субъективной школы, натуралистического направления, психологического направления (Ковалевский, Плеханов). Развитие социологии в этот период времени во многом было обусловлено социальными изменениями: усложнение социальной структуры русского общества, бурный рост городских сословий, дифференциация в крестьянской среде, рост численности рабочего класса. На этом этапе основой социологической мысли стали позитивистская теория О. Конта, идеи которого в России хорошо знали и разрабатывали. В 1846 г. Серно-Солоневич, размышляя о составе социальных наук, поставил вопрос: не требует ли нынешнее состояние знаний появления новой науки, которая будет исследовать законы развития общества как естествознание исследует природу? В результате в середине 60-х гг. XIX в. в российской литературе появляется термин «социология», который рассматривался как высшая наука, опирающаяся на синтез научных знаний и исследующая всеобщие социальные законы.

Первоначально накоплению социологической информации способствовала земская статистика: опросы крестьян, изучение их жизни.

На этом этапе происходило формирование различных направлений и школ социологической мысли, которые во многом опирались на достижение западной социологии, но оказали важное влияние на специфику российских концепций. Среди них можно выделить следующие:

1) географическое (Л. И. Мечников) – прогресс общества обуславливается прежде всего природными, в частности, водными ресурсами. Так, согласно данной теории в истории развития обществ главнейшую роль сыграли те реки, которые были ореолом их обитания;

2) органицизм (А. И. Стронин) – общество представляет собой сложный организм, который функционирует на основе природных законов;

3) психологизм (П. Л.Лавров, Н. К. Михайловский) – исходным пунктом социальности являются психофизические отношения, а в центр изучения ставится личность;

4) марксизм (Г. В. Плеханов, В. И. Ленин).

2-й этап (1900–1920 гг.). На этом этапе своего развития российская социология проходит процесс институциализации. Проявлениями данного процесса стали следующие события: открытие в 1912 г. социальной секции при историческом факультете Петербургского университета; образование в 1916 г. русского социологического общества имени М. М. Ковалевского; введение в 1917 г. ученой степени по социологии; создание кафедры социологии в Петроградском и Ярославском университетах; в 1920 г. В Петроградском университете открывается первый в России факультет общественных наук с социологическим отделением. За несколько лет до революционных событий 1917 г. ученым и педагогам-энтузиастам социологию под разными предлогами удается включать как предмет изучения в программы некоторых средних учебных заведений, различных училищ, курсов.

В последнее десятилетие перед революцией лекции по социологии читались на Высших женских курсах, в биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта. Теоретические концепции данного периода характеризовались распространением неопозитивизма, сочетающим функционализм и эмпирические исследования. Яркими представителями этого периода социологической мысли были Г. П. Зеленый, А. С. Звоницкая, К. М. Тахтарев, А. С. Лаппо-Данилевский и др.

Одновременно оформляется своеобразная христианская социология в русле религиозной философии (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков), не приемлющая неопозитивизм и бихевиоризм. Наряду с разработкой теоретических вопросов разворачивались эмпирические социологические исследования. Центральное место в них занимают исследования по социальным и социально-психологическим проблемам труда и быта рабочих и крестьян.

3-й этап (1920—1930-е гг.). На третьем этапе продолжается развитие теоретической социологии. В 20-х годах издается обширная социологическая литература: П. А. Сорокин («Основы социологии» в 2 томах, 1922 г.), В. М. Хвостов («Основы социологии. Учение о закономерностях общественного процесса», 1928 г.), Н. А. Бухарин («Теория исторического материализма, популярный учебник марксистской социологии», 1922 г.), М. С. Салынский («Социальная жизнь людей. Введение в марксистскую социологию», 1923 г.) и др.

Основная направленность этих работ состояла в выявлении соотношения истории русской социологической мысли и социологии марксизма, в стремлении сформулировать оригинальную социологию марксизма и определить ее место в системе марксизма. После краткого периода академических свобод в годы НЭПа устанавливается реакция, и ряд видных ученых-социологов и философов (П. Сорокин, Н. Бердяев) вынуждены навсегда покинуть Россию.

Термин «социология» начинает приобретать негативный оттенок и использоваться главным образом в связи с критикой «буржуазной» социологии. Многие журналы и кафедры закрываются, немалое количество социологов, экономистов и философов подвергаются репрессиям и ссылке в лагеря. Высылка в 1922 г. большой группы ученых из России сразу же сказалась на снижению уровня отечественной социологии.

Именно в этот период начинается научная деятельность одного из виднейших представителей мировой социологической мысли Питирима Александровича Сорокина (1889–1968 гг.).

Этот мыслитель, родившийся в России, внес огромный вклад в развитие социологии, который можно сравнить разве что с вкладом Вебера.

Сорокин разработал теорию стратификации и социальной мобильности. П. Сорокин рассматривает мир как социальную вселенную, т. е. некое пространство, заполненное не звездами и планетами, а социальными связями и отношениями людей. Они образуют многомерную систему координат, которая и определяет социальное положение любого человека.

4-й этап (с 1950-х гг.). В этот период начинается возрождение интереса к социологии. Социологи 50—60-х г.г., или, как их позже называли, социологи первого поколения, решали нелегкую задачу – не только возродить, но и практически заново создать эту науку.

Во многом благодаря работам Б. А. Грушина, Т. И. Заславской, А. Г. Здравомыслова, Ю. А. Левады, Г. В. Осипова, В. А. Ядова и др. в стране значительно расширились масштабы социологических исследований.

В середине 1960-го г. было создано первое социологическое учреждение – отдел социологических исследований в институте философии АН СССР и лаборатория социологических исследований при Ленинградском госуниверситете.

Таким образом, нетрудно увидеть, что на данном этапе социология приобретает в основном прикладной эмпирический характер.

Предметом социологических исследований была социальная структура общества, бюджет времени рабочих, социальные проблемы труда, образования, семьи.

Однако полученные данные не объединяются, на их основе не создаются теории среднего уровня.

По всей стране начинаются открываться кафедры социологии, создаются учебные пособия по этой дисциплине. Социология проходит процесс институциализации, итогом которого становится возникновение социологического факультета МГУ, который оказался первым после длительного перерыва социологическим факультетом в СССР.

На сегодняшний день в России существует огромное количество социологических факультетов, которые выпускают высококлассных специалистов-социологов.

В больших количествах проводятся социологические исследования.

В стране существуют центры исследования общественного мнения, которые проводят социологические исследование по всей России и создают на основе их данных многочисленные отчеты и прогнозы.

3. Социальные и социально-политические воззрения П.Я.Чаадаева

Чаадаев считал, что «обиходная» история не дает ответов. «Обиходной» историей он называл эмпирически-описательный подход без нравственной ориентации и надлежащего смыслового исхода для человеческой деятельности. Он считал, что такая история всего лишь перечисляет беспрестанно накапливающиеся события и факты, видя в них лишь «беспричинное и бессмысленное движение», бесконечные повторения в «жалкой комедии мира». Подлинно философски осмысленная история должна «признать в ходе вещей план, намерение и разум», постигнуть человека как нравственное существо, изначально связанное многими нитями с «абсолютным разумом», «верховной идеей», «богом»^[11], «а отнюдь не существо обособленное и личное, ограниченное в данном моменте, то есть насекомое-поденка, в один и тот же день появляющееся на свет и умирающее, связанное с совокупностью всего одним только законом рождения и тления. Да, надо обнаружить то, чем действительно жив человеческий род: надо показать всем таинственную действительность, которая в глубине духовной природы и которая пока еще усматривается при некотором особом озарении».

Своей задачей Чаадаев называл «изъяснение моральной личности отдельных народов и всего человечества», но по сути он занимался не исследованием судеб различных наций, а толкованием человеческой истории как единого связного текста. Г. В. Флоровский пишет, что главный и единственный принцип Чаадаева — есть «постулат христианской философии истории. История есть для него созидание в мире Царствия Божия. Только через строительство этого Царствия и можно войти или включиться в историю»^[12] Смысл истории, таким образом, определяется Провидением, а руководящая и постоянно обнаруживающая себя идея истории — идея религиозного единения человечества, привнесенная в мир христианской религией и ею хранимая. Древние цивилизации оказались обреченными именно потому, что воплощали идею «языческой разъединенности», то есть имели лишь материальный, земной интерес, а истинная духовность и мощный нравственный потенциал составляет прерогативу «таинственно единого» христианства, и поскольку только духовный интерес «беспределен по самой своей природе», одни лишь христианские народы «постоянно идут вперед».

По мнению Чаадаева, западно-европейские успехи в области культуры, науки, права, материального благополучия — являются прямыми и косвенными плодами католицизма как «политической религии».

Католическая церковь для Чаадаева выступает прямой и законной наследницей апостольской церкви. Именно она является единственным носителем соборного, кафолического начала. К православию он относится намного холоднее.

Симпатии Чаадаева к католицизму как части тысячелетней европейской цивилизации оказали влияние на русских филокатоликов XIX в. (так, иезуит князь Иван Гагарин утверждал, что принял католичество под его влиянием) и вызвали реакцию у его критиков и слухи о его собственном обращении в католичество (Денис Давыдов назвал его «маленьким аббатиком», Языков пишет о нём: «ты лобызаешь туфлю пап»).

При этом Чаадаев всю жизнь оставался православным, регулярно исповедовался и причащался, перед смертью принял причастие у православного священника и был похоронен по православному обряду^[13]. Гершензон пишет, что Чаадаев совершил странную непоследовательность, не приняв католичества и формально не перейдя, так сказать, «в католическую веру», с соблюдением установленного ритуала^[4].

В «Философических письмах» он объявил себя приверженцем ряда принципов католицизма, однако Герцен называл его мировоззрение «революционным католицизмом», поскольку Чаадаев вдохновлялся нереальной в ортодоксальном католицизме идеей — «сладкая вера в будущее счастье человечества», уповая на свершение земных чаяний народа как сверхразумного целого, преодолевающего эгоизм и индивидуализм как несообразные с всеобщим назначением человека быть двигателем Вселенной под руководством всевышнего разума и мировой воли^[1]. Чаадаев не интересовался темами греха, церковных таинств и т. п., сосредотачиваясь на христианстве как на умозрительной силе. В католичестве его привлекало соединение религии с политикой, наукой, общественными преобразованиями — «вдвинутость» этой конфессии в историю^[14].

4. [Править] Оценка России

В 1-м письме историческая отсталость России, определившая её современное состояние, трактуется как негативный фактор.

О судьбе России он пишет:

…тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя.

Толкование Чаадаевым в 1-м письме христианства как метода исторически прогрессирующего социального развития при абсолютном значении культуры и просвещения, власти идей, развитого правосознания, идей долга и т. п. послужили ему основой для резкой критики современного положения дел в России и того хода истории, который привел её к этому состоянию. Он пишет, что выход православной церкви из «всемирного братства» во время Схизмы имел, по его мнению, для России самые тягостные последствия, поскольку громадный религиозный опыт, «великая мировая работа», за 18 веков проделанная умами Европы, не затронули России, которая была исключена из круга «благодетельного действия» Провидения из-за «слабости нашей веры или несовершенства наших догматов»^[15]. Обособившись от католического Запада «мы ошиблись насчет настоящего духа религии», не восприняли «чисто историческую сторону», социально-преобразовательное начало, которое является внутренним свойством настоящего христианства, и поэтому мы «не собрали всех её плодов, хоть и подчинились её закону» (то есть плодов науки, культуры, цивилизации, благоустроенной жизни). «В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу», ибо мы стоим «в стороне от общего движения, где развивалась и формулировалась социальная идея христианства»^[16]

4. Славянофилы и западники об особенностях развития России

В условиях реакции и репрессий против революционной идеологии широкое развитие получила либеральная мысль. В размышлениях об исторических судьбах России, ее истории, настоящем и будущем родились два важнейших идейных течения 40-х гг. XIX в.: западничество и славянофильство. Представителями славянофилов были И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин и многие др. Наиболее выдающимися представителями западников выступали П.В. Анненков, В.П. Боткин, А.И. Гончаров, Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, М.Н. Катков, В.М. Майков, П.А. Мельгунов, С.М. Соловьев, И.С. Тургенев, П.А. Чаадаев и др. По ряду вопросов к ним примыкали А.И. Герцен и В.Г. Белинский.

И западники, и славянофилы были горячими патриотами, твердо верили в великое будущее своей России, резко критиковали николаевскую Россию.

Особенно резко славянофилы и западники выступали против крепостного права. Причем западники — Герцен, Грановский и др. — подчеркивали, что крепостное право — лишь одно из проявлений того произвола, который пронизывал всю русскую жизнь. Ведь и “образованное меньшинство” страдало от беспредельного деспотизма, тоже было в “крепости” у власти, у самодержавно-бюрократического строя. Критикуя российскую действительность, западники и славянофилы резко расходились в поисках путей развития страны. Славянофилы, отвергая современную им Россию, с еще большим отвращением смотрели на современную Европу. По их мнению, западный мир изжил себя и будущего не имеет (здесь мы видим определенную общность с теорией “официальной народности”).

Славянофилы отстаивали историческую самобытность России и выделяли ее в отдельный мир, противостоящий западу в силу особенностей русской истории, религиозности, русского стереотипа поведения. Величайшей ценностью считали славянофилы православную религию, противостоящую рационалистическому католицизму. Славянофилы утверждали, что у русских особое отношение к властям. Народ жил как бы в “договоре” с гражданской системой: мы — общинники, у нас своя жизнь, вы — власть, у вас своя жизнь. К. Аксаков писал, что страна обладает совещательным голосом, силой общественного мнения, однако право на принятие окончательных решений принадлежит монарху. Примером такого рода отношений могут стать отношения между Земским собором и царем в период Московского государства, что позволило России жить в мире без потрясений и революционных переворотов, типа Великой французской революции. “Искажения” в русской истории славянофилы связывали с деятельностью Петра Великого, который “прорубил окно в Европу”, нарушил договор, равновесие в жизни страны, сбил ее с начертанного богом пути.

Славянофилов часто относят к политической реакции в силу того, что их учение содержит три принципа “официальной народности”: православие, самодержавие, народность. Однако следует отметить, что славянофилы старшего поколения истолковывали эти принципы в своеобразном смысле: под православием они понимали свободное сообщество верующих христиан, а самодержавное государство рассматривали как внешнюю форму, которая дает возможность народу посвятить себя поискам “внутренней правды”. При этом славянофилы защищали самодержавие и не придавали большого значения делу политической свободы. В то же время они были убежденными демократами, сторонниками духовной свободы личности. Когда в 1855 г. на престол вступил Александр II, К. Аксаков представил ему “Записку о внутреннем состоянии России”. В “Записке” Аксаков упрекал правительство в подавлении нравственной свободы, приведшей к деградации нации; он указывал, что крайние меры могут только сделать в народе популярной идею политической свободы и породить стремление к ее достижению революционным путем. Ради предотвращения подобной опасности Аксаков советовал царю даровать свободу мысли и слова, а также возвратить к жизни практику созыва Земских соборов. Идеи предоставления народу гражданских свобод, отмены крепостного права занимали важное место в работах славянофилов. Неудивительно поэтому, что цензура часто подвергала их преследованиям, мешала свободно выражать свои мысли.

Западники, в отличие от славянофилов, русскую самобытность оценивали как отсталость. С точки зрения западников, Россия, как и большинство других славянских народов, долгое время была как бы вне истории. Главную заслугу Петра I они видели в том, что он ускорил процесс перехода от отсталости к цивилизации. Реформы Петра для западников — начало движения России во всемирную историю.

В то же время они понимали, что реформы Петра сопровождались многими кровавыми издержками. Истоки большинства самых отвратительных черт современного ему деспотизма Герцен видел в том кровавом насилии, которым сопровождались петровские реформы. Западники подчеркивали, что Россия и Западная Европа идут одинаковым историческим путем, поэтому Россия должна заимствовать опыт Европы. Важнейшую задачу они видели в том, чтобы добиться освобождения личности и создать государство и общество, обеспечивающие эту свободу. Силой, способной стать двигателем прогресса, западники считали “образованное меньшинство”.

При всех различиях в оценке перспектив развития России западники и славянофилы имели схожие позиции. И те, и другие выступали против крепостного права, за освобождение крестьян с землей, за введение в стране политических свобод, ограничение самодержавной власти. Объединяло их также и негативное отношение к революции; они выступали за реформистский путь решения основных социальных вопросов России. В процессе подготовки крестьянской реформы 1861 г. славянофилы и западники вошли в единый лагерь либерализма. Споры западников и славянофилов имели большое значение для развития общественно-политической мысли. Они являлись представителями либерально-буржуазной идеологии, возникшей в дворянской среде под влиянием кризиса феодально-крепостнической системы. Герцен подчеркнул то общее, что соединяло западников и славянофилов — “физиологическое, безотчетное, страстное чувство к русскому народу” (“Былое и думы”).

Либеральные идеи западников и славянофилов пустили глубокие корни в русском обществе и оказали серьезное влияние на следующие поколения людей, искавших для России пути в будущее. В спорах о путях развития страны мы слышим отзвук спора западников и славянофилов по вопросу о том, как соотносятся в истории страны особенное и общечеловеческое, чем является Россия — страной, которой уготована мессианская роль центра христианства, третьего Рима, или страной, которая представляет собой часть всего человечества, часть Европы, идущая путем всемирно-исторического развития.

4. Географическое направление в русской социологии. Л.Мечников

Географическое направление в социологии (географический детерминизм) - одно из направлений в буржуазной социологии, ставящее развитие общества в прямую зависимость от географических условий (климата, почвы, рек и т. п.). Это признание, по существу, означало натуралистическое, идеалистическое объяснение истории. Идея об определяющей роли природных условий в жизни общества выдвигалась уже античными мыслителя; ми (Платоном, Аристотелем и др.) в противоположность религиозно-мифологическим воззрениям. Как определенное направление географический детерминизм сформировался в 18 в. его основоположником был Монтескье и играл прогрессивную роль в борьбе против феодально-религиозной идеологии, проповедовавшей божественную предопределенность общественных явлений. С середины 19 в. географическое направление утратило свое прогрессивное значение (Бокль, К. Риттер, Ф. Ле Пле, Ф. Ратцель). У Бокля географический детерминизм служит обоснованию вечности социального неравенства, оправданию колониальной экспансии. К географическому направлению была близка и теория Мечникова. Эта теория обосновала положение о том, что развитие общества с неизбежностью идет от деспотии к анархии. Идеи географической школы подготовили почву для появления в эпоху империализма геополитики.

1.1 Лев Ильич Мечников

Лев Ильич МЕЧНИКОВ (1838--1888), брат известного биолога и врача И.И. Мечникова, географ, социолог, общественный деятель, являлся одним из ярких представителей этого направления. Мировую известность как социолог он получил посмертно после опубликования его главного произведения “Цивилизация и великие исторические реки. Географическая теория развития современного общества” в 1889 г. на французском языке.

Мечникова интересовали две основные проблемы того времени: социальный прогресс и его критерий, механизм социального прогресса. В русской социологии вопрос о прогрессе был очень важен. Сама история поставила этот вопрос и требовала на него ответа: как следует оценивать, в частности, петровские реформы? Идея прогресса до позитивизма не рассматривалась ни кем в достаточно полной мере.

Мерилом прогресса в общественной жизни, по мнению Мечникова, выступает солидарность. Она является сущностной чертой общества, она развивается, и поэтому с помощью метода аналогии ее можно измерить. Постепенно солидарность вытесняет первичную борьбу за существование, которая господствует в природе. Солидарность может быть разной, в зависимости от того, помогают люди друг другу по принуждению или делают это добровольно. Поэтому главный показатель социального прогресса, по мнению Мечникова, это степень свободы при образовании кооперации. Солидарность воплощалась в различных кооперациях. Какой тип кооперации будет выбран, зависело от осознания людьми необходимости объединения. Таким образом, критерий прогресса оказывался в самом сознании человека. Такая точка зрения Мечникова была обусловлена тем, что он не понял главного критерия общественного прогресса -- развития производительных сил. Но уже при раскрытии причин социального прогресса он опирался на материалистические взгляды.

Мечников считал, что социальный прогресс в основном проходит те же ступени солидарности, что и в органическом мире, искусственно связывая основные этапы социального развития со своей схемой эволюции живых организмов.

Он резко и решительно выступил против социал-дарвинизма и расистских идей, что имело прогрессивное значение. Мальтузианскую теорию о народонаселении он характеризовал как реакционную, так как она теоретически оправдывала расизм.

Мечников хотел рассмотреть механизм влияния природы на социальное устройство общества. Так, в своей работе он, не скатываясь к вульгарному географическому детерминизму, пытался объяснить неравномерность общественного развития как результат изменения значения одних и тех же географических условий (а именно, водных ресурсов и путей сообщения), происходивших в различные эпохи под влиянием экономического и технического прогресса. Мечников выделял три периода в истории цивилизации: речной (возникновение первых рабовладельческих государств в долинах рек Нила, Тигра, Евфрата...), средиземноморский (основание Карфагена), океанический (открытие Америки). Правда, следует отметить, что данная периодизация внутренне противоречива, так как не объясняет, почему одинаковые по социально-экономическому типу государства (Финикия и Египет) отнесены к разным историческим эпохам, а различные (Рим и Франское государство Каролинков) -- к одной эпохе.

С этой периодизацией он связывает основной закон развития культуры. На земле постепенно происходит эволюция культурно-географической среды, сначала она ограничена небольшими бассейнами нескольких культурно-исторических рек, постепенно расширяется и принимает характер средиземноморской, со временем охватывает Атлантический океан, с тем, чтобы в конечном итоге распространиться на всех обитаемых местностях земного шара.

Причину прогресса древнего общества он видел в реках, но не во всех, а только в тех, которые могли обогатить человека и в то же время угрожали его развитию и жизни. Для борьбы со стихиями рек люди должны совместно трудиться, соединяться в кооперации. Так, “исторические реки” Нил, Тигр и Евфрат могли за короткий срок сделать плодоносными огромные области, которые могли прокормить миллионы людей или уничтожить все созданное человеческим трудом, привести к разорению и голоду. Поэтому жизнь вдоль этих рек требовала от множества людей кооперированного труда. При этом малейшая неточность или небрежность при возведении дамб или рытье каналов могли привести к огромным общественным бедствиям. Мечников пишет: “Под страхом неминуемой смерти река-кормилица внушает населению солидарность и стремление объединять свои силы, хотя на самом деле отдельные группы населения не знали и даже ненавидели друг друга. Она принуждает каждого члена общества к исполнению части общественной работы, полезность которой познается впоследствии, а вначале бывает, непонятна громадному большинству. Зачастую даже это большинство не в состоянии дать себе отчет о плане исполнения общей работы. Вот где истинный источник боязливого благоговения и уважения, проявляемых народами по адресу рек, этих божеств, прокармливающих и управляющих, и оживотворяющих, открывающих свои тайны только немногим избранным, а всеми остальными смертными повелевающих и управляющих, наподобие того, как управляет ими судьба” /92, с.118/. Поэтому в долинах перечисленных рек сложились крупнейшие цивилизации древности. Другие же реки мира, даже более крупные, окруженные плодородными землями, так и не смогли стать очагами древней цивилизации, так как условия жизни для селящихся вдоль них племен были слишком благоприятными и не требовали совместных усилий. Цивилизациями речного периода были Древний Египет, Ассиро-Вавилонское царство, древние Индия и Китай.

По мнению Мечникова, социологические законы не сводимы к законам природы, с их помощью нельзя внести ясность в сложный мир социальных взаимоотношений людей. Он считает: “Основать социологию на дарвинском законе борьбы за существование также немыслимо, как разрешить вопрос о солнечных пятнах на основании пифагоровой теоремы” /93, с.38/. “Общество -- не механизмы и организмы, а также относятся к организмам, как эти последние относятся к механизмам. Говоря другими словами, законы биологические также неспособны объяснить нам явления общественности, как законы механические (считая, в том числе и химические) неспособны объяснять органическую жизнь” /93, с.41/. При этом все-таки он считал полезным проведение некоторых аналогий общества с биологическим организмом.

В историю русской социологии Мечников вошел как создатель оригинальной теории, в которой он попытался связать проблему географического фактора с условиями материальной жизни общества. Также на географическом факторе жизни общества он основывал идею закономерности общественного развития и социального прогресса.

4. Субъективная школа русской общественной мысли. П.Л.Лавров

Социология есть наука об обществе. Общество не есть только собрание реальных единиц; это формы их взаимодействия, инстинктивно или сознательно ими созданные для удовлетворения своих потребностей; это - продукт практического творчества мысли. Общественные процессы представляют реализирование, в изменяющихся общественных формах, потребностей общих большему или меньшему числу личностей. Все влияния объективных явлений, предметов и процессов переходят в социологические процессы лишь в субъективной форме потребностей. Потребности эти составляют систему сил, которая, действуя в данной географической и исторической среде, даёт социологические продукты… Здесь объективны лишь реальные личности в их деятельности, допускающее статистическое определение и историческую отметку, да ещё среда, в которой происходит социологическое творчество. Но действующие силы субъективны и продукты опять субъективны. Вот из каких рассуждений появилось название школы. Если рассматривать субъективный метод в качестве многоплановой теории, то важно выделить её доминирующее содержание, системообразующую сторону. Таковой, несомненно, здесь является этический субъективизм, т.е. учение, суть которого состоит в оценке относительной важности явлений на основании нравственного миросозерцания (идеала) исследователя и построения научной теории при помощи того же критерия. П. Лавров пришёл к этическому субъективизму, отталкиваясь от мысли о целеполагающей активности личности как субъекта истории. "…Пора бы людям мыслящим, - писал Лавров, - усвоить себе одну очень простую вещь: что различие важного и неважного, благодетельного и вредного, хорошего и дурного, есть различия, существующие лишь для человека, а вовсе чужды природе и вещам самим в себе…" [1]

Субъективный метод напрямую связан с теоретическим обоснованием прогресса. Сущность прогресса "всё-таки лежит в субъективном взгляде мыслителя на то, что лучше или хуже для человека или человечества". Исходя из этого, Лавров конструировал свою формулу прогресса: развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощении в общественных формах истины и справедливости - вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, всё, что можно считать прогрессом.

Этико-субъективный подход, тем не менее, не представлял из себя чисто субъективного построения, а был своего рода парадигмальной моделью освоения действительности. Субъективный метод как научная доктрина проистекал из теоретической посылки о социально-активной функции личности в истории и на этой основе трансформировался в целостно учение о прогрессе как нравственном императиве истории. Говоря о цене прогресса, Лавров обращал внимание на то, что в истории часто упоминают о героях, гениальных личностях, забывая о тех условиях, при которых они действовали и при которых человечество было "осчастливлено" их появлением. "Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, - замечал Лавров, - необходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за своё существование, оказалось меньшинство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни".

И не столь уж важно, что человечеству прогресс меньшинства обошёлся дорого. Важно то, что цвет народа, эти "единственные представители цивилизации" (интеллигенция) так дорого обошлись большинству, а за эту цену сделано так мало. Вот откуда берёт начало идея "неоплатного долга" русской интеллигенции, идея жертвенности. Ведь это меньшинство мало заботится о развитии вокруг себя, о распространении мысли и о прогрессе в культуре.

Лавров считал, что психика членов общественного организма, их сознание, теории, укореняющиеся в их мышлении, - всё это заставляет их действовать, и это составляет главную черту общества в его отличии от организма.

История как процесс жизни человечества произошла из стремлений избавиться от того, что человек сознавал как страдание и из стремления приобрести то, что человек сознавал как наслаждение. И далее Лавров говорит: "Какие процессы имеют преимущественное влияние на генезис событий? Человеческие потребности и влечения". Из понимания непосредственного влияния потребностей и влечений человека на генезис событий следовал, во-первых, субъективизм Лаврова, т.е. понимание хода событий не как объективно-необходимого, но как должного, определяющегося формулируемыми заранее ценностными приоритетами. Во-вторых, Лавров вводил в своё понимание истории проблему "нравственности", понимаемой им как научно обоснованную систему ценностей, иерархии наслаждений: "Настало иное время, время светской цивилизации, когда люди теории и люди практического дела устранили, насколько могли, из всех сфер мысли и жизни элемент религии и признали, что … единственная нравственность …, есть та, которая опирается лишь на естественные потребности, на логическую критику и на рациональные убеждения человека". Таким образом, роль науки заключается не только в познании объективных законов, но и в создании научно обоснованного нравственного идеала, в соответствии с которым должна измениться действительность.

Противоречия между личностью и обществом порождаются или отсутствием у личности чувства собственного достоинства и идеи справедливости, т.е. идеи равноправности всех людей на всестороннее развитие, или несправедливым, безнравственным устройством общества. В первом случае общество обязано развивать личность, во втором - личность нравственно обязана перестроить общество на принципах "общественной солидарности и справедливости".

В общем контексте рассуждений Лаврова о национальностях просматривается доминирующая мысль: национальности - это "доисторическое начало", т.е. скорее продукт природы, нежели истории. Национальность не есть, по сути, орган прогресса, не является сама по себе представителем прогрессивной идеи, хотя и может стать таковой. В соответствии с универсальным критерием прогресса Лавров признавал два права: во-первых, "прогрессивная национальность имеет право на подавление сепаратистских стремлений менее прогрессивных и связанных с нею исторически государственным договором". (При этом Лавров полагал, что второе право - это абстрактное право, которое никогда не применялось на практике, так как прогрессивной национальности не приходится бороться с сепаратизмом всего населения, а лишь с одним классом жителей. Отношение к общечеловеческому прогрессу стало для Лаврова критерием патриотизма. "Прогресс, - писал Лавров, - есть не безличный прогресс. Кто-нибудь должен быть его органом. Какая-нибудь национальность должна прежде других и может лучше, полнее других стать представителем прогресса в данную эпоху". Рациональный патриотизм заключается в стремлении сделать свою национальность самым влиятельным деятелем общественного прогресса, в наименьшей мере стирая её характеристические черты. Настоящий, или рациональный, патриотизм, по Лаврову, - это одна из черт "критически мыслящей личности", и этот патриотизм заключается в "осмыслении естественных требований своей нации критическим пониманием требований общечеловеческого прогресса". [2]

Здесь также необходимо сказать о месте любви в этом процессе - в процессе становления самой нравственной личности. Настоящая идеализация любви возможна лишь с того времени, когда женщина вызывает к себе уважение, во имя того же самого идеала нравственного достоинства, который поставлен и для мужчины. Тогда союз любви представляется свободным обоюдным выбором двух существ, взаимно привлечённых физиологически и сближающихся, потому что каждый уважает в другом человеческое достоинство в его всестороннем проявлении. По Лаврову, прогресс заключается именно в развитии личности, составляющей не результат истории, а её исходный пункт: "критически мыслящая личность" вырабатывает нравственный идеал и активно претворяет его в жизнь, благодаря чему осуществляется прогресс. Но Лавров особо подчёркивал в своих социологических изысканиях важность исследования взаимоотношения личности и общества. "Истинная общественная теория требует не подчинения общественного интереса личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных интересов. Общественность становится реализированием личных целей в общественной жизни, но они и не могут быть реализованы в какой-либо другой среде". Личность, ощущая себя самостоятельной, самодостаточной, дистанциированной от общества, воспринимает всё остальное как враждебное себе, чуждое её эгоистическим притязанием. Но личность совершенствуется, развивается, мыслит, и на этом этапе эгоистическое развитие, а точнее - развитие эгоистической личности требует, по Лаврову, расширения личностного пространства. Ей тесно в рамках своей определённости. Этот процесс - многоступенчатая смена различных состояний личности, Лавров называет самоотвержением. "Сначала чужое существо нам дорого как дополнение нашего благосостояния, нашего достоинства; мы готовы принести жертвы для его сохранения, потому что оно нам нужно. Вследствие творческого процесса идеализации, мы признаём, что нам нужно лишь то, что имеет самостоятельное достоинство. Чем существо нам дороже, тем самостоятельное достоинство растёт в глазах наших. Мало-помалу оно подчиняет себе, в нашем сознании, все наши понятия о нашем личном наслаждении. Подчиняясь ему, мы невольно стараемся оправдаться перед собственным достоинством. Тогда творчество развёртывает перед нами идеал самоотвержения". В этом акте эгоистическая личность не считает себя униженной, признав высшим то, что действительно выше её, и это "чужое высшее" подчиняет её волю. Самоуничижение, самоотрицание делается добродетелью, долгом, заслугой. Таким образом, самоотвержение есть желание подчиниться тому, кого мы считаем выше себя, начало, добровольно подчиняющее эгоистическую личность другой (действительной или вымышленной). Это чувство Лавров считает тождественным с любовью, выделяя из этого последнего органическую привязанность. В этом акте ранее обособленная личность выходит из своего эгоистического Я и Я другого человека, расширяя пространство своей духовной ограниченности.

Ясно, что с развитием нашего знания, нашей наблюдательности мы, оставаясь на точке зрения чисто человеческой критики, в большинстве личностей найдём недостатки и слабости, которые не дозволяют нам ставить их выше себя по достоинству. Если они не освящены нашей верой, то за ними останутся случайные превосходства общественного положения, частного развития, лет, семейной связи, которые, как случайные, не могут обуславливать с нашей стороны самоотвержения, поглощения нашего достоинства их достоинством. Самоотвержение делается мгновенной вспышкой восторженной привязанности, временным отсутствием критики личности. Тогда в обыкновенном состоянии нашего духа самоотверженные действия представляются нам как самозабвение, как отсутствие сознания. Чтобы оправдать их перед судом своего достоинства, мы должны будем встать на другую, высшую точку зрения. Но прежде, чем это произойдёт, прежде, чем личность реализует в себе "любовь" как акт самоотвержения (иногда Лавров называет это чувство "прочувствованной солидарностью"), это чувство, связующее личности в группах, уже сыграло свою позитивную роль.

Анализируя соотношение инстинкта борьбы за существование и чувства солидарности на различных этапах развития природных (животных) сообществ и человеческого общества, Лавров подчёркивал большое значение инстинктивной солидарности как оружия в борьбе за существование и за "наслаждение", или - усовершенствование человеческой жизни. Для "наслаждения" человек готов был рисковать своим существованием, готов был и жертвовать им. Для высших наслаждений он был готов отречься от низших. А среди человеческих наслаждений наивысшим, по мнению Лаврова, является прочувствованная солидарность любви. И в борьбе человеческих групп за существование та группа, члены которой были связаны самой прочной привязанностью, наиболее страстно прочувствованной солидарностью, имела значительное преимущество перед группами, где не было никакой связи, и перед теми, которых связывала только привычка и предание. Любовь, связующая личности в группы была исторической силой для поддержания существования.

Справедливость делается необходимым и высшим условием собственного достоинства личности. Причём справедливость человек признаёт как своё начало, как необходимый элемент своего существования, но дополняет его сознанием равноправности эгоизмов других и равной обязанности для каждого уважать чужое достоинство. Открывает же мир справедливости для эгоистической личности любовь как первый этап расширения его ограниченного пространства.

Развитие должно подчиняться закону прогресса, который есть "приближение исторических фактов к реальному или идеальному лучшему, нами сознанному". Сущее имеет для Лаврова ценность относительную, должное же в своём идеале - ценность безусловную. Отношения между сторонами этого противоречия конфликтные, взрывоопасные, но это обуславливается скорее обстоятельствами, чем необходимостью. "Спасение человеческих обществ от застоя именно в том, что в них есть всегда первые. Они мешают другим остановиться на той или другой ступени общественного развития…" Насильственная революция "фактически в историческом процессе оказывается большею частью несравненно более обыкновенным орудием общественного прогресса, чем радикальная реформа в законодательстве мирным путём". Главную причину такого исхода Лавров видит в недостатке "умственного и нравственного развития в господствующих и руководящих личностях и группах", который "и ведёт обыкновенно в подобных случаях к неизбежному кровавому столкновению. Здесь виден тот революционный радикализм, который был присущ Лаврову. Но отнюдь не все его товарищи по науке разделяли такую точку зрения. [3]

4. Субъективная школа русской общественной мысли. Н.Михайловский

Теперь перейдём ко второму яркому представителю субъективной школы в российской социологии. Итак, от Лаврова к Михайловскому. Принципиально важным является вопрос продуцирования субъективного метода в теориях обоих мыслителей, соотнесённости субъективизма с идеей прогресса, анализа категориальной основы в доктринах народнических мыслителей.

Михайловский спорил с идеями Спенсера, доказывая, что мы не можем относиться к событиям истории также как к "гипотезе туманных масс", т.е. бесстрастно, поскольку отношения между людьми от отношений человека с природой тем, что целесообразны. Человек, писал Михайловский в книге "Что такое прогресс? ", ставит цели, вырабатывает правила морали, одобряет и порицает явления действительности". Оспаривая марксистские тезисы о прямолинейной заданности законов общественного развития, Михайловский, ссылаясь на аргументы В. Зомбарта, подчёркивал, что воля личности составляет её неотъемлемое свойство и не может быть сведена к социологической необходимости. Михайловский, как и Лавров, конструируя субъективный метод, таким образом, отправлялся от исходного пункта, общего для обоих, - принципа социально-активной, преобразующе-созидательной деятельности личности. Тем не менее, в трактовке источников целеполагающей деятельности у Лаврова и Михайловского наблюдались некоторые различия. Так, Лавров выводил побудительные мотивы и стремления человека к созиданию и преобразования среды из объективной основы заложенных в человеческой сущности потребностей и стремлений. Одни потребности, по мнению Лаврова, коренятся в "психическом и физическом устройстве человека, как нечто неизбежное", другие - в привычках, преданиях, культурных формах. Особенное значение придавал Лавров третьей группе потребностей - потребностей "лучшего, влечения расширению знания, к постановке себе высшей цели, потребностей изменить всё данное извне сообразно своему желанию, своему пониманию, своему нравственному идеалу, влечения перестроить мыслимый мир по требованиям истины, реальный мир - по требованиям справедливости".

В отличие от Лаврова, Михайловский не имел всесторонне разработанной теории, объясняющей причины активности личности; он выводил её, по сути дела, из нравственного самосознания, хотя и не отрицал при этом огромного воздействия на неё социальной среды, "всей социально обстановки". В этом смысле, конечно, Михайловский был большим, чем Лавров, субъективистом.

Этический субъективизм народнических социологов у обоих приобретал форму всеобъемлющей философской конструкции, которая концентрировалась вокруг главного пункта - идеи нравственного суда над жизнью, историей, "естественным ходом" вещей. В своих "Исторических письмах" Лавров говорит, что вся история человечества - лишь прелюдия, приготовление к подлинному бытию человечества.

Личность, наделённая способностью страдать и наслаждаться, не может быть сведена, полагал Михайловский, к функции бездушного винтика. Страдания и наслаждения должны быть введены в формулу прогресса. Идею прогресса Спенсера Михайловский считает неверной потому, что движение цивилизации противоречиво - есть два вида прогресса: прогресс личности и прогресс общества, которые "не всегда совпадают и в сумму цивилизации входят иногда неравномерно". Лишь тогда, заключал Михайловский, когда "возьмём за центр своего исследования мыслящую, чувствующую и желающую личность", то, естественно, признаем прогрессивным только такое движение, которое "увеличивает массу наслаждений этой личности и уменьшает массу её страданий. Как и Лавров, Михайловский смотрел на историю с позиций должного. Нравственный идеал становится у него мерилом ценности истории.

Обращаясь к теме прогресса в русской субъективной социологии, трудно обойти стороной, вопрос о критике Лавровым формулы прогресса Михайловского, поскольку прояснение её характера даёт возможность выявить особенности научной системы Михайловского. Лавров не согласился с её главным теоретическим аргументом, который заключается в том, что условием обретения личностью целостности и самоидентичности является уменьшение общественного разделения труда в социальном организме при увеличении такового между органами личности. По мнению Лаврова, формула прогресса должна быть применима ко всем фазисам истории. Михайловский же отстаивал идею недифференцированного общества (простая кооперация), по сути дела, согласно Лаврову, отстаивал неисторическую точку зрения, поскольку факты простой кооперации (т.е. социально однородного общества) редки в жизни человечества. Кроме того, Лаврову казалось ошибочным мнение Михайловского о том, что условие прогресса заключается в уменьшении разделения труда в обществе, ликвидации специалистов, дифференцированность общественного организма. Лавров считал такой подход Михайловского защитой регресса, поскольку "идеал равенства должен быть достигнут у Михайловского всеми возможными средствами, даже с ограничением успехов знания и техники", которые были достигнуты благодаря специализации.

В связи с этим непременно надо отметить, что под категорией "разделение труда" Михайловский понимал качество социальных отношений, полноту пребывания человека в социуме. Смена органического прогресса социально однородным обществом, по существу, означала снятие социально-исторического отчуждения личности, обретения ею подлинной целостности, гармонического единства её биологической сущности с социальными условиями.

В основании социологических доктрин обоих мыслителей лежал нравственный идеал, идея целостной личности. Именно она, индивидуальность, с производимым из неё нравственным обустроением мира, становилась мерилом сущего. Поскольку действительные тенденции жизни вступали в нравственный конфликт с реальностью, то задача социолога и историка менялась. Учёный должен был исследовать мир не в его реальных тенденциях и противоречиях, а в их будущих формах. Мыслитель был призван исследовать не жизнь, а факторы её улучшающие, отыскать основы человеческого счастья.

Сила для общественных преобразований принадлежит народу, и только он сам может её употребить. Личность противостоит общественным формам только тогда, когда за ней стоит большинство, масса, сплочённая своими потребностями и интересами. Михайловский замечал: один герой ничего не сделает, не совершит в истории, если его не поддержит большинство.

Массовые движения отличает нераздельность индивидуальных и общественных интересов. Личность только тогда способна повести за собой массы, когда хотя бы на словах выражает интересы этой массы, толпы. В этом случае личность выступает как сила действующая, как воплощение сознательного. Массы же, казалось бы, являются образцом бессознательного. Но Михайловский не упрощает проблемы, а пытается затронуть её глубинные пласты: дело не в героях, считает он, а в особенностях настроения, в характере явлений культурной среды в данный момент и в положении масс в данной стране.

Таким образом, Михайловский воспользовался "субъективным методом", предложенным ранее Лавровым; он оснастил его рядом аргументов, дополнений и пояснений. Их основной смысл таков: в естественных науках, прибегающих к объективным методам изучения стихийных материальных явлений, при строгом соблюдении приёмов сбора, описания, классификации и обобщения материала, возможно, получить общепризнанный истинный результат (он его называет "правда-истина"); в обществоведении в силу специфики изучаемых явлений (наличия в самих объектах сознательного и бессознательного элементов, объединяемого людьми в цели их поведения) требуются другие приёмы и методы, и результат получается более сложным ("правда-справедливость"). Эти приёмы и дают нам субъективный метод, который при сознательном и систематическом применении не просто вскрывает причины и необходимость исследуемого процесса, но и оценивает с точки зрения "желательности", "идеала". Михайловский так пояснял эту мысль: "Коренная и ничем неизгладимая разница между отношениями человека к человеку и к остальной природе состоит, прежде всего, в том, что в первом случае мы имеем дело не просто с явлениями, а с явлениями, тяготеющими к известной цели, тогда как во втором цель эта не существует. "Мы не можем общественные явления оценивать иначе как субъективно", то есть через идеал справедливости. Речь идёт о методе понимания идей, чувств, ценностей как важнейшей составляющей социального пространства, о роли "сочувственного опыта", как его называл сам Михайловский. Без интроспекции, сопереживания, субъективного подключения к нему этот мир становится в известной мере "невидимым".

Люди в познании социального мира всегда остаются невольными рабами своей групповой принадлежности, оценивают мир только через эту принадлежность с учётом её интересов. Корреляция групповых установок с общечеловеческим идеалом, который характеризуется признанием, оценкой желательности и нежелательности ряда явлений, путь изучения условий для осуществления желательного и устранения нежелательного, т.е. соотнесения с идеалом "общей справедливости", с которым должен согласиться каждый, в независимости от своей групповой принадлежности. Таким надгрупповым идеалом он считал "равномерное развитие всех сил и способностей человека", достигаемым, по его глубочайшему убеждению, только при особом однородном общественном устройстве "простой кооперации" человеческой деятельности.

Социология для Михайловского представлялась наукой, исследующей желательное в общественной жизни и то, насколько оно возможно, т.е. исследующая общественные отношения с позиции сознательно выбранного общественного идеала.

Индивидуальностью Михайловский обозначает любое онтологическое целое, "вступающее в отношения внешнему миру, как обособленная единица" на любых фазах эволюции материи, но особенно интересуется "живой" и общественной формами движения материи. Он считал, что здесь особенно ярко проявляются две тенденции: первая - усложнение организмов и систем их деятельности, рост различия, дифференциации и взаимной борьбы за существование, и вторая - увеличение относительной самостоятельности индивидуальностей от других, более комплексных, сложных организаций, эволюционной и функциональной частью которых они являются, процессы "борьбы за индивидуальность" и, в итоге, рост их однородности и солидарности.

Главная форма "общественной индивидуальности" (ещё раз хочется подчеркнуть, что это не означает индивидуальность как идейное единство общества, а только один из типов индивидуальности, присущих обществу), по Михайловскому, является личность (более мелких "социальных атомов уже нет в обществе). Наряду с неделимой "человеческой индивидуальностью" в социуме есть и более сложные, делимые "общественные индивидуальности" - различные социальные группы. Все виды "общественной индивидуальности" борются между собой. За долгую историю человечества сложилось два чётких состояния этой борьбы ("простая" и "сложная кооперация"). При "сложной кооперации" есть одна общая закономерность - возрастание неудовлетворения потребностей, когда люди начинают испытывать враждебность общества. В этой ситуации существует два вида протестующего поведения - "вольница" (активная форма протеста) и "подвижники" (люди, которые стремятся уйти от общества, заняться переоценкой, заглушить свои потребности). Оба вида протеста часто переходят друг в друга, так как в их основе лежит общий механизм подражания, как особого состояния группового сознания. При подавлении человеческой индивидуальности практически до нуля в этих условиях неизбежно появление героя, увлекающего обезличенную массу любым актом. Герой шаблонизирует поведение толпы. Толпа характеризуется особым коллективно-психологическим состоянием сознание и подсознания. Масса представляет собой монотонную, однообразную субстанцию, которая стремится к подражанию яркой индивидуальности героя.

Наконец, надо сказать, о том, как старался Михайловский дать такое определение общественному прогрессу, чтобы эта (или эти) формула (или формулы в совокупности) могла служить своеобразным философским камнем для построения "золотого века". "Прогресс есть постепенное приближение к целостности, неделимости, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми". Прогресс - это "борьба за индивидуальность". Прогресс - "последовательная смена форм кооперации", или смена трёх этапов "борьбы за индивидуальность" в человеческой истории - объективно-антропоцентрического (исходная "простая кооперация"), эксцентрического ("сложная кооперация") и субъективно-антропоцентрического (вторая разновидность "простой кооперации"). К сожалению, та доля утопизма, которая прослеживается в работах Михайловского, пока подтверждается на практике - справедливое "золотое" общество свободных и равных бывает либо в прошлом, либо в будущем. [5]

4. Органическое направление в социологии (на выбор: Н.Данилевский, П.Лилиенфельд)

Представители школы П. Ф. Лилиенфельд (Россия), А. Шеффле (Германия) утверждали, что "общество и есть организм". Они подыскивали всё новые аналогии, доказывая тождество общества и организма.

Лилиенфельд приписывал обществу все черты организма — единство, целесообразность, специализацию органов. Роль кровообращения, например, выполняет торговля, функции головного мозга — правительство. Л. утверждал, что социальные законы могут быть выводимы лишь путем аналогии между действием социальных сил и органических сил природы. Сами же общественные процессы, по мнению исследователя, теоретически сводимы к проявлениям механического движения. Общество, по Л., состоит из клеток - человеческих индивидов - подобно тому, как из клеток состоит любой организм. Л. усматривал полную аналогию между обществом и организмом как в отношении каких-либо отдельных процессов (рождение, рост, смерть), так и отдельных органов (мозг как правительство и т.п.). Экономическую, политическую и юридическую деятельность Л. отождествлял с физиологической, морфологической и целостной ипостасями организма. Тем самым обосновывался тезис о вечности и неизменности главных общественных институтов, попытки насильственной трансформации которых Л. рассматривал как патологию.

4. Психологическое направление в социологии. (на выбор: Е.В.Де Роберти, Н.Коркунов)

Психологическое направление социологии в России сложилось в 1890-х годах. Именно в это время вышли фундаментальные труды наиболее ярких его представителей Е.В. Де-Роберти, Н.И. Кореева и других. В теоретическом отношении их труды базировались на идеях, высказанных французами Т. Тардом и Г. Лебоном, немцами М. Лацарусом, Х. Штейнталем, американцами Н. Уордом и Ф. Гиддингом, а так же русскими социологами П. Лавровым и Н. Михайловским, которые, как и указанные мыслители запада были склонны к известной психологизации в объяснении явлений общественной жизни.

Главные труды Е.В. Де-Роберти (1843-1915) и Н.И. Кареева (1850-1931) касались фундаментальных проблем общественного развития - его изначальных причин и движущих сил, основного содержания и направленности, прогресса и регресса в развитии общества, роли масс и личности в истории и так далее. Все эти проблемы решались ими исходя из признания главной роли в поведении и деятельности людей их индивидуальной и коллективной психологии.

Такой теоретический и методологический подход к исследованию общественных явлений Е.В. Де-Роберти развивал в своих трудах “социология”, “Социальная психика”, “Новая постановка основных вопросов социологии”, “Философия и ее задачи в 20 веке”, и д.р. Его работы по теоретической социологии тесно смыкались с работами по социальной психологии и философии.

Е.В. Де-Роберти не редко называют представителем позитивистской философии. Это имеет свои основания. В соответствии с основными установками философско-социологического позитивизма Де-Роберти стремился “поднять империческое знание общественных фактов на высоту точной теории”. При этом он заявлял, что “всемирная история рас, народов, государств является колоссальным по своим размерам сплошным социологическим опытом”. В духе позитивизма О. Конта он называл социологию опытной наукой об обществе, как и В. Парета, говорил о необходимости использовать экспериментальный метод “в изучении социальных явлений и ввести этот метод в так называемые нравственные политические науки”.

В своей “психологической социологии” Де-Роберти исходил из того, что все общественные явления представляют собой результат деятельности людей, которая направляется присущими им психическими факторами, прежде всего их желаниями, эмоциями, страстями, образом мысли, волей и т.д. Делается вывод, что “все общественные явления в известной мере совпадают с явлениями собственно психическими”. Поэтому социология, как опытная наука об обществе, должна быть тесно связана с психологией, предметом, который является психическая деятельность людей, определяющая их социальную деятельность. Правда, Де-Роберти пояснял, что психическая деятельность людей развивается под влиянием биологических факторов и их социальной деятельности. Однако, ведущим звеном в данном взаимодействии он называл именно психическую деятельность людей. Основную цель социологии Де-Роберти видел в познании “законов психического взаимодействия”. Он писал, что социология делает свои выводы на основе постижения психологических механизмов деятельности и поведения людей и законов их психического взаимодействия.

Говоря о психическом взаимодействии людей, Де-Роберти указывал на значение как индивидуальной, так и коллективной психики. Последнее предстает как совокупность коллективных восприятий, чувств, настроений образа мыслей тех или иных социальных групп, определенных масс людей и национальных общностей. В Западной Европе проблемы коллективной психологии исследовали Э.Дюркгейм, Г. Лебон, М. Лацарус, Х. Штейнталь, В. Вундт и другие мыслители. Многие из них характеризовали коллективную психологию как психологию народов и масс. Де-Роберти глубоко проанализировал влияние коллективной психики людей на поведение и деятельность различных социальных групп и слоев, в том числе семьи, племени, касты, класса, нации и т.д. По его мнению, социология по своему содержанию во многом совпадает с социальной психологией. Значение последней он раскрывает в свое труде “Социальная психика”.

Е.В. Де-Роберти считал, что коллективная психика, проявляясь в поведении людей, тем самым воплощается в их морали, определяет нравственные нормы и принципы человеческой жизнедеятельности. По его мнению, индивидуальная и коллективная психика людей, как их психический склад воплощаются во всех проявлениях их духовной и материальной культуры в системе экономических, политических и других институтов функционирования общества.

10. Социологические воззрения русского неокантианства: Б.Кистяковский, Л. И Петражицкий, П. И. Новгородцев, Б. А. Кистяковский, Б. Н. Чичерин

В конце XIX века позитивистская социология в России столкнулась с глубокими теоретическими трудностями, стало явным внутреннее противоречие натуралистического редукционизма. Кризис механического естествознания приводит к усилению антипозитивистского течения, которое выступило против изучения общества с помощью естественнонаучных методов, против сближения социологии с естествознанием. Это стало причиной появления НЕОКАНТИАНСТВА, которое критиковало вульгарный натурализм, эволюционизм и механицизм.

Представители русского неокантианства, хотя и признавали, что истории присущи закономерности, но сущность последних получала у них идеалистическую трактовку как чисто психологическую. Для них, как и для всей русской социологии, было характерно стремление способствовать прогрессу общества, улучшению условий жизни.

Они считали невозможным рассматривать общественную жизнь как естественно-натуралистический процесс. Считали, что нет единства гуманитарного и естественнонаучного знания, отрицали детерминизм. В связи с этим можно выделить следующие основные моменты неокантианской концепции социологии /46, с.46/:

1. Приоритет логических основ (использование априоризма, а не наблюдения).

2. Критика понятий и языка социологии.

3. Гносеологическое философствование.

4. Акцентирование внимания на проблемах культуры ценностном аспекте человеческого поведения. Лозунг “Назад к Канту” увлек за собой многих исследователей, одних полностью, других частично. Неокантианство России условно можно разбить на три группы /132, с.256/.

— ортодоксальное ядро (СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ГНОСЕОЛОГИЯ) — А. С. Лаппо-Данилевский, Б.А. Кистяковский;

— концепция, близкая к философскому иррационализму (СУБЪЕКТИВНО-НОРМАТИВНАЯ) — П.И. Новгородцев, В.М. Хвостов;

— вариант “индивидуального психологизма” (ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ НЕОКАНТИАНСТВА) — Л.И. Петражицкий и его последователи.

Идет дальнейшее развитие и МАРКСИСТСКОЙ СОЦИОЛОГИИ (исторического материализма). Марксизм стал рассматриваться как возможный вариант, возникающий при объяснении и поиске путей эволюции России. Можно выделить два его основных направления: ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ МАРКСИЗМ (Г.В. Плеханов, В.И. Ульянов-Ленин) и неортодоксальный, “ЛЕГАЛЬНЫЙ МАРКСИЗМ” (П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, Н.А. Бердяев и др.).

Ортодоксальный марксизм, в свою очередь, можно также разделить на два течения. Первое было ортодоксальным как по форме, так и по содержанию и обосновывало в духе исторического детерминизма пути естественной социальной эволюции (Плеханов).

Второе было ортодоксальное по форме, но неортодоксальное по содержанию, т.к. пыталось соединить теорию сущего и теорию должного (Ленин). В конечном итоге это привело к соединению исторического материализма с положениями русской субъективной социологии, т.е. к единству, при этом научно обоснованному, политического тоталитаризма с субъективизмом.

В этот период идет также дальнейшее уточнение представителями старых школ (Ковалевский, Кареев и др.) своих прежних позиций.

Рассмотрим взгляды основных представителей неокантианства. Александр Сергеевич ЛАППО-ДАНИЛЕВСКИЙ (1863 —1919), историк и социолог, наиболее яркий представитель русского неокантианства, выступавший за создание СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ГНОСЕОЛОГИИ. Он был председателем первого Русского социологического общества имени М.М. Ковалевского (1916 —1918), а после Февральской революции руководил кафедрой социологии в Петроградском университете. Основное его произведение — “Методология истории” (т. 1, 1910; т.2, 1911).

Он выступил за переход от “публицистического любительства” в социологии к ее специализации, т.е. к научному профессионализму. В центре его внимания оказались вопросы синтеза истории и социологии. Вариант данного синтеза был им разработан.

Лаппо-Данилевский считал, что цель гуманитарной науки — это выяснение психического содержания социальных и культурных фактов, а на основании этого построение типологической конструкции. Основными типологизирующими дисциплинами, по его мнению, являлись история и социология. Так же, как и М. Вебер, он указывал, что данную двоякую задачу нельзя решить, используя только номотетические или только идиографические методы. Так как первые направлены на отыскание закона, а вторые на фиксацию фактов. Социология рассматривалась как “номотетическая” наука, а история — как “идиографическая”. Выход он видел в синтезе “истинно позитивных” моментов этих методов с помощью методологического осмысления их различия и границ применения как в социологии, так и в истории. Решение этой проблемы впервые позволит сформулировать основы теоретической социологии. Все предшествующие социологические школы не смогли выявить ни специфический “социальный фактор”, ни принципы социологического познания, поэтому он подверг критике как позитивизм О. Конта, так и экономизм К. Маркса.

Лаппо-Данилевский считал, что социология — это абстрактная, обобщающая наука, которая не может опираться безусловно на понятия физики, механики или энергетики. Она изучает психологическую форму законосообразности, каузальности и необходимости. Под ней Лаппо-Данилевский понимал абсолютно безусловную цель, которая определяет структуру массовой человеческой деятельности, а также формы ее развертывания и реализации. Исходя из этого, по его мнению, исторический прогресс заключается в осознании людьми этой цели и все более последовательной ее реализации. Общество, состоящее из индивидов, осознает конечную идеальную цель и выступает как сгусток воли, общность.

Богдан Александрович КИСТЯКОВСКИЙ (1868—1920), также приверженец социологической гносеологии, выступал за строгое логическое подразделение наук об обществе (разграничение юриспруденции и социологии, исследований социальной действительности и нормативных наук).

Основные работы: “Общество и личность” (1899), “Социальные науки и право” (1916).

Общество, по его мнению, это психическое взаимодействие людей. А так как общество — психическое явление, его нельзя рассматривать при помощи пространственных категорий, ведь психические процессы очень отличаются от физических процессов и количественно неизмеримы.

Кистяковский правильно отметил, что психика индивида под воздействием общества изменяется. Общественная эволюция — это сложное понятие. Исследовать его можно только после рассмотрения более простых социальных законов, которые составляют основу данных процессов развития и действуют всегда одинаково. Он считал, что соотношение социальных законов и законов развития общества такое же, как физических и химических законов, с законами геологии. Геология изучает явления, которые являются результатом сложного взаимодействия основных физических и химических законов. Социальная эволюция, по мнению Кистяковского, это сложный результат пересечения ряда различных причин, которые можно проанализировать в отдельности и объяснить при помощи основных социальных законов. При этом пересечение разных причин и сведение их в ту или другую комбинацию — чисто историческая случайность. Для открытия закона необходимо изолировать однородные явления, которые находятся в причинной связи между собой. Только знание нескольких пересекающихся рядов причин даст возможность вывести закон. Он выступал против проведения аналогии между обществом и организм Кистяковский, как и все неокантианцы, отмечал наличие кризиса в современном социальном познании и считал, что выход из него надо искать в области методологии. Он писал: “Надо знать, для какой специальной цели создается понятие, т.е. орудием какого познания оно будет служить для того, чтобы решить, существенен ли или несущественен гот или иной признак. Указания на специальные цели познания дает не формальная логика и методология. Так, например, понятие человека будет совершенно различно, и существенными надо будет признать совершенно различные признаки, смотря по тому, будет ли это понятие образовано для целей анатомии, физиологии, психологии или социологии. Определение понятия человека, данное Ла-Меттри в "L'homme machine", человек это машина, годится для анатома, для которого человек прежде всего есть механическая комбинация целесообразно устроенных органов и их рудиментов, но оно не удовлетворило бы даже физиолога, не говоря даже о психологе и социологе. В противоположность этому с аристотелевским определением человека, как животного общественного, анатому и физиологу нечего делать, и оно годится только для социолога и отчасти для психолога. Все это заставляет нас признать громадное значение методологии для научного образования понятий, несмотря на то, что собственно учение о понятии относится к формальной логике. Вырабатывать научные понятия, пригодные для той или другой специальной науки, нельзя, не разрабатывая методологию ее” /54, с.98 —99/.

Он убедительно показал, что большинство понятий социологии были или некритически перенесены из сферы донаучного, обыденного сознания, или взяты из сферы других наук, отсюда их бессодержательность, неопределенность, произвольность. Одна из основных причин кризиса, по его мнению, заключалась в некритическом заимствовании позитивизмом категорий и методов естественных наук, что привело к игнорированию специфики предмета социального знания. Поэтому он настаивал на “пересмотре всех основ” социального познания.

Необходимо отметить нигилистическое отношение Кистяковского к категории возможности. Он считал, что представители нового течения в социологии должны, в первую очередь, перестать рассматривать социальные явления с точки зрения возможности, а только с точки зрения необходимости и долженствования. Так как “область социологии есть область безусловно достоверного в социальных явлениях”, то и главным будет установление необходимости, а не определение различных возможностей /56, с.393/. Важным для исследователя является обоснование ценности права для практической жизни людей. Отмечая относительность права по сравнению с безусловными истиной, верой, справедливостью, красотой, он указывал, что значительную часть духовной культуры составляют ценные формальные свойства интеллектуальной и волевой деятельности, среди которых право играет ведущую роль. Дисциплинирование человека происходит в большей мере благодаря праву, чем, например, систематическим упражнениям воли. Социальная дисциплина может быть создана только правом, поэтому Кистяковский отождествляет дисциплинированное общество с обществом, в котором развит правовой порядок. Внутренняя свобода человека достигается благодаря праву, игнорирование же его ведет к власти силы и росту несвободы. В России общество никогда не уважало право, люди не осознавали, что условием нормального общественного развития является прочное правосознание. Поэтому дальнейший путь России Кистяковский видел в признании вместе с абсолютными ценностями также относительных ценностей, а именно, обыденного, но в то же время прочного и нерушимого правопорядка.

Павел Иванович НОВГОРОДЦЕВ (1866—1924) был представителем СУБЪЕКТИВНО-НОРМАТИВНОЙ КОНЦЕПЦИИ. Подвергая критике позитивистскую социологию, он отмечал, что “уже первый шаг их социологии есть грубая гносеологическая ошибка. Эта ошибка состоит и наивно-реалистическом утверждении объективного характера изучаемых фактов и связей” /98, с.270/. По его мнению, логика социальной науки не фиксирует “ни социальный закон, ни объективное состояние социальных явлений, как думают позитивисты, а это есть не что иное, как систематизация построений нашей мысли, различных абстрактных гносеологических типологий” /98, с.272/. Новгородцев выступал против позитивистского сведения культурной системы к системе социальной, а последней — к биоприродным факторам.

Он указывал, что мы отличаемся от животных не тем, ч то наши нормы меняются со временем, а тем, что они у нас в отличие от них есть. Поэтому специфика социальных явлений в человеческой жизни заключается как раз в наличии “первоначальных задатков” всеобщего долженствования, т.е. норм. “Безусловное долженствование” выступает нравственной основой структуры личности и, в конечном счете, является главной творческой основой общества и культуры. Позитивисты, сравнивая процесс образования норм и процессы следования нормам людьми с процессами природы, которые протекают естественно, забивают, что если нормы и “образуются закономерно, то через людей и при посредстве их воли” /98, с. 257/. Поэтому ставить вопрос о закономерности социальной деятельности можно только лишь в смысле закономерности воли.

В связи с этим, как отмечал Новгородцев, “становится понятной та формула, которую мы противопоставляем позитивно-социологическому направлению: нравственность (как и право) может и должна изучаться не только историческое и общественное явления, но также как внутреннее, психическое переживание, как норма или принцип личности. Рядом с социологическим изучением должно быть признано индивидуально-психологическое и нормативно-этическое: нравственность должна быть понята не только со стороны своей исторической изменчивости, но также как явление и закон личной жизни, как внутренняя абсолютная ценность” /98, с.273 —274/. Он считал, что между понятиями “должное” (норма) и “естественная необходимость”, как и между понятиями “сознание” и “материя” лежит непроходимая пропасть /98, с.256/.

Новгородцев обращает усиленное внимание на внутренний мир личности, рассматривает нравственно-правовые императивы как посредники в отношении “среда — личность”. Но в то же время не согласен с упрощенной интерпретацией личности как пассивного продукта, части социальной среды (группы), как “передаточной инстанции общего движения в замкнутой цепи исторической необходимости”. Личность выступает единственным источником сознательных решений, поэтому общество есть не что иное, как сознание отдельных лиц.

Новгородцев опирался на сформулированный Кантом Гегелем тезис в их концепции права и государства о том, что социальному прогрессу всегда предшествует поворот идеализму. Эту идею он положил в основу своей “системы нравственного идеализма”. Поворот к идеализму возможен был только в результате разрыва с позитивизмом. Новгородцев считал, что в праве заключено идеальное нравственное начало и оно должно быть подвергнуто специальному философскому анализу.

Необходимо обратиться к нравственной проблеме, понять ее и обосновать как самостоятельную и независимую от любых исторических и социологических предпосылок. Решение вопроса о долженствовании является главным в нравственной проблеме для Новгородцева. Позитивизм не способен решить нравственную проблему, так как при решении вопроса об этическом долженствовании нельзя обойтись без априорных указаний нравственного сознания. Ученый выступал против широко используемого в социологии исторического подхода, так как это ведет к исчезновению личности и объектом исследования становится деятельность масс, среда. Он считал, что наряду с социологией необходимо развивать индивидуально-психологическое, нормативно-этическое изучение естественного права.

Вениамин Михайлович ХВОСТОВ (1868 —1920), правовед и историк, также поддерживал субъективно-нормативный вариант неокантианства. Профессор Московского университета в период с 1899 г. по 1911 г.

Хвостов считал, что “названием "социология" со времен Конта обозначается основная и наиболее общая наука об обществе. Существует очень обширная группа наук, которые все в совокупности покрываются общим названием социальных или общественных наук. Все эти науки имеют своей задачей исследование отдельных сторон общественной жизни.

...Но, как бы ни были абстрактны и общи выводы отдельных групп общественных наук, есть такие общие вопросы, которые не входят в компетенцию ни одной из них. Такой характер имеет вопрос о том, что из себя представляет самое общество и процесс его жизни во всей его полноте. Ясно, что подобного вопроса не может делать предметом своего исследования ни история, ни философия, ни экономика, ни юриспруденция или политика, так как он выходит за пределы компетенции всех этих наук и в то же время является основополагающим для них, ибо от ответа на этот вопрос зависит и характер ответов на те частные и более узкие вопросы, которые разрешаются этими общественными науками. Разрешение этих основных вопросов об обществе и берет на себя социология, или общая наука о явлениях общественности. Социология оказывается такой же основной наукой для группы общественных наук, какой биология... оказывается для наук, изучающих отдельные проявления жизни и отдельные стороны жизненной организации, каковы анатомия, физиология, ботаника, зоология” 161, с.1 —2/.

Социология, по мнению Хвостова, это особая промежуточная наука, которая использует типологические методы, статистику и “понимание”. При этом он подчеркивал, что она является одной из “наук о духе”, так как социальный мир состоит из психических взаимодействий. При рассмотрении структурных особенностей этого взаимодействия Хвостов пришел к следующему. Общество и личность, взятые отдельно и.противопоставленные друг другу; будут только лишь теоретическими абстракциями. Если же взять их в жизненном единстве, то они выступают реальностью особого психо-материального ряда онтологических явлений и важным является при этом то, что решающую роль в этом единстве играет духовное.

Личность, по мнению Хвостова, это социокультурное образование, общество и культура накладывают свою печать даже на такую физиологическую характеристику человека, как пол. Он выступил против морали “двойного стандарта”, обосновал законность женской эмансипации.

Хвостов отрицательно относился к революции как форме разрешения социальных противоречий. По его словам, необходимо учитывать, что за революцией всегда следует реакция. Революция ведет к разрушению культуры и гибели людей. Он отдавал предпочтение реформам, которые строены на социологическом знании и которые учитывали общественное мнение, социальные идеалы и частные интересы.

Свои социологические воззрения Хвостов попытался изложить в большой специальной работе. Первый том его “Социологии” был практически весь посвящен изложения истории социологических теорий. Второй том, который был посвящен анализу социологического объяснения и структуры социологического знания, хотя в рукописи был готов, в свет так и не вышел. Была опубликована только его первая глава, и некоторые материалы использовались при написании брошюры “Основы социологии”.

Хвостов критически проанализировал труды своих предшественников. Их взгляды были классифицированы на 8 школ. Он выделил и проанализировал механическую, географическую, этнографическую, биологическую, психологическую, экономическую, этическую социологию, а также отдельно выделил защитников полной самостоятельности социологии и противников этой науки. Рассмотрение и анализ мировой социологии, в том числе и русской, позволили ему сделать вывод о том, что соперничество и не утихающая борьба между всеми школами является показателем незрелости социологии. А для ее развития необходимо выделит основные вопросы социологии и систематизировать их на адекватной методологической основе. Эту задачу предполагалось решить во втором томе.

Он подверг критике представление о прогрессе как развитии, которое направлено для достижения ценной для нас цели, так как это понятие не вполне научное. Хвостов считал необходимым заменить понятие прогресса понятием развертывания духовного процесса. В связи с этим внимание социологов должно быть направлено на анализ продуктов духовного общения людей, а также на выявление духовной закономерности как общей схемы социального порядка. Он рассмотрел три фазы исторического развертывания духовного процесса. Хвостов подверг критике как марксизм — за выпячивание исторического фактора, так и субъективную школу — за “недоучет” объективных факторов.

Социальные законы, по его мнению, это общие схемы порядка протекания человеческого общения, и они тождественны законам психики. Поэтому социальную психологию необходимо рассматривать как часть социологии, которая изучает формы коллективного сознания — осмысливает мир с позиций данной социальной группы и вырабатывает понятия, характеризующие социальную организацию общества.

Лев Иосифович ПЕТРАЖИЦКИЙ (1867 —1931) играл ведущую роль в русском неокантианстве, а именно ПСИХОЛОГИЧЕСКИ-ЭМОЦИОНАЛЬНОМ ВАРИАНТЕ НЕОКАНТИАНСТВА. С 1893 г. по 1918 г. он был профессором Петербургского университета, а после эмиграции руководил кафедрой социологии в Варшавском университете.

Новгородцев отметил два главных отличия позиции Петражицкого: это последовательный упор на психологизацию норм и всего социального целого, и его близость к позитивизму.

Петражицкий резко выступал против тех, кто видел в обществе игру сверхчеловеческих сил. Поэтому социология, по его мнению, это наука, которая призвана изучать человеческое участие в процессах социальной жизни, а именно, особого рода психическую деятельность индивидуального характера.

Для ее изучения социология должна опираться на субъективную психологию человеческих мотивов, теорию “естественного права” и принцип “интроспекции”.

Основным методом изучения и познания предметов и явлений является наблюдение, то есть восприятие с помощью внешних чувств (зрение, слух, обоняние, вкус, осязание). Это используется в области изучения явлений физического, материального мира. А в области изучения явлений духовного мира, психических явлений, как указывал Петражицкий, оно состоит во внутреннем восприятии происходящего в собственной психике и будет называться уже “внутренним наблюдением, самонаблюдением, или интроспекциею, интроспективным психологическим методом”.

Петражицкий выступил за проведение методологической критики существующего образования общих гуманитарных понятий и перестройку существующей психологии.

При выяснении вопроса, что следует считать “центральным научным термином социологии”, он отвергал как традиционно принятое понятие “общество”, так и выдвинутое новое понятие “ценность” /106, с.96, 169/, объясняя это тем, что они не были методологически основательными и не выясняли “мотивационной силы” нормативных переживаний, их “давления на поведение” индивида. Центральным понятием он считал, является “социальное поведение” и его “мотивы” (импульсы). При этом “мотив” как социологическое понятие имеет научно-психологический синоним — “эмоции”. Эмоции выступают прототипом всей психической жизни вообще. Так как эмоции выступают в роли самого содержательного компонента социального поведения, то предметом социологии становится понимание социального действия. Социальные отношения он пытался свести к явлениям психического взаимодействия. Исходя из этого, основным методом в области социальных явлений выступает интроспекция. Петражицкий указывал, что новая “эмоциональная” психология, то есть теория мотивов поведения, будет теоретической союзницей данной социологии.

Ученый не только признает эмоции, но и детализирует их, как того требует современная логика научного исследования, аналогично химику, который изучает воду, разлагая ее на кислород и водород. Петражицкий поступал таким же образом, сделав классификацию эмоций, выделяет эмоции “голода-аппетита”, эмоции “жажды”, “охотничью эмоцию”, “сонную эмоцию”, “благожелательные эмоции”, “злостные эмоции”, “одиозные эмоции” и т.п.

Он отмечал, что “хозяином” человеческой жизни, факторами, которые являются решающими и управляющими как в области телодвижения, так и осуществления функций психики являются “эмоции”, а не выделенные традиционной психологией элементы. Эмоции, носящие двусторонний, пассивно-активный характер, являются истинным двигателем, мотивом поведения. Познание, чувства и воля выступают только как добавочные, вспомогательные и подчиненные психические процессы и служат эмоциям в качестве средства для более совершенного эмоционального приспособления. Основой социального выступают бессознательные эмоции, а не воля как сознательный процесс односторонне активного начала, не разум с его ясными и твердыми категориями, стремлением к единству, несвободное творчество личности. Бессознательный процесс жизни является основным и первичным.

“С историческо-эволюционной точки зрения, — подчеркивал Петражицкий, — представляется весьма вероятным, что первоначальною основою развития психики были именно эмоции, и что односторонне-пассивные и односторонне-активные элементы представляют позднейшие продукты эволюции и дифференциации эмоций; ощущения и чувства произошли путем дифференциации эмоциональных раздражений, состоявшей, с одной стороны, в постепенном ослаблении и устранении моторного элемента, с другой стороны, в выделении из первоначальных смутно-неопределенных раздражений более дифференцированных претерпеваний: ощущений и чувств (причем отрицательные чувства, страдания произошли, вероятно, от репульсивных, положительные чувства — от аппульсивных эмоций); точно также волевые переживания произошли от первоначальных эмоций путем дифференциации эмоциональных позывов, выделения чисто активного элемента. И теперешний наши эмоции с их разнообразными специфическими качествами и дифференцированными акциями представляют тоже продукты дифференциации примитивных смутно-неопределенных моторных раздражений, аппульсий и репульсий, с простыми и недифференцированными акциями, представление о которых можно добыть путем наблюдения движений примитивных живых существ (protozoa и т.д.). Примитивные животные не имеют органов зрения, слуха обоняния и т.д., и вообще ходячее предположение существования у них познания, ощущений и т.д. — совершенно произвольное предположение; то же относится и к наделению их чувствами и волею (последнее предположение, как увидим ниже, наиболее ненаучно). Единственно возможный вывод из наблюдения их движений относительно их психики состоит в том, что они не лишены способности к моторным раздражениям аппульсивного и репульсивного характера с соответственными простыми акциями” /106, с.223—224/.

Между конкретным поведением человека и “народной психикой” он выводит посредником социальные нормы (“нормы—законы”). Подлинной детерминантой общественных институтов и отношений являются сверхгрупповые, общеклассовые нормы (право, мораль).

Нормы — это продукт прогресса “народной психики”. Они выполняют две функции: импульсивную, т.е. создают препятствия или способствуют действию мотивов, и педагогическую, т.е. способствуют развитию или ускорению определенных психических склонностей. Поэтому любая социальная система выступает ступенью социального поведения и социального воспитания. Выполнив свои функции, она неизбежно заменяется новой социальной системой, которая будет соответствовать стоящей уже на более высоком уровне народной психики. Каждая последующая система норм будет выступать в виде идеала по отношению к уже достигнутому уровню /107, т.1/.

Петражицкий считал, что “ идеалом является достижение совершенно социального характера, совершенное господство действенной любви в человечестве” /106, с.З/. А историю человечества он рассматривал как постоянный рост разумности норм и учреждений, увеличение гуманности средств реализации норм и ускорения социального действия. Поэтому миссия будущей науки политики права, с точки зрения Петражицкого, “заключается в сознательном ведении человечества в том же направлении, в каком оно двигалось пока путем бессознательно-эмпирического приспособления, и в соответственном ускорении и улучшении движения к свету и великому идеалу будущего”, то есть в том, чтобы сознательно вести человечество в направлении к общему благу /106, с.4/.

Его идеи использовали и широко поддерживали как в нашей стране, так и за рубежом.

В дальнейшем влияние неокантианства пошло по двум направлениям:

1. Способствовало новому взлету философии идеализма (Бердяев, Булгаков и др.);

2. Не сумев уничтожить позитивизм во время его кризиса, стало толчком к его дальнейшей эволюции.

Неокантианство, оформленное в виде умозрительно-критической, идеалистической традиции, пыталось заменить натуралистические модели. Но полностью подорвать интеллектуальное доверие позитивизму в России оно не смогло. Во время критики позитивизм часто называл себя наследником линии Фейербаха, Белинского и Чернышевского, а с этой традицией в русской философии идеализм легко справиться не мог.

11. Возникновение русской социологии как учебной и научной дисциплины

Эволюция форм преподавания и изучения социологии в России на рубеже XIX—XX вв. может быть представлена следующим образом:

Конец 70-х — начало 80-х гг. XX в. — насыщение социологическим материалом других предметов (юриспруденции, истории и т.д.), читаемых в университетах (Московский университет — М.М.Ковалевский; Петербургский университет — Н.М.Коркунов).

1877 год — чтение курса лекций об О.Конте и Г.Спенсере на дому (профессором Киевского университета И.В.Лучицким).

С 1895 года — оживление внимания общественности к вопросам разработки системы самообразования и начало составления и издания первых программ для самообразования по социологии (Н.И.Кареев, С.Н.Южаков).

1890-е годы — чтение для желающих факультативных курсов по социологии в высших учебных заведениях.С 1899 года — появляется разрешение открывать в государственных университетах разного рода студенческие кружки, на которых начали рассматриваться проблемы социологии (Петербургский университет — кружок философии права — руководитель проф. Л.И.Петражицкий; исторический кружок — профессора А.С.Лаппо-Данилевского и др.).

С 1901 по 1905 годы — создание М.М.Ковалевским совместно с Ю.С.Гамбаровым и Е.В. Де Роберти Высшей школы общественных наук в Париже, в которой социология была обязательным курсом, и ее читали русские профессора.

С 1908 года — чтение лекций по социологии в негосударственных учебных заведениях (Психоневрологический институт. Высшие Курсы при лаборатории П.Ф.Лесгафта и др.). В том же 1908 году создается кафедра социологии в негосударственном учебном заведении — Психоневрологическом институте.

1917 год — снятие запрета чтения социологии в государственных высших учебных заведениях и школах после Февральской революции.

1918 год — реорганизация системы высшего образования после Октябрьской революции — введение социологии в качестве обязательного предмета преподавания в университеты и школы 11-й ступени.

1918 — 1919 учебный год — начало реорганизации гуманитарных факультетов и создания факультетов общественных наук (ФОНов) в Петроградском университете.

1918—1919 годы — создание Социобиблиологического института (с 1919 г. — Социологический институт), проводившего публичные лекции и чтения с целью популяризации социологических знаний среди населения.

1919—1921 годы — учреждение Социологического института, организовавшего проведение ряда лекций (Н.И.Кареева, П.А.Сорокина и др.) для всех желающих получить социологическое образование, а также чтение ряда самостоятельных систематических курсов (П.А.Сорокина, Н.А.Гредескула, К.М.Тахтарева и др.) по социологии.

1919 год — проведение Наркомпросом по инициативе Социологического института социологических курсов для подготовки преподавателей социологии в средних школах; создание кафедры социологии на Общеобразовательном факультете 11—го Петроградского государственного университета при Психо—Неврологическом институте.

1921 год — подписание В.И.Лениным постановления Совнаркома "О плане организации факультетов общественных наук российских университетов" и начало реорганизации ФОНа Петроградского университета.

1922 год — начало гонений — высылка за границу ведущих русских ученых, закрытие во всех центральных университетах кафедр по социологии.

1922—1923 годы — ликвидация научно—исследовательских институтов — прекращение разработки фундаментальных основ социологии.

1925 год — закрытие ФОНа в Ленинградском университете.

Процесс институционализации социологии как учебной дисциплины в рассмотренный период носил во многом нестабильный характер и, в конце концов, был фактически прерван. Основным социальным институтом, в рамках которого особенно проявила себя в период становления и развития академическая социология, явилась сфера образования. Социология в нашей стране входила в высшее звено образования и превращалась в этом смысле в академическую дисциплину не только сложнее, но и позднее, чем на Западе. Что касается институционализации социологии как научной дисциплины, то это происходило в еще более затяжном варианте — она заняла свое место в научной структуре РАН лишь после крутых переломов в истории нашей страны, т.е. во втором десятилетии XX века, чтобы вскоре быть ликвидированной и вновь появиться уже в 60-е гг.

Возникновение "научного направления" в российской общественной мысли можно приблизительно датировать шестидесятыми годами XIX столетия. Тогда появились первые публикации по вопросам социологии, где развивалась преимущественно позитивистская программа. Открытие органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Сотни социологических статей увидели свет на страницах общественно-политической периодики5. Принятие социологической точки зрения, как правило, означало выражение интеллектуального протеста против архаичных социальных институтов. Можно сказать, что российская социология институционализировалась примерно тогда, когда И.С.Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как новый социальный тип "нигилиста". Так родился образ Базарова. Российская социология стала своеобразной рационализацией нигилизма, изначально посвятив себя критике несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение "социологического бога" произошло на фоне десакрализации общественной жизни и государства, публицистического активизма и появления "критически мыслящих личностей". Возможно, рецепция позитивистских идей затронула лишь поверхностный пласт русской духовной жизни, в которой всегда был укоренен поиск предельных оснований истины, добра и справедливости. Идеология русской религиозно-мистической избранности была представлена в сочинениях славянофилов. В 1869 г. вышла знаменитая книга Н.Я.Данилевского "Россия и Европа", где была развернута идея пространственной и временной локализации культурно-исторических типов. Через пятьдесят лет эта идея получит новое рождение в шпенглеровском "Закате Европы". Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала религиозно-философская мысль (Ф.Ф. Голуби иски и, В.Н.Кудрявцев-Платонов). В.С.Соловьев предпринял оригинальную попытку реинтерпретировать контовское понятие "Grand Etre" в соборном ключе. Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями "либерального консерватора" Б.Н.Чичерина. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (П.Б.Струве, Б.П.Кистяковский, П.И. Новгородцев, С.Л.Франк). Однако право называться социологами принадлежало по преимуществу сторонникам "позитивной науки". Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, проводившиеся земствами - органами местного самоуправления. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К началу ХХ в. систематические обследования велись в семнадцати губерниях Российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные переписи крестьянских хозяйств. В начале XX столетия в России были созданы первые социологические учреждения. Перспективная социальная программа разрабатывалась в Психоневрологическом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М. Бехтерева о научном управлении поведением на основе рефлексологии (термин, эквивалентный "бихевиоризму"). В институте существовала кафедра социологии во главе с М.М. Ковалевским и Е.В. де Роберти, которые опубликовали несколько сборников "Новые идеи в социологии".

12. Марксистская социальная, социально-политическая мысль в конце 19 – начале 20 вв. Общая характеристика, проблематика, особенности, разновидности (Г.Плеханов, Туган-Барановский).

Марксистскую социологию можно разделить на два его основных направления: ортодоксальный марксизм (Г.В.Плеханов, В.И.Ульянов-Ленин) и неортодоксальный, “легальный марксизм” (П.Б.Струве; М.И.Туган-Барановский).

Ортодоксальный марксизм в свою очередь можно также разделить на два течения. Первое было ортодоксальным как по форме, так и по содержанию и обосновывало в духе исторического детерминизма пути естественной социальной эволюции (Г.В.Плеханов). Второе было ортодоксальное по форме, но неортодоксальное по содержанию, Т.к. пыталось соединить теорию сущего и теорию должного (В.И.Ленин). 

С точки зрения марксизма Плеханов излагает важные философские вопросы - о роли личности в истории, о диалектике свободы и необходимости и другие проблемы, ставшие предметом идейной борьбы марксизма против идеалистической философии, в частности субъективной социологии народничества, которая исходила из того, что главным двигателем истории являются не народные массы, не трудящиеся классы, а герои, революционеры-интеллигенты, "критически мыслящие личности". С помощью аргументов Плеханов разъяснял основные положения марксизма о первенствующей роли условий материальной жизни общества в его поступательном историческом развитии. Плеханов считал, что, в конечном счете, вся политическая и духовная жизнь общества складывается на основе и в зависимости от уровня развития производительных сил общества и характера производственных отношений, что анатомию гражданского общества нужно искать в его экономике.

Основными направлениями научной деятельности Туган-Барановского были исследования в области теории рынков и кризисов, проблем развития капитализма, истории социалистических учений, кооперации. Используя марксистскую схему воспроизводства капитала, Т.-Б. пришел к ряду выводов, касающихся перспектив капитализма и расходящихся с оценками Маркса: 1) цикличность развития является имманентной чертой капиталистической системы хозяйства (из этого факта должно исходить государство, вырабатывая экономическую политику, занимаясь прогнозом развития конъюнктуры); 2) капитализм как экономическая система никогда не умрет естественной смертью, он внутренне способен к непрерывному развитию. Кризисы, постоянно потрясающие его, - признак не приближающегося краха, а механизм саморегулирования, показатель способности к обновлению. В последующем под влиянием идей И. Канта и Бернштейна критическое отношение Т.-Б. к марксизму усилилось. Он уделял большое внимание "человеческому фактору" общественного развития, полагая, что гибель капитализму принесет явление отчуждения, которое называл "фетишизмом капиталистического хозяйства": "в капиталистической системе хозяйства заложено внутреннее противоречие, которое с железной (хотя и не экономической) необходимостью должно повести к ее превращению в высшую форму. Противоречие это заключается в том, что капитализм делает из рабочего человека просто хозяйственное средство, и в то же время ведет к распространению правовых воззрений, признающих всякую человеческую личность без различия целью в себе".

13. Социологические взгляды М.Ковалевского

Социологическая концепция Ковалевского сложилась под влиянием двух источников: позитивизма и марксизма (он называл себя учеником Конта и последователем Маркса). Такой необычный на первый взгляд синтез противоположных друг другу теорий на самом деле был распространен в 70-90-х гг. как в Западной Европе, так и в России. К этому времени вышли в свет основные труды основоположников марксизма, и ни один исследователь в области общественных наук, к какой бы политической платформе он ни примыкал, уже не мог пройти мимо «Капитала» Вестник Европы. 1909. №7. С. 22..

Ковалевского в высшей степени возмущало то отношение к социологии, которое сложилось в России. Связывая большие надежды на признание социологии с началом издания «Новых идей в социологии», Ковалевский подчеркивал, что это «...до некоторой степени рассеет предубеждения наших руководящих сфер против науки, не допускающей чистого эмпиризма в деле общественного и государственного строительства... Русские ученые и интеллигенты давно... стали на сторону восполнения положительного знания наукой, которая охватила бы необозримую массу конкретных обобщений, даваемых историей, экономикой, статистикой, политикой, правом, этикой, коллективной психологией, эстетикой, и установила бы вместе с тем элементарнейшие законы человеческого общежития» Ковалевский М.М. Социология на Западе и в России // Социология в России…Вып. 1 С. 104-105..

Среди работ М. Ковалевского непосредственно к социологической тематике относятся: «Современные социологи» (1905); «Очерк развития социологических учений» (1906); «Социология» (Т. 1, 2; 1910); «Современные французские социологи» (1913); «Происхождение семьи, рода, племени, государства и религии» (1914), а также большое количество статей, напечатанных как в русских, так и зарубежных журналах. Кроме того, перу Ковалевского принадлежат крупные работы в области истории, этнографии и правоведения: «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства» (Т. 1, 1898; Т. 2, 1901; Т. 3, 1903); «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму» (Т. 1-3, 1906) и др.

В этих и других работах М. Ковалевского исторический подход сливается с широкими социологическими обобщениями, в которых прослеживаются динамика общества, его движущие силы, вскрывается социальная структура, т.е. ведущим является социологический анализ. В своих социологических исследованиях Ковалевский уделял большое внимание исторической науке и широко использовал сравнительно-исторический метод. Н. Кареев назвал Ковалевского «историком-социологом». Историко-сравнительный метод Ковалевский считал наиболее эффективным, способным открыть законы социального развития и наметить основные этапы развития общества.

Смысл этого метода заключается в том, что социолог и историк, подобно биологу, придерживающемуся эволюционной теории, при рассмотрении ступеней в развитии общества, следующих одна за другой, а также при рассмотрении жизни различных народов, прибегает к сопоставлениям, устанавливая степени сходства и различия однотипных явлений, в результате чего в объективном ходе исторических событий выявляются общие и частные закономерности. Согласно требованиям этого метода, социолог должен охватить весь естественно-исторический процесс, историю народов, находящихся на разных ступенях развития. Общество -- это многосложная, развивающаяся организация, в которой все стороны находятся в тесном взаимодействии. Поэтому необходимо изучение одной его стороны с помощью наук, изучающих другие его стороны. Проверка данных одной науки данными других, а главное -- совпадение результатов, есть лучшая гарантия от субъективизма и вместе с тем надежное ручательство за правильность сделанных выводов. И только в этом он видел достаточный критерий истинности Вестник Европы №4. 1984. С. 140-141.

Историко-сравнительный метод давал большие возможности познания самых различных аспектов социального развития не только в региональном, но и в глобальном, общечеловеческом плане, ибо этот метод основывался на признании единства и целостности человеческой истории. Как считал М. Ковалевский, объектом наблюдения должны быть не отдельные исторические явления, а «эволюция форм общественной жизни всего человечества» Ковалевский М.М. Сочинения: В 2 т. Т.1. СПб., 1997. С. 272. Он исходил из того, что сравнение необходимо строить на предельно широком материале, брать общество в связи всех его сторон.

Ковалевский критиковал О. Конта за то, что тот ограничивал сферу исследования лишь римско-католическим миром. Полный оптимизма по отношению к историко-сравнительному методу, он считал возможным «постепенное восхождение до познания общих мировых причин развития» социальной жизни. И хотя это было преувеличением по отношению к одному методу познания, однако в нем были заложены значительные научные возможности, поскольку соединение исторического подхода с принципом сравнения позволяет делать выводы о генетическом родстве явлений, воспроизводить тенденцию и устойчивые моменты развития тех или иных социальных явлений, институтов, процессов. Недаром социологию Ковалевского называют генетической. «Генетической социологией называют ту часть науки об обществе, его организации и поступательном ходе, которая занимается вопросом о происхождении общественной жизни и общественных институтов, каковы: семья, собственность, религия, государство, нравственность и право...» Ковалевский М.М. Сочинения: В 2 т. Т.1. СПб., 1997. С. 268.

Сравнительный (генетический) метод высоко ценился О. Контом и социологами органической школы. Как вспоминал Н. Кареев, брошюра М. Ковалевского «Историко-сравнительный метод в юриспруденции и приемы изучения истории и права» (1880) была длительное время его единственным трактатом в области социологии.

Социологические взгляды Ковалевского складывались под воздействием различных идейных течений. Его социологическая деятельность во многом определялась позитивистскими принципами философии О. Конта, с которой он познакомился в 70-х годах во Франции. Сильно укрепили в Ковалевском позитивистскую методологию личные встречи со Спенсером, хотя идею «спонтанной эволюции» Спенсера он не разделял и считал возможным изменение общественного строя через политические действия органов государственной власти. Ковалевский пронес верность идеям позитивизма через всю свою научную жизнь. М. Ковалевский -- наиболее яркий представитель «классического позитивизма» в России Сорокин П.А. О русской общественной мысли. С. 113-114..

Ковалевского привлекал позитивизм, прежде всего, подходом к развитию общества как к закономерному процессу, его также привлекала Контовская идея прогресса и Контовский же принцип «консенсуса». Вместе с тем, Ковалевский не разделял предубеждения Конта против психологии и приветствовал возникновение коллективной психологии, хотя он не соглашался с идеей о том, что она может заменить собой социологию. Он полемизировал с Г. Тардом, у которого социология фактически растворялась в коллективной психологии, но к психологическому направлению, в частности Л. Уорду, относился положительно. Этому в немалой степени способствовало то, что Л. Уорд с признанием эволюционного (генетического) процесса утверждал и антропо-телеологический подход, согласно которому люди способны ставить себе цели и совершать действия по их достижению. Мысль о таком воздействии людей на общественную жизнь соответствовала и взглядам М. Ковалевского Ковалевский М.М. Сочинения: В 2т. Т.1., 1997. С. 242-271..

Отпечаток на социологию Ковалевского наложили его знакомство с теорией марксизма и личные встречи с Марксом. М. Ковалевский признавал, что, несмотря на различие их политических и философских взглядов, общение с Марксом до некоторой степени определило направление его научной деятельности. Вместе с тем позитивизм Конта и Спенсера он рассматривал как более универсальную систему и пытался соединить положения Маркса с воззрениями Конта и Спенсера Ковалевский М.М. Две жизни // Вестник Европы, 1909, №7,8.

Ковалевского не увлекала разработка общих теорий путем дедуктивно-гипотетических посылок, и он строил свою социологию не сверху, а снизу, опираясь на фактический материал, доставляемый различными историческими науками. У Ковалевского и нет работ, в которых бы его социологические взгляды были изложены систематическим образом. К таким основополагающим принципам научного подхода Ковалевского относятся генетический метод и теория факторов, которые органически вписывались в основные положения и идеи классического позитивизма, а все это завершала теория прогресса. «Без идеи прогресса, подчеркивал Ковалевский вслед за О. Контом, -- не может быть и социологии» Ковалевский М.М. Социология. Т1. С. 96-102.. Важной частью его социологической деятельности являлся историко-критический анализ концепций многих современных ему авторов: Тарда, Гиддингса, Уорда, Гумпловича, Дюркгейма, Зиммеля, Маркса и др.

Для М. Ковалевского социология -- это прежде всего, «синтез результатов, полученных конкретными общественными науками». Сравнительная история права, история различных учреждений (институтов), этнография служат социологии, доставляя огромный материал для ее общих построений. Частные науки (история, этнография, право и др.) могут дать лишь эмпирические обобщения.

Определяя предмет социологии, он писал, что социология, в отличие, например, от истории, отвлекается от массы конкретных фактов. Ее задача -- указывать их общую тенденцию, а главное -- никогда не терять из виду основной своей цели: раскрывать причины покоя (стабильности) и движения человеческих обществ, устойчивости и развития порядка в разные эпохи в их преемственно причинной связи между собой.

Предмет социологии, как его определял Ковалевский, почти тождествен с определением О. Конта -- у обоих социология есть наука «о порядке и прогрессе человеческого общества» Ковалевский М.М. Социология. Т1. С. 128.

Занимаясь исследованиями истории отдельных стран, историей экономического, социально-политического развития Западной Европы, М. Ковалевский видел сложность, многоплановость и взаимодействие огромного числа социальных факторов.

Он отрицал наличие единого определяющего фактора. По Ковалевскому, говорить о главном факторе, увлекающем за собой все остальные, -- то же самое, что говорить о тех каплях речной воды, которые своим движением обуславливают ее течение. В действительности, считал он, мы имеем дело со множеством факторов, каждый из которых так или иначе связан с массою остальных, ими обуславливается к их обуславливает. Он акцентировал внимание прежде всего на тесном взаимодействии всех сторон общественной жизни.

Чтобы избежать односторонности существующих социологических теорий и получить истинный взгляд на общество, по мнению Ковалевского, нужно синтезировать все то положительное в подходе к обществу, что имеется у различных социологических школ. Эту задачу он и пытался решить с помощью принципа плюрализма. Подобный интегративизм сыграл значительную роль в развитии как русской, так и мировой социологии.

Принцип «плюрализма факторов» был результатом эволюции взглядов русского социолога. П. Сорокин писал, что в более ранних работах (например, «Экономический рост Европы») Ковалевский еще не акцентирует внимание на множественности факторов. Причем его эволюция в отношении признания теории множественности факторов шла по пути замены причинной связи функциональными отношениями. «...Если фактор в начале рассматривался в качестве некоторой "силы", "влияющей" на те "или иные стороны общественной жизни, "вызывающей" те или иные социальные эффекты, то в позднейших работах целиком уничтожается такое понимание фактора и связь его с эффектами превращается в простую функциональную связь двух или больше чисел рядов, где фактор становиться условной, чисто методологической независимой переменной, а его эффекты -- функционально связанными с ним зависимыми переменными» Сорокин П.а. О русской общественной мысли. С. 113-114.. К числу работ, написанных с позиций плюралистической теории, относятся прежде всего, работы «Современные социологи» (1909) и «Социология» (Т. 1, 2; 1910).

В работе «Современные социологи» Ковалевский однозначно определил свою позицию: «.. .социология в значительной степени выиграет от того, если забота об отыскании фактора, да вдобавок еще первичного и главнейшего, постепенно будет исключена из сферы ее "ближайших" задач, если в полном соответствии с сложностью общественных явлений она ограничится указанием на одновременное параллельное воздействие и противодействие многих причин» Ковалевский М.М. Современные социологи..

Ковалевский считал, что нельзя сводить историю той или другой эпохи к решению уравнения с одним неизвестным, ибо общественные явления взаимно обусловлены и вызываются «не только влиянием внешней среды,... но еще массой взаимоотношений между отдельными проявлениями общественности, хозяйственными, правовыми, государственными, религиозными, художественными и т.п.» Крвалевский М.М. Социология. Т.1. С. 117..

Как отмечает П. Сорокин, вся книга «Современные социологи», а равно и «Социология» представляют сплошную и систематическую критику теорий «монизма факторов» и обоснование плюралистической точки зрения. . Подход Ковалевского не отрицание методологической теоретико-познавательной ценности причинных и функциональных связей, а лишь отказ от упрощенного понимания самих факторов и их деления на главные и второстепенные.

В то же время Ковалевский проводит мысль о великом значении для прогресса развития знания. «Факторы -- рост населения и рост знаний -- находятся между собою в постоянном взаимодействии» Хвостов В.М. Социология. М., 1917. С. 331. Эти выводы не лишены основания. Так, в «Очерке истории развития социологии» (1914), написанном Ковалевским в конце жизни, отчетливо проступает идея, связанная если не с переходом от плюрализма к монофакторному объяснению тенденций общественного развития, то, по крайней мере, к значительному акцентированию его роли, в частности роли знания. «Успехи техники, вызванные ростом знания... очевидно, рано или поздно ведут к освобождению народных масс от тех, кто монополизирует в своих руках орудия производства. А это равносильно переменам и в обмене, и в распределении, и скажется также и на демократизации государственных порядков» Ковалевский М.М. Очерк развития социологии в конце XIX и начале XX века // История нашего времени. Современная культура и её проблема. Т. VII. Вып. 27. Пг., 1914. С. 85-86.. Здесь он провел идею Е. де Роберти, которая была четко обозначена еще О. Контом. В этом плане М. Ковалевский -- дитя своего времени, и в теоретическом плане он не вышел за пределы «классического позитивизма».

Ковалевский считал «главным двигателем экономической эволюции рост населения». Об этом говорится в его фундаментальной трехтомной работе «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства», а также в других работах, например «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму» (1906). Наряду с утверждением принципа множественности факторов Ковалевский признавал для отдельных сфер общества и единственную, главную причину изменения. В работе «Экономический рост Европы» Ковалевский пишет: «Важнейшим фактором эволюции (форм народного хозяйства) является в каждый данный момент и в каждой данной стране рост населения, большая или меньшая его густота, от которой зависит, прежде всего, выбор форм производства, а затем зависят и размеры, и порядки фактического владения землей, и сам характер общественных отношений» Ковалевский М.М. Развитие народного хозяйства в Западной Европе. Т. 1. СПб., 1898. С. 7-8..

По Ковалевскому, именно рост числа населения, его плотности был определяющей причиной замены непроизводительного рабского труда более производительным -- крепостным. Этим же он объяснял и переход в первобытном обществе от рыболовства и охоты к земледелию и скотоводству, который привел к значительным социально-экономическим изменениям. Правда, детерминирующую роль отдельных фактов он никогда не абсолютизировал, ибо считал, что с течением времени всегда возможно появление новых причин.

Ковалевского интересовали не только общие социально-философские проблемы общественного развития, но и характер, специфика и функционирование отдельных сфер социальной системы. Причем этот подход носил комплексный характер, ибо он рассматривал процесс взаимосвязи и взаимодействия между различными подсистемами общества: политика, экономика, государство, право и др.

Безусловная заслуга Ковалевского в том, что в своих исследованиях он объяснял многие социальные явления и процессы путем анализа их происхождения. Здесь Ковалевский наиболее ярко проявил свое амплуа историка. Именно генетическая социология занимается проблемами происхождения и образования социальных институтов общества. Наиболее подробно Ковалевский исследовал происхождение семьи, собственности и государства.

Глубокий историзм в подходах к изучению социальных институтов позволил Ковалевскому встать на передовые для того времени позиции. Важной составляющей социологической концепции Ковалевского явился его историзм в понимании характера частной собственности, взгляды на общинную собственность как предшествующую частной собственности.

Значительное место в социологии Ковалевского заняла проблема государства, его происхождение Медушевский А.Н. История русской социологии. М., 1993. С. 119-162.. Как представитель либеральной идеологии, он не был согласен с марксистским учением о государстве как особой политической организации господствующего класса, как аппарате диктатуры этого класса.

По Ковалевскому, государство есть расширение «замиренной сферы», т.е. орган согласования интересов, обретения консенсуса в обществе. Именно эта функция является, как показало современное развитие государства, одной из центральных.

В соответствии с принципом плюрализма Ковалевский видел причину возникновения государства в совокупном воздействии ряда факторов. Он не отрицал роли экономического фактора и отмечал, что наследственная власть, как один из важных моментов процесса образования государства, стала возможной при наличии накопления богатства в одних руках. Однако большее внимание у Ковалевского было направлено на психологический фактор.

Государство, по Ковалевскому, исторически возникло под воздействием психологической склонности людей признавать над собой власть тех, кто наделен магической силой, кто мог заклинаниями управлять природой. Позднее верховной власти стали приписывать божественный характер. Особое значение в становлении государственности Ковалевский придает «сильной личности», которая благодаря «гипнотическому влиянию» на народ, оказывается творцом государства. Это далеко не беспочвенный подход к пониманию механизма политической власти, и образования государства в частности. В исследованиях Ковалевского, касающихся проблем государства, можно провести параллели с теорией господства М. Вебера, особенно с тем, что относится к харизматическому типу господства.

Генезис государства и генезис классов, составляющих социальную базу государственности, Ковалевский разводит в разные стороны. Вернее, он рассматривает их в различных плоскостях, которые у него оказываются фактически не соприкасающимися друг с другом. Социальная дифференциация, по Ковалевскому, зависит от общественного разделения труда, которое, согласно его теории, по большей части вызвано ростом плотности населения. Следовательно, причины образования сословий и классов лежат в сфере экономики и биологии, в то время как главная причина возникновения государства -- в сфере человеческой психологии.

Социальный аспект теории Ковалевского наиболее отчетливо выражался в понимании им социального прогресса. О том, какое большое значение придавал Ковалевский теории социального прогресса в общей системе социологического знания, говорит не раз повторяющееся утверждение, что «без идеи прогресса не может быть и социологии». Прогресс он рассматривал как основной закон социальной жизни, а содержание прогресса -- как расширение сферы солидарности, понимая солидарность не просто как психологический феномен, а как социальное единство людей. Взгляды Ковалевского на прогресс и связанную с ним солидарность формировались не только под влиянием идей О. Конта, но и под влиянием социальной обстановки, которая складывалась в России после реформ 60-70-х годов.

Безгранично веря в процесс «замирения» в обществе, «рост человеческой солидарности», Ковалевский знал и о существующих в действительности противоречиях -- экономических, политических, духовных и др. Он считал солидарность нормой, а борьбу в человеческом обществе и ее крайнее проявление -- борьбу классовую -- отклонением от нормы.

Во взглядах М. Ковалевского, составивших целую научную эпоху в истории русской социологии, важным аспектом является его понимание социального прогресса. Свои представления о социальном прогрессе он связывал с существованием исторической закономерности. Социальный прогресс, у Ковалевского -- это выражение господствующей в истории закономерности, проходящей через всю жизнь общества, а не результат случайного волеизъявления. В первом томе «Социологии» он пишет, что «общественные феномены» не являются результатами свободного выбора, а «управляются известными законами». Исследования Ковалевского пронизаны мыслью, что все народы «проходят одинаковые стадии развития». Прогресс представлялся ему в виде последовательной смены определенных общественных и политических состояний. В начале существовал родовой быт, который в дальнейшем заменялся феодальным и затем капиталистическим бытом «гражданского равенства». Причины того, что, несмотря на существующие пространственно-временные различия, повторяются практически однохарактерные общественные явления, он видел в тождестве физической и психической природы людей, в их возможностях развития под влиянием приспособления и воспитания Ковалевский М.М. Очерки развития социологии в конце XIX и начале XX века

14. Социальные. Социально-политические взгляды П.Кропоткина

По мнению П. А. Кропоткина, анархизм происходит из того же революционного протеста, того же людского недовольства, что и социализм; и результатом революции он видит установление «безгосударственного коммунизма», новый общественный строй виделся ему как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и «безначалья». Предполагалось коллективное ведение производства, коллективное распределение ресурсов и вообще коллективность всего, что относится к экономике, к сфере услуг, к человеческим взаимоотношениям. Коллектив представлял бы собой группу заинтересованных в своей деятельности людей, которые понимали бы, зачем и для кого они все это делают, чего было бы достаточно для их добровольной деятельности.

Будучи пытливым учёным, талантливым историком, высокообразованным человеком, П. А. Кропоткин пытался подвести под анархизм какую-либо научную основу и аргументированно показать его необходимость, для него анархизм представлялся философией человеческого общества. Метод познания П. А. Кропоткина основан на едином для всех законе, законе солидарности и взаимной помощи и поддержки. Он стремился доказать, что дарвиновское положение о борьбе за существование следует понимать как борьбу между видами и взаимопомощь внутри видов. Взаимная помощь и солидарность — двигатели прогресса.

Им была исследована взаимопомощь среди племен бушменов, готтентотов, эскимосов, выявлена её роль в создании таких форм человеческого общежития как род и община; в период Средневековья — цехи, гильдии, вольные города; в новое время — страховые общества, кооперативы, объединения людей по интересам (научные, спортивные и др. общества). В таких человеческих организациях отсутствуют начальники, отсутствует какая-либо принудительная власть, как мы сейчас понимаем это слово, а все основано на необходимости, понимании, увлеченности людей своим делом. Нередко возникает такая ситуация, что человек не может развить свои способности и склонности, либо вообще не имеет представления о том, что ему дается лучше всего. Все это происходит оттого, что государство ориентировано скорее на интересы некой идеальной, несуществующей в реальности личности, а не на людей, способности которых различны, что естественно.

В Германии существовала школа писателей, которая смешивала государство с обществом, которая не могла представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы, отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят разрушить общество и государство и проповедуют возвращение к вечной войне каждого со всеми. Но государство — лишь одна из форм, которые принимало общество в течение своей истории. — Государство и его роль в истории. Кропоткин П. А. Изд. 1921.

По мнению П. А. Кропоткина, совершенно недопустимо отождествлять правительство и государство, ведь последнее включает в себя не только существование власти над определённой частью общества, но и сосредоточение управления, общественной жизни в одном центре. Наличие государства, помимо всего прочего, предполагает возникновение новых отношений как между различными группами населения, так и между отдельными членами общества.

П. А. Кропоткин смотрит на историю как на две параллельные «враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы, — и когда возникает вопрос о выборе, — мы пристаём к тому течению, которое ещё в XII веке привело людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. Пусть другие стараются удержаться за традиции канонического императорского Рима»! В обосновании этого он отмечает, что в XII—XVI веках Европа была покрыта множеством богатых городов, их ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний, их университеты закладывали основу науки, караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по мнению П. А. Кропоткина, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве.

Характерной чертой всех работ П. А. Кропоткина является придание единичной человеческой личности особого значения. Личность — душа революции, и только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения, общество придёт к процветанию.

Народные массы всегда склонны к взаимопомощи, в рамках одной формации постоянно создаются, воспроизводятся и поддерживаются горизонтальные связи и соответствующие учреждения, основанные на координации и на согласовании интересов: род, обычное право, средневековый город, гильдия.

История не представляет собой непрерывной линии развития, скорее неизбежную цикличность. Египет, Азия, берега Средиземноморья, Центральная Европа — поочередно пребывали ареной исторического развития, и каждый раз по одному и тому же сценарию. Всё начиналось с первобытного племени, затем перерастало в стадию сельской общины, далее следовал период вольных городов, а затем государство, во время которого развитие продолжалось недолго, а потом и вовсе замирало…

Например, Древняя Греция: первобытно-племенной период, медленная смена на общинный строй, период республиканских городов, сопровождавшийся расцветом, но «с Востока повеяло дыханием восточных деспотических традиций», и войны поспособствовали построению Великой Македонской империи Александра. «Водворилось государство, которое начало выжимать жизненные соки цивилизации, пока не настала смерть» — писал П. А. Кропоткин, — и таких примеров бесчисленное множество: Древний Египет, Ассирия, Персия, Палестина и т. д.

Обосновывая тенденции, характерные для народных масс, П. А. Кропоткин говорит о крестьянах, сельской общине, где имеется тысяча общих интересов: хозяйственные, соседские; объединение с целью совместного орошения, осушения болот, пахотных работ и т. д. И, соответственно, данные проблемы проще решать сообща. Аналогичная ситуация с гильдиями купцов, цехами ремесленников. Анархическая теория П. А. Кропоткина очень интересно критикует капитализм и поведение государства в таком состоянии экономики. Традиционно считают, что государство есть утверждение идеи высшей справедливости в обществе и что капитализм привносит теорию невмешательства («laisser faire, laissez passer») — пусть делают, что хотят. Но в той же революционной Франции правительство позволяет нажиться за счёт рабочих, попросту не вмешиваясь. Якобинский конвент: за стачку, за образование государства в государстве — смерть!

Из ситуации возникает неизбежная дилемма, как пишет П. А. Кропоткин: «Или государство раздавит личность и местную жизнь, завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесёт с собой войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и — как неизбежный конец — смерть. Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения… Если вы хотите, как мы, чтобы полная свобода индивидуума и его жизни были уважаемы — вы поневоле принуждены будете отвергнуть владычество человека над человеком, какого бы вида оно ни было; вы будете принуждены принять принципы анархизма, которые вы так долго отвергали».

В своих философских воззрениях Кропоткин был последователем Огюста Конта и Герберта Спенсера. Критически относился к «метафизической» традиции. Упрекал в «схоластике» представителей немецкого классического идеализма, в первую очередь Гегеля. На смену «отвлечённому философствованию», считал Кропоткин, должен прийти «истинно научный метод». Общественным идеалом Кропоткина был анархический (безгосударственный) коммунизм, в котором революционным путём (социальная революция) будет полностью ликвидирована частная собственность. Будучи убеждённым противником любой формы государственной власти, Кропоткин не принимал идею диктатуры пролетариата.

15. Религиозная социальная мысль В.Соловьева

Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900), русский философ, поэт, публицист и литературный критик. Родился 16 (28) января 1853 в Москве, сын С.М. Соловьева, ученого-историка, автора монументальной Истории России с древнейших времен. По материнской линии отдаленный родственник украинского философа Г.С. Сковороды. Блестяще окончив гимназию, Соловьев поступил на физико-математический факультет Московского университета, где проучился два года. Перешел на третий курс историко-филологического факультета и в качестве вольнослушателя посещал лекции в Духовной академии. «Будучи с детства занят религиозными предметами, я в возрасте от 14 до 18 лет прошел через различные фазы теоретического и практического отрицания», — писал он. Окончив университет в 1873, по особому ходатайству был оставлен при кафедре философии для приготовления к профессорскому званию. В 1874 защитил магистерскую диссертацию «Кризис западной философии». Диссертация была строго осуждена в «Отечественных записках» (1875, № 1), но в академических кругах произвела самое благоприятное впечатление, и Соловьев получил должность доцента Московского университета по кафедре философии. Лекции он читал лишь полгода: 31 мая 1875 его командировали за границу «с целью изучения индийской, гностической и средневековой философии». Соловьев побывал в Лондоне, Париже, Ницце и в Египте. Приобретенный им при этом мистический опыт, во многом предопределивший его дальнейшую творческую деятельность, задним числом описан в поэме «Три свидания» (1898). К середине 1870-х годов относятся его первые значительные стихотворения, сопутствовавшие развитию философской мысли («Хоть мы навек незримыми цепями», «Вся в лазури сегодня явилась», «У царицы моей есть высокий дворец» и т.д.). Владимир Соловьев желал считать себя лишь «благодарным учеником фетовской поэзии» (А. Блок), на деле же стихи его открывали новые поэтические перспективы и послужили стимулом творчества Блока, Вяч. Иванова, Ю. Балтрушайтиса и других младших символистов.

1877-1881 Соловьев провел большей частью в Санкт-Петербурге, читая курсы лекций в университете и на Высших женских курсах и подготавливая к печати свои программные философско-богословские сочинения «Философские основы цельного знания» (1877), «Критика отвлеченных начал» (1877-1880) (последнюю он защитил как докторскую диссертацию) и «Чтения о Богочеловечестве» (1878-1881).

Осудив убийство народовольцами Александра II, Соловьев, однако, обратился к новому императору с настоятельным предложением помиловать цареубийц во имя высшей, божеской справедливости. Это вызвало крайне отрицательную реакцию официальных кругов (в первую очередь К.П. Победоносцева), и, не желая подчиняться никаким и ничьим указаниям, Соловьев решил оставить преподавательскую деятельность. Лишь через восемнадцать лет, незадолго до смерти, он прочел ряд лекций в новоучрежденном Санкт-Петербургском философском обществе. Эти годы были чрезвычайно продуктивны: Соловьев занимался научно-теоретическими исследованиями в области истории и философии религии (единственном, по его убеждению, «пути к истинной философии»), опубликовал десятки публицистических и литературно-критических статей, в 1891-1900 тремя изданиями вышла книга Соловьева «Стихотворения». В 1882-1888 он обращался преимущественно к религиозно-церковным вопросам, главные работы Соловьева этого времени — «Духовные основы жизни» (1882-1884), «История и будущность теократии» («Исследование всемирно-исторического пути к истинной жизни») (1885-1887), «Россия и вселенская церковь» («La Russie et l’Eglise Universelle. Paris», 1889).

Историософские устремления мотивируют разработку Соловьевым конкретных политических проблем в трактате «Великий спор и христианская политика» (1883-1887) и двух выпусках (1883-1888 и 1888-1891) исследования «Национальный вопрос в России» (следует учитывать и то, что российская духовная цензура, оскорбленная лояльным отношением Соловьева к католичеству, категорически запретила ему затрагивать церковные вопросы). Сюда же относятся труды «Китай и Европа» (1890), «Из философии истории» (1891), «Византизм и Россия» (1896).

Нравственно-метафизическая подоснова подлинного, сопричастного Богу существования изучается в итоговых философских трактатах Соловьева — «Смысл любви» (1892-1894) и «Оправдание добра» (1894-1897). Здесь наиболее полно представлена его доктрина «всеединства» и «цельного знания», отраженная в учении о «мировой душе» — Софии. Средоточием эстетического учения Соловьева было прозрение художника, сообразное живой истине мироздания, т. е. религиозному откровению. Многие его собственные стихотворения, например, «Бедный друг! истомил тебя путь», «Милый друг, иль ты не видишь», «Вечно женственное» («Das Ewig-weibliche»), стали программными текстами раннего русского символизма, при том что на брюсовские сборники «Русские символисты» (1894-1895) Соловьев, принципиальный противник «декадентства», отозвался насмешливой рецензией и меткими пародиями. Ироническая струя вообще была сильна в его художественном творчестве, о чем свидетельствуют его шуточные стихи, эпиграммы и пьеса-буффонада «Белая лилия» (1893).

В конце жизни, к началу новой революционной эпохи, явственно дававшей о себе знать, принципиально оптимистическое мировоззрение Соловьева обрело тревожный призвук. Предчувствие грандиозной социальной катастрофы общемирового масштаба и ее отражение в сознании и судьбе чуткого мыслителя определяют пафос его драматических диалогов «Три разговора» (1899-1900), поздней эссеистики («Воскресные письма», 1897-1898) и историко-философского исследования «Жизненная драма Платона» (1898). Предсказания, предчувствия и обращенные в будущее соображения Соловьева отразились в политическом и поэтическом сознании последующих десятилетий; так, его стихотворная декларация «Панмонголизм» прямо предвещает поэму Блока «Скифы».

В декабре 1874 Соловьев много размышлял о Софии — божественной Премудрости, личностному воплощению божественной первоосновы мира. Премудрость, живущая от вечности в Боге, после грехопадения мировой души (тварного образа нетварной Премудрости) осталась в Боге. Для Соловьева это не просто миф, София для него — предмет чувственно-сверхчувственного мистического опыта. Свою задачу отныне он видит в том, чтобы содействовать восстановлению целостности мира, объединению мировой души с небесной Софией. Это содействие не могло для него ограничиться академической и литературной сферой. Участие в осуществлении Всеединства состоит в подчинении воле Бога, играющей определяющую роль во всех областях частной и общественной жизни. Соловьев называет это «теургическим творчеством» или «христианской политикой».

Соловьев считал Россию и славянский мир центром и отправным пунктом вселенской теократии и он настаивал на том, что именно здесь духовная и культурная, социальная и политическая жизнь должна быть отмечена Духом Христовым. Но он все больше ощущал, насколько русская действительность не соответствует этому требованию.

Разочаровавшись в Русской православной церкви, которая в результате «безмолвного подчинения светской власти» лишилась возможности помогать государству пророческими указаниями, Соловьев стал по-другому относиться к «римскому началу», которое прежде резко осуждал. В те годы Рим (понтификат Пия IX и Льва XIII) подавал пример энергии и непреклонности: церковь, казалось бы, лишенная власти, выступила против «заблуждений нашего времени» (перечень их дан в «Силлабусе» Пия IX), против притязаний секуляризованных государств.

В расколе христианства философ видел явление, противоречащее воле Христа и духу христианства. К концу жизни Соловьев был православным в своем убеждении, что православие есть чистейшая и совершеннейшая форма христианства. В то же время, он был католиком, считая, что Рим является законным и традиционным центром христианского мира. И он был протестантом в своей внутренней свободе по отношению ко всем церковным институтам и в защите совершенно свободного философского и богословского исследования. Эту религиозную установку («Я так же далек от ограниченности латинской, как и от ограниченности византийской или аугсбургской, или женевской») он называл «религией Святого Духа».

Помимо поэтических произведений, философских трудов и многочисленных критических статей о творчестве Достоевского, А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Фета, А.К. Толстого и др., а также трактатов по эстетике, Соловьеву принадлежат переводы Платона, Вергилия, Петрарки, Гофмана.

Умер Владимир Соловьев в с. Узкое под Москвой 31 июля (13 августа) 1900.

А теперь приступим к собственно изложению   мировоззрения  Вл. Соловьева,  как   оно  менялось  с  течением времени,   а точнее как оно менялось с изменением   самого  Вл.  Соловьева.  Преодолев   Религиозный кризис  юношеских лет,   Соловьев приходит к убеждению что человечество может духовно возродиться лишь благодаря истине во Христе.  В письме к Е.В.   Романовой он пишет: " Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую,   соответствующую форму...  Представь   себе,  что некоторая,  хотя  бы   небольшая часть человечества вполне серьезно,  с сознательным и сильным убеждением будет исполнять  в  действительности учение   о  безусловной  любви  и   самопожертвования,-  долго ли устоят неправда и зло в мире!  Но до практического осуществления христианства в   жизни    еще   далеко.  Теперь  нужно   еще  сильно  поработать  над теоретической стороной, над богословным вероучением. Это мое настоящее дело." Забегая вперед,  добавим, что основной вопрос культуры " ставит человечество перед дилеммой: принять или отвергнуть истину после того, как она будет познана... "

         Теоретические изыскания   Соловьева    всегда     преследовали практические  цели:   совершенствование  мира,  преодоления   себялюбия, осуществление  христианских   идеалов  любви  к  ближнему,    достижение абсолютных ценностей.   Принято делить творческую жизнь, если это слово здесь уместно,  на три периода:  в первый  период  интересы  Соловьева сосредоточиваются в основном в области теософии, во второй - в области теократии,  и в третий -   в  области  теургии.  На  первом   этапе,  он надеялся,  что   осуществление  Софии,  мудрости  в   мире,  может  быть достигнуто посредством познания Бога и его отношения к миру. Затем Вл.  Соловьев  обращает  свой   взор в сторону государства,   осуществляющего христианские   идеи,    что   гарантировало   бы,    как   он   считает, справедливость во всех отношениях. И на третьем этапе Соловьев всецело занят теургией,  т.е.   мистическим искусством,  создающем новую жизнь, согласно божественной истине.

Читаем у него :   "...  полное определения истины выражается в трех предметах:   сущее, единое, все О". Вообще, истина для Вл  Соловьева  -   это  абсолютная   ценность,    принадлежащая   самому всеединству,   а  не  нашим суждениям или выводам.   Познать ее - значит преступить  пределы   субъективного  мышления  и  вступить   в   область существующего единства всего того,  что есть,  т.е. Абсолюта. Существа этого мира только в том случае  могут   подняться  до  Бога,  если  они проникаются  чувством  совершенной   любви,  т.е.  отрекаются от своего самоутверждения,  что отнюдь не приводит  к   потере  индивидуальности, напротив,   существо обнаруживает свое истинное я,   дух,  заложенный, в нем.  Существа же,   сохраняющие свою  эгоистическую   исключительность, становятся непроницаемыми друг для друга.  Их жизнь строится на грубых принципах материального мира.  Вот тут  то   и  начинается  то,  с  чем пытался   бороться  Федоров,- разобщенность людей,   их "борьба за место под солнцем."

Вот как  делит Вл.  Соловьев процесс восхождения мира к Богу.

На низшей ступени   этого  процесса  -  эволюции   природы  -  создаются предварительные ступени и условия единства мира.  Таких ступеней пять:

"          царство           минеральное,           царство растительное,   царство   животное,   царство человеческое и Царство Божие"   эти ступени   представляют   собою   ряд  наиболее  твердо  определенных   и характерных  повышений  бытия  с   точки  зрения  нравственно   смысла, осуществляемого  в  богоматериальном   процессе".  Процесс же духовного роста человечества описывается им следующим   образом:  "  ...природное человечество   посредством своей деятельности совершенствует свою жизнь и на определенном этапе возвышается до идеи безусловного совершенства.  Человечество  духовное   или от Бога рожденное не только понимает умом, но принимает сердцем и  делом это безусловное совершенство как  действительное начало всего   того,  что  должно  быть  во  всем,   и  стремится осуществить его до конца или воплотить в жизни всего мира".  И далее," каждый новый тип представляет  новое    условие,  ...  для того  чтобы достигнуть своей высшей цели или проявить свое безусловное значение,  существо прежде всего должно  быть,  затем  он должно       быть       живым,       потом      -       быть  сознательным,  далее -   быть   разумным  и, наконец, - быть   совершенным О."

Эта теория вписывает в себя  все  достижения   естествознания, объясняя  их и давая таким образом оригинальную и ясную перспективу их исследования. Для Вл. Соловьева это качество вообще примечательно. Вся его  система  -   это  цельная  компиляция всех направлений философской мысли, объединяющая их на новом, гармоничном уровне.

Это утверждение    еще  раз  подтверждается  при   рассмотрении системы этики Вл.  Соловьева.   Вершиной его работы в этом  направлении принято считать его трактат "Оправдание добра". Что же это за книга ?

Своей целью   философ  ставит  здесь  определение   правды,  не впадая  в  какой  бы   то  ни было тон наставления и проповеди.   По его глубочайшему   убеждению,    на   протяжении    своего     существования человечество идет по этому пути к правде,  которая,  конечно,  в то же время является и истиной и религией.  Но отношение  его  к  этим  трем ипостасям вполне свободное и необязывающее.  И если человек хочет быть животным, пусть будет таковым, но пусть тогда не воображает о себе как о путнике на пути к добру и свету. Вообще , весь этот трактат построен на самом тщательном внимании к человеческим нуждам и  стремлениям,  на рассмотрении  самых обыкновенных путей человеческой жизни,  взывающих, несмотря на стихию зла, к ясной простоте правды и добра, установленных не   путем   насилия,    но   в  результате  самых   искренних  влечений человеческой воли.   Весь трактат "Оправдание добра" проникнут  мягкой, благожелательной,   отческой  заботой  о приведении человека и всей его истории к благополучному завершению.  Человеческое  влечение  к   добру оправдывает   собою   то,   что  очень  часто  считается   несовместимым противоречием. Так, нравственности свойственно аскетическое начало. Но она  вовсе  не цель,  а только путь к добру,  да и то не единственный.  Характерно,   что здесь идет перекличка с буддизмом,  в   котором  также провозглашается     "серединный   путь",   не    поощряющий   чрезмерных отклонений.   Это еще раз показывает,  что сколько бы ни было  религий, все они имеют в себе зерно истины, надо только суметь его увидеть.

Личность человека - на первом плане. Но этот план тоже далеко не окончательный.  Вл.  Соловьев дает целую теорию семьи, где личность хотя и на первом   плане,  но  находится  в  согласии   с  другим  рядом личностей,   или    предков,   или   потомков.   Половая  любовь  вполне оправданна,   но и она не довлеет,  а содержит в себе и многое  другое.  Деторождение  благо  - благо,  но тоже не единственное.  Личность есть полнота,  но для завершения этой полноты   она  нуждается  в  обществе.   Общество  есть  полнота,  но   завершение  этой  полноты  не   просто  в обществе,  а во  всем   историческом  процессе,  т.е.  в   человечестве.  Экономическая   и   политическая  жизнь,  государство  и   право  -  это неотъемлемые моменты исторического стремления человечества к правде   и добру.   Но   и  самая  общая   нравственная  организация  должна   быть религиозной и завершаться во вселенской церкви, считает Вл. Соловьев.

Философ подчеркивает   здесь,   что    человечество  не  может развиваться, если нет безусловной цели развития. Так как цель развития человечества   -   это    незыблемая   полнота   и   взаимопронизанность материальных и духовных   сил,  то  необходимо  эту  цель   человечества наименовать  каким-нибудь   особым термином.  Для религиозного философа Вл. Соловьева этим термином является "церковь".

16. Социальные и социально-политические взгляды Н.Бердяева

Идея  свободы  как  основного  тезиса  либерального  движения  является основополагающей в творчестве Н.А. Бердяева (1874—1948). Согласно Бердяеву, смысл жизни человека — творить новое в мире, а творчество есть порыв к свободе, разрушение социальной необходимости. Бердяев видел в марксизме гуманистическое начало, ставившее целью освобождение человечества. Но в итоге реализации идеи коммунизма социальный коллектив, в котором человек должен был получить свободу от насилия и эксплуатации, стал поработителем человеческой личности.

Бердяев призывал «убить зверя политики», перейти к неполитическим формам человеческих отношений. «Неправедно политику признавать центром жизни, ничем не одухотворять плоть человеческую, ей подчинять все богатства бытия, — писал ученый. — Неправеден путь борьбы политических партий, оторванных от центра жизни, от смысла ее... Довести политику как таковую до крайнего минимума, до окончания политики, до растворения ее в культуре и в религии — вот что должно быть нашим регулятором, вот хотенье наше, вот истинное освобождение. Политическое освобождение от политики. Нельзя убить зверя политики новой государственностью. Нужно государственности, насилию власти, отвлеченной политике противопоставить иное начало, внегосударственное, иную, ненасильственную общественность, не новое политическое насилие, а свободу иных путей» (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 171.). Бердяев не видел в революционном движении возможности для перехода к высшей духовности, а лишь отражение существующего зла.

Бердяев в качестве основополагающей социально-политической идеи своего творчества избирает оценку марксистского социализма как особой религии (лжерелигии). Марксистский социализм, по его мнению, содержит в себе все основные элементы религиозной веры и религиозного энтузиазма: в ней существуют свои святые («народ», «пролетариат»), свое учение о грехопадении (возникновение частной собственности), культ жертвенности («во имя счастья будущих поколений»), мысль-мечта об установлении «земного рая» (коммунизма). Однако Бердяев отмечает духовную бедность социализма как религии. Все богатство человеческой жизни он сводит к материальному довольству, где нет места счастью и свободе творческого духа.

Многие социально-политические пророчества Бердяева стали воплощением советской действительности, частью бытия русского народа, историю и традиции которого философ изучал пристально и глубоко. Бердяев с возмущением писал о существовавшей в СССР в 30-е годы политической системе, царившей в стране обстановке крайней бесчеловечности. Главную слабость коммунизма Бердяев видел в невозможности преодолеть ненависть, а охваченный ненавистью человек не может быть обращен к будущему. Русская интеллигенция начала XX в. (Н.Бердяев, С.Булгаков, П.Струве и др.) достаточно убедительно раскрыла теоретические просчеты Маркса, особенно относительно теории классовой борьбы

Николай Александрович Бердяев был одним из самых ярких и влиятельных русских мыслителей первой половины ХХ века, который написал сотни работ, посвященных различным философским, социологическим, политическим проблемам, проблемам искусства, морали. Духовная эволюция Бердяева прошла путь от “легального марксизма”, когда он (наряду с другими марксистами) выступал против идеологии народничества, к религиозному миросозерцанию. Причиной разрыва с марксизмом для Бердяева было неприятие им идеи диктатуры и революционного насилия, несогласие с тем, что историческая истина зависит от классовой идеологии, от чьих бы то ни было интересов.

В противоположность этим утверждениям он подчеркивает, что объективная (абсолютная) истина существует независимо от классового (эмпирического) сознания и может лишь в той или иной мере открываться человеку - в зависимости от его жизненного опыта и ценностных установок. Но даже встав на позиции христианства, он искал не веры, а знания, он и в религиозной жизни хотел сохранить свободу искания, свободу творчества.

Бердяев был, пожалуй, единственным популярным русским философом. Свои идеи он излагал эмоционально и чрезвычайно доходчиво. Некоторые его формулировки стали афоризмами. Бердяева, оставшегося в России и после 1917 года, дважды арестовывали. Первый раз в 1920 году в связи с делом так называемого “Тактического центра”, к которому он не имел никакого отношения. А в 1922 году Бердяева арестовали и после допроса на Лубянке у самого Дзержинского выслали за границу на "философском пароходе". Насмотревшись на ужасы советского режима, в эмиграции Бердяев исповедовал экзистенциализм и "антииерархический персонализм".

Человек, считал он, не должен приносить себя в жертву или подчинять свою волю ни одной структуре или иерархии, будь то церковь, государство или семья. До определенной степени будет верным сказать, что он вообще мыслитель не очень русский. Или так это выразим: в русскую мысль он внес оглушительно новую ноту. Это его персонализм.

Главная проблема философии Бердяева - смысл существования человека и с связи с ним смысл бытия в целом. Ее решение, по мнению писателя, может быть только антропоцентрическим - философия “познает бытие из человека и через человека”, смысл бытия обнаруживается в смысле собственного существования. Осмысленное существование - это существование в истине, достижимое человеком на путях спасения (бегства от мира) или творчества (активного переустройства мира культурой, социальной политикой). Философия Бердяева носит персоналистический характер; он сторонник ценностей индивидуализма. Бердяев был поглощен экзистенциальным интересом к человеку. Однако, в отличие от других философов-экзистенциалистов, писатель не удовлетворяется сопереживанием, его волнует не столько трагедия человеческого существования, сколько свобода человеческой личности и человеческого творчества.

Но он в равной мере не принимал христианскую схему, укоренявшую зло в самом человеке. Он предпочитал абсолютизировать свободу, отделить ее от Бога и человека, чтобы тем самым онтологизировать зло, погрузить его в добытийственный хаос.

Объективация - одно из основных понятий философии Бердяева, она означает трансформацию духа в бытие, вечности - во временное, субъекта - в объект, порождение не подлинного мира явлений, где результаты духовной активности человека приобретают формы пространства и времени, начинают подчиняться причинно-следственным отношениям и законам формальной логики.

В основу формирования национальных особенностей русской души, русского национального типа, по Бердяеву, легли два противоположных начала: 1) природная, языческая, дионисийская стихия; 2) аскетически ориентированное православие.

Природное начало связано с необъятностью, недифференцированностью России. Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности. Оформление свой души и оформление своего творчества затруднено было для русского человека. Государственное овладение необъятными русскими пространствами сопровождалось страшной централизацией, подчинением всей жизни государственному интересу и подавлением свободных личных и общественных сил. Всегда было слабо у русских сознание личных прав и не развита была самодеятельность классов и групп. Русский человек, человек земли, чувствует себя беспомощным овладеть этими пространствами и организовать их. Он слишком привык возлагать эту организацию на центральную власть, как бы трансцендентную для него. И в собственной душе чувствует он необъятность, с которой трудно ему справиться. Славянский хаос бушует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности, - он расплывался в пространстве. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности.

Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. Но в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских "природа", стихийная сила сильнее, чем у западных людей, особенно людей самой оформленной латинской культуры. Элемент природно-языческий вошел и в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента - первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленность к потустороннему миру. Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти. Природа русского народа сознается, как аскетическая, отрекающаяся от земных дел и земных благ. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Россия - земля покорная, женственная. Пассивная, рецептивная женственность в отношении к государственной власти так характерна для русского народа и для русской истории.

Главная беда России - в слабости русской воли, в недостатке общественного самовоспитания и самодисциплины. Русскому обществу недостает характера, способности определяться изнутри. Русского человека слишком легко заедает "среда", и он слишком подвержен эмоциональным реакциям на все внешнее. Русской душ не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидомого града Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными ее очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалиться о горе своего народа, и муки ее не знают утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе. Все дальше и дальше должно идти, к концу, к выходу из этого "мира", из этой земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного.

Выход в свет его эссе “Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы” (1924) принес Бердяеву европейскую известность. В условиях эмиграции основными в его творчестве становятся темы этики, религии, философии истории и философии личности. Писатель вел активную творческую, общественно-культурную и редакционно-издательскую работу, включался в различные общественно-политические и общественно-церковные дискуссии в эмигрантской среде, осуществлял в своем творчестве связь русской и западноевропейской философской мысли. Он отстаивает в своих трудах первенство личности над обществом, “примат свободы над бытием” В 1947 году Бердяеву было присуждено звание доктора Кембриджского университета.

В философском наследии Н. А. Бердяева были поставлены самые животрепещущие вопросы российской мысли и жизни. Он еще в первой половине нашего века выделил тему свободы личности как центральную проблему философской мысли и предложил пути ее решения. Именно поэтому творчество этого видного русского мыслителя, чьи сочинения замалчивались на его родине более семидесяти лет, вызывают такой живой и растущий интерес. Философ проделал нелегкий путь от марксизма к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. Свобода, дух, личность, творчество противопоставляются Бердяевым необходимости, миру объектов, в котором царствуют зло, страдание, рабство. Смысл истории, по Бердяеву, мистически постигается в мире свободного духа, за пределами исторического времени. Основные сочинения Бердяева (переведены на многие языки): “Смысл творчества” (1916), “Миросозерцание Достоевского” (1923), “Философия свободного духа” (т. 1-2, 1927-28), “Русская идея” (1948), “Самопознание” (1949). Кроме того из всего многочисленного творческого наследия Бердяева стоит выделить характерные для него статьи: "Борьба за идеализм" ("Мир Божий", 1901), "Критика исторического материализма" (там же, 1903), "О новом русском идеализме" ("Вопросы философии и психологии", 1904).

Бердяев -- философ культуры, и его горячая приверженность к культурным достижениям повелительно требует от него приобретения исключительной собственности на все ее завоевания. Благодаря гуманизму своей философской позиции и таким отличительным ее чертам, как “восстание против любых форм тоталитаризма, неустанная защита свободы, отстаивание первичности духовных ценностей, антропоцентрический подход к проблемам, персонализм, искания смысла жизни и истории” (Ф. Коплстон) Бердяев сумел возвыситься до подлинной самобытности, открыть перед русской духовностью новые “горизонты мысли”.

Понятие “личность” понимается Бердяевым как неповторимая, уникальная субъективность. Через присущую ей свободу и возможность свободного творчества она направлена на созидание нового мира. История человечества предстает в виде процесса развития личностного начала человека, а сам он достигает наивысшего блаженства в единении с Богом в своем творческом акте, направленном на достижение высших божественных ценностей: истины, красоты и блага, на достижение нового бытия, нового, подлинного мира, царства Духа.

Приверженность “философии органического духа” позволила Бердяеву решить поставленные им проблемы “реальности, свободы, личности”. Дух присутствует в человеке как бесконечная свобода и неограниченное творчество, человек является “Божьей идеей”. Каждый человек, по мнению Бердяева , должен отгадать “Божью идею о себе”, самореализоваться и “помогать Богу в осуществлении замысла Божьего в мире”. Философ считает, что Бог действует в царстве свободы, а не в царстве необходимости, именно в духе, а не в детерминированной природе. Бердяев всегда отстаивал нередуцируемость свободы к необходимости, ее неприкосновенность перед лицом экспансии детерминизма. Возможно именно поэтому, относимый в исторической хронологии к первой половине XX века, Н.А. Бердяев остается во многом нашим современником, призывающим при решении всех философских проблем ставить в центр человека и его творчество

17. Теория циклов Н.Кондратьева

Заслуга Николая Дмитриевича Кондратьева (1892-1938) состоит в том, что он разработал теорию больших циклов (длинных волн).

Ученый обосновал наличие наряду со среднесрочными (8-11 лет) и короткими (3-4 года) продолжительных циклов, длящихся 48 - 55 лет. Он осуществил статистическое исследование длительных циклов, показал взаимосвязь циклических колебаний различной продолжительности, выявил факторы, лежащие в основе длительных конъюнктурных колебаний.

По Кондратьеву, колебания "относительной конъюнктуры" не случайность, а закономерное развитие.

Концепция больших циклов, разработанная Кондратьевым, позволяет представить общие закономерности социально-экономического развития, присущие как отдельным странам, так и общемировому процессу.

Переходы от одной фазы большого цикла к другой связаны с техническими переворотами и структурными преобразованиями экономики. Теория больших циклов лежит в основе понимания качественных сдвигов в экономике, в сфере социально-экономических и взаимосвязанных с ними процессов. Ряд авторов усматривают взаимосвязь между фазами циклов Кондратьева и этапами развития капиталистического общества, начиная с периода свободной конкуренции (продолжавшегося примерно до 90-х гг. прошлого столетия) и кончая его транснациональной формой (с начала 70-80-х гг. нынешнего столетия).

В основе больших циклов лежат процессы, связанные в обновлением долговременных элементов основного капитала (производственных сооружений, зданий, инфраструктуры), процессы, вызванные крупными переворотами в технике, созданием новых источников энергии новых видов сырья, разработкой принципиально новых технологических процессов. Обновление основных капитальных благ требует длительного времени и огромных затрат. Эти процессы протекают в известной мере скачками, циклически.

Н. Кондратьев выявил некоторые закономерности ("эмпирические правильности") больших циклов. Характер, глубина среднесрочных циклов зависят от того, как они накладываются на фазы большого цикла. Понижательная волна большого цикла порождает особую длительность, остроту средних торгово-промышленных циклов. Повышательная волна, напротив, "сглаживает" различия; средние циклы в этом случае характеризуются "обратными чертами".

Н. Кондратьев разработал теорию относительной динамики и конъюнктуры народного хозяйства. Показал связь динамики цен с процессами возмещения и износа основного капитала, циклическим характером инвестиций. Изменения в механизме цен активно воздействуют на ход изменений и соотношение основных параметров национальной экономики.

Большие циклы хозяйственной конъюнктуры принято называть циклами Кондратьева. Разработанная им теория помогает яснее представить закономерности общественного развития. Она способствует изучению качественных сдвигов в развитии экономики, в сфере социально-экономических и взаимосвязанных с ними процессов.

Н. Кондратьев был директором Конъюнктурного института. При его непосредственном участии разрабатывались первые в стране перспективные планы. Работу над фундаментальным трудом "Основные проблемы экономической статики и динамики" Кондратьев продолжал находясь в заключении. Ему удалось реализовать лишь часть обширного замысла. Сохранившийся фрагмент капитального труда увидел свет полвека спустя после смерти ученого.

Следовало бы задуматься не только о параметрах и составляющих больших циклов, но и (не в последнюю очередь) о закономерностях и выводах, вытекающих из анализа:

1) большие волны Кондратьева проявляют себя не только в развитых странах, они носят универсальный характер;

2) они охватывают не только производство, но и другие сферы человеческой цивилизации - образование, культуру, социально-политическое устройство;

3) они напоминают о невозможности "повторения" пройденных этапов, о действительно долгосрочной перспективе повсеместного движения к постиндустриальному обществу. Это движение займет не одно десятилетие, будет представлять обновление всех сфер жизни.

18. Социальная мысль русского космизма (Н.Федоров, А.Чижевский

Чижевского справедливо относят к русским космистам. И действительно, все его творчество – мировоззренческое, научное, художественно-поэтическое – буквально пронизано образами, метафорами, идеями связи человека и космоса. Эта связь наполняет многообразными смыслами и понимание А.Л.Чижевским «большой истории». Специфика космизма Чижевского заключалась в том, что, проявляя большой интерес к проблемам космической экспансии человечества, а также к «активно-эволюционному подходу», он сам этих проблем не разрабатывал. Более того, из некоторых его высказываний следует, что он неодобрительно оценивал призывы к «покорению природы». Он писал, например, что антропогеография должна отказаться от старого взгляда, «будто бы с ростом культуры человек подчиняет себе природу и постепенно освобождается от нее» [4, с. 524]. Он видел большую долю истины в старой мысли, высказанной еще Бэконом: «Природой можно повелевать, только подчиняясь ей». Вместе с тем он еще не мог видеть в полной мере негативных моментов технологического процесса, считая, что если человек «берет от природы все, что ему необходимо для поддержания собственной жизни, то этот факт ясно показывает, что человеческие агрегаты представляют собой некоторую составную часть природы, но ни в коем случае не полную ее противоположность…» [4, с. 524–525]. Акцент в мировоззренческих размышлениях Чижевского сделан на единстве космической и земной природы и человека: «…мы должны представлять себе человека и его агрегаты, сообщества и коллективы как продукт природы, как часть ее, подчиненную ее общим законам» [4, с. 525]. Иными словами, его интересовали преимущественно аспекты космизма, связанные с осмыслением единства мира и человека как неотъемлемой части этого мира. Свое понимание основного принципа космизма Чижевский формулировал так: «В свете современного научного мировоззрения судьбы человечества, без сомнения, находятся в зависимости от судеб Вселенной» [5, с. 9]. Приведем еще одно его высказывание, которое разъясняет смысл этого принципа: «Человечество, населяющее Землю, находится под постоянным, мощным и сложным воздействием Космоса, которое мы лишь с трудом учимся улавливать и понимать. Но для нас уже нет никакого сомнения в том, что жизнедеятельность и отдельного человека, и всего человечества находится в тесной связи с жизнедеятельностью всей Вселенной. <…> В этом научном воззрении, всецело вмещающем в себя философские догадки древних, заключается одна из величайших научных истин о мировом процессе как едином и цельном явлении. Охватывая все стороны неорганической и органической эволюции, он представляет собой явление вполне закономерное и взаимозависимое во всех своих чувствах и проявлениях» [4, с. 695]. Эти мысли практически совпадают с идеями других русских космистов, особенно Циолковского. Но интерпретация принципа космизма, вкладываемый в него конкретный смысл у Чижевского отличается большим своеобразием. Он подробно обосновал взгляд, которого у других космистов мы не встречаем и который в 20–30-е годы прошлого века выглядел «еретическим». Впрочем, не менее «еретическим» воспринимается он и сейчас. Речь идет о влиянии на науку астрологии как социокультурного феномена. «Может быть, первый человек, посмотревший на звездное небо, распростертое над ним в тишине темно-синей ночи, понял, что хор движущихся в вышине светил составляет нечто общее с его подножием – с Землею и не может поэтому не иметь с нею прямой, хотя и невидимой связи. Из такого элементарного наблюдения, подкрепленного доводами самой непритязательной логики, родилась та “мнимая” наука, которая называется астрологией» [4, с. 496]. Астрология, по А.Л.Чижевскому, представала влиятельным феноменом мировой культуры на протяжении тысячелетий, затем была похоронена, но, как оказалось, преждевременно. Пережив ряд глубоких преобразований, человеческая мысль вернулась к тем «первоначальным философским концепциям, которыми болела на заре истории человечества», включая и астрологию. Особенно импонировало Чижевскому сложившееся в умах астрологов, еще за тысячелетия до начала опытного изучения природы, «глубочайшее убеждение в том, что жизнь представляет собой лишь трепет космических сил, поток космической энергии, направленной сверху вниз». К этому он добавлял, что, «объясняя мировой процесс вибрацией космических сил, астрология тем самым освобождала мысль от гнета церковной догмы и освежала ее дуновением широчайших просторов, шествовала впереди всех наук как их лучшее философское завершение, как передовой боец за свободу человеческого духа» [4, с. 502]. Конечно же, не о возрождении каких-то древних суеверий говорил Чижевский. Он имел в виду лишь некоторые мировоззренческие идеи, целенаправляющие современный научный поиск. «В то же время всякому ясно, что между нашими выводами и астрологией – такая же пропасть, как между электрической химией и наукой о философском камне», – решительно подчеркивал он [4, с. 692]. Наиболее характерная черта космизма Чижевского, выявляющая его глубинные связи с эзотерикой, – энергетическая направленность. Смысл разработанной им версии космизма составляет принцип превращения космической, прежде всего солнечной энергии в энергию психических процессов людей и человеческих сообществ, что определяет, согласно Чижевскому, некоторые важнейшие черты социально-исторических процессов. О влиянии энергетики космоса на человечество говорили, как известно, и другие космисты, особенно К.Э.Циолковский. Он считал, что «воля космоса», то есть психическая энергия «высших разумных сил», передается человечеству и определяет многие стороны его жизнедеятельности. Но в космической философии Циолковского эта идея не является основополагающей, тогда как у Чижевского мысль о воздействии энергетики космоса на энергетику земных процессов – основная и наиболее оригинальная. И надо сказать, что в современную эпоху, когда освоение дальнего космоса остается нереализованной мечтой, разрабатывавшийся Чижевским аспект космизма, связанный с изучением роли космических факторов в биологических, психологических и социально-исторических процессах, становится наиболее значимым для современной культуры.

Взгляды мыслителя представляют собой оригинальный подход к решению традиционных проблем русской философии, основанный на поиске причин всеобщего зла и разработки проекта его преодоления. Федоров характеризовал общество и его историческое прошлое как непрерывную цепь истребления одного народа другим, уничтожение старшего поколения младшим. Философ показывал мир как совокупность отношений, проникнутых духом взаимной вражды, «неродственности». «Небратство» и «неродственность» -- это этико-космические категории. «Небратство» уходит в самый корень бытия, формирует его структуру. Поэтому этика человечества должна быть направлена на устранение «неродственности» вещества, материи и ее сил. Иначе жизнь людей напрямую зависит от природы, подчиняясь законам конечности и смерти.

В таких условиях каждый отдельный человек вынужден решать, прежде всего, проблемы самосохранения, что приводит его к самоизоляции. Общественный строй, основанный на таком эгоизме, является отживающей формой вселенной, «несовершеннолетием» людей.

Федоров предлагает новый, «космический», взгляд на человека. Человек-землянин -- далеко не совершенное, но уникально организованное природное существо. Люди, уничтожая друг друга, забывают о своем главном враге -- смертоносных силах природы. «Она -- сила, пока мы бессильны, -- пишет Федоров, -- пока мы не стали ее волей. Сила эта слепа, пока мы неразумны, пока мы не составляем ее разума… Природа нам враг временный, а друг вечный, потому что нет вражды вечной, а устранение временной есть наша задача» [1]. Мыслитель утверждает, что главное бедствие -- природный пауперизм, радикальная необеспеченность человека жизнью, а в пределах короткого его существования -- элементарным здоровьем и питанием. Следовательно, необходимо сознательное управление эволюцией, преобразование природы исходя из потребностей нравственности и разума человека. Человек -- венец творения природы, он должен произвести ее преображение и одухотворение, что создаст поворот к сознательно планируемой и осуществляемой целесообразности. Регуляция природы выступает как новая ступень эволюции, сознательный этап развития мира. Если эволюция -- процесс невольный, пассивный, то регуляция должна стать волевым преобразовательным действием осуществляемым для «общего дела».

Идея регуляции многосторонне разработана Федоровым: тут и овладение природой, и переустройство организма человека, и выход в космос с последующими управлениями космическими процессами. Вершина регуляции -- победа над смертью, воскрешение предков. В процессе регуляции должен изменится сам организм человека. Ведь человек не может стать бессмертным, сохраняя свой теперешний вид жизнедеятельности, принципиально конечный. В «Философии общего дела» намечены лишь общие изменения физического состава человека. Прежде всего подчеркнута необходимость глубокого изучения механизма питания растений, по типу которого возможны будущие перестройки и у человека.

Федоров видел единственный выход для человечества в завоевании новых сред обитания, в преобразовании солнечной системы и дальнего космоса. Истощение земных ресурсов, увеличение численности населения неотвратимо ведет человечество в космос. Эта неизбежность рассматривается со всех сторон: природных, социально-экономических, нравственных. Главный аргумент мыслителя -- утверждение о невозможности достичь регуляции в пределах Земли, которая зависит от всего космоса.

Основу для преодоления человечеством нынешнего безнравственного состояния философ видит в нравственном долге «сынов и дочерей человеческих» по отношению к «отцам», предкам, всем умершим, который заключается в воскрешении, возвращении жизни, отнятой у них людьми или природой в процессе борьбы, войн, голода, природных катаклизмов. Воскрешение -- это реальное действие человечества, вооруженного научным знанием объединенного мира. В вопросе о восстановлении погибшего мыслитель утверждает, что организм -- это машина, и если мы собираем машину, сознание возвращается автоматически [2].

Над этим мнением стоит задуматься. Жизнь возникает из тьмы бесконечно малых величин, на грани, где все начинается и все кончается, на грани жизни и не жизни, в той сумеречной области, где вибрирующая материя легко переходит из старого состояния в новое, из неорганической в органическую и обратно. Электроны не бывают живыми или неживыми, атомы ничего не знают об одушевленности или неодушевленности. Но когда атомы соединяются в молекулы, на этой стадии достаточно малого шага к жизни, если только ей суждено зародиться. Один шаг, а за ним темнота. Или жизнь. Камень или живая клетка. Крупица золота или травинка. Морской песок или столь же бесчисленные крохотные живые существа, населяющие водные пространства. Разница между ними возникает в области зарождения материи. Там каждая живая клетка обретает присущую ей форму. Если у краба оторвать ногу -- вместо нее вырастет такая же новая. Червь вытягивается и вскоре разделяется на двух червей, на две одинаковые желудочные системы, такие же прожорливые, совершенные и ничуть не поврежденные этим разделением. Каждая клетка «помнит» это целое в таких мельчайших и сложных подробностях, что для их описания просто не хватит сил. Но что парадоксально: нельзя считать память органической. Обыкновенный восковой валик запоминает звуки. Магнитная лента легко воспроизводит голоса умерших людей. Память -- это филологический отпечаток, следы, оставленные на материи, изменившие строение молекул, и, возможно, если ее пробудить, молекулы воспроизведут те же формы -- образы в том же ритме. Стоит отметить, что Федоров видел конкретные пути преодоления смерти в раскрытии тайн наследственности.

Философ обстоятельно расписывает нравственные предпосылки бессмертия. Основное -- пробуждение любви к отцам, сознание нравственного долга сынов перед ними, этому он посвящает сотни страниц своих работ. Идея всеобщего воскрешения диктуется прежде всего глубоким чувством долга.

Смерть -- царица природы. Однако человек, осознав свою смертность, возвышается над ней и может, в отличие от животных, смерти не сознающих, считать ее недостойным уделом. Первая реакция человека на смерть, на потерю родных -- скорбь и попытки вернуть их к жизни. Отсюда смысл причитаний над покойным, отпевание, захоронения (буквально -- «на хранение»). Сам ход исторической жизни людей подчинен неосознанному импульсу к воскрешению. Древние переселения народов, по мнению Федорова, были связаны с поиском страны отцов, рая. Стремление найти страну умерших не давало реального удовлетворения. Вместо поиска отцов в пространстве мыслитель ставит задачу начать объединенными усилиями всего человечества извлечение их из глубины времени.

Смерть -- явление временное, обусловленное «невежеством» и «несовершенством» человеческого рода, потерявшего свое единство и разделенного на сословия: ученые и неученые, богатые и бедные, верующие и неверующие, а основная причина этого состоит в отделении мысли от дела, разума от воли, знания от нравственности, разума теоретического от разума практического. В связи с этим и прогресс в учении Федорова положительного смысла не несет, так как он не искореняет зло -- природный способ существования, а лишь вносит незначительные улучшения и в то же время сам является злом, «адом», поскольку отрицает необходимость и возможность объединения «сынов» для воскрешения «отцов». Значит, он должен быть заменен «общим делом». «Неродственность» -- это «гражданственность», «цивилизация», заменившая братство, это «государственность» противопоставлявшая себя «отечественности».

В деле воскрешения Федоров отводит важную роль науке и ученому сословию, обладающему знанием и возможностью восстановления родства. Ученые превратятся во «временные комиссии», исследователями станут все члены общества, предметом их познания будет весь мир, вся Вселенная и сам человек, а целью -- достижение полноты знания. Идеальное знание -- «сельское», так как составляет единое целое с мировой жизнью. Идеальное общественное устройство -- психократия (термин, предложенный философом, означающий власть духа, духовное родство всех живущих на земле, обретающее способность к действию благодаря соединению с Богом). Все человечество -- союз родственников, людей, так как все произошли от одного родоначальника. В необходимом процессе воскрешения (восстановления родства) и возникает психократия, когда теряют значение все внешние факторы, объединяющие человечество, и на место их приходят внутренние факторы, духовные. При достижении психократии человек будет обладать способностью самооткровения и проникновения во внутреннюю глубину другого существа. Для обретения такой способности человек должен не родиться, а получить жизнь в процессе воскрешения. Воспроизведя себя из простейших элементов, которые были составными частями других индивидуумов, он понесет в себе их характерные черты. Таким образом, общность происхождения, общность составляющих элементов сделают людей прозрачными друг для друга, они будут открытыми и составят единый родственный организм, в котором все гармонично соединено и подчиняется единому закону. Это есть особый способ жизни, когда дух полностью господствует над материей, одухотворяя ее.

Федоров нередко обращается к темам христианства, разрабатывая проекты «общего дела» в ключе христианской символики. Однако переиначивание им символов христианства под собственные торжественные догмы вызвало сопротивление со стороны религиозных деятелей. Он считал, что христианство -- единственная религия, способная вести человечество ко всеобщему спасению, но до сих пор она не справляется с этой задачей по причине неправильного понимания «Благой вести», обратившейся без дела в мертвый догмат, и веры, понятой как способ индивидуального, а не всеобщего, единственно возможного и достойного человечества спасения. «Познайте себя в отцах, и отцов в себе, и будете братством сынов, -- пишет Федоров, -- тогда осуждение заменится искуплением, искуплением не словом лишь, а делом, т.е. воскрешением, и тогда будем воистину учениками христовыми» [3].

Чувство всеобщего родства -- вот то чувство, которое необходимо пробудить в человечестве, указывая на культ предков, как на основу религии.

С темой всеобщего спасения связано несколько важных, не традиционно трактуемых Федоровым положений, в том числе понимание Бога всеблагого и любящего как «Бога отцов не мертвых, а живых», который желает восстановления мира в бессмертное состояние, возвращения всех без исключения в рай, построенный усилиями самих людей, осознавших необходимость сделаться его орудиями его воли.

Для доказательства активной сущности человека, имеющего образец во Христе, философ использовал важнейшие христианские догмы: о Триедином Боге и о двух природах Христа. Божественная Троица должна стать примером для человеческого общества, как нераздельная и неслиянная общность, объединенная совершенной любовью между Божественными Личностями -- Богом-Отцом, Богом-Сыном и Богом-Духом Святым (для Федорова последний -- дочь). Причина смертности людей именно в недостатке любви, поэтому будущее должно стать эпохой Божественной Троицы.

В трактовке философа предсказания о конце мира и Страшном суде носит не безусловный, а предупредительный характер. Оно будет осуществлено в случае пассивного поведения человеческого рода, не пожелавшего заняться «общим делом», и не осознавшего Божественной воли. В общем, эсхатологические взгляды мыслителя проникнуты идеей всеобщего апокалипсиса.

Исторический процесс Федоров рассматривает также с позиции «общего дела», критикуя и капитализм, и социализм. Патрофикация предполагает возвращение к жизни отцов в новом, хотя и телесном, но преображенном виде, обладающем возможностью самосозидания своего тела из неорганических веществ. Человечество в перспективе должно научиться управлять не только движением Земли, ее атмосферой, но и Солнечной системой, Вселенной.

России мыслитель отводит важную роль в осуществлении «общего дела», так как она имеет необходимые для этого задатки: родовой, земледельческий быт, наличие общины, удобное географическое положение, присущее русскому народу сознание «виновности». Россия столетиями принимала на себя историческую тяжесть в деле умиротворения кочевого Востока и воинственного Запада, собирания земель и народов, объединение их в единое целое. Русское государство носит сторожевой, охранный характер. На пути своего многовекового утверждения оно набирает огромную мощь, концентрирует в себе такие качества как единство, сила, которые можно и нужно обратить на общее дело борьбы против слепых сил природы.

19.. Социолингвистическое направление русской социальной мысли. Ю.Лотман

ЛОТМАН, ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ (1922–1993), русский литературовед, семиотик, культуролог. Член Академии наук Эстонии, член-корреспондент Британской академии наук, член Норвежской академии наук. Создатель широко известной Тартуской семиотической школы и основатель целого направления в литературоведении в университете Тарту в Эстонии (до 1991 Эстония входила в состав СССР).

Лотман родился в Петрограде 28 февраля 1922. Школьником Лотман слушал на филологическом факультете Ленинградского государственного университета лекции знаменитого Г.А.Гуковского. В 1939–1940 учился на филологическом факультете ЛГУ, где тогда преподавали блестящие филологи: В.Ф.Шишмарев, Л.В.Щерба, Д.К.Зеленин, В.М.Жирмунский, В.Я.Пропп, М.К.Азадовский, Б.М.Эйхенбаум, Б.В.Томашевский, В.В.Гиппиус и др. В 1940 был призван в армию, демобилизован в 1946.

В 1946–1950 возобновил учебу на филологическом факультете ЛГУ, где возглавлял студенческое научное общество факультета. По окончании университета не смог получить работу в Ленинграде, поскольку в то время началась известная «борьба с космополитизмом». В 1950 получил место старшего преподавателя Педагогического института в Тарту.

В 1952 защитил кандидатскую диссертацию на тему «А.Н.Радищев в борьбе с общественно-политическими воззрениями и дворянской эстетикой Н.М.Карамзина». В 1960 защитил докторскую диссертацию: «Пути развития русской литературы преддекабристского периода».

Вся дальнейшая жизнь Лотмана связана с Тарту, где он впоследствии стал заведующим кафедрой русской литературы Тартуского университета, куда совместными усилиями с женой, З.Г.Минц, и Б.Ф.Егоровым привлекал талантливых людей и создал блестящую школу изучения русской классической литературы. На протяжении всей жизни Лотман исследовал русскую литературу второй половины 18 – середины 19 вв. (Радищев, Карамзин, писатели-декабристы, Пушкин, Гоголь и др.). В сферу чисто литературоведческую Лотман вводит активное изучение фактов быта и поведения соответствующих эпох, создает литературные «портреты» известных русских людей. Комментарий к Евгению Онегину и исследования Лотмана о быте и поведении декабристов стали классическими литературоведческими трудами. Позже Лотман читал циклы лекций о русской литературе и культуре на телевидении.

Особый интерес Лотмана вызывало соотношение «литературы» и «жизни»: он умел обнаруживать случаи воздействия литературы на жизнь и формирование человеческой судьбы (например, как бы предрешающая судьбу императора Павла I идея «Северного Гамлета»). Лотману удавалось выявлять потаенное содержание текста при сопоставлении его с реальностью (например, он доказал, что подлинное путешествие Карамзина по Европе отличалось от его маршрута в Письмах русского путешественника, и предположил, что истинный маршрут был скрыт, ибо был связан с участием Карамзина в обществе масонов). Подобные сопоставления позволили Лотману сделать вывод о наличии «лжи» в мемуарных и эпистолярных текстах ряда деятелей русской культуры (например, у декабриста Завалишина). Существенным и новым для пушкиноведения явилось открытие Лотманом содержательной доминирующей антитезы в пушкинских текстах: «джентльмен – разбойник» или «денди – злодей», которая могла воплощаться в разных персонажных моделях.

Существенной новацией Лотмана было введение в анализ художественного текста обращения к описываемому в нем географическому пространству, которое, как показал Лотман на примере повестей Гоголя, часто выполняет сюжетообразующую функцию.

Важным моментом в творческой биографии Лотмана было знакомство в начале 1960-х годов с кругом московских семиотиков (В.Н.Топоров, Вяч.Вс.Иванов, И.И.Ревзин и др.), организовавших в 1962 Симпозиум по структурному изучению знаковых систем в Институте славяноведения АН СССР. Комплекс новых идей начала 1960-х годов – кибернетика, структурализм, машинный перевод, искусственный интеллект, бинаризм в культурологическом описании и др. – привлек Лотмана и заставил его во многом пересмотреть первоначальную марксистскую литературоведческую ориентацию.

В 1964 в Кяэрику (Эстония) под руководством Лотмана была организована Первая летняя школа по изучению знаковых систем, где собрались представители новых направлений науки. Эти школы затем собирались каждые два года до 1970. На одну из школ смог (с большими трудностями) приехать и Р.Якобсон с К.Поморской.

Сближение Москвы и Тарту воплотилось в знаменитой серии Трудов по знаковым системам, издававшейся в Тарту (в 1998 вышел 26-й выпуск) и на протяжении долгого времени служившей трибуной новых идей. С рядом участников летних школ Лотманом написаны совместные теоретические работы, в частности, с А.М.Пятигорским и особенно – с Б.А.Успенским, с которым Лотман много сотрудничал (см. известную работу Миф – Имя – Культура. – Труды по знаковым системам, 6, 1973), где ставились принципиальные вопросы о сущности знака

Преследования властей, которое московские семиотики испытали сразу же после проведения Симпозиума, а также общее ужесточение советского режима сказалось и на положении Лотмана в Тартуском университете: он покинул пост заведующего кафедрой, был вынужден перейти на кафедру зарубежной литературы. Семиотические труды выходили все с большими осложнениями, Летние школы прекратились. Но популярность Лотмана продолжала расти и в эти годы: он часто приезжал в Москву и Ленинград с докладами и лекциями. Труды Лотмана стали переводить за рубежом.

Увлечение семиотическими идеями привело Лотмана к углубленным занятиям семиотикой кино, искусственным интеллектом, функционированием полушарий головного мозга. Центральным трудом этого периода явилась обобщающая книга Universe of the Mind, готовившаяся для английского издания (в русской версии: Внутри мыслящих миров, 1996). Рассматривая символ как наиболее значимый для культурологии тип знака, Лотман в основном занимается именно символами (меньше – индексами и иконическими знаками) и показывает сохранность символов при смене культурологических парадигм.

Лотману принадлежит определение семиосферы – семиотического пространства, которое принципиально гетерогенно и которое он сравнивает с музеем, где функционирует ряд упорядоченных семиотических пространств: экспонаты, картотеки, служащие, экспозиция и др. «Сюжет» начинается при выходе за семиосферу; такую роль играют, например, «скандалы» у Достоевского. Выходом из семиосферы Лотман считает чудо, сочетание скандала и чуда – это азартная игра у того же Достоевского и Пушкина. Территориальный выход за границу семиосферы характеризует особый пласт личностей: колдун, разбойник, палач. Они живут, как правило, в лесу, и с ними общаются ночью. Центр и периферия в семиосфере могут меняться местами: Петербург становится столицей, хиппи – добропорядочными гражданами, римские генералы оказываются родом из варварских провинций и т.д. Обращаясь к географическому пространству как части семиосферы, Лотман показывает роль границы в Дантовском Аде и демонстрирует совмещенность географических и моральных перемещений в поэтике Средневековья. Существенно и введение Лотманом пространственной оппозиции у Булгакова, в произведениях которого «рай» равен Дому в противопоставленности «аду» – советской коммунальной квартире.

Вторая важная работа последних лет – книга Культура и взрыв (1992), показывающая влияние идей И.Пригожина и Р.Тома о взрыве и катастрофах как двигателях истории.

В постсоветский период популярность Лотмана способствовала новой волне публикации тартуских изданий и книг самого Лотмана, а также его контактам с рядом западноевропейских университетов и академий. В 1992 в Тартуском университете под руководством Лотмана была создана кафедра семиотики.

20. Евразийское направление социальной и социально-политической мысли

Евразийское движение, расцветшее в среде русской эмиграции в 1920—1930-е гг.^[1], переживает в наше время как бы второе рождение. Идеи евразийства в той или иной мере подхвачены интеллектуальной элитой истеблишмента в России и не только в ней. В частности, всем памятен выдвинутый в апреле 1994 г. президентом Казахстана Н. Назарбаевым проект создания Евразийского союза^[2]. К идеям евразийства сочувственно относятся такие разные по мировоззрению и устремлениям деятели, как бывший (до 1993 г.) советник российского президента С. Станкевич^[3] и лидер коммунистов Г. Зюганов^[4], один из вдохновителей “духовной оппозиции” А. Проханов вкупе с целым рядом других русскоориентированных писателей^[5] и кинорежиссер Н. Михалков^[6], известный лингвист Вяч. Вс. Иванов^[7] и литературный критик В. Кожинов^[8]. Евразийскую идеологию пропагандируют русскоцентристский литературно-художественный журнал “Наш современник” и орган Российской Академии наук “Общественные науки и современность”. К евразийским источникам восходят, за редчайшими исключениями, все построения столь популярного ныне географа и историка Л.Н. Гумилева, чье собрание сочинений выпускается сейчас с большой помпой библиотечным объединением “Танаиc”. Все это вызывает насущную потребность вернуться к самым истокам евразийского учения, проанализировать его основные постулаты, вспомнить, какова была сверхзадача евразийского движения, ради чего оно создавалось. Несмотря на то, что в последние годы евразийская идеология стала объектом пристального внимания российских ученых^[9], многие ее аспекты все еще остаются в тени и требуют специального изучения. Это относится, в частности, к национальным проблемам, которые в свое время очень живо обсуждались евразийцами. Напомню, что основной пафос евразийского движения сводился к сохранению во что бы то ни стало целостности Российского государства, независимо от того, будет ли оно называться Российской империей, СССР или Евразией. Впрочем, последнее название, предложенное П.Н. Савицким, опиравшимся на определенную традицию в русской географической мысли, казалось им предпочтительным.

Евразийцы понимали, что бурный рост национальных движений на территории бывшей Российской империи и последовавшее вслед за тем получение отдельными народами широких политических прав и свобод делает невозможным былое господство русских на всей территории государства, предоставляя им равный со всеми другими народами политический статус. Здраво оценивая происходившие на их глазах кардинальные изменения в национально-политической ситуации, евразийцы видели будущее Российского государства только в свободном союзе (федерации) равноправных народов. В то же время их пугало расширение политических и культурных прав отдельных народов, которое при определенных условиях могло породить сильные сепаратистские устремления и привести страну к развалу. Чтобы это предотвратить, евразийцы и предлагали целенаправленно создавать общеевразийскую культуру и культивировать общеевразийское самосознание, которые бы гармонично сочетались с развитием отдельных этнических культур и не противоречили бы локальным идентификациям. Вместе с тем, по евразийской концепции, связующим стержнем такого сообщества народов должен был стать русский народ, равно как основу общеевразийской культуры суждено было составить русской культуре. Все эти идеи в наиболее концентрированном виде были изложены в 1927 г. Н. С. Трубецким^[

Будучи незаурядными мыслителями и высококвалифицированными специалистами, идеологи евразийства видели одну из главных своих задач в научном обосновании изложенных выше идей. В основу своих построений они положили теорию культуры, содержавшую ряд положений, которые позднее нашли свое применение в концепциях этнических культур и локальных цивилизаций^[11]. Особый интерес для настоящей работы имеют их представления о характере контактов между особыми этническими культурами, или “культурными мирами”, о возможных результатах этих контактов и об особенностях интеграции отдельных локальных культур в более крупные многокомпонентные сообщества. Евразийцы мыслили культуру как сложную иерархическую систему, состоявшую, подобно матрешке, из единиц разного охвата, причем единства более высокого уровня интеграции включали по нескольку более дробных локальных общностей. Например, по Л. П. Карсавину, следовало делать различия между культурными мирами (“христианский”, “мусульманский” и т. д.), региональными общностями (европейско-католическая, евразийско-русская и пр.) и входящими в них отдельными народами^[12]. Согласно этой концепции, между единицами, составлявшими единую общность, было больше культурных сходств и, следовательно, больше взаимопонимания, чем между теми, которые входили в разные общности. Эти сходства порождались не столько общей генетической основой, сколько возникали в процессе тесных межкультурных контактов. В частности, евразийская концепция утверждала, что восточнославянские народы по своей культуре были гораздо ближе к финно-угорским и тюркским народам, нежели к южным и западным славянам, которые входили в иную культурную общность.

Н. С. Трубецкой посвятил несколько специальных работ для обоснования этого тезиса^[13]. Он подчеркивал непреходящую ценность отдельных этнических культур, которые только и позволяли отдельным людям или целым народам полностью раскрыть и реализовать свою индивидуальность. Так как, по евразийской концепции, основу любой культуры составляла самобытная национальная психология (национальный характер), черпающая истоки в религии, следовательно, настаивал Трубецкой, отдельные культуры будут тем сильнее отличаться друг от друга, чем сильнее различаются по своей национальной психологии их носители^[14]. Тем самым, во-первых, ни один народ не способен полностью перейти на культуру другого, во-вторых, невозможны даже какие-либо аутентичные культурные заимствования, так как в новой культурной среде поступающая извне информация в обязательном порядке перерабатывается, наконец, в-третьих, культурные заимствования могут быть полезны или вообще иметь место только при контактах между близкими по духу культурами. Попав в благоприятную для себя по духу этносоциальную среду, народ может слиться с ней в гармоничную многокомпонентную общность. В противном случае культурное взаимодействие ведет либо к деформации данной культуры, либо к ее полному разложению^[15]. Трубецкой писал: “Систематическое подражание одного народа другому или нескольких народов друг другу может быть полезно только в том случае, если народы, о которых идет речь, связаны друг с другом достаточным числом черт внутреннего духовного родства, существенным сходством и линиями притяжения. Как отдельный человек, будучи обречен на длительное общение исключительно с чуждыми ему по духу людьми, испытывает мучительную тоску, могущую превратиться в неврастению, духовное разложение, так точно и народ, попавший в неподходящую для него среду других народов, может духовно разложиться”^[16]. Карсавин добавлял, что чуждые культурные компоненты могут послужить ферментами распада лишь для “больной” культуры, здоровой они не грозят

21. Социально-политические взгляды В.И.Ленина

Ленин о пролетарской партии. Маркс: ?без партии нет развития, без размежевания нет прогресса?. Эту идею продолжил Ленин (Л). По мнению Л, деятель-ность партии должна состоять в содействии классовой борьбе рабо-чих, причем ее задача состоит не в том, чтобы ?сочинять из головы какие-либо модные средства помощи рабо-чим, а в том, чтобы примкнуть к движению рабочих, внести в него свет, помочь рабочим в этой борьбе (развить классовое самосозна-ние рабочих, содейст-вовать их организации, указать настоящую цель борьбы, разъяс-нить, в чем состоит эксплуатация труда капиталом и т.д). На-растание подъема ра-бочего дв-ния и явная близость рев. требова-ли создания единой централиз. партии ра-бочего класса, способ-ной руководить рабо-чим дв-нием. Были значительные трудно-сти: местные комитеты, группы и кружки были весьма разобщены. Л считал, что партия должна состоять из двух частей: а) узкий круг квалиф. проф. рев-ров (людей, свободных от всех других занятий, кроме парт. работы и обладающих необх. мин. теор. знаний; б) широкая сеть периф. парторганизаций и многочисл. массы чле-нов партии. Конечной целью партии явл. свержение кап-зма и установл. соц-зма, в то время как ближайшая цель ? свержение ца-ризма и установление дем. порядков. Важ-нейшим средством свержения царизма и завоевания дем. респ-ки Л считал победо-носное восстание наро-да. Чтобы подвести к нему массы, надо соз-дать такие лозунги и призывы к мас., кото-рые могли бы развязать их рев. инициативу. По мнению Л: 1) ни одно рев. дв-ние не может быть устойчивым без прочной орг-ции руко-водителей. 2) чем шире масса, стихийно вовле-каемая в борьбу, тем больше необходимость в такой орг-ции и тем прочнее должна быть эта орг-ция.3) такая орг-ция должна состо-ять в основном из проф. рев-ров.4) в са-модержавной стране, чем уже будет такая орг-ция, тем труднее ее будет выловить.5) если такая орг-ция не будет раскрыта, то состав привлеченных масс будет огромен. Партия должна быть передо-вым сознательным отрядом раб. Класса, но она должна быть орга-низованной и уметь руководить всеми ос-тальными отрядами раб. класса, осуществ-ляя связь передового отряда раб.о класса с массами.Не должно быть деления на ?из-бранных? и ?неизбран-ных?, для всех членов должна проводиться единая п-ка (дисципли-на), для чего необхо-дим централизм. Так-тика и стратегия полит. борьбы: именно проле-тариат должен быть руков. звеном в бурж.-дем. рев. Сама же рев. имеет 2 возможных исхода: дем. республи-ка или некая карикату-ра на конституц. мо-нархию. Для победы надо, чтобы пролетари-ат имел союзника в лице крестьянства и чтобы противостоящий класс относительно рук-ва рев-ей был от-теснен с соответст-вующих постов. Также необходимо повсеме-стное вооруж. рабочих. Плеханов ? посвят. больш-во своих трудов историко-философ. и социолог. аспектам понимания истории. Научн. материалистич. взгляд на историю должен исключ. субъ-ективизм в теории и на практике, в п-ке. Его позиц. подверг. долгие годы критике со сторо-ны официал. большев. идеологии, а сам он понижен был ею до ранга лишь пропаган-диста марксист. тео-рии.

22. Основные этапы становления и развития советской социологии

Советскую социологию можно поделить на несколько этапов.

1 –й этап 20-30 гг.

В этом периоде был кратковременный подъем вначале и середине 20-х годов, подъем, который затем сменился, чуть ли не сорокалетним периодом запретов и гонений на эту науку и ее представителей. Социологическая теория, по природе своей признающая плюрализм теоретических интерпретаций и подходов, была полностью подчинена господству институализированного марксизма и его идеологии.

Этот период был периодом «вычитания и потерь». Для него характерны такие парадоксы, как новаторство, блестящее начинание и бесплодное экспериментаторство; много энтузиазма и идеологизация теоретических поисков; поиск новой культуры и большевидский принцип «справедливости». Доведенные до логически завершенного абсурда, они разрешились официальным запретом социологии, который в советской социологии оставил «белое пятно».

Проводились исследования, которые имели поимущественно социально-экономический характер с использованием социологических подходов. Результаты исследований помещались в более чем десяти журналах по проблемам условий организации труда и управления. Они также использовались в государственных и ведомственных предприятиях построения экономических основ социализма.

Интерес к конкретным социологическим исследованиям вел к росту числа методических разработок, который был сродни американской эмпирической социологии.

Здесь, необходимо отметить традиционное для российской социологии широкое обращение к социальной статистике. В Коммунистической академии в 1925г. было образовано «Общество статистиков-марксистов» и стал выпускаться журнал «Статистика труда» богатый статистический материал давали переписи населения, начиная с 1921г.

Советская социология 20-30-х годов имела две основные черты:

1) закрытость, самоизоляция от общего развития социологии, отрыву то богатых традиций в истории развития социологической мысли и достижений методического уровня;

2) накопление эмпирического опыта вело к возникновению зачатков отраслевых социологий: труда, быта и культуры, бюджета времени, социальной структуры и др.; обращение к социологическим исследованиям имело достаточно широкую географию.

Однако в начале 30-х годов социологию объявили буржуазной лженаукой и запретили деятельность социологических кафедр, журналов.

______________________

2 –й этап это возрождение советской социологии (50-60-е годы).

В период «хрущевской оттепели» роль общественных наук как опоры строительства коммунистического общества зримо возросла. Появилась потребность в многосторонней информации о социальных процессах, экспериментах и долгосрочных прогнозах. Тем самым открылись перспективы для реабилитации социологии как средства познания и источника новой информации, связи общественной науки с жизнью.

Быстрый рост ее начался в конце 50-х и особенно 60-х годах в вузах и академических институтах в различных городах.

С первых же шагов четко обозначилась линия развития отечественной социологии – изучение и участие в строительстве социалистического и коммунистического общества.

С середины 60-х годов стала издаваться социологическая литература, начинали выходить периодические сборники. Широко публиковались статьи, отчеты, монографии, книги, сборники по социологической проблематике.

В этот период появились социологические центры, где велась систематическая и серьезная работа над совершенствованием научного аппарата исследования.

Вынужденное увлечение эмпиризмом обуславливало преобладание конкретно-социологических исследований узкоприкладного характера – организация и автоматизация труда, текучесть рабочей силы, бюджет времени рабочих, культурный рост советского рабочего класса, всестороннее развитие личности, проблемы молодежи, брака и семьи, массовой коммуникации, социального планирования и др. В результате формировались новые социологические отрасли.