Палеопсихология Поршнева и психоанализ: тревога восьмимесячного и некоторые смежные проблемы психического развития*

О.Т. Вите Психолог, слушатель 2-го курса специализации по психоаналитической психотерапии в Институте практической психологии и психоанализа. Работает над кандидатской диссертацией «Психоанализ и революция (разработка психоаналитической техники в первой четверти XX века)» (МГПУ), Более 30 лет занимается творческим наследием Б.Ф. Поршнева. Подготовил по восстановленной авторской рукописи 2-е дополненное и исправленное издание его главной книги «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)», вышедшей в 2007 году в Санкт-Петербурге.

Онтогенез и филогенез человеческой психики

В период зарождения психоанализа Зигмунд Фрейд часто обращался к сопоставлению своих открытий в области онтогенеза человеческой психики с филогенезом: первичный и вторичный процессы, чуть позднее, — эдипов комплекс. Менее известен его интерес к широко обсуждавшейся во второй половине XIX века проблеме «недостающего звена» между обезьяной и человеком в биологической эволюции. В 1917 году в письме Георгу Гроддеку, посвященном проблеме бессознательного, Фрейд, между прочим, написал: «Несомненно, Бсз является надлежащим посредником между физическим и психическим, возможно, оно является давно искомым “недостающим звеном”» (цит. по: Розен, 1971, с. 366). Но чем глубже становилось психоаналитическое понимание ранних этапов человеческой психики, тем меньше для этого понимания привлекались данные филогенеза. В психоаналитической литературе второй половины XX века, затрагивающей филогенез, проблематика собственно психики человека уже полностью исчезает. Причину понять не сложно: филогенетических исследований человеческой психики, сопоставимых по глубине с ушедшим далеко вперед психоанализом, просто нет.

Едва ли не единственным исследователем XX века, вознамерившимся на надежном физиологическом фундаменте реконструировать ранние этапы становления человеческой психики в филогенезе, был российский ученый Борис Поршнев (1905—1972), назвавший эту область исследований палеопсихологией.

Поршнев был не чужд психоанализу и при всех критических оговорках подчеркивал в нем «веру во всепобеждающую силу человеческого разума: убежденность в том, что “бессознательное” любого человека может быть сделано достоянием его сознания» (Поршнев, 1965, с. 195; 1966б, с. 188). Признавал он и важность привлечения данных психоанализа для развития палеопсихологии (Поршнев, 1971б, с. 23). С другой стороны, Поршнев был убежден, что результаты собственных исследований в области палеопсихологии будут полезными для психоанализа. В середине 60-х годов он предложил филогенетическое обоснование того центрального места, которое занимает в психоанализе проблематика либидо. Реконструкция среды обитания и жизнедеятельности ближайших предков человека разумного привели его к выводу: уникальной биологической особенностью человека является избыточный сексуально-поисковый инстинкт, который был жизненно необходим его ближайшим животным предкам и соответствовал норме в условиях высокой дисперсности вида, но который не успел быть уничтоженным естественным отбором ввиду чрезвычайной быстроты происшедшей трансформации (Поршнев, 1964, с. 10—11; 1966а, с. 110; 1966б, с. 204).

Ниже я попытаюсь показать плодотворность привлечения творческого наследия Поршнева и к более поздним психоаналитическим открытиям, прежде всего - к открытию тревоги восьмимесячного.

Открытие тревоги восьмимесячного

Итак, более шестидесяти лет назад Рене Арпад Шпиц, один из пионеров психоаналитических исследований онтогенеза путем прямого наблюдения за поведением детей, обнаружил кардинальный сдвиг в развитии ребенка в возрасте около восьми месяцев — «решительную перемену в поведении ребенка по отношению к другим людям». Он описал этот сдвиг в ряде своих работ, включая итоговый труд, опубликованный в 1965 году. В нем Шпиц пишет:

«Младенец перестает реагировать улыбкой, когда случайный гость склоняется над его колыбелью, улыбаясь и кивая головой». Теперь, продолжает Шпиц, «если к ребенку приближается посторонний, это вызывает совершенно отчетливое и характерное поведение малыша: ребенок проявляет различной интенсивности страх или тревогу, отвергая незнакомца. Поведение каждого ребенка может варьироваться в пределах достаточно широкого спектра. Он может “застенчиво” потупить глаза, закрыться руками, задрать рубашку, чтобы укрыть ею лицо, броситься ничком на постель, пряча лицо в подушки, он может также заплакать или закричать» (Шпиц, Коблинер, 1965, с. 141; ср.: Шпиц, 1959, с. 126). Шпиц обращает особое внимание, что «пугаясь незнакомца, ребенок реагирует на то, с чем у него никогда прежде не было связано никаких неприятных переживаний» (Шпиц, Коблинер, 1965, с. 145). Следовательно, условные рефлексы к тревоге восьмимесячного не причастны.

Подчеркивая важность появления открытого им сдвига в поведении для нормального психического развития ребенка, Шпиц пишет: «не присутствие, а как раз отсутствие тревоги у восьмимесячного ребенка указывает на патологию» (с. 210). И в другом месте: если дети «не сумели сформировать нормальных объектных отношений, они не способны аффективно отличать мать от постороннего и поэтому не выражают тревоги, когда к ним приближается незнакомец» (с. 219). Такое же мнение высказывали и другие авторы. Герман Полмайер писал: «При определенных условиях так называемой нормальной тревоги восьмимесячных может и не быть; такое бывает, когда у ребенка вообще не возникает близких отношений с матерью или с замещающим ее лицом. В таком случае посторонний человек, разумеется, не вызывает страха, поскольку он вообще не конкурирует с близким» (Полмайер, 1977, с. 708).

Впрочем, некоторые исследователи утверждали обратное. Маргарет Малер и Джон Мак-Девитт писали, «что дети, у которых хорошие, прочные отношения с матерями […], скорее всего, будут заниматься изучением незнакомца с удовольствием. И, наоборот, дети, имеющие болезненные или недостаточные симбиотические отношения, чувствуют себя с незнакомцем более дискомфортно» (Малер, Мак-Девитт, 1989, с. 167). Возможные причины такого расхождения во взглядах будут объяснены позже.

Опираясь на сложившиеся в психоанализе представления, Шпиц выдвинул следующее объяснение открытого им феномена: «наиболее вероятным кажется предположение, что ребенок реагирует неудовольствием на отсутствие матери. […] Когда он сталкивается с незнакомцем, реагирует на то, что этот человек не является его матерью, и, значит, мама “его бросила”» (Шпиц, Коблинер, 1965, с. 145). В более ранней работе Шпиц писал: «лицо незнакомого человека сравнивается со следами памяти лица матери, и обнаруживается ее отсутствие. Это не мать, ее по-прежнему нет» (Шпиц, 1957, с. 42; ср.: Малер, Мак-Девитт, 1989, с. 167).

Психологи и психоаналитики отнеслись к открытию Шпица настороженно. Некоторые критики, наиболее последовательно воюющие с картезианским противопоставлением «человеческого» и «животного», например, Джон Боулби, отказывались признать сам феномен тревоги восьмимесячного (Боулби, 1969, с. 364—368). Большинство же психоаналитиков, признавая важность открытого Шпицем феномена, указывало на факты, явно противоречащие предложенному им объяснению.

Во-первых, подчеркивалась необоснованность отождествления аффектов, связанных с отсутствием матери, с одной стороны, и с присутствием «чужих» — с другой. Ссылаясь на работу Роберта Эмде с соавторами (Emde, Gaensbauer, Harmon, 1976), Филис и Роберт Тайсоны пишут: «до второго года жизни реакции на разлуку гораздо менее предсказуемы или последовательны, чем негативные реакции на постороннего» (Тайсон, Тайсон, 1990, с. 172). Более того, критики указывали, что и сам термин «тревога» для негативной реакции на незнакомца неудачен (Боулби, 1969, с. 366 [примечание]). Энни Катан предложила для данного феномена другой термин — «дистресс» (Katan, 1972).

Во-вторых, приводились данные, согласно которым присутствие матери рядом не препятствует появлению негативной реакции на «чужих». Ссылаясь на «тщательно проведенное экспериментальное исследование» Джорджа Моргана и Генри Риччути (Morgan, Ricciuti, 1969), Боулби пишет: «в возрасте от десяти месяцев до года это поведение встречалось почти у половины малышей, за которыми велось наблюдение» (Боулби, 1969, с. 365).

Сложившееся среди большинства психоаналитиков к концу XX века мнение об открытии Шпица можно передать словами Тайсонов: «Объяснения Шпица тревоги восьмимесячных […] являются недостаточными и неточными. […] Тем не менее вывод Шпица о том, что возникновение дистресса указывает на важное изменение, достигнутое в ходе развития, остается жизнеспособным» (Тайсон, Тайсон, 1990, с. 172).

Возможно ли предложить альтернативное объяснение тревоги восьмимесячного (или дистресса), лишенное указанных противоречий? Да, концепция филогенеза человеческой психики, разработанная Поршневым, позволяет сформулировать объяснение, хорошо согласующееся с данными, приводимыми критиками.

Палеопсихология Поршнева

В 1945 году, т.е. почти одновременно с открытием тревоги восьмимесячного, Поршнев сформулировал ключевую для палеопсихологии идею тормозной доминанты, но только спустя двадцать лет впервые представил результаты своих исследований публике (Поршнев, 1968; Porchnev, 1969). Наконец, в 1974 году был опубликован его главный труд¹, в котором он подвел итоги своих исследований (Поршнев, 1974, 2007).

Бидоминантная модель: синтез Павлова и Ухтомского

Для более надежной реконструкции ранних этапов филогенеза человеческой психики Поршнев обратился к исследованию ее физиологических предпосылок. В этих исследованиях он опирался на научные результаты, полученные в двух крупнейших российских физиологических школах — Ивана Павлова и Алексея Ухтомского. Более того, Поршнев синтезировал научные результаты этих школ в «бидоминантной модели» (Поршнев, 2007, с. 176, 186) управления инстинктивным поведением животного, включившей принципы работы центральной нервной системы, разработанные в этих школах и порой противоречащие друг другу.

Исследования Павлова хорошо известны на Западе, в том числе, среди психоаналитиков — начиная с Фрейда. Известен и принцип высшей нервной деятельности по Павлову — приспособление безусловных рефлексов к меняющейся среде посредством образования разнообразных условных рефлексов.

Напротив, Ухтомский почти незнаком психоаналитикам, да и вообще — западной науке. Как и большинство российских психологов и физиологов двадцатых годов прошлого века, Ухтомский признавал научные и практические достижения психоанализа; в 1928 году он написал сочувственное предисловие к книге российского психоаналитика Ильи Перепеля (Ухтомский, 1928).

В 1923 году Ухтомский сформулировал и в дальнейшем всесторонне исследовал альтернативный Павлову «рабочий принцип нервных центров», названный им принципом доминанты: все поступающие в организм раздражения содействуют эффекту одного единственного инстинктивного поведения, в данный момент господствующего (Ухтомский, 1923). Вот как он говорил об этом позже: «множество данных из среды, которые должны были бы вызвать соответствующие рефлексы, если бы пришли к нам в другое время, остаются теперь без прежнего эффекта, а лишь усиливают текущую доминанту» (Ухтомский, 1927а, с. 309). Именно принцип доминанты, по словам Поршнева, объясняет, почему «все поступающие раздражения, которые должны были бы вызывать одновременно множество всяческих рефлексов, не взрывают организм», а поддерживают и усиливают одно, необходимое в данный момент организму, поведение (Поршнев, 2007, с. 160).

Однако исследования доминанты вновь и вновь обнаруживали противоречие, даже тупик: либо доминанта реализует себя не полностью, либо она тормозит то самое инстинктивное поведение, которое она перед тем сделала доминантным. О второй перспективе Ухтомский писал: «На своем собственном пути возбуждения, доведенные до кульминации, приведут к торможению под влиянием тех же самых факторов, которые перед тем производили суммирование. […] Доминанта как известная односторонность действия сама в себе носит свой конец» (Ухтомский, 1927б, с. 286). Это противоречие и разрешил Поршнев в бидоминантной модели.

Согласно Поршневу, управление поведением животного осуществляется не из одного центра, а из системы двух центров², один из которых работает «по Павлову», тогда как другой — «по Ухтомскому».

Все раздражители, все стимулы, попадающие в сенсорную сферу животного, дифференцируются — по прежнему опыту — на две группы: относящиеся «к делу» и не относящиеся «к делу». Первые направляются в «центр Павлова», вторые — в «центр Ухтомского». Этот второй центр, названный Поршневым тормозная доминанта, собирает все, что может помешать нужному «делу», быстро переполняется и глубоко тормозится, т.е. полностью реализует принцип доминанты. Тем самым, «центр Ухтомского» обеспечивает «центру Павлова» возможность осуществлять деятельность, биологически необходимую животному в данный момент (Поршнев, 2007, Глава 4).

Возникает вопрос: если «центр Ухтомского» в нормальных условиях глубоко заторможен, каким образом исследователь может догадаться о его существовании? Обобщив данные множества физиологических экспериментов, Поршнев пришел к выводу, что в некоторых особых условиях (в ультрапарадоксальной фазе — по терминологии Павлова) два эти центра меняются ролями. Последнее Поршнев назвал инверсией тормозной доминанты: актуальный центр тормозится, тогда как скрытый обнаруживает себя в «странных» действиях: например, вместо того, чтобы есть, животное «вдруг» начинает чесаться. В российской физиологической традиции такие странные действия называют «неадекватными рефлексами», в традиции западной этологии — «смещенными действиями», как их впервые назвал Нико Тинберген (Тинберген, 1953).

Анализируя разнообразие неадекватных рефлексов, нарастающее в эволюции и даже в развитии отдельного животного, Поршнев обращает внимание, что в этих рефлексах «нередко фигурируют подкорковые комплексы, являющиеся по природе более или менее хаотичными, разлитыми, мало концентрированными, вовлекающими те или иные группы вегетативных компонентов» (Поршнев, 2007, с. 469). Ниже к этой особенности неадекватных рефлексов еще будет повод вернуться.