Пространственная динамика: концентрация и стигматизация

В послевоенные десятилетия промышленного роста бедность в мегаполисах широко распространялась по рабочим кварталам и почти всегда поражала слой неквалифицированных чернорабочих. Напротив, новая маргинальность демонстрирует явную тенденцию к концентрации и сосредоточению вокруг неблагополучных районов, территорий, над которыми городские власти потеряли контроль и где не действуют общие нормы правопорядка. Эти районы четко определяемы - как самими жителями, так и внешними наблюдателями - как городские гадюшники, полные лишений, безнравственности и насилия, где могут жить лишь отбросы общества.

Нантуа в Филадельфии, Мосс-сайд в Манчестере, Гутлойтфиртель в Гамбурге, Брикстон в Лондоне, Ньиве Вестен в Роттердаме, Мингет в предместьях Лиона и Бобиньи на парижской окраине - эти устоявшиеся кварталы нищеты «сделали себе имя» как скопища всех городских бед и пороков своего времени, мест, которых следует избегать, бояться и презирать. Неважно, что демонизирующий дискурс, обращенный на них, часто очень слабо соотносится с реальностью обыденной жизни в этих местах. Территориальная метка-стигмат глубоко отпечаталась на жителях этих кварталов социально-экономического изгнания, что только усугубляет дурную славу бедности и возрождающиеся предубеждения против этнических меньшинств и иммигрантов[13].

С наступлением территориальной стигматизации резко уменьшается чувство общности, некогда характерное для мест проживания рабочего класса. Теперь родной район больше не защищает от опасностей и давления внешнего мира; он больше не источник разных форм взаимопомощи, не знакомая и безопасная среда, полная коллективных смыслов. Места совместного проживания обращаются в пустое пространство конкуренции и конфликта, преисполненное опасностями поле боя ежедневной гонки на выживание и попыток уехать из этих мест. Такое ослабление территориальных общинных связей в свою очередь подталкивает к уходу в сферу частного потребления и стратегиям дистанцирования («я - не один из них»), которые еще больше подрывают местную солидарность и подтверждает правоту тех, кто с опаской относится к данному району.

Мы должны держать в уме возможность того, что все это может быть неким переходным (или циклическим) явлением, в конечном счете ведущим к пространственной деконцентрации или же «рассеиванию» городской маргинальности. Но для тех, кто сейчас обречен жить на дне иерархической системы, представляющей собой новый пространственный городской порядок, будущее наступило уже сейчас. Необходимо подчеркнуть, что существование таких деградирующих районов - результат проводимой государством жилищной политики, а также городского и регионального планирования. А следовательно, вопросы их возникновения, формирования в нынешнем виде и возможного «рассеивания» в высшей степени актуальны для политической повестки дня.

 

Призрак трансатлантической конвергенции

Когда речь заходит об ухудшении социальных условий и жизненных возможностей в мегаполисах Старого Света, постоянно возникает вопрос: не является ли это сигналом о структурном сближении Европы и США, причем по модели последних[14]. Сформулированный в столь упрощенной, «или-или», форме этот вопрос едва ли получит аналитически строгий ответ. Режимы городской маргинальности - это сложные и непостоянные явления; они складываются из неявно сочлененных институциональных механизмов, связывающих экономику, государство, территорию и общество, но развивающихся не «в унисон» и, более того, существенно разнящихся от страны к стране, в зависимости от национального уклада и сложившихся отношений между гражданами. Поэтому необходимо в первую очередь переформулировать этот вопрос.

Если под конвергенцией понимать полную «американизацию» схем обособления в европейском городе, ведущих к такой «геттоизации», которая была навязана афроамериканцам в начале XX века (создание сегментированной, параллельной социально-пространственной реальности, служившей двойной цели эксплуатации и остракизма строго ограниченной этнорасовой категории), то ответ будет, конечно же, отрицательным[15]. Вопреки первым впечатлениям и поверхностным рассуждениям, сделанным СМИ, преобразование континентального мегаполиса не запускает процесс геттоизации: оно не множит культурно единообразные социально-пространственные комплексы, базирующиеся на насильственном вытеснении стигматизированного населения в анклавы, где это население развивает особые, ориентированные только на свою группу и данную местность организации, заменяющие или дублирующие общегосударственные институты, но в менее совершенном виде.

В Берлине нет турецкого гетто, в Марселе - арабского, в Роттердаме - суринамского, а в Ливерпуле - карибского. Да, во всех этих городах присутствуют жилые и деловые кластеры, преимущественно населенные по этническому признаку. Да, дискриминация и насилие в отношении иммигрантов (или похожих на иммигрантов людей) - это суровая данность всех главных городских центров Европы[16]. И, да, сочетание типичного для низших классов расселения и высокой нормы безработицы объясняет непропорциональное представительство выходцев из разных стран в неблагополучных районах. Но дискриминация и даже сегрегация - это еще не геттоизация. Существующие скопления иммигрантов - не результат институционального «закрытия» некой группы в ограниченном и строго определенном пространстве, о чем свидетельствует рост межэтнических браков и пространственное «рассеивание» в тех случаях, когда улучшается образование и классовое положение жителей. На самом деле, если что-то и характеризует неблагополучные районы, появившиеся по всему континенту в результате серьезнейших затруднений, который испытывают механизмы воспроизводства рабочего класса, так это их чрезвычайное этническое многообразие, равно как и неспособность удовлетворить насущные потребности и замкнуть ежедневную циркуляцию жителей - эти два свойства делают из них антигетто.

Если же «конвергенция» означает, что сейчас на континенте раскручиваются самоподдерживающиеся циклы экологической запущенности, социальных лишений и насилия, приводящие к пространственному запустению и институциональной заброшенности, то ответ на изначальный вопрос опять будет отрицательным. Связано это с тем, что на европейских неблагополучных территориях за редкими исключениями (такими, как южноитальянские города) высоко присутствие государства. Тот вид «сортировки» и целенаправленного оставления городских районов для «экономии» на общественных услугах, практикующийся в американском мегаполисе, невообразим в европейском политическом контексте с его отточенным бюрократическим мониторингом всей территории. В то же время нет сомнений, что способность европейских государств управлять такими деградирующими территориями подвергается сейчас серьезной проверке и может вообще оказаться неадекватной стоящим задачами, если нынешние тенденции пространственной концентрации безработных продолжат укрепляться.

Наконец, если конвергенция понимается в более скромном смысле, как указание на растущую предрасположенность к этнорасовому разделению и напряжению в европейских мегаполисах, тогда ответ, по крайней мере, предварительно, будет «да», хотя и с оговорками. Во-первых, это не обязательно означает, что процесс «расовой сегрегации» пространства идет полным ходом и что общества Старого Света сталкиваются с образованием «меньшинств» в смысле организованных этнических общин, признаваемых таковыми в публичной сфере. Во-вторых, этнорасовые конфликты - не новое явление в европейском городе. Они периодически вспыхивали и в XIX веке, во времена быстрых социальных и экономических изменений, а это значит, что в них не так уж много чего-то отчетливо «американского».

В отличие от американского случая, мнимая расовая борьба в городах Старого Света подпитывается не растущим разрывом между местными жителями и иммигрантами, а их близостью в социальном и физическом пространстве. Этническое вытеснение - это первая реакция на резкую нисходящую мобильность автохтонного рабочего класса, предшествующая тому моменту, как она идеологически переключается на расизм (или, скорее, расовый сегрегационизм). Несмотря на периодические декларации о «глобализации рас», постоянное выпячивание этнических вопросов в европейском публичном дискурсе и обыденной жизни имеет отношение как к классовой политике, так и к политике идентичности.