Основные особенности и противоречия российской модернизации

Процессы модернизации в России, рассматриваемые с социально-философских позиций, имеют, наряду с общими характеристиками, присущими модернизации любого общества, также целый ряд особенностей и отличительных черт. Среди этих особенностей прежде всего обращает на себя внимание необычайная длительность, растянутость во времени процесса российской модернизации: он насчитывает уже по крайней мере три века и еще далек от завершения. Для сравнения можно привести пример Китая, модернизация которого началась лишь в конце XIX в. и насчитывает всего около века. Несколько дольше – около двух веков – идет процесс модернизации в странах Латинской Америки и Индии; что же касается большинства других стран, то в них длительность периодов модернизации еще меньше. Понятно, что необычная растянутость во времени и незавер-шенность процесса модернизации российского общества сама по себе является проблемой, требующей объяснения. Но пока мы ограничимся констатацией этой важной особенности российской модернизации, а объяснение этого феномена попытаемся дать чуть позже.

Следующая особенность российской модернизации, на которую так или иначе указывали А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский, К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, Д.И. Писарев, Б.Н. Чичерин и многие другие авторы, состоит в особой, не сравнимой с другими странами и цивилизациями роли государства в инициировании, определении направленности и осуществлении модернизационного процесса на всех его стадиях. Разумеется, государство играет весьма активную роль в процессе модернизации в условиях любого общества, являясь ее проводником и своеобразным гарантом. Однако в России государство, и прежде всего верховная власть, как правило, настолько прочно контролирует процесс модернизации, что он предстает как цепь своеобразных «революций сверху», которые часто осуществляются насильно и вопреки устремлениям широких слоев общества. При этом роль государства в России во многих отношениях отличается от таковой как на Западе, так и на Востоке; в этом, как представляется, достаточно ярко проявляется цивилизационная специфика России. С одной стороны, государство в России является силой, инициирующей изме-нения в обществе, а с другой стороны, оно же предстает необычайно инерционным образованием, блокирующим разрешение многих назревших социальных конфликтов, что в истории России не раз приводило к политическим и социальным потрясениям, периодам «смуты». Кроме того, монополия государства на осуществление модернизационного процесса оборачивается еще одним обстоятельством весьма негативного свойства. Модернизация путем «революции сверху» не считается с социально-культурной спецификой страны, рассматривая ее как подлежащий упразднению анахронизм, причем внедряемые насильственно элементы «западных» (в действительности псевдозападных) институтов и норм разрушают системную целостность сложившейся цивилизации, деформируют ее.

Следующая, связанная с предыдущей особенность модернизационного процесса в России состоит в периодически реализующейся разнонаправленности процессов модернизации государства и модернизации общества. Благодаря слабости гражданского общества и исключительной роли, которую играет государство в России, модернизация общества постоянно подменяется модерни-зацией государства – его военно-индустриальной мощи, бюрократического аппарата, репрессивных органов, государственного сектора экономики и т.п. В итоге задачи форсированной военно-индустриальной модернизации государства, усиления его роли как мировой державы часто решаются за счет антимодернизации, частичной архаизации и деградации общества. Пожалуй, только в России это расхождение между модернизацией государства и общества становится столь радикальным, что внедрение современных и даже наукоемких производств в военных отраслях государственной экономики может происходить за счет восстановления тотального коллективизма, деиндивидуализации, ликвидации частной собственности, обращения к первобытным формам общинного коммунизма, перехода от интенсивного к экстенсивному развитию и т.п. Неучет этой разнонаправленности, амбивалентности российского модернизационного процесса, как представляется, существенно затрудняет его понимание и осмысление.

Еще одна общая особенность модернизационного процесса в России заключается в необычайно глубоком и долго существующем культурном и идейно-политическом расколе общества по отношению к определенному этапу модернизации (например преобразованиям Петра I) и к основным направлениям дальнейшей эволюции государства и общества. Это отмечалось целым рядом исследователей, в том числе В.В. Розановым, Н.А. Бердяевым, Е.Н. Трубецким, а также А.С. Ахиезером, Б.С. Ерасовым и др. В частности, А.С. Ахиезер считает социокультурный раскол главной особенностью российского общества, определяющей весь путь его развития, он пронизал не только все отношения, институты, нравственность в обществе, но и саму личность, ее мышление, поступки, деятельность. Сущность раскола А.С. Ахиезер характеризует следующим образом: «Всякое различие в обществе может в определенной ситуации превратиться в противоречие как в его относительно простых, легко преодолимых, так и в непреодолимых для соответст-вующего общества формах. В последнем случае умножаются неразрешимые, болезненные проблемы. В определенных социальных условиях различия превращаются в особый тип застойного противоречия, преодолеть которое общество оказывается не в состоянии и к которому оно соглашается приспосабливаться».

При этом Ахиезер отмечает, что зрелые формы раскол в России приобрел в результате мощной попытки модернизации в виде петровских преобразований, т.е. что раскол в российском обществе был усилен и закреплен своеобразным способом модернизации «сверху». Кроме того, представляется важной мысль Ахиезера о своего рода заколдованном круге, порождаемом расколом: «Раскол обладает способностью препятствовать своему преодолению. Он превращает энергию, которая угрожает ему ликвидацией, в фактор своего укрепления. Этот феномен, который можно назвать заколдованным кругом, – важнейшая форма проявления и результат раскола. Раскол отвечает на активизацию ценностей в одной части общества, например, в правящей группе модернизаторов, активизацией противоположных ценностей в другой группе. Специфика заколдованного круга в том, что энергия ответа оказывается значительно большей, чем энергия попытки изменить ситуацию».

Б.С. Ерасов, приводя слова Н.А. Бердяева о «жуткой противоречивости» российского общества, пишет об отсутствии цивилизационного единства как важнейшей характеристике процесса модер-низации в России: «Этого цивилизационного единства не было в России. Смешение, переплетение, наложение не только противоречивых, но и взаимоисключающих ориентаций пронизывало всю ее культурную жизнь, раздирая страну не только по сословиям и классам, но и по конфессиям, сектам и субкультурам. Отсюда бесконечная борьба между славянофилами и западниками, "двумя культурами", "консерваторами" и "революционерами", "белыми" и "красными", "демократами" и "патриотами"». К сказанному следует добавить, что все названные и неназванные оппозиции типа «западников» и «славянофилов» не только порождены различиями в культурных и цивилиза-ционных ориентациях, но и непосредственно связаны с теми или иными этапами, шагами модернизации; но, раз возникнув, они продолжают существовать в измененном виде и на последующих этапах, или витках, модернизационного процесса.

В данной работе не ставится задача перечислить и охарактеризовать все особенности, присущие как процессу модернизации в России в целом, так и отдельным его этапам. Поэтому, ограничившись перечисленными ключевыми, фундаментальными особенностями, попытаемся рассмотреть их более общую основу. Такой основой, на наш взгляд, является прежде всего цивилизационная и отчасти этническая природа российского общества. Не претендуя на исчерпывающий анализ этой необъятной темы, отметим некоторые важные моменты, связанные с развитием российской циви-лизации и российского суперэтноса, которые представляются важными с точки зрения рассматриваемой проблемы. Суперэтнос – группа этносов, объединенных не только общей территорией (вмещающим ландшафтом), но и общей судьбой. То есть общим процессом жизни человека хозяйствующего, его взаимоотношениями с природой, соответствующими его представлениям о мире и о себе (мировоззрением, культурой) и обусловливающими эти представления. Цивилизация – процесс развития (жизненный путь) суперэтноса, протекающий в одном и том же канале эволюции.

В настоящее время усилиями отечественных и зарубежных исследователей показано, что формирование и развитие российской цивилизации представляло собой чрезвычайно сложный и противоречивый процесс. Российская цивилизация и российская культура возникли относительно поздно по сравнению с классическими цивилизациями Запада и Востока – древнегреческой, древнеримской, китайской, индийской. Российская цивилизация возникла позднее и западноевро-пейской цивилизации и, что существенно, восприняла античное культурное наследие не непосредственно через Римскую империю, а через Византию. В результате она изначально оказалась «зажатой» между двумя более зрелыми и во многом полярными цивилизационными образованиями – Западом и Востоком, будучи вынужденной взаимодействовать с ними обоими.

Углубленный социокультурный анализ свидетельствует о том, что, несмотря на отдельные черты сходства, российская цивилизация существенно отличается как от восточных, так и от западной цивилизаций, не принадлежа всецело ни Востоку, ни Западу. А.А. Кара-Мурза отмечает в связи с этим, что «в русской западнической мысли понятия "азиатчина", "китайщина" и т.п. несут скорее метафорический смысл и являются не столько маркерами принадлежности к Востоку, сколько образными заменителями понятий "варварства" и "нового варварства". Отличие российской цивилизации как от Запада, так и от Востока, а также сложные процессы взаимодействия России с западными и восточными цивилизациями признаются многими авторами, хотя трактуются по-разному. Приведем лишь некоторые суждения на этот счет, принадлежащие некоторым крупным зарубежным ученым и современным отечественным авторам. Так, А.Дж. Тойнби писал об истории России как истории ее столкновений то с Западом, то с Востоком. Ф. Бродель, говоря о России, отмечал, что «она имела единственно тенденцию организоваться в стороне от Европы, как самостоятельный мир-экономика со своей собственной сетью связей».

В то же время Бродель характеризовал специфическое геоэкономическое и геополитическое положение России по отношению к Западной Европе следующим образом: «Мир-экономика, построенный в Европе, не распространялся на весь тесный континент. За границей Польши долгое время оставалось в стороне Московское государство. Как не согласиться по этому поводу с Иммануэлем Валлерстайном, который без колебаний помещает его вне сферы Запада, за рамками «Европы европейской», по крайней мере, до начала единоличного правления Петра Великого (1689 г.)». Но, с другой стороны: «Московское государство никогда не было абсолютно закрытым для европейского мира-экономики, даже до 1555 г., до завоевания русскими Нарвы, небольшой эстонской гавани на Балтике, или до 1553 г., даты первого обоснования англичан в Архангельске. Но открыть окно на Балтику, «воды которой были на вес золота», позволить новой английской Московской компании (Moscovy Company) открыть дверь в Архангельске... – это означало принять Европу непосредственно... В таких условиях, если Россия оставалась наполовину замкнутой в себе, то происходило это одновременно от громадности, которая ее подавляла, от ее еще недостаточного населения, от ее умеренного интереса к Западу, от многотрудного и без конца возобновляющегося установления ее внутреннего равновесия, а вовсе не потому, что она будто бы была отрезана от Европы или враждебна обменам. Русский опыт – это, несомненно, в какой-то мере опыт Японии, но с той большой разницей, что последняя после 1638 г. закрылась для мировой экономики сама, посредством политического решения». Важно подчеркнуть, что, согласно Броделю, положение России как мир-экономики и как цивилизации, в том числе по отношению к Западу, не было постоянным и менялось в ходе ее развития. Таким образом, вопреки точке зрения многих западных и отечественных авторов, характер и положение российской цивилизации рассматриваются здесь не как раз и навсегда заданные, а как весьма динамичные, изменяющиеся. И это, как представляется, является важнейшей особенностью российской цивилизации как таковой.

Согласно Э.С. Кульпину, система доминирующих ценностей российской цивилизации и российского суперэтноса существенно отличается от системы ценностей как западноевропейской, так и классической дальневосточной (китайской) цивилизаций: «В Западной Европе Труд вошел в число основных ценностей в ходе интенсивного наступления на природу и демографического роста во время процесса, названного Марком Блоком Великой распашкой XI–XIII вв. В ходе аналогичной Великой русской распашки XIV–XV вв. так не случилось. А при последовавшем после распашки резком возвышении роли Государства труд стал Служением. Частная собственность при всевластии государства не стала священной, а Закон – «превыше короля». Эквивалент (Эквивалентный обмен) при низкой значимости Труда и высокой Государства, огромных рассто-яниях и плохих коммуникациях, в ситуации, когда инфраструктуру поддерживало не общество, но государство, не мог стать ценностью первого порядка. В то же время и основные ценности Дальнего Востока не стали таковыми в России, поскольку они находились в жестком противостоянии с ценностью-вектором – Развитием. Государство, естественно, опиралось на Порядок, но он был санкционирован не обществом – Традициями и Прошлым знанием, но Государством. Прошлого знания, сконцентрированного в книгах древних, постоянно изучаемых и дополняемых, подобных тем, что были в Китае, в России не было – и не случайно. Прошлого знания, одного на все века и случаи жизни, при необходимости Развития, т.е. перемен, в принципе быть не могло. Значимость Традиций не могла быть столь высокой, как на Дальнем Востоке, где общество находило «рецепты» решения проблем, а государство лишь закрепляло их, делало обязательными. В России государство решало, как жить, а общество соглашалось с решениями с большей или меньшей охотой».

А.С. Панарин вслед за русскими философами-евразийцами в своих работах подробно развивал положение об особой, «евразийской» природе российской цивилизации. Подчеркивая специфику России как цивилизации, он, в частности, отмечал: «Ведь речь идет о специфическом типе цивилизации, раскинувшейся на просторах Евразии и не являющейся ни собственно славянской (панславизм здесь, следовательно, не годится), ни исключительно православной, ни европейской или азиатской. Попытки сделать ее чисто восточной были – и они приводили к застою и вырождению, причем столь быстро, что прибегать к «перестройке» приходилось уже в третьем-четвертом поколении, считая от основателей деспотий (будь то Иван IV или большевики). Были и попытки сделать ее либерально-европейской – распад и деморализация наступали несравненно быстрее, чем в первом случае, и опять-таки кончались деспотией. В нормальном же случае Россия никогда не выступала как чисто восточная деспотия с характерным для нее тотальным государ-ственным регламентированием общественной жизни и стремлением к униформизму. Такую экстре-мальную модель удалось осуществить лишь большевикам – ценой гибели России». Униформизм – гипотеза, по которой в прошлом действовали те же силы, что и сейчас.

Особый взгляд на цивилизационную природу России, в частности, на «евразийскую модель», просматривается в работах В.Л. Цымбурского, который в своем анализе во многом исходит из принципов геополитики: «Из написанного уже должно быть ясно мое отношение к неоевразийским попыткам моделировать Россию будущего как одновременно «великое славянское» и «великое мусульманское» государство. Если бы мы могли быть уверены в сохранении за Россией статуса «цивилизации высокой культуры», то ответ на эти декларации должен бы быть следующим. До тех пор пока геополитический и вообще цивилизационный фокус России лежит в западной части материка, Россия разделяет и будет разделять общую склонность цивилизаций этого ареала – полагать вполне «своей» лишь одну религию, независимо от того, находится ли эта религия в центре духовной жизни общества или лишь служит модификатором тона, задаваемого некой формально секулярной идеологией. В этом положении ничего не изменит государственная установка на веротерпимость и даже официально утверждаемая поддержка всех «традиционных религий» российских территорий... Пока же подчеркну лишь: органической частью разрабатываемой мною геополитической модели является неприятие формулы «Россия – Евразия» при последовательной трактовке Евразии в качестве того исторического и этнографического фона, над которым Россия поднялась 500 лет назад и с которым она рискует, как некая «евразийская Атлантида», по своем расточении слиться вновь». Развивая свою концепцию российской цивилизации как своего рода «острова», отделенного в геополитическом отношении от всех других цивилизаций, В.Л. Цымбурский, в частности, пишет: «Вообще-то любая цивилизация утверждает свою маркированность перед "варварским" или "полуварварским" соседством – и в определенных драматических условиях может приходить к "островному" самосознанию. Но цивилизация России – "островитянская" по преимуществу – именно тем, что "континентальное островитянство" здесь древнее надстраиваемой над ним цивилизации и подсказывает этой цивилизации ее семиотику. Провозглашай себя Россия хоть "Европой", хоть "Евразией" – ей не избыть происхождения от "финской Руси", от "острова русов": она – все тот же "остров", только передавший свою идентичность Московскому царству... и разросшийся до Камчатки». В концепции Цымбурского российская цивилизация, по сути дела, не эволюционирует, а лишь расширяется или сужается в пространстве, оставаясь, в отличие от всех других цивилизаций, «вечным островом», разросшимся «островом руссов», противостоящим и Европе, и Азии.

Б.Г. Капустин видит специфику российской цивилизации в ее разнородности, наличии в ее составе различных нормативных систем, пришедших с Запада и Востока: «Основание российской цивилизации иное, чем западной. В качестве его не выступает универсальный и автономный нормативный порядок того же типа, как в Европе. Объяснение этому следует искать не в «мистике» русской души, не в генотипе нашей общины, не в догматике, обрядности, византийском проис-хождении русской православной церкви, а в конкретных исторических обстоятельствах формирования российской цивилизации, сложившихся в ходе ее развития. Эти обстоятельства состоят прежде всего в том, что та социальная ткань, то многообразие народов, из которого она сформировалась, заключали в себе различные нормативные системы, не способные к самопроизвольному сращиванию, конвергенции, синтезу в универсальном для евразийского ареала единстве». Капустин обращает внимание на важную особенность российской цивилизации, состоящую в том, что «в народно-государственном теле России имеются островки и оазисы и Европы и Азии», существующие не в качестве «колониальных придатков», но как «живые члены единого тела».

В то же время существует и точка зрения, согласно которой российская цивилизация имеет переходный, промежуточный характер между западными и восточными цивилизациями, при котором синтез Запада и Востока, либерализма и традиционности осуществляется не позитивным, укрепля-ющим цивилизацию образом, а негативным, ослабляющим ее путем. Так, согласно А.С. Ахиезеру, российская цивилизация находится в пограничном, промежуточном состоянии между двумя мощными «супер-цивилизационными» образованиями – «традиционной» и «либеральной» суперцивилиза-циями, причем Россия, выйдя за рамки традиционализма, оказалась не в состоянии перейти к «либеральной» цивилизации.

Более подробно и основательно концепцию промежуточности и «дурного синтеза» Запада и Востока в рамках российской цивилизации развивает А.А. Кара-Мурза, который пишет о России как цивилизационном пространстве повышенного риска: «Для меня несомненно, что эта принад-лежность к пространству повышенного риска во многом связана с пограничным положением России между Востоком и Западом. Здесь, на историческом перекрестке цивилизаций, как бы сталкиваются два типа социальности – «индивидуально-продуктивный», характерный для (условно говоря) «Запада», и «корпоративно-распределительный», типичный для традиционных цивилизаций «Востока». Россия попадает в эту зону кросскультурного взаимодействия, как между молотом и наковальней, и на протяжении всей своей истории потенциально (а часто и актуально - в наши дни, например) становится зоной «дурного синтеза» между Западом и Востоком». Приведя много-численные высказывания различных по взглядам русских мыслителей, подтверждающие тезис о «дурном синтезе» Запада и Востока, А.А. Кара-Мурза пишет: «Корпоративно-распределительная доминанта русской традиционности (русская азиатчина) постоянно «облучается» продуктивно-индивидуалистической культурой Запада, испытывает искушение слиться с Европой и в результате подвержена периодической атомизации, развалу. Но эти «атомизированные индивиды» не связы-ваются продуктивной – вещной и гражданской – связью, а превращаются в люмпенов, «перекати-поле», остаются по сути элементами прежней распределительной (но уже не корпоративно-распределительной, а хаотизированной) системы. В итоге Россия, постоянно вроде бы выбирая между Западом и Востоком, грозит превратиться, по Гоголю, в "ни то, ни се, а черт знает что"». Здесь, кроме прочего, важна констатация периодичности, т.е. по сути волнообразности процесса атомизации общества, которому противостоит также периодическая его «социализация», часто насильственная и воспроизводящая архаичные, традиционные стороны общественного и государственного устройства.

На сходном в некоторых отношениях положении о «промежуточности» как причине слабости цивилизационных оснований в России основывал свой анализ и А.С. Панарин, который пришел, однако, к несколько иным выводам: «Наряду с этим имеется, на наш взгляд, и еще одна общая причина слабости цивилизационных оснований в России. Она касается ее промежуточного циви-лизационного положения между Востоком и Западом, Севером и Югом. С этим связана отмеченная Достоевским "широта" и "универсальность" русского национального духа... Это свойство русской культуры, ее готовность перевоплощаться, осваивать иные культурные модели, делая их своими, бесспорно связана с промежуточным цивилизационным положением России. Соседствуя с разными цивилизациями, воплощая и примиряя гетерогенные культурные начала, нельзя сохранять орто-доксальность и герметичность духа: приходится быть открытым. Ортодоксальность – «правильная вера», в отличие от ереси; не допускающая критики раз установленного учения. Оборотной стороной этой открытости является хрупкость и проблематичность норм, готовность их сменить, нередко на противоположные. Русскому народу приходилось решать задачи, требующие особой стратегии. Цивилизационная промежуточность требовала универсалистской восприимчивости, тяготы пространства и времени, истории и географии требовали нередко предельной мобилизации духа, способного справиться и с вызовами сурового климата и с вызовами воинственных соседей». При этом А.С. Панарин справедливо указывал на наличие своеобразных ритмов или циклов ориентации России то на Запад, то на Восток, что является еще одним проявлением волнообразности, присущей российской модернизации и истории России в целом.

Важно также отметить, что огромную роль в развитии российской цивилизации и процессах ее модернизации играют природно-климатические условия. Россия относится к числу самых холодных стран в мире с усредненной общегодовой температурой – 5,5 °С, более 2/3 ее пространства – это северные и приравненные к ним территории. По площади эффективных территорий Россия уступает Австралии, Бразилии, Китаю, США. Из-за огромной территории и чрезвычайно холодного климата Россия даже сейчас, в начале XXI века, потребляет лишь 40% действительно необходимой ей энергии и по этому показателю находится в конце первой сотни из 152 стран мира, имеющих население свыше 1 млн человек каждая. Все это безусловно оказывает существенное воздействие на ход процесса модернизации, усложняет траекторию движения к современному обществу и устойчивому развитию, определяя многие из особенностей модерниза-ционного процесса в частности, необычайную длительность, специфическую роль государства и т.п.

В целом, при всем многообразии суждений о природе российской цивилизации, большинство исследователей согласны с тем, что она имеет особый, промежуточный, отличающийся и от Востока, и от Запада характер, – только одни авторы рассматривают это как достоинство и сильную сторону российской цивилизации, а другие – как слабую. На наш взгляд, тезис об особом, промежуточном характере российской цивилизации следует дополнить положением о замедленности (по сравнению с другими современными ей цивилизациями) формирования общей для российского суперэтноса системы доминирующих ценностей, а также медленном преодолении социокультурного раскола, о котором шла речь выше. Что касается замедленного формирования и недостаточной проявленности системы ценностей российской цивилизации, то они подтверждаются как историческим анализом, так и современными эмпирическими исследованиями.

Так, исторический анализ показывает, что, в отличие от Западной Европы, где общая, разде-ляемая большинством населения система ценностей, базирующаяся на высшем значении Личности, в основном сложилась сразу после «великой распашки» XI–XIII вв. (в число основных ценностей при этом вошел Труд, что повлекло за собой возвышение ценностей Частной собственности, Эквивалентного обмена, защищаемого Законом – развитой юридической системой, защищающей права личности), и в отличие от стран Востока с высшими ценностями Государства, Мира в душе и в обществе, Порядка и Ритуала, в России устойчивая и непротиворечивая система ценностей, разделяемых большинством населения, не сформировалась до конца ни при Иване Грозном, ни при Петре I, ни в конце XIX – начале XX в.

В широкой русской (и российской) душе уживаются ценности Служения Государству и одновременно – неприятие этого Государства, стремление к анархии или бегству от него на окраины; мечта о вожделенном Порядке (в соответствии с рефреном знаменитого стихотворения А.К. Толстого «Земля у нас богата, Порядка в ней лишь нет») и одновременно – ощущение невозможности и невыносимости этого самого Порядка; стремление «раствориться» в массе, в общине и одновременно – выраженная атомизация индивидов, отсутствие органичного коллективизма; стремление «оставить все как есть», ничего не меняя, и одновременно – восприимчивость к новому и т.п. В итоге все эти противоречащие друг другу ценности и установки сталкиваются между собой, причем не только у разных людей, разных этносов, но и у одного и того же человека, а процесс формирования системы ценностей, общей для большинства российского суперэтноса, оказывается чрезвычайно замедленным и растянутым во времени. В свою очередь, эта растянутость во времени непосредственно связана с растянувшимся на многие века процессом внешней аграрной и позднее индустриальной колонизации в России, которому нет аналогов в истории развития других цивилизаций и который нередко упускают из виду, рассуждая о специфике российской цивилизации.

В России после великой распашки XIV–XV вв. и связанного с ней образования единого централизованного государства возобладала стратегия экстенсивного развития, проявлявшаяся в виде внешней колонизации. В результате завоевания в середине XVI в. Казанского и Астраханского ханств, а также последовавшей колонизации Поволжья огромная Волго-Уральская историко-этно-графическая область, развивавшаяся до той поры во многом самостоятельно и претендовавшая на роль второго центра кристаллизации российского суперэтноса, оказалась тесно связанной с Северо-Восточной и Северо-Западной Русью, ставшей основным центром кристаллизации российского суперэтноса. Волго-Уральский регион как центр образования суперэтноса потерял свою самосто-ятельность, а происходившие в нем процессы формирования собственной системы ценностей и мировоззрения оказались существенно деформированы. Произошла ломка традиционных для этносов, населявших Волго-Уральский регион, ценностей вместе с разрушением ряда прежних технологий и способов хозяйствования. В известном смысле сходные процессы повторялись при каждом новом шаге внешней колонизации – будь то завоевание Сибири, Прибалтики, Кавказа, Средней Азии и т.д.

В результате различные, подчас противоположные ценности перемешивались и трансформи-ровались, не образуя при этом целостной системы. Нечто подобное происходило и с переселенцами из Центральной России, попадавшими в новые природные и социальные условия, новую этническую среду. В процессе этой ломки значение Личности как ценности резко уменьшилось, ее права, и прежде всего право частной собственности, были не просто ограничены, они почти потеряли свое значение. По существу, после Ивана Грозного правом частной собственности (как, впрочем, и правом на самую жизнь) не обладали ни бояре, ни дворяне, ни крестьяне, ни посадские люди: все принадлежало царю-самодержцу, который «жаловал» за службу землей, крестьянами, льготами и т.п., казнил или миловал, олицетворяя в себе всю огромную и многоязычную «Русскую землю». Соответственно резко возросло значение ценности Государства, которое стало главной и самодо-влеющей ценностью; основанием для этого кроме всего прочего стал тот факт, что именно государство обеспечивало непрерывный процесс внешней колонизации, прежде всего путем активной внешней политики и все новых завоеваний. Труд стал Служением государству, выражавшимся в многочисленных и тяжелых для большинства населения повинностях, место Свободы заняла так называемая вольница, рассматриваемая прежде всего как возможность убежать от тяжелой десницы государства на окраины (возможность для такого бегства предоставляла все та же внешняя колонизация, освоение новых земель). При этом, в отличие от Западной Европы, где крестьяне бежали от своих господ в города и становились там свободными, в России свобода убежавших была довольно кратковременной – государство очень скоро добиралось до населения на окраинах, и единственным способом сохранить свою вольность было бежать дальше. Отсюда возникала своего рода компенсация всемогущества государства, проявлявшаяся как стремление к анархии и беспорядку.

Это выявили, в частности, период Смуты начала XVII в., период социальных потрясений, которым подверглась Россия в начале XX в., и современный «посткоммунистический» период, на протяжении которых особенно отчетливым становилось столкновение самых различных ценностей и представлений о личности, государстве, порядке, справедливости, развитии. Между тем, циви-лизация, суперэтнос, наконец, государство не могут устойчиво существовать и развиваться без согласия большинства общества по поводу основных, наиболее важных ценностей. Отсюда – внутрицивилизационные и межэтнические разломы, которые потрясали Россию в конце XIX – начале XX в. и вновь в конце XX в.

Возникла парадоксальная ситуация: российская цивилизация и российский суперэтнос в основном как будто бы сформировались уже к XVI–XVII вв., т.е. к тому времени, когда началась модернизация традиционного российского общества, в то время как общая для большинства жителей России система ценностей не сформировалась и по сию пору. На наш взгляд, эта необычайная замедленность, растянутость во времени формирования общей системы ценностей является слабым местом российской цивилизации, откуда проистекают и перманентный раскол, и метания на путях исторического развития, и утопизм вкупе с радикализмом, присущие мышлению не только широких слоев, но и части интеллигенции, интеллектуалов. Излишне напоминать, что подобное состояние в ядерный век и в эпоху постиндустриального общества чревато тем, что российская цивилизация может быть раздавлена более зрелыми и внутренне консолидированными цивилизациями Запада и Востока.

На цивилизационную незрелость, молодость России указывали многие крупные мыслители, причем некоторые из них видели в ней своеобразное преимущество. Даже П.Я. Чаадаев, сказавший немало горьких слов об отечественной истории и культуре, писал, что, несмотря на нашу отсталость от других народов и даже благодаря ей, «мы пойдем вперед и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам». Представления об относительной исторической молодости России как о ее преимуществе были не чужды и Н.Я. Данилевскому, писавшему о «молодости, недавности вступления на поприще исторической деятельности» славян, которые призваны превзойти романо-германские народы в сфере политики и культуры.

Однако идеи о преимуществах цивилизационной молодости в целом не оправдались, и прежде всего из-за цивилизационной неустойчивости традиционного общества в России. Как справедливо пишет В.Г. Хорос, «мировой (в том числе российский) опыт свидетельствует об обратном: чем более сложившейся, развитой является добуржуазная цивилизация, тем больше у нее возможностей – при прочих равных условиях – преодолеть переходный период к модернизации». Опыт многих стран показывает, что чем более цивилизационно зрелым является традиционное общество, тем успешнее происходит его модернизация. В качестве примера можно привести Японию, страны Юго-Восточной Азии, Китай. К сожалению, в России дело обстоит иначе: традиционное общество оказалось не преобразованным, а сломанным, историческая преемственность была нарушена, и это роковым образом сказалось на всем модернизационном процессе. Распавшуюся «связь времен» необычайно трудно восстановить, и это приводит к метаниям, потере ориентиров у многих людей, общество никак не может достигнуть согласия по самым основным вопросам.

На это накладываются и межпоколенческие различия, вырастающие в результате слома традиций в острые конфликты и противоречия. Проблема «отцов» и «детей» остро стояла в российском обществе и прежде, но именно в современной России социокультурный разрыв между поколениями достигает критической величины, представители разных поколений во многом ориентированы на разные ценности, и коммуникация между ними существенно затруднена. Об этом свидетельствуют, в частности, данные репрезентативных всероссийских опросов, прове-денных Фондом «Общественное мнение». Так, в 1994 г. 57% молодых людей в возрасте от 16 до 25 лет считали, что Россия может ориентироваться и на западные, и на традиционные русские ценности и стандарты жизни. Среди представителей среднего поколения в возрасте от 36 до 45 лет таковых было лишь 46% и еще меньше – 27% – среди представителей поколения старше 55 лет. Доля же людей, считающих, что Россия должна ориентироваться преимущественно на традиционные русские ценности и стандарты жизни, составляла в этих возрастных группах соответственно 32%, 47% и 63%. Столь же заметные межпоколенческие различия наблюдались и в предпочтении ряда важных ценностей – символов достойной, счастливой жизни (список насчитывал 22 понятия, причем можно было выбрать ограниченное их число). Так, предпочтение ценности Труда отдали 45% молодых людей в возрасте от 16 до 25 лет, 62% людей в возрасте от 36 до 45 лет и 61% в возрасте старше 55 лет; ценности Свободы – соответственно 59%, 46% и 36%; ценности Собственности – 46%, 43% и 26%; ценности Индивидуализма – 17%, 9% и 5%. Разумеется, существует и область согласия в ценностных и других ориентациях между представителями различных поколений российского общества; однако опасность, как представляется, состоит в том, что в результате не эволюционного, а прерывисто-скачкообразного развития «трещины» между разными демографическими и социальными группами могут расшириться.

В результате возникает ситуация, о которой писал В.Е. Кемеров: «Россия 90-х гг. нашего столетия, вступив на путь реформации, оказывается перед своеобразным парадоксом. Она стремится включиться в постсовременный мир, отказывающийся от одномерных представлений об индуст-риальном, экономическом, техническом и научном развитии человечества. Вместе с тем, она не может опереться на твердую почву социальных и культурных форм, воспроизводящих общественную систему, т.е. на надежную связанность ее элементов во времени и пространстве, элементарную согласуемость действий и помыслов людей в их повседневной жизни». В итоге разрыв с традицией, вместо того чтобы продвинуть российское общество к более зрелому состоянию, обрек его на длительную, затянувшуюся незрелость, на отсутствие «элементарной согласуемости действий и помыслов людей в их повседневной жизни», т.е. в значительной мере на стихийное, не предвиденное ни элитой, ни большинством общества развитие.

С других позиций об элементах незрелости русского общества, российской цивилизации, проявляющейся, в частности, в расколе на западников и славянофилов, писал Н.А. Бердяев: «Русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают несовершеннолетие русского народа, его незрелость для жизни мировой, для мировой роли». Как мы знаем, эта «незрелость» в виде раскола на западников и почвенников продолжает существовать и воспроизводиться в современной России. На другие проявления недос-таточной зрелости российского общества указывал Н.О. Лосский: это и недооценка материальной культуры в целом, и невыработанность образцов и образов внешней деятельности, и отсутствие личностных форм самоотчета и самоограничения, и слабость внутренних норм, дисциплинирующих индивидуальный характер. При этом Лосский отмечал связь между недооформленностью индиви-дуальных качеств людей, неразвитостью средств удовлетворения элементарных житейских пот-ребностей и неопределенной широтой ценностных ориентации. Последнее обстоятельство, как представляется, является весьма важным, оно в какой-то мере проясняет причины неоформленности единой системы ценностей, разделяемых большинством россиян.

Недостаточная оформленность и противоречивость общей системы наиболее важных, доми-нирующих в сознании ценностей, характерная для России 90-х годов ХХ столетия, выявляется целым рядом эмпирических исследований, в том числе социологическими исследованиями Фонда «Общественное мнение». Так, из данных репрезентативного всероссийского опроса, проведенного Фондом «Общественное мнение» в середине 1990-х годов, делается вывод о том, что система доминирующих ценностей у большинства россиян находилась в переходном, промежуточном состоянии, включающем сочетание советских, традиционных русских и современных либерально-правовых ценностей. Характерно, что десятью наиболее популярными словами-ценностями - символами достойной, счастливой жизни в 1994 г. в порядке убывания были Семья (эту ценность назвали 75% опрошенных; респонденты могли выбрать ограниченное число ценностей из 22 ценностей, составивших список), Безопасность (67%), Совесть (60%), Порядок (57%), Труд (57%), Права человека (56%), Деньги (54%), Законность (54%), Свобода (47%), Духовность (41%). Остальные 12 ценностей расположились в следующем порядке: Собственность (37%), Гуманизм (28%), Равенство (25%), Демократия (21%), Патриотизм (19%), Призвание (19%), Интернационализм (11%), Индивидуализм (9%), Коллективизм (9%), Воля, вольница (8%), Рациональность (8%), Соборность (4%).

Из анализа первой десятки наиболее значимых для россиян ценностей – символов достойной, счастливой жизни, делались следующие выводы. Если отвлечься от такой важнейшей общечело-веческой ценности, как Семья, и таких ценностей, связанных с проблемой выживания, как Безопасность и Порядок, окажется, что наиболее важными для большинства россиян являются традиционные русские ценности – Совесть и Духовность (понимаемые, как показывают наши исследования, чаще всего именно в традиционном, надправовом смысле), Труд (как ценность советского образа жизни) и такие ценности современного либерального общества, как Права человека, Деньги, Законность, Свобода. Само по себе сочетание традиционных и современных ценностей естественно и необходимо для развития и поддержания стабильности модернизиру-ющегося социума. Однако, как показывает анализ, эти ценности и их «блоки» не образуют единой непротиворечивой системы, неизбежно сталкиваясь друг с другом (например, такие ценности, как Совесть и Деньги, Совесть и Законность или Порядок и Свобода).

Основываясь на результатах этих и других исследований Фонда «Общественное мнение», делались сделать следующие выводы. Рядовой «среднестатистический» человек в конца ХХ века России по своим ценностным ориентациям предстает прежде всего деидеологизированным праг-матиком, находящимся в сложной переходной ситуации и пытающимся сочетать самые различные ценности. В сознании россиянина процесс трансформации ценностей, характерных для советской эпохи, зашел достаточно далеко, но при этом многие из прежних ценностей не исчезли, а оказались отодвинутыми на второй план и пребывающими в латентном состоянии. Отсюда напрашивается вывод, что при определенных условиях эти «советские» ценности могут снова актуализироваться и в измененном, преобразованном виде начать играть более важную роль. На первый план в конце 1990 – начале 2000-х годов вышли те деидеологизированные ценности, которые не столько связаны с устойчивыми нормами и принципами поведения в стабильном обществе, сколько являются отражением самых острых, кричащих проблем современной России. Многие наиболее важные для большинства россиян ценности при этом становятся как бы индикаторами неблагополучия в тех или иных областях жизни. Так, высокая ценность Семьи в определенной мере связана с происходящими деструктивными изменениями в сфере семейных отношений. И в то же время подчеркивает значимость семьи как последней надежды и опоры для человека в нынешней ситуации, когда все другие основания жизненного благополучия оказываются ненадежными. Высокая ценность Порядка – с отсутствием гарантий безопасного существования и понятных, приемлемых для большинства населения «правил игры». Высокая ценность Денег – с бросаю-щимся в глаза разрывом между обретенной потребительской свободой и отсутствием навыков и средств реализации основной массой населения своих экономических прав и свобод. Высокая ценность Прав человека – с вопиющей необеспеченностью этих прав институтами новой российской государственности и т.п. Разумеется, это лишь одна сторона медали, есть и другая, связанная с более глубокими психологическими механизмами освоения новых ценностей и трансформации старых.

В целом процесс трансформации системы ценностей россиян находится в самом разгаре, причем основные особенности этого процесса состоят в следующем. Во-первых, ключевые ценности западного общества активно усваиваются преимущественно представителями элитообразующих групп, как правило, нарушая ценностное единство как «политического класса» России, так и всего российского общества. А во-вторых, в постсоветской России практически каждый гражданин пребывает в состоянии неопределенности и вариативности выбора между различными направлениями трансформации прежней советской системы ценностей; важнейшими из этих направлений являются русский традиционализм, радикальный советский традиционализм, умеренное («патриотическое») западничество, радикальный западнический либерализм и люмпенизированный потребительский эгоизм. В связи с этим приходится констатировать не только незавершенность процесса формиро-вания единой непротиворечивой системы ценностей современного российского общества, но и симптомы углубляющегося разложения системы ценностей, существовавшей прежде, ее распадения на конфликтующие друг с другом ценности и ценностные блоки. При этом конфликты ценностей наблюдаются не только между различными профессиональными и социально-демографическими группами, но и внутри основных социальных групп российского общества. Ни одна из этих групп пока что не является однородной в отношении ценностных ориентаций, которые часто выглядят непоследовательными и противоречивыми.

Вместе с тем, есть основания говорить о том, что процесс трансформации базовых ценностей в российском обществе протекает весьма интенсивно и сопровождается выработкой ценностных блоков. Некоторые из этих блоков при благоприятном развитии событий могут, по-видимому, стать «ядром» новой, более современной и органичной системы ценностей.

Общий итог исследований, проведенных Центром исследования ценностей при Институте философии РАН в 1990 г. и 1993–1995 гг. под руководством Н.И. Лапина, сформулирован авторами следующим образом: «Есть основания заключить: ныне ценностное сознание россиян находится отнюдь не в начале, а примерно в середине движения к модернистской системе ценностей или уже во второй половине этого пути. Такова главная тенденция-аттрактор, втягивающая российское общество в социокультурную реформацию» Этот, казалось бы, оптимистический вывод, однако, в целом подтверждает положение о несформированности единой и непротиворечивой системы ценностей, которую разделяло бы большинство российского общества. Российское общество сегодня действительно находится в середине или во второй половине пути к восприятию модернистской системы ценностей в том или ином ее виде; но это означает, что в нем нет ни целостной системы традиционных ценностей, ни целостной системы ценностей современного общества. И это во многом определяет особенности нынешнего этапа модернизации России.

К сходным выводам пришли и авторы фундаментального исследования «Ментальность россиян», основанного на сопоставлении и анализе данных детальных опросов, посвященных ценностям населения России, проведенных в 1993 и 1995 гг. Авторы этого исследования, в частности, пишут: «Полученные результаты свидетельствуют, что процесс трансформации идейной базы российского общества еще не закончен. Похоже, что в массовом сознании россиян формируется специфическая ценностная парадигма, обусловливающая своеобразное отношение к миру и к себе. В настоящее время население России продолжает уточнять состав и структуру взаимосвязей ведущих ценностей, опираясь на которые оно надеется достичь если не благополучия, то индивидуального выживания и модернизации общества... Незавершенность процесса формирования ценностно-смыслового ядра системы ценностей подтверждается и другими исследованиями, отмечающими, например, в последнее время смену тенденции к увеличению распространенности ценности «свобода» на противоположную тенденцию».

Еще один важный вывод, к которому пришли авторы этого исследования, состоит в том, что среди наиболее значимых ценностей российского населения отчетливо выделяются две группы взаимосвязанных ценностей: кластер традиционных ценностей (таких, как Семья, Дом, Мир) и кластер ценностей модернизации (таких, как Профессионализм, Законность, Прогресс), причем состав этих кластеров изменился всего за два года. Наличие этих кластеров в совокупности преобладающих в сознании россиян ценностей, являющихся своего рода двумя центрами притяжения, само по себе говорит о несформированности и переходном характере системы ценностей граждан современной России. Для понимания специфики второго, модернистского комплекса ценностей у россиян весьма интересен следующий вывод авторов исследования: «...в то время, как согласно философско-публицистическим работам ключевыми для понимания ценностей западной культуры словами являются слова "индивидуализм" и "прогресс", второй кластер ценностной сферы россиян ориентирован скорее на модернизацию экономики и общества через профессиональное служение, чем на раскрепощение личности. Не исключено, что выявленные особенности второго кластера могут являться ключом к пониманию специфики ценностной сферы россиян в целом».

С рассматриваемой точки зрения, становятся более понятными и те особенности российской модернизации, о которых шла речь выше. Растянутость во времени и незавершенность процесса модернизации в России непосредственно связаны с незавершенностью формирования системы ценностей российского суперэтноса, поскольку эта несформированность определяет непоследова-тельность и противоречивость всех попыток модернизации как в самом стане модернизаторов, так и среди широких слоев населения. В этом плане Китай и страны Юго-Восточной Азии находятся в существенно лучшем положении. Несмотря на то, что модернизация здесь началась гораздо позже, чем в России, наличие общей для подавляющего большинства населения системы ценностей (как правило, основанной на конфуцианстве) существенно облегчает как определение конкретных задач модернизации, так и их решение с участием практически всего населения. Как правило, здесь не возникает неразрешимых споров о том, нужна модернизация или нет, каковы должны быть ее основные направления, какими средствами ее осуществлять и т.п., что характерно для российского общества, в котором с самого начала и до сих пор не сложился консенсус даже в отношении модернизации Петра I, не говоря уже о более поздних этапах модернизационного процесса.

Вместе с тем уникальная роль российского государства, осуществляющего модернизацию путем «революций сверху», не считаясь с потребностями и запросами общества, в конечном счете также проистекает из незрелости и несформированности системы базисных ценностей, которые разделяло бы все общество. В ситуации, когда само общество из-за раздирающих его противоречий, разнонаправленных ценностей и ориентации не может сформировать массовые средние слои, которые стали бы полноценным субъектом модернизации, государство берет на себя функции этого субъекта, не считаясь ни с готовностью общества к данным преобразованиям, ни с его культурными традициями. Но такого рода модернизация не может быть глубокой и последовательной, поскольку она не опирается на достаточно широкие и активные слои населения. Модернизаторская элита неизбежно раскалывается вслед за расколом общества, начинается возрождение антимодер-низаторских настроений. И в итоге ценой огромных усилий Россия после очередного «скачка» довольно быстро отстает от других государств, развивающихся более последовательно и опираю-щихся в процессе модернизации на более прочный фундамент, нежели желания реформаторов и терпение населения, с которым государство, преследующее цели собственной модернизации, часто обходится хуже, чем завоеватели с населением завоеванной страны.

Итак, государство в России, являясь основным субъектом модернизации, осуществляет ее своими методами. Но что вынуждает его приступать к ней, если внутренние импульсы со стороны расколотого общества с различными, противоречащими друг другу ценностями неизбежно оказы-ваются слабыми и взаимно парализуют друг друга? Внешними импульсами, вынуждающими российское государство заняться модернизацией, является не столько непосредственное техноло-гическое, экономическое, политическое, культурное взаимодействие России с другими странами и цивилизациями, сколько угроза ослабления позиций России в мире как державы (крайний случай этой угрозы - военное поражение от других государств).

Нетрудно проследить, что этапы, или витки, модернизации в той или иной степени были инициированы политическими и военными неудачами российского государства. Так, реформы Александра I в начале XIX в. были стимулированы неудачами в борьбе с наполеоновской Францией, великие реформы Александра II – поражением России в Крымской войне, манифест Николая II о даровании политических свобод и реформа Столыпина – поражением в русско-японской войне 1904 г. Победа большевистской модернизации была во многом связана с затянувшейся и не слишком удачной для России первой мировой войной, реформы Горбачева – с начавшимся военным отставанием СССР от США и невозможностью победить в войне в Афганистане. Разумеется, каждый раз речь идет именно о толчке, побуждающем государство взяться за модернизацию страны, которая имеет свою внутреннюю логику развития: очень скоро после начала модернизации к ней подключается значительная часть или большинство общества, и процесс выходит за рамки, предначертанные ему модернизаторской группой государственной бюрократии. При этом процесс «подключения» широких слоев может быть чрезвычайно бурным, как это было в 1917–1920 гг. или в 1989–1991 гг., и привести к совершенно непредвиденным для инициаторов модернизации последствиям. Однако то обстоятельство, что начинает модернизацию и определяет ее цели каждый раз именно государство, неизбежно накладывает отпечаток на весь происходящий в России модер-низационный процесс, свидетельствуя о неготовности общества к назревающим преобразованиям и запоздалой его реакции на начавшиеся сдвиги.

Модернизация в России на каждом своем витке в целом развивается по общей схеме, которая включает оппозиции: «реформы – контрреформы», «либерализм – закрепощение», «сотрудничество с Западом – противостояние Западу» и т.п. В итоге можно говорить о наличии циклов и волн модернизации России, включающих чередование реформ и контрреформ, которые при всей своей уникальности имеют нечто общее, воспроизводящееся и повторяющееся.

Столыпинская реформа

Целей у реформы было несколько: социально-политическая - создать в деревне прочную опору для самодержавия из крепких собственников, отколов их от основной массы крестьянства и противопоставив их ей; крепкие хозяйства должны были стать препятствием на пути нарастания революции в деревне; социально-экономическая - разрушить общину, насадить частные хозяйства в виде отрубов и хуторов, а избыток рабочей силы направить в город, где её поглотит растущая промышленность; экономическая - обеспечить подъём сельского хозяйства и дальнейшую индустриализацию страны с тем, чтобы ликвидировать отставание от передовых держав. Первый шаг в этом направлении был сделан в 1861 году. Тогда аграрный вопрос решался за счёт крестьян, которые платили помещикам и за землю, и за волю. Аграрное законодательство 1906-1910 годов являлось вторым шагом, при этом правительство, чтобы упрочить свою власть и власть помещиков, снова пыталось решить аграрный вопрос за счёт крестьянства. Новая аграрная политика проводилась на основе указа 9 ноября 1906 года. Обсуждение указа 9 ноября 1906 года началось в Думе 23 октября 1908 года, т.е. спустя два года после того, как он вошел в жизнь. В общей сложности обсуждение его шло более полугода. После принятия указа 9 ноября Думой он с внесёнными поправками поступил на обсуждение Государственного Совета и так же был принят, после чего по дате его утверждения царем стал именоваться законом 14 июня 1910 года. По своему содержанию это был, безусловно, либеральный буржуазный закон, способствующий развитию капитализма в деревне и, следовательно, прогрессивный. Аграрная реформа состояла из ряда последовательно проводимых и взаимосвязанных мероприятий. Основное направление реформ заключалось в следующем: разрушение общины и развитие частной собственности, создание крестьянского банка, переселение крестьян, кооперативное движение, агрокультурные мероприятия.

Разрушение общины и развитие частной собственности

Указ от 9 ноября 1906 года вводил очень важные изменения в землевладении крестьян. Все крестьяне получали право выхода из общины, которая в этом случае выделяла выходящему землю в собственное владение. При этом указ предусматривал привилегии для зажиточных крестьян с целью побудить их к выходу из общины. В частности, вышедшие из общины получали "в собственность отдельных домохозяев" все земли, "состоящие в его постоянном пользовании". Это означало, что выходцы из общины получали и излишки сверх душевой нормы. При этом если в данной общине в течение последних 24 лет не производились переделы, то излишки домохозяин получал бесплатно, если же переделы были, то он платил общине за излишки по выкупным ценам 1861 года. Поскольку за 40 лет цены выросли в несколько раз, то и это было выгодно зажиточным выходцам. Вместе с тем, осуществлялись меры по обеспечению прочности и стабильности трудовых крестьянских хозяйств. Так, чтобы избежать спекуляции землей и концентрации собственности, в законодательном порядке ограничивался предельный размер индивидуального землевладения, была разрешена продажа земли некрестьянам. Закон 5 июня 1912 г. разрешил выдачу ссуды под залог любой приобретаемой крестьянами надельной земли. Развитие различных форм кредита - ипотечного, мелиоративного, агрокультурного, землеустроительного - способствовало интенсификации рыночных отношений в деревне. Одновременно с изданием новых аграрных законов правительство принимает меры к насильственному разрушению общины, не надеясь полностью на действие экономических факторов. Сразу после 9 ноября 1906 года весь государственный аппарат приводится в движение путем издания самых категорических циркуляров и приказов, а так же путем репрессий против тех, кто не слишком энергично проводит их в жизнь. Практика реформы показала, что крестьянство в своей массе было настроено против выдела из общины - по крайней мере в большинстве местностей. Обследование настроений крестьян Вольно-экономическим обществом показало, что в центральных губерниях крестьяне отрицательно относились к выделу из общины (89 отрицательных показателей в анкетах против 7 положительных) В сложившейся обстановке для правительства единственным путем проведения реформы был путь насилия над основной крестьянкой массой. Конкретные способы насилия были самые разнообразные - от запугивания сельских сходов до составления фиктивных приговоров, от отмены решений сходов земским начальником до вынесения постановлений уездными землеустроительными комиссиями о выделении домохозяев, от применения полицейской силы для получения "согласия" сходов до высылки противников выдела. В итоге, к 1916 году из общин было выделено 2478 тыс. домохозяев, или 26% общинников, заявления же были поданы от 3374 тыс. домохозяев, или от 35% общинников. Таким образом, правительству не удалось добиться своей цели и выделить из общины хотя бы большинство домохозяев. Именно это и определило крах столыпинской реформы. Б. Крестьянский банк. В 1906 - 1907 году указаниями царя часть государственных и удельных земель была передана крестьянскому банку для продажи крестьянам с целью ослабления земельного дефицита. Кроме того, с размахом проводилась Банком покупка земель с последующей перепродажей их крестьянам на льготных условиях, посреднические операции по увеличению крестьянского землепользования. Он увеличил кредит крестьянам и значительно удешевил его, причем банк платил больший процент по своим обязательствам, чем платили ему крестьяне. Разница в платеже покрывалась за счет субсидий из бюджета, составив за период с 1906 по 1917 год 1457,5 млрд. рублей. Банк активно воздействовал на формы землевладения: для крестьян, приобретавших землю в единоличную собственность, платежи снижались. В итоге, если до 1906 года основную массу покупателей земли составляли крестьянские коллективы, то к 1913 году 79,7% покупателей были единоличными крестьянами.

Переселение крестьян

Правительство Столыпина провело и серию новых законов о переселении крестьян на окраины. Возможности широкого развития переселения были заложены уже в законе 6 июня 1904 года. Этот закон вводил свободу переселения без льгот, а правительству давалось право принимать решения об открытии свободного льготного переселения из отдельных местностей империи, "выселение из которых признавалось 9 особо желательным". Впервые закон по льготному переселению был применен в 1905 году: правительство "открыло" переселение из Полтавской и Харьковской губерний, где крестьянское движение было особенно широким. По указу 10 марта 1906 года право переселения крестьян было предоставлено всем желающим без ограничений. Правительство ассигновало немалые средства на расходы по устройству переселенцев на новых местах, на их медицинское обслуживание и общественные нужды, на прокладку дорог. В 1906-1913 годах за Урал переселилось 2792,8 тысяч человек. Количество крестьян, не сумевших приспособиться к новым условиям и вынужденных вернуться, составило 12% от общего числа переселенцев. Итоги переселенческой компании были следующими. Во-первых, за данный период был осуществлен громадный скачок в экономическом и социальном развитии Сибири. Также население данного региона за годы колонизации увеличилось на 153 %. Если до переселения в сибирь происходило сокращение посевных площадей, то за 1906-1913 годы они были расширены на 80%, в то время как в европейской части России на 6,2%. По темпам развития животноводства Сибирь также обгоняла европейскую часть России.

Кооперативное движение

Ссуды крестьянского банка не могли полностью удовлетворить спрос крестьянина на денежную массу. Поэтому значительное распространение получила кредитная кооперация, которая прошла в своем движении два этапа. На первом этапе преобладали административные формы регулирования отношений мелкого кредита. Создавая квалифицированные кадры инспекторов мелкого кредита, и ассигнуя значительные кредиты через государственные банки на первоначальные займы кредитным товариществам и на последующие займы, правительство стимулировало кооперативное движение. На втором этапе сельские кредитные товарищества, накапливая собственный капитал, развивались самостоятельно. В результате была создана широкая сеть институтов мелкого крестьянского кредита, ссудосберегательных банков и кредитных товариществ, обслуживавших денежный оборот крестьянских хозяйств. К 1 января 1914 года количество таких учреждений превысило 13 тысяч. Кредитные отношения дали сильный импульс развитию производственных, потребительских и сбытовых кооперативов. Крестьяне на кооперативных началах создавали молочные и масленые артели, сельскохозяйственные общества, потребительские лавки и даже крестьянские артельные молочные заводы.

Агрокультурные мероприятия

Одним из главных препятствий на пути экономического прогресса деревни являлась низкая культура земледелия и неграмотность подавляющего большинства производителей, привыкших работать по 10 общему обычаю. В годы реформы крестьянам оказывалась широкомасштабная агроэкономическая помощь. Специально создавались агропромышленные службы для крестьян, которые организовывали учебные курсы по скотоводству и молочному производству, внедрению прогрессивных форм сельскохозяйственного производства. Много внимания уделялось и прогрессу системы внешкольного сельскохозяйственного образования. Если в 1905 году число слушателей на сельскохозяйственных курсах составило 2 тысячи человек, то в 1912 году - 58 тысяч, а на сельскохозяйственных чтениях - соответственно 31,6 тысяч и 1046 тысяч человек. В настоящее время сложилось мнение, что аграрные реформы Столыпина привели к концентрации земельного фонда в руках немногочисленной богатой прослойки в результате обезземеливания основной массы крестьян. Действительность показывает обратное - увеличение удельного веса "средних слоев" в крестьянском землепользовании.