VII. Тираноубийца щ 2

"...Там, в углу у печки, стоял молодой человек с невзрачным,

голодным и тощим лицом, обыкновенным, серым, точно пыльным лицом

захолустного армейского поручика, с надменно оттопыренной нижней губой и

жалобными глазами, как у больного ребенка или собаки, потерявшей хозяина.

Поношенный черный штатский фрак, ветхая шейная косынка, грязная холстинная

сорочка, штаны обтрепанные, башмаки стоптанные. Не то театральный

разбойник, не то фортепьянный настройщик. "Пролетар", - словечко это только

что узнали в России.

В начале спора он вошел незаметно, почти ни с кем не здороваясь; с

жадностью набросился на водку и кулебяку, съел три куска, запил пятью

рюмками; отошел от стола и, как стал в углу у печки, скрестив руки

по-наполеоновски, так и простоял, не проронив ни слова, только свысока

поглядывал на спорщиков и ухмыляясь презрительно.

- Кто это? - спросил Голицын Одоевского.

Отставной поручик Петр Григорьевич Каховский. Тоже тираноубийца.

Якубович - номер первый, а этот - второй..."

"- Берегись, Рылеев: твой Каховский хуже Якубовича. Намедни опять в

Царское ездил.., - говорит Бестужев Рылееву.

- Врешь!

- Спроси самого... Государь, нынче, говорят, все один, без караула в

парке гуляет. Вот он его и выслеживает, охотится. Ну, долго ли до греха?

Ведь, ни за что пропадем... Образумил бы его хоть ты, что ли?

- Образумишь, как же! - проговорил Рылеев, пожимая плечами с

досадой. - Намедни влетел ко мне как полоумный, едва поздоровался, да с

первого же слова - бац: "послушай, говорит, Рылеев, я пришел тебе сказать,

что решил убить царя. Объяви Думе, пусть назначит срок..." Лежал я на софе,

вскочил, как ошпаренный: "что ты, что ты, говорю, сумасшедший! Верно хочешь

погубить Общество..." И так, и сяк. Куда тебе! Уперся, ничего не слушает.

Вынь, да положь. Только уж под конец, стал я перед ним на колени,

взмолился: "пожалей, говорю, хоть Наташу да Настеньку!" Ну, тут как будто

задумался, притих, а потом заплакал, обнял меня: "ну, говорит, ладно,

подожду еще немного..." С тем и ушел, да надолго ли?

- Вот навязали себе черта на шею! - проворчал Бестужев. - И кто он

такой? Откуда взялся? Упал как снег наголову. Уж не шпион ли право?..

- Ну, с чего ты взял? какой шпион! Малый пречестный. Старой польской

шляхты дворянин. И образованный: к немцам ездил учиться, в гвардии служил,

французский поход сделал, да за какую-то дерзость переведен в армию и подал

в отставку. Именьице в Смоленской губернии. В картишки продул, в пух

разорился. На греческое восстание собрался, в Петербург приехал, да тут и

застрял. Все до нитки спустил, едва не умер с голода. Я ему кое-что одолжил

и в Общество принял..."

* * *

Так пишет Д. Мережковский. И продолжает:

"...Комната Каховского на самом верху на антресолях, напоминала

чердак. Должно быть где-то внизу была кузница, потому, что оклеенные

голубенькой бумажкой, с пятнами сырости, досчатые стенки содрогались иногда

от оглушительных ударов молота. На столе, между Плутархом и Титом Ливием во

французском переводе XVIII века, - стояла тарелка с обглоданной костью и

недоеденным соленым огурцом. Вместо кровати - походная койка, офицерская

шинель - вместо одеяла, красная подушка без наволочки. На стене - маленькое

медное распятие и портрет юного Занда, убийцы русского шпиона Коцебу; под

стеклом портрета - засохший, верно, могильный, цветок, лоскуток, омоченный

в крови казненного, и надпись рукою Каховского, четыре стиха из Пушкинского

Кинжала:

О, юный праведник, избранник роковой

О Занд! твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался след в казненном прахе."

"...Достал из-под койки ящик, вынул из него пару пистолетов,

дорогих, английских, новейшей системы - единственную роскошь нищенского

хозяйства - осмотрел их, вытер замшевой тряпочкой. Зарядил, взвел курок и

приложил дуло к виску: чистый холод стали был отраден, как холод воды,

смывающей с тела знойную пыль.

Опять уложил пистолеты, надел плащ-альмавиву, взял ящик, спустился

по лестнице, вышел на двор; проходя мимо ребятишек, игравших у дворницкой в

свайку, кликнул одного из них, своего тезку, Петьку. Тот побежал за ним

охотно, будто знал, куда и зачем. Двор кончался дровяным складом; за ним

огороды, пустыри и заброшенный кирпичный сарай.

Вошли в него и заперли дверь на ключ. На полу стояли корзины с

пустыми бутылками. Каховский положил доску двумя концами на две сложенные

из кирпичей горки, поставил на доску тринадцать бутылок в ряд, вынул

пистолеты, прицелился, выстрелил и попал так метко, что разбил вдребезги

одну бутылку крайнюю, не задев соседней в ряду; потом вторую, третью,

четвертую - и так все тринадцать, по очереди. Пока он стрелял, Петька

заряжал, и выстрелы следовали один за другим, почти без перерыва.

Прошептал после первой бутылки:

- Александр Павлович.

После второй:

- Константин Павлович.

После третьей:

- Михаил Павлович.

И так - все имена по порядку...

Дойдя до императрицы Елизаветы Алексеевны, прицелился, но не

выстрелил, опустил пистолет - задумался".

"...Не тронув "Елизаветы Алексеевны", он выстрелил в следующую, по

очереди бутылку.

Когда расстрелял все тринадцать, кроме одной, поставил новые. И

опять:

- Александр Павлович.

- Константин Павлович.

- Михаил Павлович...

Стекла сыпались на пол с певучими звонами, веселыми, как детский

смех. В белом дыму, освящаемом красными огнями выстрелов, черный, длинный,

тощий, он был похож на привидение.

И маленькому Петьке весело было смотреть, как Петька большой метко

попадает в цель - ни разу не промахнется. На лицах обоих - одна и та же

улыбка. И долго еще длилась эта невинная забава - бутылочный расстрел".

"Малый пречестный", оказывается, таким образом, человеком без

стрежня. Романтик. Честолюбец. Игрушка страстей. Имение продул в картишки.

Продувши имение в карты, собирался на греческое восстание. Тоже, вероятно,

как и Якубович, примером Байрона заразился. Но вместо греческого восстания,

попал в Петербург. Один из участников заговора одолжает ему денжишек и вот

"пречестный малый" оказывается в рядах участников заговора в чине

тираноубийцы щ2. Он с мрачной злобой тренируется на бутылках убивать людей.

Чем не достойный предтеча Феликса Дзержинского! Каховский не дрогнув

убивает, заслонившего собой Императора Николая I, доблестного сподвижника

Суворова, героя Бородина - графа Милорадовича.