Глава 7. Конфликты идеологий, культур и цивилизаций

6. Л. Козер. Идеология и конфликт

«Если стороны в конфликте осознают себя всего лишь выразителями над-

личностных устремлений, борющимися не за себя, а исключительно за правое

дело, то это может придать столкновению радикальный и безжалостный харак-

тер, аналогию с которым мы можем обнаружить в поведении очень самоотвер-

женных и идеалистически настроенных людей. <...> Конфликт, победа в котором

зависит от силы духа отдельной Личности и в то же время служит лишь благу

правого дела, приобретает благородный характер. <...> В силу этого обоюдного

соглашения о мотивах двух партий, согласно которому они отстаивают только

свои требования и свое дело, отметая вce личные или эгоистические соображения,

конфликт протекает с неослабевающей остротой, развиваясь в соответствии c

собственной внутренней логикой, и субъективные факторы не могут оказать на

него ни усиливающего, ни смягчающего воздействия.

Возможно, что контраст между единством и антагонизмом наиболее оче-

виден, когда обе стороны в действительности преследуют одну и ту же цель —

например, претендуют на открытие научной истины. В этом случае любая уступ-

ка <...> любое соглашение до достижения полной и решающей победы будет пре-

дательством той объективной истины, ради которой из борьбы был устранен лич-

ностный аспект. Со времен Маркса, социальная борьба приняла именно эту фор-

му, <...> личная ожесточенность участников как крупных, так и незначительных

столкновений существенно упала. <...> Однако борьба не стала от этого менее

жестокой. Напротив, она приобрела более острый характер вследствие осознания

отдельными участниками конфликта того, что сражаются они не только за себя, а

зачастую и вообще не за себя, а за великую и высшую цель» '.

В этом постулате Зиммель проводит различие между двумя типами кон-

фликтов: теми, в которых цель является личной и субъективной, и теми, где

предмет противостояния имеет вне- личностный, объективный характер.

Замечание Зиммеля касается двух различных следствий объективации

конфликта: ) общая цель, выходя за пределы личных интересов, делает кон-

фликт более острым; ) между соперничающими сторонами присутствует при-

дающий им сходство элемент, заключающийся в следовании общей норме воз

держания от личных выпадов.

Другими словами, настоящий постулат касается: ) эффекта объективации,

усиливающего напряженность конфликта, и ) влияния, оказываемого эффек-

том объективации на отношения между соперниками.

Зиммель считает, что объективированные столкновения, выходящие за

личностные рамки, могут приобретать более радикальный и безжалостный харак-

тер, чем конфликты из-за не посредственно личных вопросов. Осознание себя

борцом за надличностную «истину» или систему ценностей углубляет непри-

миримость обеих сторон, привлекая эмоциональные силы, которые при пре-

следовании просто личных интересов и целей доставались бы недоступными.

Зиммель основывает это заключение на двух аргументах: ) отдельные личности,

вступающие в надличностный конфликт, действуют в качестве представителей

групп или идей; и ) они преисполнены сознания собствен ной респектабельно-

сти и правоты, поскольку не действуют на основе «эгоистичных» мотивов.

Но второй из этих аргументов, гласящий, что люди, вовлеченные в кон-

фликт, выходящий за рамки их личных интересов, сражаются агрессивнее, пото-

му что они не связаны нормами личностных ограничений», не имеет, по-

видимому, универсального характера. При институциональном устройстве, в ко-

тором высоко ценятся личные интересы и «успех», эти интересы не свободны от

надличностных и моральных элементов. введение, ориентированное на достиже-

ние личных целей, крайней мере та его часть, которая соответствует принятым

социальным нормам, не противопоставляется общим для сообщества и оценива-

ется как желательное в мораль- м смысле и соответствующее базисным ценно-

стям группы. Высший авторитет, которым обладают надличностные действия,

можно проанализировать на примере Германии на рубеже прошлого и нынешнего

веков, когда преследование личных интересов еще не было полностью легитими-

зировано, в особенности в глазах тех, кто принадлежал к академическим кругам,

поскольку в структуре ценностей общества все еще сохранялось значительное

присутствие феодальных и некапиталистических элементов. Но критерий автори-

тетности не всегда позволяет отличить действие, направленное на достижение

субъективной, личной выгоды, от действия, преследующего объективные интере-

сы, — оба могут быть в равной степени «авторитетны». Действительное различие

заключается в том, придается ли стремлению к личной выгоде хороший и дур-

ной смысл, иными словами, рассматривается ли это стремление как легитимное

самим индивидуумом и сообществом, к которому он принадлежит и одобрения

которого он ищет.

Следовательно, получается, что зерно истины в утверждении Зиммеля со-

стоит в том, что конфликт, которому придается положительный смысл» (в только

что определенном значении), обычно радикальнее и безжалостнее того, который

лишен этой внутренней опоры. К примеру, одной из причин очевидной вялости

протекания в настоящее время конфликта американского управленческого персо-

нала с рабочими является, судя по всему, ослабление веры в абсолютную правед-

ность стремления к максимальной прибыли как в обществе в целом, так и в самом

деловом сообществе по сравнению с периодом 0-х годов нашего столетия.

Повышает ли «авторитетность» конфликта отказ от личного интереса в

пользу группового — это зависит от того, одобряется ли нормами группы стрем-

ление индивидуума к успеху.

Однако существенно различие, проведенное Зиммелем, между конфлик-

том, мотивированным личными интересами, и столкновением, в котором отдель-

ные личности выступают в качестве «представителей» надличностных устремле-

ний. «Представительские» роли, то есть ситуации, в которых индивидуум высту-

пает от имени сообщества, к которому он принадлежит, входят в то множество

ролей, которые человек играет в обществе. Парсонс, который ввел этот термин,

ограничил его применение ролью лидера. Однако представляется небесполез-

ным распространить его и на ту роль, которую играет любой член группы,

имеющий связи за ее пределами, когда он выступает как ее представитель и когда

от него ожидают, что он будет выступать в этом качестве. К примеру, в рабочем

движении, вдохновляемом идеями Маркса, от любого действующего члена неза-

висимо от того, играл он или нет лидирующую роль, ожидали, что он будет

«представлять» движение перед внешним миром.

Человек, от которого ожидают действий в качестве представителя своей

группы, рассматривает себя как воплощение ее целей и ее влияния. Он иденти-

фицирует себя с группой, делая ее частью себя, внедряя ее в свое сознание, тем

самым, усиливая и расширяя свои возможности. Его эмоциональный потенциал

благодаря этому усиливается, и его борьба вдохновляется ощущением мощи, обу-

словленным могуществом, которое приписывается сообществу5.

Он не просто делает группу частью себя; он углубляет свою интегриро-

ванность в группу, отказываясь от личных устремлений в пользу общего дела. Как

указал Курт Левин6, жертвы, приносимые организации, усиливают лояльность7.

Тот член группы, который ради нее отказался от каких-то непосредственно лич-

ных интересов, чувствует, что он внес свой вклад в ее дело; он передал ей часть

своей личности или всего себя целиком. Посредством абсорбции индивидуумом

целей и могущества группы и самоотдачи в пользу группы она сама становится

дополнением к личности этого индивидуума. При таких условиях угроза группе

затрагивает самую Основу его существа.

Борьба за общее дело, которая имеет надличностный ха-рактёр и осво-

бождена от груза всех личных и, следовательно, (отличных друг от друга) жела-

ний и интересов, концентрирует внимание на одной наиболее важной цели и тем

самым собирает все силы для осуществления согласованных действий, направ-

ленных на ее достижение. Индивидуумы, уверенные в том, что они «представля-

ют» цели группы и олицетворяют ее, будут в состоянии наивысшей готовности

для реагирования на внеличностные стимулы.

Из этого, следует, что постулат Зиммеля требует уделить особое внима-

ние различию между конфликтами, в которых участники вовлекаются как «част-

ные лица», и столкновениями, где они выступают как представители общностей,

с которыми они связали свою личность. Второй тип конфликтов предполагает

более непримиримый характер. Авторитетность, проистекающая из отсутствия

«корысти», на что ссылается Зиммель, зависит от «представительской» роли.

Культура, ориентированная на личные достижения, не одобряет погоню за выго-

дой », где от индивидуумов ожидают исполнения репрезентативных ролей. Даже

в социальных системах, которые пронизаны духом индивидуального успеха, в

таких ролях содержатся нормативные ограничения при погоне за собственными

интересами 8.

Понятие «представительской» роли можно теперь увязать Первым посту-

латом: посредством конфликта группы глубже узнают свою специфику и, благо-

даря этому, устанавливают и поддерживают границы между собой и внешним

миром. Трансформация индивидуумов с их собственными специфическими жиз-

ненными ситуациями в сознательных представителей группы является частью то-

го, что подразумевает концепция «группового сознания» (или классового созна-

ния как ее разновидности). Выполняя представительскую роль, отдельный чело-

век будет более непримирим, потому что он рассматривает себя в качестве носи-

теля миссии группы. Компромисс, который возможен или даже желателен на

уровне индивидуального поведения, перестает быть таковым для представителя

интересов группы, который выходит за рамки сугубо личного.

В этом контексте мы видим социологическое значение знаменитого отри-

цания «личностного элемента» в критике капитализма Маркса: «Я никоим обра-

зом не изображаю капиталиста и лендлорда в розовом свете. Но в донном случае

индивидуумы рассматриваются лишь в той мере, в какой они являются персони-

фикациями экономических категорий, воплощениями отдельных, классовых от-

ношений и классовых, интересов. Моя точка зрения <...> менее всякой другой

возлагает на индивидуума ответственность за те отношения, чьим продуктом он

остается в социальном плане, сколь бы сильно его субъективное мнение ни возно-

сило его над ними» 9. В этом отношении Маркс и Зиммель приходят к общему

выводу: классовая борьба неизбежно «деперсонализируется», с тем чтобы про-

тивники с обеих сторон могли играть роли представителей враждующих лагерей.

Только так борьба может приобрести напряженность и непримиримость, присут-

ствие которых доказывает Маркс0. Настаивая на безличном характере классовой

борьбы, Маркс пытался дать почувствовать рабочему не только то, что он сража-

ется в соответствии с «волной будущего», но также и то, что к его личным дейст-

виям, должны применяться совсем другие стандарты, чем те, с помощью которых

оцениваются его поступки в качестве представителя классовых интересов и орга-

низации своего класса.

Замечание Зиммеля, что деперсонализация цели усиливает напряженность

борьбы, проливает свет на один из аспектов роли интеллигенции в разрешении

социальных вопросов. Интеллигенция играет центральную роль в «объектива-

ции» общественных движений, преобразуя их из групповых интересов в идеоло-

гические движения. Сам Маркс, разумеется, является убедительным и характер-

ным примером интеллигента, который, словами Карла Маннгейма, постоянно

трансформирует конфликты интересов в конфликты идей. Интеллигенция содей-

ствует углублению и повышению напряженности борьбы, освобождая ее от пер-

сональных мотиваций и преобразуя в битву за «вечные истины»".

Именно благодаря этой роли интеллигенция заслужила неприязнь тех тео-

ретиков американского рабочего движения, которые стремятся ограничить борьбу

практическими вопросами, а не расширять ее на политическую и идеологическую

сферы. Страстно отстаивая традиционный прагматизм американского рабочего

движения и отрицая объективацию в духе марксистских целей и стратегии, Зелиг

Перльман пишет: «Всегда основной чертой интеллигента было думать о рабочих

как об абстрактной 'массе’, послушной абстрактной 'силе’. Таким образом, рабо-

чее движение перестает быть совокупностью отдельных личностей, пытающихся

в качестве группы защитить свои общие экономические интересы. Вместо этого

рабочее движение превращается в 'массу', ведомую "силой' к величественной

'конечной цели'. В основании этого убеждения интеллигенции лежит <…> глубо-

ко укоренившаяся вера в то, что развитие рабочего движения так или иначе

"предопределено", какой бы ни была та сила, которая формирует судьбу общест-

ва». В другом месте Перльман идет дальше, отмечая, что «абстрагирование» от

всего частного и практического приводит к напряженной борьбе» В этом контек-

сте также становится понятной и критика Джозефом Шумпетером той роли, ко-

торую играет интеллигенция в рабочем движении. «Интеллигенция, — говорит

Шумпетер, — вербализует движение, вооружает его теориями и лозунгами <…>

заставляет его осознать себя и тем самым изменяет его значение. <...> Естествен-

но, что они радикализируют рабочее движение, в конечном счете сообщая рево-

люционный уклон деятельности тред-юнионов, имеющей в основном буржуазный

характер».

Легко можно было бы привести другие примеры, помимо связанных с ра-

бочим движением, касающиеся данного аспекта роли интеллигенции в усилении

напряженности конфликта. Однако необходим большой объем исследований пе-

ред тем, как социологи найдут возможность сказать хоть с какой-либо долей

уверенности, при каких условиях интеллигенция, выдвигая и систематизируя

идеологию движения и тем самым сообщая ему коллективную направленность,

играет центральную роль в идеологическом преобразовании движений и следо-

вательно, в углублении конфликтов этих движений с враждебны ми стратами и

группами.

Теперь нам следует рассмотреть мнение Зиммеля, согласно которому об-

щее отрицание «личного» обеими сторонами в конфликте всегда создает «объе-

диняющий» их элемент. Сразу становится очевидно, что его примеры фактически

относятся к двум различным типам конфликтов.

Одни из них возникают в ситуации, когда стороны, Стремящиеся к общей

цели, не согласны по поводу наилучших средств ее достижения. Это прекрасно

иллюстрируется приведенным Зиммелем примером научного противоборства.

Общим здесь является желание найти истину, и для обоих противников направ-

ление поиска и стандарты, посредством которых к ней следует стремиться, за-

ключаются в методологии и духе науки, а также в ее институционализированной

цели: расширение пределов достоверно известного. Соперничающие теорети-

ческие установки вовлекают своих последователей в конфликты из-за возможно

взаимоисключающих интерпретаций, но эти конфликты имеют не только общую

точку отсчета и согласие с едиными правилами, как в тех случаях, которые мы

обсудим в следующей главе, но и общую цель.

Зиммель говорит также о конфликтах, в которых объединяющая функция

выражается не в принятии обеими сторонами общей цели и общих методов ее

достижения, а в простом взаимном отрицании корыстной мотивации и привер-

женности к некой надличностной миссии. Данный случай, однако, отличается от

предыдущего не просто уровнем, как считает Зиммель. В действительности эф-

фект объективации здесь может быть абсолютно обратным объединению: он про-

водит резкую разграничительную линию между антагонистами, в результате чего

каждый из них приобретает склонность к напряженной борьбе и сокрушению

противной стороны. Здесь критика Симпсона 5 кажется справедливой: в первую

очередь интегрируются именно партии сами по себе. Революционные рабочие,

стремящиеся свергнуть существующие имущественные отношения, и некая орга-

низация, защищающая деловых людей, в равной степени могут отказаться от

«личных» аргументов и вражды (можно удивиться, мыслимо ли такое); правда,

такая «общая почва» не будет играть определяющей роли, так как при достиже-

нии «соглашения» она будет служить диаметрально противоположным целям.

Если объективация, о которой говорит Зиммель, приводит к разрушению

согласия, то «общий элемент» в конфликте затрагивает лишь самые верхние слои

отношений. Он включает в себя только соглашение об исключении отдельных ме-

тодов борьбы, очернение личности например. В ходе этой борьбы происходит

большее сплочение внутри каждой группы, что частично основывается на отри-

цании ценностей и целей соперника.

В большинстве конфликтов, включая и те, что развязываются по надлич-

ностным причинам, связующие элементы или уже существуют, или заявляют о

себе в течение конфликта. Объективация не является объединяющим фактором,

если ее не сопровождают другие связующие элементы - например, общая цель.

<…>

Переформулировав утверждение Зиммеля, получаем следующее.

Конфликты, участники которых ощущают, что борются не из себя, а за

идеалы представляемой ими группы, отмечены большим радикализмом и безжа-

лостностью, чем те, где борьба происходит по личным причинам.

Устранение личностного элемента при отсутствии смягчающих моментов,

которые обычно привносятся личностными факторами, служит обострению кон-

фликта. Примером, показывающим радикальное влияние, оказанное объектива-

цией конфликта, может служить современное рабочее движение, разделяющее

марксистское мировоззрение. Строгое идеологическое размежевание с большей

вероятностью происходит в жестких структурах, нежели в гибких и более склон-

ных к приспособлению.

При этом объективация конфликта может оказаться для Соперничающих

сторон объединяющим элементом, если они добиваются одной и той же цели: в

научных спорах, например, когда целью является установление научной истины.

Примечания и ссылки Л.Козера

. Simmel G. Conflict. – Op. Cit., p.9, 0.

. Parsons T. The Motivation of Economic Activities // Essays in Sociologocal Theory.

– Op. Cit., p.00-7.

. Moore W.E. Indusrtial Relations and the Social Order. – Op. Cit., esp., charter XXIV.

Здесь содержится глубокое обсуждение перемен, происшедших в американском

обществе с появлением понятия права собственности; см.: Drucker P.F. The Future

of Industrial Man. – New York, 9, esp., p.97 ff. – В данной работе обсужлается

‘’острый дискомфорт’’, испытываемый смовременными менеджерами по поводу

ситуации, которую они склонны обозначать понятием ‘’нелегитимной базы’’ сво-

его влияния в обществе.

. Parsons T. The Social System. – Op. Cit., p. 5.

5. Ср. с высказыванием Эриха Фромма: ''Einer der drei Haupttypen der Identi-

fizierung ist eine bereichende, d.h. eine Iderntifizierung, in der ich die Person des An-

deren in mich aufnehme und mein ich durch diese Bereicherung verstaerke (…) (Auto-

ritaet und Familie – ed. by Horkheimer M. Paris, 96 // Socialpsychljgischer Teil, p.

8.

6. Lewin K. Resolving Social Conflicts. – Op. Cit., p.99.

7. Макиавелли предельно ясно это прсдетсавлял. Так, он вказал в десятой главе

''Государя'': ''Это совйство человеческой прирорды – быть одинаково связанным

как дарованным кому-либо, так и полученными дарами''.

8. До некоторой степени это верно, даже в отношении крупных коммерческих

предприятий, в которых ''погоня за прибылью становится кдинственным обяза-

тельством выступающго от имени коллектикв; это не ориентация на ''личную вы-

году'' в обчном смвысле'' (Parsons T. The Social System. – Op. Cit., p.6).

9. Preface to Capital. – New York, p.5.

0. Слово ''доказывает'' использовано в данном случае намеренно, несмотря на то,

что Маркс подтвердимл бы, что подобная интенсификация борьбы имаанентна

историческому развитию.

. Michels R. Intellectuals // Encyclopedia of Social Sciences. VIII, p. 8-6. Здесь

содержится исследование социологии интеллигенции и присутствует прекрасно

оформленная библиография; также см.: Mannheim K. Ideology and Utopia. – New

York, 90. Здесь также можно найти полную библиографию; также см.: From

M.Weber – Op. Cit., p.79-80. Здесь Макс Вебер рассуждает о роли интеллиген-

ции в религиозных движениях.

. Perlman S. A Theory of the Labor Movement. – New York, 98, p. 80-8.

. Schumpeter J.A. Capitalism, Socialism and Democracy. – New York, 9, sep.,

p.5-55. Шумпетеру, впрочем, не удалось выяснить, каким образом в европей-

ской класссовой структуре интеллигенция смогла играть свою специфическую

роль в конфликте, в то время как американской структуре ее роль была мини-

мальна. Жесткость классовой структуры европейских обществ способствовала

напряженности классовой борьбы, а гибкая американская структура содерйство-

вала прагматизму рабочего движения. Только с учетом этого развилия в структу-

рах может быть понято различие в положении интеллигенции на двух континен-

тах.

. См.: Merton R.K. Science and Democratic Social Structure // Social Theory and So-

cial Structure. – Op. Cit., p.07-6.

5. Simpson G. Conflict and Community. – Op. Cit., p.5-6.

7. С.Хантингтон. Столкновение цивилизаций?

Центральная тема данной книги заключается в том, что в период после

окончания «холодной войны» культурная самобытность, которая в самом широ-

ком плане отождествляется с цивилизационной самобытностью, формирует

принципы как единства, так и дезинтеграции и конфликтов в международных от-

ношениях. Пять частей этой книги обосновывают следующие выводы из этого

основного положения.

Ч а с т ь. Впервые в мировой истории международная политика стала

как многополярной, так и многоцивилизационной; модернизация представляет

собой явление, отличное от вестернизации, она не порождает универсальной ци-

вилизации в сколько-нибудь значимом смысле и не приводит к вестернизации не

западных обществ.

Ч а с т ь. Соотношение сил между цивилизациями в настоящее время

меняется: влияние Запада относительно уменьшается; азиатские цивилизации на-

ращивают свою экономическую, военную и политическую мощь; ислам пережи-

вает демографический взрыв, что приводит к дестабилизации исламских стран и

их отношений с соседями; незападные цивилизации в целом заново утверждают

ценности своих культур.

Ч а с т ь. В современном мире формируется мировой порядок, основан-

ный на отношениях между цивилизациями: общества со сходной культурой со-

трудничают друг с другом, усилия по перетягиванию обществ от одной цивилиза-

ции к другой оказываются безуспешными; страны группируются вокруг ведущих

или центральных государств своей цивилизации.

Ч а с т ь. Универсалистские претензии Запада все больше приводят к

его столкновениям с другими цивилизациями, особенно с исламским миром и Ки-

таем; на локальном уровне войны по линиям разломов, особенно между ислам-

скими и неисламскими группами, порождают «сплочение родственных стран»,

что ведет к дальнейшей эскалации, а следовательно, требует усилий центральных

государств по прекращению таких войн.

Ч а с т ь 5. Выживание Запада зависит от способности американцев ут-

вердить свою западную идентичность и способности Запада принять свою циви-

лизацию как уникальную, а не универсальную, объединиться и обновить ее и про-

тивостоять вызовам со стороны незападных обществ. Возможность избежать гло-

бальной войны цивилизаций зависит от того, насколько мировые лидеры способ-

ны принять этот вызов и пойти на сотрудничество для поддержания многоциви-

лизационного характера мировой политики...

Отношения между цивилизациями в период до 500 г.

Отношения между цивилизациями прошли через две фазы и в настоящее

время входят в третью. В течение более трех тысячелетий после возникновения

цивилизаций контакты между ними, за некоторыми исключениями, либо не суще-

ствовали, либо имели ограниченный характер, хотя иногда прерываемый интен-

сивным общением. Содержание этих контактов хорошо выражается словом

«встречи», которое обычно употребляют историки. Цивилизации были разделены

временем и пространством.

Подъем Запада

В VIII—IX вв. начала формироваться особая европейско-христианская ци-

вилизация. Однако на протяжении нескольких сотен лет она отставала от многих

других по уровню развития. Между XI и XIII вв. европейская культура начинает

развиваться, и этот процесс облегчается ревностным и систематическим освоени-

ем подходящих элементов из «высоких» цивилизаций ислама и Византии, а так-

же адаптацией этого наследия к особым условиям и интересам Запада.

К 500 г. возрождение европейской культуры шло полным ходом, соци-

альный плюрализм, расширение торговли и технологические достижения соста-

вили основу новой эры глобальной политики.

Спорадические или ограниченные «встречи» между цивилизациями сме-

нились постоянным, широким и целеустремленным воздействием Запада на все

остальные цивилизации. В конце XV в. наступает полное изгнание мавров с Ибе-

рийского полуострова и начинается португальское проникновение в Азию, а ис-

панское - в Америку. В последующие два с половиной века все западное полуша-

рие и значительные части Азии попали под господство европейцев.

В конце XIX в. новая волна западного империализма распространила за-

падное господство почти на всю Африку, упрочила западный контроль на Азиат-

ском субконтиненте и в остальной Азии, а в начале XX в. почти весь Ближний

Восток, кроме Турции, был подчинен прямому или косвенному западному кон-

тролю.

В ходе европейской экспансии андская и мезо-американская цивилизации

подверглись полному уничтожению, индийская и исламская цивилизации, как и

Африка, были покорены, а Китай стал объектом проникновения и подчинения за-

падному влиянию. Только Россия, Япония и Эфиопия, управлявшиеся высокоцен-

трализованными имперскими режимами, были способны противостоять натиску

Запада и сохранить значимую независимость. В течение четырех веков межциви-

лизационные отношения состояли в подчинении других обществ западной циви-

лизации.

Прямым источником западной экспансии было технологическое превос-

ходство. Ключ к успеху Запада в создании первых подлинно мировых империй

между 500 и 750 гг. зависел именно от совершенствования способов ведения

войны, которые были названы военной революцией... Запад покорил мир не бла-

годаря превосходству его идей, ценностей или религии (в которую были обраще-

ны немногие члены других цивилизаций), а именно благодаря превосходству в

применении организованного насилия. На Западе часто забывают об этом, в неза-

падных цивилизациях это помнят постоянно.

К 90 г. мир был более един в политическом и экономическом планах,

чем в любой другой период истории. Международная торговля охватывала боль-

шую часть совокупного мирового продукта, чем когда-либо прежде, и это количе-

ство не может сравняться вплоть до 70-х и 80-х гг. XX в. Международные капита-

ловложения составляли более высокий процент всех капиталовложений, чем ко-

гда-либо прежде. Цивилизация означала западную цивилизацию. Международное

право было западным международным правом, основанным на традициях Г. Гро-

ция. Международная система состояла из утвержденной Вестфальским миром

системы суверенных, но «цивилизованных» национальных государств и контро-

лируемых ими колоний.

Формирование международной системы по западной модели стало вто-

рым крупнейшим достижением глобальной политики в период после 500 г. Если

западные страны взаимодействовали между собой на более или менее равных ос-

нованиях, то во взаимодействии с незападными обществами они опирались на

принципы господства и подчинения.

[Грядущие конфликты между цивилизациями — завершающая фаза эво-

люции глобальных конфликтов в современном мире. На протяжении полутора

веков после Вестфальского мира, оформившего современную международную

систему, в западном ареале конфликты разворачивались главным образом между

государями — королями, императорами, абсолютными и конституционными мо-

нархами. Начиная с Великой Французской революции основные линии конфликтов,

стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями.

Данная модель сохранялась в течение всего XIX в. Конец ей положила первая ми-

ровая война. А затем, в результате русской революции и ответной реакции на

нее, конфликт наций уступил место конфликту идеологий. Сторонами такого

конфликта были вначале коммунизм, нацизм и либеральная демократия, а затем

— коммунизм и либеральная демократия. Во время «холодной войны» этот кон-

фликт воплотился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была наци-

ей-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация

формулировалась в идеологических категориях.]

С окончанием «холодной войны» в центр выдвигается взаимодействие ме-

жду Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и пра-

вительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории и

мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами

двигать и творить историю. Во время «холодной войны» мир был поделен на

«первый», «второй» и «третий». Теперь такое деление утратило смысл. Сейчас

гораздо уместнее группировать страны, основываясь не на их политических или

экономических системах, не по уровню экономического развития, а исходя из

культурных и цивилизационных критериев.

Что означает идея мировой цивилизации?

Идея мировой цивилизации означает в общих чертах культурное сближе-

ние человечества и расширяющееся признание различными народами во всем

мире общих ценностей, верований, ориентации, форм деятельности и институтов.

Конечно, человеческие существа практически во всех обществах разделяют неко-

торые базовые ценности, такие, как «убийство —это зло», а также некоторые ба-

зовые институты, например определенную форму семьи. Большинство людей в

разных обществах имеют сходные принципы морали, некоторый минимальный

набор норм и представлений о том, что является правильным, а что — непра-

вильным. Если именно это входит в понятие мировой цивилизации, то это, ко-

нечно, очень глубоко и важно, однако это далеко не ново и само по себе ничего не

доказывает. Если на протяжении истории люди руководствовались некоторыми

сходными фундаментальными ценностями и институтами, это свидетельствует о

наличии каких-то постоянных черт в человеческом поведении, однако не может

дать объяснения истории как изменений в жизни общества. Кроме того, если та-

кая всемирная цивилизация существует, какой термин (кроме обращение к расе)

нам придется употреблять, чтобы определить основные культурные группы чело-

вечества? Человечество делится на различные общности: этносы, нации и более

широкие культурные образования, обычно называемые цивилизациями. Если

термин «цивилизация» понимать в высоком смысле и применять его к тому, что

является общим для всего человечества, то либо придется изобрести новый тер-

мин для обозначения крупнейших культурных групп помимо человечества в це-

лом, либо принять то положение, что эти крупные, но не охватывающие всего че-

ловечества общности исчезают. Только семантическая путаница возникает, если

мы применяем слово «цивилизация» к мировому уровню и обозначаем как

«культуры» или «субцивилизации» те крупнейшие культурные общности, кото-

рые исторически всегда назывались цивилизациями.

Термин «мировая цивилизация» может быть использован для определения

того, что является общим для цивилизованных обществ, например города и пись-

менность, что и отличает их от примитивных обществ и варваров. Но это, конеч-

но, смысл термина в единственном числе, относящийся еще к XVIII в., и в этом

плане мировая цивилизация действительно возникает — к великому ужасу раз-

личных антропологов и других исследователей, с горечью наблюдающих ис-

чезновение примитивных народов. Цивилизация в этом смысле постепенно рас-

ширяется на протяжении истории человечества, но ее распространение в единст-

венном числе вполне совместимо с существованием цивилизаций во множествен-

ном числе.

В-третьих, термин «мировая цивилизация» может относиться к положени-

ям, ценностям и учениям, разделяемым в настоящее время многими людьми в

западной цивилизации и некоторыми в других цивилизациях. Но это явление мо-

жет быть названо «давосской культурой». Давосская публика контролирует прак-

тически все международные институты, многие правительства по всему миру и

большую часть мировой экономики и армейской мощи. «Давосская культура»

несомненно имеет огромное значение. Однако сколько людей во всем мире при-

надлежат к этой культуре? За рамками самого Запада ее разделяют менее пятиде-

сяти миллионов человек, т.е. один процент мирового населения, а может быть, и

еще меньше.

В-четвертых, выдвигается идея, что распространение западного образа по-

требления и массовой культуры по всему миру создает всемирную цивилизацию.

Но этот аргумент не является ни глубоким, ни содержательным. На протяжении

всей истории некоторые культурные особенности передавались от цивилизации к

цивилизации. Открытие, сделанное в одной цивилизации, зачастую подхватыва-

ется другими цивилизациями. Однако это либо технические формы, не имеющие

значительной культурной значимости, либо причуды, которые приходят и уходят,

не меняя основного состава культуры, принимающей цивилизации. В предыду-

щие века западный мир периодически охватывали волны энтузиазма по поводу

различных веяний индийской и китайской культур. В XVIII в. культурный импорт

с Запада стал весьма распространенным в Китае и Индии, и это отражало усиле-

ние влияния Запада. Однако утверждения, что распространение массовой культу-

ры и потребительских товаров по всему миру представляет собой триумф запад-

ной цивилизации, принижает саму западную культуру.

Вряд ли можно доказать, что возникновение всеохватной всемирной сети

коммуникаций приводит к значительной конвергенции в ориентациях и верова-

ниях. Во-вторых, люди интерпретируют культурные коммуникации на основе

существующих у них ценностей и ожиданий. Всемирные коммуникации являются

одним из наиболее важных современных проявлений власти Запада. Однако за-

падная гегемония подталкивает популистских политиков в незападных обществах

на осуждение западного культурного империализма и на то, чтобы объединить

массу людей вокруг целей сохранения и поддержания целостности своих само-

бытных культур.

[В подтверждение своего основного тезиса автор ссылается на относи-

тельное уменьшение процента мирового населения, говорящего на английском и

других основных западных языках, на тенденцию к его коренизации, т.е. к адап-

тации к местным условиям. В разделе о религии приводятся данные о росте чис-

ла верующих и усилении фундаменталистских течений.]

Источники всемирной цивилизации

Понятие всемирной цивилизации является характерным продуктом Запада.

В XIX в. идея «бремени белого человека» использовалась для оправдания распро-

странения западного политического и экономического господства над незапад-

ными обществами. В конце XX в. концепция всемирной цивилизации способству-

ет оправданию западного культурного господства над другими обществами и не-

обходимости для этих обществ имитировать западные образцы и институты. Уни-

версализм — это идеология Запада, используемая в конфронтации с незападными

культурами.

Предположение о том, что крушение советского коммунизма означает ко-

нец истории и всемирную победу либеральной демократии во всем мире, оши-

бочно предполагает наличие только одной альтернативы. Оно коренится в убеж-

дении, сформированном в период «холодной войны», что единственной альтерна-

тивой коммунизму является либеральная демократия и конец первого приводит к

всемирному распространению второй. Однако очевидно, что в современном мире

существуют различные формы авторитаризма, национализма, корпоративизма и

рыночного коммунизма (как, например, в Китае). Более существенно то обстоя-

тельство, что за рамками секулярных идеологий существуют религиозные альтер-

нативы. В современном мире религия является одной из основных, а может быть

и главной силой, которая формирует мотивации и мобилизует людей. Явное за-

блуждение думать, что крушение советского коммунизма означает торжество За-

пада во всем мире и, следовательно, мусульмане, китайцы, индийцы и другие на-

роды ринутся к западному либерализму как единственной альтернативе. Деления

человечества, вызванного «холодной войной», более не существует, однако со-

храняется и порождает новые конфликты деление народов по этническим, ре-

лигиозным и цивилизационным признакам.

Полицивилизационная система

Таким образом, в XX в. отношения между цивилизациями продвинулись

от фазы, когда преобладало однонаправленное влияние определенной цивилиза-

ции на все остальные, к фазе интенсивного устойчивого взаимодействия всех ци-

вилизаций. Главные характеристики предшествующей эры межцивилизационных

отношений начали исчезать. Во-первых, эра «экспансии Запада» кончилась, и на-

чался «бунт против Запада». Неравномерно, с перерывами и откатами, могущест-

во Запада в сравнении с другими цивилизациями ослабевало. В 990 г. карта мира

была мало похожа на карту 90-го. Баланс военной, экономической силы и поли-

тического влияния изменился... Запад продолжал оказывать заметное воздействие

на другие общества, но в его отношениях с иными цивилизациями все больше

стала преобладать реакция на происходившие там события. Незападные общест-

ва, далекие от того, чтобы быть простыми объектами истории западного типа, все

больше превращались в мотор и творца как собственной, так западной истории.

Во-вторых, под влиянием этих обстоятельств международная система

расширилась за пределы Запада и превратилась в полицивилизационную. Одно-

временно угасли веками преобладавшие в этой системе конфликты между запад-

ными государствами. На склоне XX в. Запад как цивилизация вышел из фазы сво-

его развития, которую можно обозначить как фазу «воюющих государств», и на-

чал движение к другой — фазе «универсального государства». Хотя к концу на-

шего века эта фаза еще не завершилась, государства Запада объединяются в два

полууниверсальных государства в Европе и Северной Америке. Тем не менее, эти

две целостности и их составные части связаны между собой необычайно сложной

сетью формальных и неформальных институциональных связей. Универсальными

государствами предшествующих цивилизаций были империи. Поскольку полити-

ческой формой этой цивилизации является демократия, возникающее универ-

сальное государство западной цивилизации является не империей, а, скорее, соче-

танием федераций, конфедераций, международных режимов и организаций.

К числу великих политических идеологий XX в. относятся либерализм, со-

циализм, анархизм, консерватизм, национализм, фашизм и христианская демо-

кратия. У всех них есть одно общее — они продукты западной цивилизации. Ни

одна другая цивилизация не выработала значимой политической идеологии. Запад

же не породил сколько-нибудь крупной религии. Все великие мировые религии

— плоды незападных цивилизаций и в большинстве своем появились раньше за-

падной цивилизации. По мере того как мир выходит из своей западной фазы,

идеологии, знаменовавшие собой позднюю пору западной цивилизации, приходят

в упадок, а их место занимают религии и другие формы идентичности и убежде-

ний, в основе которых лежит культура. Происшедшее после Вестфальского мира

отделение религии от международной политики доживает свои дни, и религия во

все большей степени вмешивается в международные отношения. Межцивилиза-

ционное столкновение культур и религий вытесняет рожденное Западом внутри-

цивилизационное столкновение политических идей...

Почему неизбежно столкновение цивилизаций?

Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны. Они —

наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре,

традициям и, что самое важное, — религии. Люди различных цивилизаций по-

разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой,

гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют раз-

ные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы

и принуждения, равенства и иерархии. Эти различия складывались столетиями.

Они не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем разли-

чия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно,

различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно оз-

начает насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные

конфликты порождались именно различиями между цивилизациями.

[Во-вторых, взаимодействие между народами разных цивилизаций ведет к

росту цивилизационного самосознания, к углублению понимания различий между

цивилизациями и общности в рамках цивилизации.

В-третьих, экономическая модернизация и сопровождающие ее социаль-

ные изменения разрушают местные системы ценностей и уклад жизни, ослабля-

ют национальное государство как источник идентичности. Образовавшийся ваку-

ум в большинстве случаев заполняют фундаменталистские религиозные движе-

ния, в которые вовлекаются широкие социальные слои. Подобные движения сло-

жились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме,

индуизме. В большинстве стран и конфессий фундаментализм поддерживают

образованные молодые люди, высококвалифицированные специалисты из сред-

них классов, лица свободных профессий, бизнесмены. Возрождение религий, де-

секуляризация мира, «реванш Бога» — примечательная черта конца XX в. и базис

для утверждения идентичности, которая пересекает национальные границы и

объединяет нации во взаимно противостоящие цивилизации.

В-четвертых, чрезмерное усиление Запада вызывает в качестве ответной

реакции возрождение и усиление незападных цивилизаций, стремящихся постро-

ить мир по своим, отличным от Запада, образцам. Все чаще приходится слышать

о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Н. Неру и растущей «индуи-

зации» Индии, о провале западных идей социализма и национализма и «реисла-

мизации» Ближнего Востока, а в последнее время развернулись и споры о вестер-

низации или же русификации России.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены измене-

ниям, чем экономические и политические, и вследствие этого их труднее свести к

компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могли стать демократа-

ми, богатые превратиться в бедных, а бедняки — в богачей, но русские при всем

желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы — армянами. Религия еще в

большей степени, чем национальность, привязывает человека к определенному

культурному ареалу: можно быть наполовину французом и наполовину арабом,

но невозможно быть наполовину католиком и наполовину мусульманином.

В-шестых, в современном мире усиливается экономический регионализм.

Значение региональных блоков в будущем будет возрастать. С одной стороны,

расширение регионального сотрудничества усиливает цивилизационное сознание,

а с другой —такое сотрудничество может быть успешным только в том случае,

если оно опирается на общую цивилизацию. Об этом свидетельствует успешный

опыт Европейского союза и Североамериканской зоны свободной торговли. Общ-

ность культуры способствует стремительному росту хозяйственных связей между

КНР и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в

других странах Азии. На этой общей цивилизационной и экономической основе

центром будущего блока стран Восточной Азии станет Китай. Общность культу-

ры и религии стала базой и для создания Организации экономического сотрудни-

чества, объединяющей неарабские мусульманские государства.

Стремление Запада утвердить свои ценности демократии и либерализма

как универсальные, сохранить военное превосходство и укрепить экономические

позиции вызывает противодействие. Не обладая соответствующей экономической

и военной мощью, правящие элиты незападных стран для обеспечения себе мас-

совой поддержки интенсивно используют фактор цивилизационной общности.

В настоящее время Запад находится в зените мощи и влияния. Решения

Совета безопасности ООН и мировых экономических институтов (МВФ, Мирово-

го банка и др.) выражают интересы западных стран, но представляются миру как

мнение мирового сообщества. Само понятие «мировое сообщество» есть эвфе-

мизм, заменивший понятие «свободный мир» и предназначенный придать гло-

бальную легитимность действиям, отражающим интересы США и других запад-

ных держав.

Однако такие западные идеи, как индивидуализм, либерализм, конститу-

ционализм, права человека, равенство, свобода, верховенство закона, демократия,

свободный рынок, отделение церкви от государства, почти не находят отклика в

других культурах. В противовес западному культурному империализму усилива-

ются фундаменталистские течения в других цивилизациях, подчеркивающие не-

преходящие ценности самобытных великих культур. Центральной осью мировой

политики будущего, видимо, будет конфликт между Западом и остальным ми-

ром.]

8. К. Шмитт. Планетарная напряженность между Востоком и Западом и

противостояние Земли и Моря

Противостояние Востока и Запада, совершенно очевидное сегодня, вклю-

чает в себя противоречия различного рода: экономические интересы, качествен-

ное различие правящих элит и несовместимость основополагающих интеллекту-

альных установок. Все эти противоречия возрастают, взаимно усиливая друг дру-

га. Однако связь экономических, социологических и духовных напряжений про-

являлась во всех великих войнах человеческой истории. Особенность современ-

ного антагонизма состоит в том, что эта напряженность стала глобальной и охва-

тывает собой всю планету. Поэтому сегодня совершенно необходимо адекватно

разобрать ту историческую и геополитическую подоплеку, на которой основано

это напряженное противостояние.

Мы ведем речь о противоположности Востока и Запада. При этом очевид-

но, что речь не может идти лишь о географических различиях. В ходе нашего ис-

следования мы обстоятельно разберем, о каком виде противоположности здесь

идет речь, и покажем, что существует два различных типа напряженного противо-

стояния: историко-диалектическое и статично-полярное.

Противоположность Востока и Запада не есть полярная противополож-

ность. Земля имеет Северный и Южный полюса, но не имеет ни Восточного, ни

Западного. В условиях нашей планеты географическая противоположность Запада

и Востока не является чем-то фиксированным и статичным; это только динамиче-

ское отношение, связанное с суточным "убыванием света". В географическом

смысле, Америка является Западом по отношению к Европе: по отношению к

Америке Западом являются Китай и Россия: а по отношению к Китаю и России

Запад — это Европа. В чисто географическом смысле, четкие полюса отсутству-

ют, а следовательно, исходя только из географии совершенно невозможно понять

реально существующую планетарную враждебную напряженность между Восто-

ком и Западом и мыслить ее основополагающую структуру.

Можно пойти по пути исследования исторической, культурной и мораль-

ной специфики нынешнего Востока и нынешнего Запада и таким образом вычле-

нить целый ряд антитез, которые, без сомнения, имеют очень важное значение.

Здесь я бы хотел употребить один термин, введенный в оборот географом Джо-

ном Готтманом в его блестящей работе "La politique des Etats et leur geographic":

понятие региональной иконографии (иконографии пространства) — iconographie

regionale. Различные картины мира и представления, возникшие как результат

различных религий, традиций, разного исторического прошлого, разных социаль-

ных моделей образуют автономные пространства. В этом смысле к иконографии

определенного пространства принадлежат не только картины и произведения пла-

стического искусства, но также и все видимые формы общественной и частной

жизни. На существенное значение искусства в данной связи указал недавно Луис

Диес дель Корраль, в своей книге "Похищение Европы", которую можно назвать

энциклопедией европейской иконографии. Различие между пониманием формы в

тех или иных культурных регионах, и особенно в сфере структуры власти и госу-

дарственного устройства, исследовал Карлос Ольеро. В понятие "иконографии

пространства" мы можем включить помимо различных форм общественной жиз-

ни также и все прочие типические формы проявления человеческого бытия, сис-

темы характерных импликаций, аллюзий, символический язык чувств и мыслей в

том виде, в котором они характерны для определенных территорий с особой не-

повторимой культурой.

Сюда же относятся образы прошлого, мифы, саги и легенды, точно так же,

как и все символы и табу, топографически локализованные в одном определенном

пространстве и только в силу этого обретающие историческую действительность.

Готтман говорит в этой связи о "циркуляции иконографии", т.е. о динамическом

влиянии территориальных культур друг на друга в течение времени. Таким обра-

зом, на место знаменитой теории "циркуляции элит" Парето приходит не менее

важная теория циркуляция иконографии.

Употребление слова (и понятия) "иконография" кажется мне в данном слу-

чае вполне уместным и плодотворным, прежде всего потому, что этот термин

точнее всего вскрывает сущность противостояния Востока и Запада. Отношение к

образу, иконе обнаруживает сущностные качества Востока и Запада в их наиболее

глубинном измерении:

Восток традиционно выступает как противник зрительных изображений,

картин и икон. Запад же, напротив, — как оплот почитания иконописи и, шире,

живописи.

Когда речь идет об иконоборчестве или запрете на изображение Бога. об-

разованный европеец вспоминает события из истории Византии, о борьбе вокруг

иконоборческой ереси времен короля Льва (77-7) и о признании иконописи

Карлом Великим. На память приходит также запрет изображать Бога в Ветхом

Завете и в исламе. Некоторые зашли так далеко, что обнаруживают здесь изна-

чальное противоречие между словесным и зрительным выражением, которое они,

в свою очередь, возводят к еще более общему противоречию между слухом и зре-

нием, акустикой и визуальностью, причем слово и слух однозначно отождествля-

ются с Востоком, а изображение и зрение — с Западом.

Употребление термина "иконография", в вышеназванном всеобъемлющем

смысле, должно уберечь нас от подобных упрощений. В действительности, не

существует такого географического места, где отсутствовало бы визуальное из-

мерение реальности, и образ, изображение, икона и иконография присутствуют

повсюду. Поэтому только и возможна противоположная тенденция, отрицающая

ценность визуального изображения, т.е. иконоборчество в самом широком смыс-

ле. Причем проблема иконоборчества не ограничивается отнюдь Византией или

исламом. Запад также знает многочисленные и весьма агрессивные формы иконо-

борческого духа. Виклифиты и гуситы, сектанты баптисты и пуритане, религиоз-

ные модернисты и грубые рационалисты — все эти иконоборческие течения воз-

никли и развились именно на Западе. Планетарного масштаба этот конфликт, этот

основной спор всемирной истории достиг в эпоху великих географических от-

крытий и колонизации Нового Света, и внешне он проявился в борьбе двух кон-

фессиональных форм — римского католицизма и северного протестантизма, ли-

нии иезуитов и кальвинистов. Попробуем рассмотреть иконографический аспект

этого конфликта, что подведет нас к более глубокому пониманию его смысла.

Смысл Реконкисты заключался в отвоевании пространства на Иберийском

полуострове для свободного почитания Образа Пречистой Божьей Матери. Одна-

жды я написал, что испанские моряки и конквистадоры Нового Света видели

символ своих исторических свершений в водружении повсюду образа Непороч-

ной Девы Богородицы. Некоторые читатели поняли меня превратно. Один като-

лический автор даже писал по этому поводу: "Шмитт рассуждает о всяких хри-

стианских аксессуарах Копиисты, которые могут лишь ввести читателей в заблу-

ждение". Для меня икона Девы Марии — это не "всякие христианские аксессуа-

ры". Более того, почитание иконы Пречистой имеет для меня огромное значение,

что становится более понятным, если принять во внимание приведенные несколь-

ко выше рассуждения о связи зрительного образа, иконы с сущностью западной

традиции. Я берусь утверждать, что все религиозные войны Европы XVI-XVII

веков, включая Тридцатилетнюю войну на немецких землях, в действительности,

были войнами за и против средневекового католического почитания иконы Девы

Марии. Следует ли считать в этом контексте иконоборчество английских пуритан

сугубо восточным явлением, а иконопочитание баварских, испанских и польских

католиков — признаком их западной духовной природы? В византийских спорах

вокруг иконоборческой ереси на богословском уровне затрагивалась христиан-

ская догма Троичности. Духовная проблема заключалась в сложности иконогра-

фического совмещения в Божестве Единства и Троичности. Но все же, было бы

неверно строго отождествить догмат Троичности исключительно с Западом, а аб-

страктный монотеизм — с Востоком. Конечно, в определенные моменты истории

такое совпадение было почти полным. Монахи-франки дополнили христианский

Символ Веры Запада формулой, согласно которой Святой Дух исходит не только

от Отца, но и от Сына, и возмущение греческих патриархов Filioque привело к ве-

ликому расколу между Западной и Восточной Церквями8. Исходя из этого,

можно было бы считать, что Filioque было выступлением Запада против Востока,

но это опровергается, с одной стороны, особым учением о Троичности и Богоро-

дице сирийских Отцов Церкви, а с другой стороны, взглядами западных ариан,

вообще отрицавших Божественную природу Христа. Таким образом, впечатляю-

щее иконографическое различие между Востоком и Западом в вопросе Троично-

сти становится не таким безусловным и абсолютным.

Традиционная иконография не статична, в нее вторгаются все новые фак-

торы. К примеру, индустриальное вторжение техники. Современный психоанализ

также вполне можно рассмотреть как проявление иконоборческой тенденции. Ис-

панский психоаналитик Хуан Хосе Лопес Ибор предпринял очень интересное ис-

следование этой сферы, исходя из нашего иконографического подхода к пробле-

ме. Кроме того, практически вся современная живопись — и абстрактная, и со-

хранившая остатки предметности — несет в себе разрушение традиционного по-

нимания образа, визуального изображения, иконы. Все три явления связаны меж-

ду собой — техника, психоанализ и современная живопись. Если предпринять ис-

следование такой взаимосвязи, сопоставив ее с актуальным противостоянием

Востока и Запада, можно прийти к поразительным, сенсационным выводам.

Единственной преградой на этом пути является невозможность строго отождест-

вить Восток с иконоборчеством, а Запад — с иконопочитанием. Чтобы до конца

осознать структуру мирового дуализма — Запад-Восток — нам все же следует

исходить из иных критериев.

История планетарной конфронтации Востока и Запада во всей своей пол-

ноте сводима к основополагающему дуализму элементов: Земли и Воды. Суши и

Моря.

То, что мы сегодня называем Востоком, представляет собой единую массу

твердой суши: Россия, Китай, Индия — громадный кусок Суши, "Срединная Зем-

ля, как назвал ее великий английский географ сэр Хэлфорд Макиндер. То, что мы

именуем сегодня Западом, является одним из мировых Океанов, полушарием, в

котором расположены Атлантический и Тихий океаны. Противостояние морского

и континентального миров — вот та глобальная истина, которая лежит в основе

объяснения цивилизационного дуализма, постоянно порождающего планетарное

напряжение и стимулирующего весь процесс истории.

В кульминационные моменты мировой истории столкновения воюющих

держав выливаются в войны между стихией Моря и стихией Суши. Это заметили

уже летописцы войны Спарты и Афин, Рима и Карфагена. Однако до определен-

ного времени все ограничивалось областью Средиземного моря. Люди еще не

знали громадных пространств, великих океанов, планетарных конфликтов. Сразу

заметим, что надо делать концептуальное различие между стихией Моря и стихи-

ей Океана. Конечно, частичные параллели существуют, и многие ссылаются в

этом смысле на известный пассаж из первой филиппики Демосфена (8.). Я сам

не вполне разделяю язвительности Платона, который сказал о греках, что "те си-

дят на берегу Средиземного моря, подобно лягушкам"

Тем не менее, между морской цивилизацией, являющейся внутриматери-

ковой, и океанической цивилизацией существует значительная разница. Та на-

пряженность между Востоком и Западом, та планетарная постановка проблемы

конфликта, которые характерны для нашего периода истории, не имеют аналогов

в прошлом. Окончательного всемирно-исторического объема противостояние

Суши и Моря (как Океана) достигает только тогда, когда человечество осваивает

всю планету целиком.

Планетарный характер битвы между Сушей и Морем впервые обнаружил-

ся во времена войн Англии против революционной Франции и Наполеона. Прав-

да, тогда деление на Сушу и Море, Восток и Запад не было еще столь четким, как

сегодня. Наполеон был, в конце концов, разгромлен не Англией, но континен-

тальными Россией. Австрией и Пруссией. "Номос" Земли еще заключался тогда в

равновесии между силами Суши и Моря; одно Море не могло добиться своими

силами решительной победы. В 8 году, когда столкновение достигло своего

апогея, Соединенные Штаты объявили войну не Наполеону, а Англии. Тогда про-

изошло сближение между Америкой и Россией, причем оба этих молодых госу-

дарства стремились дистанцироваться как от Наполеона, так и от Англии. Проти-

воречие между Землей и Морем, между Востоком и Западом еще не выкристалли-

зовалось тогда в чистое противостояние стихии, что произошло лишь в момент

заключения Североатлантическогосоюза в 99 году.

Но уже во времена Наполеона довольно ясно проявилась закономерность

политического конфликта, предопределенного различием цивилизационных сти-

хий, т.е. такого конфликта, где надо было выбирать между Сушей и Морем, В

июле 8 года, когда Наполеон подступал к Москве, Гете сочинял панегирик

якобы королеве Марии Луизе, но, на самом деле, ее супругу — французскому им-

ператору:

"Там, где тысячи людей пребывают в замешательстве, там все решает один

человек (Наполеон)."

Немецкий поэт продолжает, имея в виду глобальный аспект противостоя-

ния Суши и Моря:

"Там, где собираются сумерки столетий,

Он (Наполеон) рассеивает их светом духовного взора.

Все ничтожное исчезло,

Лишь Суша и Море имеют здесь значение".

("Worueber trueb Jahrhunderte gesonnen

Er uebersieht's im heltsten Geisteslicht.

Das Kleinliche ist alles weggeronnen,

Nur Meer und Erde haben hier Gewicht.")

Гете был на стороне Наполеона. Для него это была сторона Суши, Земли.

Но Наполеон отождествлялся также с Западом. Запад был тогда еще Сушей и ни-

как не Морем. Немецкий поэт искренне надеялся, что Запад так и останется во-

площением сухопутной, континентальной силы, а Наполеон, как новый Алек-

сандр, будет отвоевывать у сил Моря прибрежные территории, и тогда "Суша

вступит в свои права."

Так Гете, типичный представитель Запада, летом 8 года сделал выбор в

пользу Суши, Земли против Моря. Конечно, в соответствии со своим мировоззре-

нием, он понимал противостояние Земли и Моря как статичную, полярную на-

пряженность, а не как диалектический неповторимый исторический момент. В

данном случае, крайне важно то различие между статичной полярностью и исто-

рической диалектикой, о котором мы говорили в самом начале статьи.

Гете мыслил в терминах статичной полярности. Но полярная напряжен-

ность значительно отличается от напряженности историко-диалектической. Ста-

тика полярного напряжения предполагает синхронизм, постоянство, при котором

взаимодействие противоположных полюсов составляет фиксированную структу-

ру, остающуюся сущностно одинаковой при всех внешних изменениях, происте-

кающих из конкретных исторических ситуаций. Это своего рода вечное возвра-

щение.

Конкретно-исторический подход исследует, напротив, цепь логической и

исторической взаимосвязи между конкретикой определенного вопроса и данного

на него ответа. Вопрос и ответ дают диалектику исторически конкретного и опре-

деляют структуру исторических ситуаций и эпох. Подобная диалектика не обяза-

тельно должна отождествляться с гегелевской логикой понятий или с фатально

заданной закономерностью природного течения событий.

Нас здесь интересует, однако, исследование структуры конкретно сущест-

вующего в нашем мире планетарного дуализма (а не общая теория исторического

процесса). Историческое мышление есть мышление однократными, одноразовы-

ми историческими ситуациями и, следовательно, одноразовыми истинами. Все

исторические параллели служат лишь наилучшему распознанию этой единствен-

ности, в противном случае они становятся лишь мертвыми функциональными

элементами абстрактной системы, которой в реальной жизни просто не существу-

ет. Абсурдно и нереалистично делать предположения такого рода: что случилось

бы, если бы события приняли иной оборот, нежели они приняли в реальной исто-

рии. К примеру, а что, если бы сарацины победили в битве при Пуатье? Что, если

бы Наполеон не проиграл сражения при Ватерлоо? Что, если бы зима / была

не такой холодной? — Такие нелепые предположения, которые можно встретить

даже у знаменитых историков, абсурдны уже потому, что в них совершенно упус-

кается из виду единственность и неповторимость любого исторического события.

Структура полярной напряженности всегда актуальна, вечна, как вечное возвра-

щение.

Историческая же истина, напротив, истинна лишь один раз. Она и не мо-

жет быть истинной больше, чем один раз, так как именно в однократности заклю-

чается ее историчность. Одноразовость исторической истины является одним из

секретов онтологии, как выразился Вальтер Варнах. Диалектическая структура

вопроса и ответа, о которой мы здесь ведем речь, пытаясь объяснить суть исто-

рии, никоим образом не ослабляет и не упраздняет качества однократности исто-

рического события. Напротив, она только усиливает ее, поскольку речь идет о не-

повторимом конкретном ответе на столь же неповторимый конкретный вопрос.

Если бы противостояние между Сушей и Морем, выраженное в современ-

ном планетарном дуализме, было исключительно статично полярным, т.е. вклю-

ченным в цепь природного равновесия и вечного возвращения, то оно было бы

лишь фрагментом чисто природного процесса. Стихии в природе разделяются и

воссоединяются, смешиваются и расслаиваются. Они сменяют друг друга и пере-

ходят друг в друга в беспрестанном круговороте метаморфоз, который открывает

все новые и новые образы и формы сущности всегда тождественного полярного

напряжения. Если бы дело сводилось только к такому природному статическому

дуализму, актуальное противостояние Востока и Запада было бы лишь особой

формой выражения вечной циркуляции элит, проблемой иконографии. Вечное

возвращение и вечное превращение не знает специфической правды, неповтори-

мой ситуации, исторического момента. Статично-полярное противостояние ис-

ключает историческую неповторимость. Но в конкретной истории все иначе, В

определенные эпохи появляются дееспособные и могущественные народы и

группы, которые захватывают и делят землю в процессе дружественных догово-

ров или войн, хозяйничают на своей территории, пасут скот и т.д. Из этого обра-

зуется Номос Земли. Он ограничен своим уникальным здесь и теперь, а напря-

женность между элементами, о которых мы рассуждаем, между Сушей и Морем,

лишь порождает природный, объективный контекст, в котором данный Номос

складывается.

Если взять Землю и Море (и населяющих их существ) как исключительно

природные элементы, то очевидно, что сами по себе они не могут породить враж-

дебного противостояния, которое имело бы сугубо исторический событийный

смысл. Обитатели Моря и обитатели Суши не могут быть по своей природе абсо-

лютными врагами. Случается, что наземные животные пожирают морских, но не-

лепо в данном случае говорить о какой-то вражде. Сами рыбы сплошь и рядом

пожирают друг друга, особенно крупные — мелких. Да и обитатели Суши отно-

сятся друг к другу не намного лучше. Поэтому нельзя утверждать, что существует

природная враждебность Суши и Моря. Скорее, в чисто природном состоянии эти

две стихии существуют совершенно безотносительно и безразлично друг к другу,

причем в такой степени, что говорить о таком специфическом и интенсивном со-

отношении как вражда здесь совершенно нелепо. Каждое живое существо пребы-

вает в своей стихии, в своей среде. Медведь не враждует по своей природе с ки-

том, а кит не объявляет войну медведю. Даже морские и сухопутные хищники

твердо знают свои границы и пределы своего обитания. Медведь не посягает на

владения льва или тигра: даже самые смелые звери знают свое место и стремятся

избежать неприятных столкновений. Те, кто приводят в качестве примера при-

родной вражды отношения кошек с собаками, лишь лишний раз доказывают, что

такая природная вражда резко отличается от человеческой. Когда собака лает на

кошку, а кошка шипит на собаку, их конфликт имеет совершенно иной смысл.

нежели вражда людей. Самое главное отличие состоит в том. что люди по контра-

сту с животными способны отрицать наличие самого человеческого качества у

своих противников, а животные —нет. Бытие собаки духовно и морально не ста-

вит под вопрос бытия кошки и наоборот.

Однако показательно, что именно басни из жизни животных особенно вы-

пукло иллюстрируют специфически человеческие политические ситуации и от-

ношения. Вообще говоря, с философской точки зрения, проблема басен о живот-

ных интересна сама по себе. Перенося на животный мир сугубо человеческие по-

литические ситуации, мы демифологизируем, проясняем их, лишаем идеологиче-

ских и риторических покрывал. Именно в силу того, что отношения среди живот-

ных имеют совершенно иной смысл, нежели отношения среди людей, такой алле-

горический прием — когда люди выступают как звери, а звери как люди — по-

зволяет обнаружить доселе сокрытое через сознательный отход от прямолинейно-

го и одномерного анализа. Перевоплощение в зверя отчуждает человека от чело-

веческого, но через такое отчуждение человеческое становится только более от-

четливым и выпуклым. На этом основан политический смысл басен о животных

(на чем мы не будем более здесь останавливаться).

При переносе дуальности Суша-Море на человечество, казалось бы, речь

должна идти о морских конфликтах между людьми Моря и сухопутных конфлик-

тах между людьми Суши. На самом деле, дело обстоит совершенно иначе, начи-

ная с того момента, когда историческое планетарное напряжение достигает опре-

деленного критического уровня. В отличие от животных люди — и только люди

— способны вести войну между народами Суши и народами Моря. Когда вражда

достигает своей высшей точки, военные действия захватывают все возможные

области, и война с обоих сторон разворачивается как на Суше, так и на Море. Ка-

ждая из сторон вынуждена преследовать противника вглубь враждебной стихии.

Когда осваивается и третья, воздушная стихия, конфликт переносится и на нее, а

война становится воздушной войной. Но изначальные субъекты конфликта не ут-

рачивают своего качества, поэтому мне представляется вполне разумным гово-

рить именно о противостоянии элемента Земли и элемента Моря. Когда плане-

тарно-историческое противостояние приближается к своему пику, обе стороны до

предела напрягают все свои материальные, душевные и духовные силы. Тогда

битва распространяется на все прилегающее к противоборствующим сторонам

пространства. И стихийное природное различие Суши и Моря в этом случае пре-

вращается в настоящую войну между этими элементами.

Вражда между людьми обладает особым напряжением, которое много-

кратно превосходит напряжение, характерное для враждебности в царстве приро-

ды. В человеке все аспекты природы трансцендируются, обретают трансцендент-

ное (или трансцендентальное, как угодно) измерение. Это дополнительное изме-

рение можно назвать также "духовным" и вспомнить Рембо, который сказал; "Le

combat spirituel est aussi brutal que la bataille des hommes"'^. Как бы то ни было,

вражда между людьми может достичь невероятной степени. Эта высшая степень

вражды отчетливо проявляется в гражданских войнах, когда противник настолько

криминализируется, — морально, юридически и идеологически, — что фактиче-

ски ставится вне всех человеческих законов. В этом дает о себе знать какой-то

свойственный лишь человеку, сугубо сверхприродный элемент, трансцендентный

по отношению к его природному измерению; этот элемент порождает невероят-

ное напряжение и превращает природную полярность в конкретную историче-

скую диалектику.

Слово "диалектика" выражает здесь то особое качество (свойственное

лишь человечеству), которое кардинально отлично от всех природных форм по-

лярности. Слово "диалектика" указывает на структуру "вопрос-ответ", которая

только и может адекватно описать историческую ситуацию или историческое со-

бытие. Историческая ситуация может быть понята только как брошенный челове-

ку вызов и его ответ на этот вызов. Каждое историческое действие есть ответ че-

ловека на вопрос, поставленный историей. Каждое человеческое слово — это от-

вет. Каждый ответ обретает смысл через вопрос, на который он призван отвечать:

для того, кто не знает вопроса, слово остается бессмысленным. А смысл вопроса,

в свою очередь, лежит в той конкретной ситуации, в которой он был поставлен.

Все это напоминает "логику вопрос-ответ" (Question-Answer Logic) Р.Дж.

Коллингвуда, и в самом деле, мы именно ее имеем в виду. Коллингвуд с помощью

мышления в терминах "вопрос-ответ" стремился определить специфический

смысл истории. Он сделал это с блистательной точностью, так как для него дан-

ное определение означало венец философского пути по преодолению собственно-

го внеисторического естественнонаучного позитивизма. Замысел Коллингвуда

был великолепен, но английский ученый был слишком глубоко затронут англий-

ским определением науки, свойственным XIX веку, чтобы cvметь преодолеть

психолого-индивидуалистическое толкование проблемы "вопрос-ответ". Только

этот фактор и может объяснить его болезненные, закомплексованные припадки

германофобии, которые изрядно подпортили его последнее произведение "The

New Leviathan"". Но великая заслуга его "логики вопроса-ответа" остается без-

условной. Однако необходимо особо подчеркнуть, что вопрос здесь ставится не

отдельным человеком или группой людей, и уж совсем не произвольно взятым

историком, исследующим прошлое, но самой Историей, состоящей в своем каче-

ственном аспекте из вопросов и ответов. Вопрос — это само по себе историческое

событие, из которого произрастает через конкретный человеческий ответ сле-

дующее событие. Ровно в той степени, в какой люди принимают вызов и вопрос

истории и.в какой они стараются ответить на них своим отношением и своими

поступками, в той степени они демонстрируют свою способность на рискованное

участие в истории и, следовательно, подвергаются ее суду. Одним словом: они

переходят из природного состояния в историческое.

Арнольд Тойнби развил "логику вопроса-ответа" (question-answer logic) до

культурно-исторической концепции "структуры вызов-отзыв"" (challenge-

response-structure). Концепцию "вопроса" Тойнби развил до понятия "вызова", а

концепцию "ответа" — до "отзыва". Это было важнейшим этапом в прояснении

сущностной характеристики исторического, так как здесь явственно различимо не

просто статично полярное, природное напряжение, — разбиравшееся неистори-

ческими индивидуально-психологическими естественнонаучными школами

мысли, — но напряжение, понятое диалектически. Тойнби вычленяет на основа-

нии своего метода более двадцати культур или высших цивилизаций, каждая из

которых основана на конкретном историческом ответе, отзыве людей на постав-

ленный историей вопрос, брошенный ею вызов. К примеру, в случае Египта вызов

заключался в природной специфике долины Нила, в привязанности к реке и в по-

стоянной угрозе вражеских нашествий. Освоение и организация пространства до-

лины Нила, защита от внешних, варварских влияний и основанная на этом еги-

петская цивилизация с ее культами богов, династиями, пирамидами и священным

искусством — все это было конкретным ответом на брошенный вызов.

Методология познания приобрела от такого подхода чрезвычайно много,

так как отныне стало возможным изучать диалектическую структуру всякой ис-

торической ситуации. Но и сам Тойнби не смог избежать характерного заблужде-

ния, значительно повредившего его концепции. Когда он начинает описывать ме-

ханизм взаимодействия между собой выделенных им двадцати цивилизаций или

культур, в его анализе пропадает самая существенная сторона исторического,

структура самой истории — уникальная одноразовость каждой конкретной ситуа-

ции и ее разрешения. Не существует никаких всеобщих законов мировой истории.

Эта абстрактная попытка подчинить живую историю сухим закономерностям или

статистической вероятности внутри узко функциональной системы в корне не-

верна.

В реальности мы имеем дело лишь с одноразовыми конкретными ситуа-

циями. И конкретная ситуация собственно нашей эпохи определяется тем, что в

ней противостояние Востока и Запада приобрело характер планетарного дуализ-

ма, планетарной вражды. Когда мы пытаемся выяснить природу диалектического

напряжения, порождаемого этим дуализмом, мы не стремимся вывести всеобщий

закон или статистическую вероятность, не говоря уже о построении какой-то сис-

темы. Когда мы употребляем слово "диалектика", "диалектическое", мы подверга-

емся риску быть неверно понятыми и причисленными к узко гегелевской школе.

Это не совсем так. Историческая диалектика Гегеля, на самом деле, дает возмож-

ность осмыслить одноразовость и уникальность исторического события, что вид-

но хотя бы из фразы Гегеля о том, что очеловечивание Сына Божьего есть цен-

тральное событие всей человеческой истории. Из этого явствует, что история для

Гегеля была не просто цепью объективных закономерностей, но обладала и субъ-

ективным измерением активного соучастия. Но во всеобщей гегелевской система-

тизации часто теряется историческая уникальность, и конкретное историческое

событие растворяется в одномерном мыслительном процессе. Этого замечания

достаточно для того, чтобы прояснить наше понимание термина "диалектика" и

предупредить автоматическое зачисления в гегельянцы, что весьма свойственно

для "технического", автоматического образа мысли наших современников.

Помимо неверного понимания сущности исторической диалектики, харак-

терной для гегельянства в целом, следует также опасаться типичной для XIX сто-

летия мании к формулировке закономерностей и открытию законов. Этой болез-

ни подверглись практически все западные социологи и историки — кроме Алек-

сиса де Токвиля. Потребность выводить из каждой конкретной исторической си-

туации всеобщии закон развития покрыла научные открытия даже самых прозор-

ливых мыслителей прошлого столетия почти непроницаемой печеной туманных

обобщений.

Возведение конкретно-исторического акта к какому-то общечеловеческому

закону было ^ой платой, которой XIX век компенсировал свой научно-

естественный позитивизм. Ученые просто не могли представить себе какую-то

тетину вне всеобщей, точно высчитываемой и измеряемой функциональной (за-

кономерности. Так Огюст Конт — историк современности, наделенный гениаль-

ной интуицией, — правильно определил сущность своей эпохи, представив ее ре-

зультатом развития, состоящего из трех этапов: от богословия через метафизику к

позитивизму. Это было совершенно верное замечание, точно определяющее од-

норазовый, осуществленный в трех моментах шаг, который совершила западная

мысль с XIII по XIX век. Но позитивист Огюст Конт смог сам поверить в истин-

ность сформулированного им принципа только после того, как заявил, что закон

трех стадий распространяется на все человечество и на всю его историю. Карл

Маркс, в свою очередь, поставил очень точный диагноз тому положению дел, ко-

торое было характерно для второго этапа индустриальной революции в середине

XIX века в Средней и Восточной Европе: но беда в том, что он возвел свои сооб-

ражения в универсальную всемирно историческую доктрину и провозгласил уп-

рошенный тезис о "классовой борьбе", когда как на самом деле речь шла всего

лишь о конкретном моменте техноиндустриальной революции связанном с изо-

бретением железных дорог, телеграфа и паровой машины. Уже в ХХ веке Освальд

Шпенглер значительно ограничил значение своего открытия — относительно

глубинных исторических параллелей между настоящей эпохой и эпохой римской

гражданской войны и периодом цезарей — тем, что составил на этом основании

всеобщую теорию культурных кругов, а следовательно, убил сугубо историче-

ский нерв всей своей работы.

Индустриализация и техническое развитие являются сегодня судьбой на-

шей земли. Итак, постараемся определить одноразовый исторический вопрос, ве-

ликий вызов и конкретный ответ, порожденные индустриально-технической ре-

волюцией прошлого столетия. Отбросим при этом все поверхностные заключе-

ния, вовлекающие нас в рискованные системы причинно-следственной обуслов-

ленности. Мы вычленили из общего понятия напряженности сугубо диалектиче-

скую напряженность, отличную от полярно-статической. Но эта концепция диа-

лектической напряженности не должна пониматься как банальный продукт ге-

гельянства, естественнонаучных воззрений или нормативистских конструкций.

Формула Тойнби относительно "вызова-отзыва" также должна использоваться

лишь в качестве инструмента, так как нам надо, в первую очередь, верно понять

сугубо одноразовую актуальную истину сегодняшнего планетарного дуализма

Востока и Запада.

Здесь нам поможет текст Арнольда Тойнби 95 года с выразительным на-

званием: "The World and the West" ("Мир и Запад")" Это произведение спрово-

цировало ожесточенную критику и полемику, которую мы предпочитаем обойти

молчанием, так как нас интересует здесь лишь противостояние Земли и Суши.

Тойнби говорит о нашей эпохе, выделяя в ней как отдельную категорию Запад,

противопоставленный всему остальному миру.

Запад представляется ему агрессором, который в течение четырех с поло-

виной столетий осуществлял экспансию своей индустриально-технической мощи

на Восток в четырех основных направлениях: Россия, исламский мир, Индия и

Восточная Азия. Для Тойнби представляется очень важным, что эта агрессия

осуществлялась через освободившуюся от норм христианской традиции технику

(entfesselte Technik). Тот факт, что сегодняшний Восток сам начал широко ис-

пользовать технику, означает для Тойнби начало его активной самозащиты перед

лицом Запада. Правда, в XVII веке иезуиты сделали попытку проповедовать хри-

стианскую религию индусам и китайцам не как религию Запада, но как религию

универсальную, относящуюся равным образом ко всем людям. Тойнби считает,

что эта попытка, к несчастью, провалилась из-за догматических разногласий меж-

ду различными католическими миссиями и централизованной проповеднической

сетью иезуитов. Смысл Октябрьской коммунистической революции, согласно

Тойнби, состоит в том, что Восток стал вооружаться освобожденной от христиан-

ской религии европейской техникой. Эту технику Тойнби называет "куском евро-

пейской культуры, отколовшимся от нее к концу XVI века". Заметим эту важней-

шую, абсолютно точную формулировку.

Выясним теперь в свете "логики вопрос-ответ", что было тем вызовом и

тем отзывом, которые исторически проявились в нашу эпоху через индустриаль-

но-технический рывок.

Из чего происходит индустриальная революция? Ответом на какой вопрос

она является? Каковы ее истоки и ее родина, ее начало и ее мотивация? Она про-

исходит с острова Англия и датируется XVIII веком. Повторим всем известные

даты— 75 (первая коксовая печь), 70 (первая литая сталь), 768 (первая паро-

вая машина), 769 (первая современная фабрика в Нотингэме), 770 (первый пря-

дильный станок), 786 (первый механический ткацкий станок), 85 (первый па-

ровоз). Великая промышленная революция происходит с острова Англия, ставше-

го начиная с XIX столетия главной промышленной страной мира. Этот историче-

ский феномен, который мы постоянно должны иметь в виду, заметил уже первый

немецкий социолог Лоренц фон Штайн в 8 году.

Он писал по этому поводу:

"Удивительным образом и совершенно неожиданно, в то же самое время,

когда во Франции распространяются идеи свободы и равенства, в Англии появ-

ляются первые машины. Вместе с ними открывается совершенно новая эпоха для

всего мира в вопросах благосостояния, производства, потребления и торговли.

Машины стали подлинно- революционной силой в материальном мире, и из этого

подчиненного ими материального мира они начали распространять свое могуще-

ство вглубь, во все сферы мира духовного."

"Удивительным, образом и совершенно неожиданно" причем именно "в

Англии"'. В этих словах слышится жадное к познанию удивление молодого нем-

ца, который начинает осознавать историческую ситуацию своего народа и в Па-

риже Луи Филиппа понимает, что политическая революция, расползающаяся на-

чиная с 789 года по всему европейскому континенту, есть лишь бледный идеоло-

гический эпифеномен по сравнению с индустриальной революцией, распростра-

няющейся из Англии и представляющей собой подлинно революционную силу.

Так родилась только что приведенная нами замечательная фраза из главы под

значительным названием "Пролетариат". В этом же тексте впервые в европей-

скую дискуссию вводится научное осмысление проблемы фундаментального раз-

личия между рабочей силой и собственностью.

Итак, индустриальная революция происходит из Англии XVIII столетия.

Какова была историческая ситуация на этом острове в то время? Англия была

островом, отделившимся начиная с XVI века от европейского континента и сде-

лавшим первые шаги к чисто морскому существованию. Это, с исторической точ-

ки зрения, является для нас самым существенным. Все остальное — лишь над-

стройка, суперструктура. Какое бы внешнее событие мы ни выбрали в качестве

окончательного шага к чисто морскому существованию, — захват Ямайки Кром-

велем в 655 году, окончательное изгнание Стюартов в 688 году или европей-

ский мир в Утрехте в 7 году, — главным является следующее: один европей-

ский народ начиная с определенного момента перестал считать остров, на кото-

ром он жил, частью несколько удаленной европейской Суши и осознал его как

базу для чисто морского существования и для морского господства над мировым

океаном. Начиная с XVI века Англия вступила в эпоху великих географических

открытий и принялась отвоевывать колонии у Португалии, Испании Франции и

Голландии. Она победила всех своих европейских соперников не в силу мораль-

ного или силового превосходства, но лишь исключительно из-за того, что сделала

решительный и бесповоротный шаг от твердой Суши к открытому Морю, и в та-

кой ситуации отвоевывание сухопутных колоний обеспечивалось контролем над

морскими пространствами.

Это был одноразовый, неповторимый, исторический ответ на столь же од-

норазовый, неповторимый исторический вызов, на великий вызов века европей-

ских географических открытий. Впервые в известной нам истории человечества

возник вызов, относящийся не только к конкретным рекам, берегам или внутри-

материковым морям: впервые он имел планетарный, глобальный характер. Боль-

шинство европейских народов осознали этот вызов в континентальных, сухопут-

ных терминах. Испанцы создали свою гигантскую заокеанскую империю: при

этом она оставалась сущностно сухопутной и строилась на обширных материко-

вых массах. Русские оторвались от Москвы и завоевали гигантскую страну — Си-

бирь. Португальцам, несмотря на их удивительные достижения в мореплавании,

также не удалось перейти к чисто морскому существованию. Даже героический

эпос эпохи португальских открытий, "Лузиады" Комоенса, говорят об Индийском

океане по сути почти так же, как Эней Виргилия говорит о Средиземном море.

Голландцы первыми пустились в глобальные морские авантюры и долго остава-

лись в авангарде. Но база была слишком слабой, укоренность в политике сухо-

путных держав слишком глубокой, и после заключения мира в Утрехте в 7 го-

ду Голландия окончательно была привязана к Суше. Французы вступили в двух-

сотлетнюю войну с Англией и, в конце концов, проиграли ее. Англию континент

особенно не беспокоил (the least hampered by the continent), и она окончательно и

успешно перешла к чисто морскому существованию. Это создало непосредствен-

ные предпосылки для индустриальной революции.

Бывший некогда европейским остров отбросил традиционную, сухопут-

ную картину мира и начал последовательно рассматривать мир с позиции Моря.

Суша как естественное жизненное пространство человека превратилось в нечто

иное, в берег, простирающийся вглубь континентальных просторов, в backland.

Еще в XV веке во времена Орлеанской девы английские рыцари, подобно рыца-

рям других стран, в честном бою добывали себе трофеи. Вплоть до XVI столетия

англичане были овцеводами, продававшими шерсть во Фландрию, где из нее де-

лали ткани. И этот народ превратился в нацию "ценителей морей" и основал не

только морскую, но океаническую, мировую империю. Остров перестал быть от-

дельно расположенным фрагментом Суши и превратился в Корабль, лежащий на

якоре вблизи континента. На место старого, сухопутного Номоса Земли вступил

новый Номос, включающий в свою структуру освоенные пространства открытого

Моря, но при этом отрывающий открытое море от континентальной массы и про-

тивопоставляющий пространство Моря пространству Суши, чтобы создать равно-

весие с помощью контроля над Сушей со стороны Моря. <…>

Раздел.

ТЕХНОЛОГИИ РАБОТЫ С КОНФЛИКТАМИ