4) В филологических науках текст изучается и как объект филологии, и отдельно каждой из филологических наук.

Изучая текст как объект, филология рассматривает в нем то общее, что значимо для всех филологических наук. Это функциональная природа текста, его важнейшие признаки, место в мире текстов, способность взаимодействовать с ними.

Филологическая дисциплина, изучающая текст, получила название теории текста.

Наряду с гуманитарной семиотикой теория текста обеспечивает единство лингвистики и литературоведения как филологических наук, служит и современной филологии интегрирующим началом. Каждая из филологических наук имеет свои задачи изучения текста.

Лингвистика изучает текст как лингвистический объект.

Традиционно лингвистика помещает текст в синтаксисе: текст рассматривается как единица более высокого уровня, чем предложение, и замыкает собой ряд синтаксических единиц: словосочетание - простое предложение - сложное предложение - текст. В 1960-1970-х годах в совокупности наук о языке сложилось отдельное направление, которое исследует текст, - лингвистика текста. Главная задача ее состоит в том, чтобы раскрыть сущность текста в его отношении к другим лингвистическим единицам, установить признаки текста как лингвистического объекта, правила создания текста и понимания его смысла. Лингвистика изучает все типы, виды, разновидности текстов.

В литературоведении текст значим как аспект художественного произведения. Здесь текст, по определению британского философа и литературоведа Терри Иглтона, которого сочувственно цитирует Н.Н. Михайлов, есть «речевое произведение, обособленное от какой-либо конкретной речевой ситуации, и потому открытое для самых различных интерпретаций различными читателями -". «Обособление» литературно-художественного произведения от конкретной речевой ситуации вполне объяснимо: текст создается посредством языка художественной литературы - знаковой системы особого рода. Так, лирическое стихотворение «с. Пушкина «И.И. Пущину», начатое на другой день после посещения Пущиным опального поэта, воспринимается как послание всем друзьям.

И лингвистика, и литературоведение имеют свои специализированные научные дисциплины, изучающие разные грани текста. Так, в лингвистике выделяется, например, стилистика текста; в литературоведении большую роль играет текстология.

Текст значим и для гуманитарного знания в целом. Этот тезис выдвинул еще М.М.Бахтин. Рассуждая об исследовании в гуманитарных науках, он заметил: «Каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть только текст».

Можно выделить следующие основные подходы к изучению текста:

I. Лингвоцентрический (аспект соотнесенности «язык - текст»).

II. Текстоцентрический (текст как автономное структурно-смысловое целое вне соотнесенности с участниками литературной коммуникации).

III. Антропоцентрический (аспект соотнесенности «автор - текст - читатель»).

IV. Когнитивный (аспект соотнесенности «автор - текст - внетекстовая деятельность»).

I. Наиболее традиционен дли анализа текста лингвоцентрический подход. Его логика основана на изучении функционирования языковых еди­ниц и категорий в условиях художественного текста. Это то, чем занималась тра­диционная стилистика, стилистика языковых единиц, эстетика слова (см,, на­пример: Григорьев, 1979; Ларин, Новиков Л.А., Долинин). Предметом рассмотрения при таком подходе могли быть как лексические, так и фонетические, грамматические, стилистические единицы и категории. Достоинство этих работ состояло в том, что они выявляли функциональные свойства тех или иных единиц, описывали особенности идиостиля опреде­ленного писателя, поэта.

II. Текстоцентрический подход основан на представлении о тексте как результате и продукте творческой деятельности. Текст рассматривается как целостный завершенный объект исследования. При этом в зависимости от предмета рассмотрения в качестве самостоятельных направлений изуче­ния текста выделяются: семантика и грамматика (или отдельно синтаксис) текста, основу которых составляет взгляд на текст как на структурно-семантическое целое ( Золотова Г.А., К. Кожевникова, Ковтунова И.И. ).

Рассмотрение текста как уникального речевого произведения, отмеченного набором собственных текстовых категорий и свойств, обнаруживается в рамках текстоцентрического подхода ( Гальперин И.Р., 1981, Гончарова Е.А., Падучева Е.В., Кухаренко В.А., Чернухина И.Я.и др.)

II. Антропоцентрический подход связан с интерпретацией тек­ста в аспекте его порождения (позиция автора) и восприятия (позиция читателя).IV. Когнитивное направление изучения текста исходит из понимания языка как основного средства выражения знаний о мире (ван Дейк, Т. Виноград, Ю.Н. Караулов, Т.М. Николаева, Б.А. Серебрянников и т.д.). В свете когнитивной парадигмы художественный текст осмысляется как сложный знак, который выражает знания писателя о действительности, воплощенные в его произведении в виде индивидуально-авторской картины мира.Ключевое понятие когнитивной лингвистики – концепт. По определению Е.С. Кубряковой, «концепт – сущность ментальная прежде всего, изучается в связи с процессами говорения и понимания как процессами взаимодействия психических субъектов».

Итак, в изучении текста наблюдается множественность подходов и направлений, дополняющих друг друга и способствующих более полному раскрытию его природы в лингвистическом аспекте. Подобное положение дел как в зеркале отражает ситуацию, сложившуюся в современной лингвистике, характерная черта которой, как отмечает Е.С. Кубрякова, – полипарадигмальность, обеспечивающая анализ объекта по разным направлениям, т.е. в разных парадигмах знания, что является показателем зрелости лингвистической науки, показателем прогресса знания.

5) Параязык в художественном тексте.

между бессознательным и языковым лежит территория параязыка, который является связующим звеном между двумя мирами, в котором живёт человек и который существуют в человеке.

Параязык. Языковеды, изучая устную речь, сделали убедительный вывод, что она структурно отличается от письменной. Структурные отличия книжно-письменной и устно-разговорной форм речи не случайны и свидетельствуют об их принципиальном различии в плане пере дачи информации. Если в письменной речи у нас один канал информации (сам текст), то в устной речи каналов информации два: а) информация, которая непосредственно содержится в произнесенных словах, и б) информация, которую слушатель получает помимо слов, которая сопутствует речи и в той или иной мере связана со словами. Человек, переходя от письменной речи к устной, бессознательно включает второй — несловесный канал информации, и это автоматически перестраивает первый — словесный, или речевой, канал. «Слова были для них пустым звуком, зато взгляды, улыбки, тембр голоса, самые незначительные

движения помимо них вели между собою неумолчную беседу»

Второй канал — это функционирование телесных знаков, среди которых выделяют оптико-кинетическую систему (жесты, мимика, пантомимика), паралингвистическую и экстралингвистическую (вокализация, интонирование, смех, покашливания и др.), систему организации пространства / времени (дипломатический протокол), систему визуальных контактов («контактглаз») [Герасимова 2004: 180].

Второй канал именуют параязыком (иногда параречью). К параязыку как несловесному каналу информации — традиционно относят паракинесику и парафонику.

Паракинесика. Под паракинесикой понимают движения рук и ног, мимику лица, позы тела, которые так или иначе включены в процесс коммуникации и служат средством передачи информации. Основу паракинесики составляет информативно значимый и коммуникативно функционирующий жест. «Какую бездну чувств может выражать застывший, обиженный позвоночник или леденящий профиль» [Бродский 1999: 321]. «Прямо он не сказал мне ни слова, но в его молчании слышалось благодушное одобрение всего, что можно было от меня ожидать» [Голжинг 1996: 187].

Парафоника. Существует еще один и тоже особый способ передачи информации — парафоника. Г. Гегель писал: «Звуки способны вызвать в нас соответствующее настроение. Преимущественно это справедливо относительно человеческого голоса;ибо этот последний представляет собой главный способ, посредством которого человек может обнаружить свое внутреннее существо; то, что он есть, он влагает в свой голос» [Гегель 1956: 117].

Выдающийся филолог А.А. Потебня отметил, что чутьё человека заставляет протягивать гласную в прилагательном (например, хоро-оший), если им хотят выразить высокую степень качества [Потебня 1989: 105]. Изменение длительности звучания приводит к возникновению дополнительной информации.

Дополнительная информация передаётся несловесным путём (в том смысле, что не требуется дополнительных слов), но она непременно связана с речью, сопутствует ей, обогащает её и без речи существовать не может. «— Lise! — только сказал князь Андрей; в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах» [Толстой1979: 37].

К компетенции параязыка относят все те способы передачи информации, которые связаны со звучанием речи, её фонетическим обликом. Парафоника — это и акустические характеристики голоса (тембр, высота, громкость и т.п.), «значащие» паузы, интонационный рисунок речи, явления так называемой неканонической (необычной) фонетики и т.д. Вот один из современных примеров использования парафоники: «Одна моя знакомая, уезжая за кордон, везла с собой целую сумку невзрачных тюбиков с отечественным кремом. — Зачем?! — изумилась я. — Они же на-ту-раль-ные! — по слогам, явно намекая на невысокие мои умственные способности, пояснила собеседница» [Городские известия. 28.02.1999].

Место параязыка в художественном тексте видно на примере писательской практики Л.Н. Толстого. Остановимся на трилогии «Детство. Отрочество. Юность» [Толстой 1978], в которой около 140 фрагментов, так или иначе связанных с параязыком. Часть фрагментов можно отнести к числу теоретических: в них автор рассуждает об особенностях неречевой коммуникации людей.

Во-первых, Л.Н. Толстой обратил внимание на то, что параязык особенно актуален в детском и юношеском возрасте, и это еще один аргумент в пользу концепции Н.И. Горелова о функциональном базисе речи: «Мне показалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста (подчеркнуто нами. — А.Х.)» [Толстой 1978: 179].

Во-вторых, параязык складывается в условиях малых социальных групп и прежде всего в семье: «...существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я назову пониманием. Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы. Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, —что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, даже обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют. <....> Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т.д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже понимал его точно так же»[Толстой 1978: 280–281].

В-третьих, продемонстрировано, как рождаются элементы параязыка: «— Здравствуйте, дипломат! — сказал Дубков, подавая мне руку. Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при

них, разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется видеть дипломатом» [Толстой 1978: 180]; «— Верно, у него денег нет! Правда? О! Дипломат! — прибавил он утвердительно, объясняя мою улыбку»

[Толстой 1978: 181].

Теоретические замечания писателя иллюстрируются многочисленными художественными примерами о месте параязыка в коммуникативной деятельности человека.

«— Разве вы бьете своих детей, моя милая? — спросила бабушка, значительно поднимая брови и делая особенное ударение на слово бьете» [Толстой 1978: 61]. «Карл Иванович взглянул на меня и снова отвернулся, но в беглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел не равнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю, сосредоточенную печаль» [Толстой1978: 133]. «Никогда ни в ком не встречал я такого фамильного сходства, как между сестрой и матушкой. Сходство это заключалось не в лице, не в сложении, но в чем-то неуловимом: в руках, в манере ходить, в особенности в голосе и в некоторых выражениях. Когда Любочка сердилась и говорила: “целый век не пускают”, это слово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman, она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-то протяжно: це-е-лый век» [Толстой 1978: 173]. «В каждом его телодвижении, в каждом изгибе его спины, мне кажется, что я вижу несомненные признаки отвратительного наказания, постигнувшего его» [Толстой 1978: 163]. «Всякий раз, когда случайно встречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моем выражается слишком явная неприязнь, и я спешил принять выражение равнодушия, но тогда мне казалось, что он понимает мое притворство, я краснел и вовсе отворачивался» [Толстой 1978: 161]. «Она точно так же растягивает слова, поднимает брови и говорит: “мой милый”» [Толстой 1978: 175]. «Я чувствовал, что взгляд его был совокупно обращен на меня и Иконина и что в нас не понравилось ему что-то <...> потому что он сделал, глядя опять-таки на обоих нас вместе, нетерпеливый жест головой, чтоб мы скорее брали билеты» [Толстой 1978: 212]. «...Сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел» [Толстой 1978: 215]. «Я стал было отвечать, но выражение его лица сковывало мне язык...» [Толстой 1978: 218]. «Что ж, я очень подурнела? — спросила она, встряхивая головкой» [Толстой 1978: 239]. «...И сделала такой жест глазами, что князь,должно быть, догадавшись, чего она хотела, подошел ко мне...» [Толстой 1978: 244]. «Варя, пожалуйста, читай скорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по руке» [Толстой 1978: 264]. «Знаете, отчего мы так сошлись с вами, — сказал он, добродушным и умным взглядом отвечая на мое признание...» [Толстой 1978: 185].