Мелодия и текст.

Мелодия и текст. Наиболее характерной чертой средневековой эстетики является нравственный риго­ризм, строгое подчинение искусства и музыки морали. Это проявляется уже в том, что отцы церкви требова­ли подчинения мелодии тексту, ставили слово, текст выше музыкального исполнения. В пении важен не голос, а слово. «Мы должны петь, псалмодировать и восхвалять бога больше душой, чем голосом, — гово­рил Иероним. — Пусть слышат это юноши, пусть слы­шат это те, которые поют псалмы в церкви: бога должно воспевать не голосом, а сердцем, не по при­меру трагических актеров, смазывая горло и глотку сладкой мазью, чтобы в церкви слышались театраль­ные мелодии, но в страхе, труде, в знании писаний» (Иероним, Комментарий на послание к эфеся­нам, 5).

Все отцы церкви развивают эту мысль, утверждая примат слова над собственно музыкальным исполне­нием. Иероним даже готов жертвовать мелодией, му­зыкальностью ради слова; он скорее допускает фаль­шивящего певца, чем певца, игнорирующего текст и смысл исполняемого. «Каков бы ни был тот певец, — говорит он, — которого хорошие певцы называют фальшивящим, если за ним значатся добрые дела, для бога он — сладостный певец. Пусть раб Христов так поет, чтобы не голос поющего, а слова угождали бо­гу» (там же).

В «Исповеди» Августина мы встречаемся с траги­ческой раздвоенностью между чувственной стороной песнопений и их смыслом. Августин говорит, с одной стороны, о «наслаждениях слуха», которые «оплетают ум, возжигают пламенем души» посредством некоторой таинственной симпатии. С другой стороны, он стремится избавиться от наслаждения музыкой: вме­сто того, чтобы следовать терпеливо за смыслом пес­нопений, душа отдается чувственной сладости музыки. Однако, когда дело идет об окончательном выборе между наслаждением и смыслом, Августин недву­смысленно становится на позиции аскетической мора­ли. «Так я колеблюсь, — говорит он, — между опасно­стью удовольствия и опытом пользы. И притом более склоняюсь к тому, чтобы одобрить в церкви обычай пения, дабы через наслаждения слуха слабый дух восторгался к чувству благочестия. Однако, когда мне случается увлечься пением более, чем предметом пес­нопения, я со скорбью сознаю свой грех и тогда желал бы не слушать певца» («Исповедь», X, 33, 49—60).

Однако эстетика отцов церкви не ограничивается подчинением мелодии тексту. Не только пение, но практический способ поведения должен соответство­вать содержанию и характеру пения. Это требование с предельной четкостью раскрывается в положении Иеронима: «Смотри, чтобы в то, что ты поешь уста­ми, ты верил сердцем, и то, во что ты веришь серд­цем, доказал делами». Отцы церкви говорят об обя­зательном соответствии образа жизни и поведения характеру песнопения, утверждая, что пение есть движение души к хорошим поступкам. Это положе­ние повторяется в патристике в бесчисленных вариа­циях. Агобард упрекает тех, кто, «стремясь найти приятный голос для службы, оставляет без внимания поиски соответственной жизни». Иоанн Златоуст ре­комендует пение псалмов «сопровождать согласными с ними делами, чтобы низвергнуть жесточайшую ярость демона и привлечь благодать духа» («Собесе­дования о псалмах», II, 537).

Таким образом, для отцов церкви характерно стремление объединить в одно целое пение, настрое­ние и христианскую деятельность. Критерием оценки музыки объявляется не эмоциональное воздействие, а непосредственное воздействие на мораль, на поведе­ние человека.