Раздел 1. Общество и личность.

Цель и задачи раздела. Основная цель раздела заключается в том, чтобы рассмотреть некоторые наиболее общие теоретические аспекты взаимодействия личности и общества. Для ее достижения предлагается решение ряда взаимосвязанных задач. Во-первых, обосновывается сама возможность рассмотрения личности в рамках социологии (это действительно первоочередная задача). Во-вторых, показывается возможность построения теории эволюции общества на базе исследования взаимоотношений личности и общества, в частности, будут выделены периоды развития общества. В-третьих, предполагается проследить влияние тенденций в общественных духе, определяемых взаимоотношением пары ценностей «личность - общество», на ритмы общественного развития. Наконец, решение этих задач потребует введения определенных концептуальных средств, совокупность которых содержится в деятельностно-ценностном подходе к исследованию социальных явлений (о нем уже шла речь во введении). Ниже он будет описан более подробно.

1.1. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ.

1.1.1. Специфика социального взаимодействия.

Нам известны десятки, если не сотни различных концепций личности, предложенных в психологии. Они описывают самые разные стороны человеческой природы. Неужели психологических концепций недостаточно, чтобы отразить ее существенные черты? Зачем заниматься личностью и в социологии? Есть ли необходимость описать личность как социальную сущность человека? Попытаемся, отвечая на эти вопросы, показать необходимость именно социологического рассмотрения личности. Но предварительно следует выявить специфику социального взаимодействия. Нужно составить более или менее ясное представление о том, что такое общество, а также о том, что такое социальное.

Многие профессиональные обществоведы согласятся, вероятно, с мнением известного немецкого теоретика Н.Лумана о том, что «со словом «общество» не связаны никакие однозначные представления», а «то, что обычно называют «социальным», вовсе не обозначает какой-то один объект» [Луман Н. 1999, с.196]. Едва ли вызовет возражение и утверждение американского социолога Н.Смелзера, что «ученые с трудом определяют сущность» понятия «общество» [Смелзер. 1994, с.84]. Тогда оказывается, что мы не знаем точно ни что такое общество, ни что такое социальное. Более того, если полностью принять мнение Смелзера, то мы как будто даже не знаем, как определить понятие «общество» (мы бы не испытывали затруднений в его определении, если бы мы знали, как это сделать).

Представляется, однако, что трудности с определением основных социологических понятий вполне преодолимы, поскольку они вызваны лишь достаточно курьезным обстоятельством в сфере теоретической социологической мысли, а именно, забвением некоторых элементарных требований к определению понятий, существующих в формальной логике. Соответственно, чтобы составить логически корректные определения понятий «общество» и «социальное» необходимо: 1) показать логические ошибки в существующих определениях понятий «общество» и «социальное» и 2) предложить определения этих понятий, выполненные с учетом требований формальной логики.

Понятие «общество». Не претендуя на полный обзор всех трактовок этого понятия в литературе, рассмотрим ряд его определений, содержащихся в солидных словарях, учебных пособиях, теоретических работах, в которых нарушены правила формальной логики. В первую очередь, это касается правила, согласно которому любое понятие следует определять через ближайший род и видовое отличие (per genus proximum et differentiam specificam). Нередко в качестве ближайшего рода по отношению к обществу выступают достаточно случайные или неявные феномены, которые едва ли способны выполнить эту логическую функцию. Приведем примеры подобных определений.

В статье, помещенной в авторитетном словаре советского периода [Плетников. 1983, с.451], словом «общество» обозначено, по крайней мере, три феномена:

- в широком смысле общество понималось как обособившаяся часть материального мира, представляющая собой исторически развивающуюся форму жизнедеятельности людей;

- в узком смысле им обозначался определенный этап человеческой истории (общественно-экономические формации или ступени внутри формаций, например, докапиталистическое общество или раннефеодальное общество),

- а также отдельное, конкретное общество (некий социальный организм, например, французское общество или советское общество).

Нетрудно заметить, что подобные толкования слова общество не являются на деле логически корректными определениями. Это всего лишь поясняющие смысл данного слова образные выражения (метафоры), которые, опять-таки для пояснения, сопровождаются примерами.

Можно, конечно, принимать подобные утверждения на веру, но если задуматься над ними хотя бы чуточку серьезнее, возникает масса недоуменных вопросов. Почему, скажем, общество есть лишь обособившаяся часть материального мира? А как насчет мира духовного? Общество от него не обособилось? Или обособилось, и тогда оно есть обособившаяся часть материального и духовного мира одновременно? Или признак «духовное» к обществу вообще не применим? Почему, наконец, «обособившуюся часть материального мира, представляющую собой исторически развивающуюся форму жизнедеятельности людей» нужно называть именно словом «общество», а не словом «хозяйство»? Ведь говоря о хозяйстве, мы хотя бы на время можем отвлечься от признака «духовное» и рассматривать его как «часть материального мира».

Что же касается утверждений об обществе как «определенном этапе человеческой истории (общественно экономическая формация)» или «отдельном обществе (социальный организм)», то в них допущены, по меньшей мере, две логические ошибки. Одна из них – определение неизвестного через неизвестное. Когда говорят, что общество есть определенный этап человеческой истории, то неизвестное (общество) определяется через столь же неизвестное (этап человеческой истории). Вторая ошибка – тавтология в определении. Утверждение, что общество есть отдельное общество или отдельный социальный организм, тавтологично, ибо понятие «общество» определяется через самое себя в несколько измененной словесной оболочке. Поэтому не случайно, что в названной статье толкования слова «общество» сопровождаются поясняющими примерами.

В общем-то, не лучше дело обстоит и в западной науке. Уже упоминавшийся Нейл Смелзер, автор популярного американского учебника по социологии, отметивший трудности в определении понятия «общество», считает, что это слово имеет множество значений и употребляется в разных контекстах, для обозначения каких-то групп людей, имеющих нечто общее – ценности, интересы, привычки, профессию и т.п. Сам он склонен придавать слову «общество» то значение, которое в советском словаре названо «узким». Он предлагает употреблять это слово по отношению к конкретному отдельному обществу, которое может быть названо «американским», «французским», «японским» обществом и т.д. Такое общество имеет «определенные географические границы, общую законодательную систему и некое национальное единство».

Смелзеровская трактовка понятия общество представляет достаточно наглядный пример, что «ученые с трудом определяют сущность этого понятия». Стоит присмотреться к ней чуть внимательнее, как оказывается, что признаки общества, названные им, вполне вписываются в понятие «национальное государство». Оно также имеет «определенные географические границы, общую законодательную систему и некое национальное единство».

Уважаемый профессор видит это сходство и пытается разделить понятия «общество» и «государство», введя дополнительный признак по отношению к национальному государству – формальный правительственный аппарат [Смелзер.1994, с.86].

На первый взгляд, логически это вполне возможная операция. Например, в математике мы можем определить квадрат как «прямоугольник, все стороны которого равны». И мы можем определить государство как «общество, которое имеет формальный аппарат власти».

Беда, однако, в другом. Само понятие «общество» в концепции Смелзера оказывается неопределенным. Фактически он заявляет, что конкретное общество, например, американское, это нечто такое, что имеет «определенные географические границы, общую законодательную систему и некое национальное единство». Иначе говоря, он не указывает ближайший род к понятию «общество».

Вероятно, забвение Смелзером правил формальной логики при определении понятий приводит к тому, что он не замечает скрытой тавтологии в определениях других авторов. Например, в своем учебнике он дает определение Марша, где родовым понятием по отношению к понятию «общество» является «социальное объединение», обладающее набором разных признаков [Смелзер. 1994, с.85]. Но ясно же, что определить общество как общественное (социальное) объединение, значит допустить скрытую тавтологию, основанную опять-таки на неспособности указать ближайший род к понятию «общество.

Подобный ход мысли свойственен и отечественным авторам. В частности, в одном из новейших учебнике «Социология» сказано, что «обществом является … совокупность социальных (экономических, политических, культурных и пр.) явлений и процессов, определяющих образ жизни и даже физическое состояние людей и внешний облик людей, живущих на какой-либо территории или в какую-либо историческую эпоху». Или, короче, «общество – это исторически сложившийся тип социальной организации, т.е. социальной обусловленности явлений и процессов [Социология: Под ред. Д.В.Иванова. 2005, с.181]. Можно утверждать, что общество есть совокупность социальных (т.е. общественных) явлений и процессов, государство есть совокупность государственных явлений и процессов, культура – совокупность культурных явления и процессов и т.п. Но во всех этих случаях остаются неизвестными признаки социального, государственного и культурного и т.п.

Очень часто в качестве родового понятия к понятию «общество» выступает понятие «система» (вероятно, с легкой руки О.Конта, введшего это понятие в обществоведение). Его используют как отечественные, так и зарубежные авторы. Принципиальных возражений подобная практика не вызывает, но ее конкретное воплощение не всегда удачно. В качестве иллюстрации разберем определение понятия «общество», содержащееся в учебнике «Социология» Э.Гидденса, который отдельные критики называют «классическим» (думается, несколько преждевременно).

По мнению Гидденса, «под обществом понимается система взаимоотношений, которая соединяет воедино его представителей. В этом смысле Великобритания, Франция, и США являются обществами. Они включают в себя миллионы людей. Другие, наподобие доисторических сообществ охотников или собирателей, могут насчитывать 30-40 человек. Но все общества объединяет то, что их члены подчиняются четкой системе социальных отношений…» [Гидденс Э. 2005, с.33].

Все эти утверждения сплошная путаница. Во-первых, если общество есть «система взаимоотношений», то его (общества) представителями могут быть только взаимоотношения. «Миллионы людей» включены в общество (в следующем предложении) без достаточного логического основания. Во-вторых, если люди являются представителями (элементами) общества (системы), тогда «система взаимоотношений» не может быть названа «обществом». В понятие «общество» в этом случае нужно включать и людей и систему взаимоотношений. В-третьих, Великобритания, Франция, США являются странами или государствами, имеющими определенную территорию. Но признак «территория» в исходном определении общества как системы взаимоотношений также отсутствует. Он тоже включается в понятие общества без достаточного логического основания. В-четвертых, в предложении о «доисторических сообществах» понятия «общество» и «сообщество» фактически уравнены. Но основание равенства остается неясным. В-пятых, когда утверждается, что во всех обществах «их члены подчиняются четкой системе социальных отношений», то совершается уже известная нам тавтология. Наконец, и это самое принципиальное возражение, в качестве ближайшего родового понятия к понятию «общество» понятие «система» выступить не может. Системы бывают разных классов или видов (например, открытые и закрытые), и прежде чем определять понятие «общество», следует выяснить, система какого класса или вида является ближайшим родом к системе «общество».

Уточнить, а далее и решить, эту проблему можно, проанализировав одно принципиальное высказывание Н.Лумана, согласно которому «совершенно очевидно, что общество является самоописывающимся объектом» [Луман. 1994, с. 28]. Вопрос, однако, не столь очевиден. Вполне возможно, что общество может оказаться «самосохраняющимся субъектом» [Смирнов. 2001, с.22]. Следовательно, чтобы определить, система какого типа является ближайшим родом по отношению к обществу, нам нужно выбрать между системами объектного и субъектного типов. Проще говоря, нам нужно выяснить – общество это объект или субъект? А для этого уточнить представление о признаках, позволяющих отличить объект от субъекта.

Традиционно объект и субъект различают по свойствам

«пассивность-активность». Предполагается, что субъек т – некое активное начало, направленное на объект, познающее объект, воздействующее на объект [Лекторский В.А. 1983, с. 453, с. 661]. На первый взгляд такое разграничение приемлемо. Но уже на феноменологическом уровне рассмотрения может возникнуть некоторое затруднение. Скажем, солнце – явно нечто активное. Но назвать его субъектом можно разве лишь в рамках религиозных представлений, сочтя его богом. Однако могут возникнуть и вопросы по существу: «Почему субъект активен, а объект пассивен? Является ли активность изначальным, первичным качеством субъекта? Или же оно есть качество вторичное, лишь следствие более глубокого качества, которое вызывает активность субъекта? И если это так, то каково же оно, это более глубокое первичное качество?».

Если задуматься над этими вопросами, то напрашивается мысль, что активность и пассивность едва ли следует считать первичными качествами названных феноменов. Намного вероятнее, что эти качества производные и обусловлены другими, действительно первичными качествами субъекта и объекта. Для субъекта подобным качеством следует считать несамодостаточность (неспособность существовать без потребления окружающей среды), а для объекта – самодостаточность (способность существовать независимо от окружающей среды) [Бороноев А.О. и др. 1996, с.82]. Таким образом, активность субъекта есть следствие его несамодостаточности.

Общество не может существовать, не потребляя окружающий мир, поэтому оно оказывается системой субъектного типа, и это понятие следует считать родовым по отношению к понятию «общество». Из этого ясно, что понятие «объект» в принципе неприменимо для определения понятия «общество» (вопреки мнению Н.Лумана). Смежными видами по отношению к нему могут считаться понятия «живой организм» (отсюда становится понятно, что уподобление общества организму отнюдь не случайно), «биосфера» и, может быть, какие-то другие феномены.

Понятие «система субъектного типа» не является единственно возможным родовым понятием по отношению к понятию «общество». Может быть, это даже не самое удачное родовое понятие. В частности, в качестве искомого родового понятия может выступить и понятие «объединение людей». Ведь мы часто употребляем такие слова, как популяция, общность, сообщество, общество, государство, социум и т.п., интуитивно чувствуя их различие и обычно корректно пользуясь ими в разговоре. Выражение «объединение людей» вполне может «обнять» весь приведенный смысловой ряд, отдельные феномены из которого выступят в качестве особых видов, входящих в род «объединение людей». Вообще, более правильно не давать отдельное понятие «общество», а включать его в группу близких понятий, с которыми оно относится как вид к другим видам.

Учитывая сказанное, чтобы составить логически корректно определение недостаточно найти ближайший род. Надо еще найти близкие виды и выявить их видовые отличия. Эту проблему можно решить, если проанализировать смыслы слова «социальное», употребляемого в литературе.

О понятии «социальное». Это понятие также не слишком удачно трактуется в литературе.

Иногда его смысл неясен. Например, когда утверждается, что социология в отличие от политэкономии, теории права, психологии, истории и т.д. изучает родовые свойства и основные закономерности общественных явлений [Социология. Под редакцией проф. В.П.Андрущенко, проф. Н.И.Горлача. 1996, с.11-12], остается совершенно непонятным, что такое родовые свойства общественных явлений? Равным образом, неясен его «широкий» смысл, когда сказано, что понятие «социальное» понимается как характеристика общества в целом [Рабочая книга социолога. 1983, с.8]. В данном случае, это просто замена русского слова «общественное» иностранным.

Иногда его толкование оказывается тавтологичным. Например, есть утверждение, что это в «узком» смысле это понятие означает наличие социальных связей между людьми, возникающих при взаимодействии индивидов и групп, преследующих социальные цели [Рабочая книга социолога., с.8]. Социальная связь поясняется через социальную цель, но что такое социальная цель остается глубокой тайной.

Иногда смысл слова «социальное» достаточно ясен, но действительно чрезмерно широк. Такое случается, если придерживаться веберовской традиции, согласно которой действие становится социальным в том случае, если его субъективный смысл соотносится с действием других людей и ориентируется на него [См. Вебер М. 199, с.497; Волков Ю.Г. и др. 1999, с.236]. Тем самым, любое взаимодействие между людьми оказывается социальным.

Веберовская точка зрения логически корректна, но неудобна тем, что, исходя из нее, невозможно различить совершенно разные объединения, возникающие при взаимодействии людей. Практически все человеческие действия могут иметь субъективный смысл и, как правило, соотносятся с действиями других людей.

Субъективный смысл имеется во взаимодействии между влюбленными, между продавцом и покупателем, между начальником и подчиненным, между предпринимателем и рабочим, между членами исследовательской группы и производственной бригады. Он присутствует во взаимодействии между членами семьи, в схватке между вражескими солдатами, в переговорах между деловыми партнерами и т.п. Если исходить только из наличия этого смысла в действиях названных лиц и групп, то объединения людей, возникающие в соответствующих взаимодействиях, в этом отношении оказываются одинаковыми и не различимыми. Но ведь очевидно, что это совсем разные объединения! Надо ли нам их различать? Или достаточно обозначить их все общим словом социальное (в веберовском смысле), оставив без внимания особенности каждого из них?

Вопрос можно поставить несколько иначе. Выше были названы разные объединения людей – популяция, общность, сообщество, и т.д. Очевидно, что все они основаны на взаимодействии людей, а действия их участников имеют субъективный смысл и взаимно сориентированы. По этим признакам эти объединения не различить. Неужели их вообще не различить? Неужели действительно нет узкого смысла слова «социальное», относящегося опять-таки к обществу в узком смысле слова?

Думается, что есть возможность различить узкий и широкий смыслы слова «социальное», а далее и уточнить понятие «общество». Отправной точкой для решения этой проблемы будет представление о ведущем типе взаимодействия, на основе которого возникает то или иное объединение людей.

Представление о взаимодействии, которое используется в теории социальных систем, является одним из важнейших. Ибо элементы системы, взаимодействуя между собой, создают, в конечном счете, эту систему. Но, хотя элементы считаются простейшими единицами, составляющими систему, в реальности они являются достаточно сложными образованиями и могут вступать во взаимодействие разными сторонами своей природы. Например, люди могут вступать во взаимодействие как природные (живые), эмоциональные, интеллектуальные, волевые и т.п. существа. «Системы», которые возникают в зависимости от природы взаимодействия, в этом случае могут оказаться весьма разными (например, влюбленная парочка или группа исследователей).

Напомним: мысль о том, что на основе особых типов взаимодействия могут возникать качественно различные человеческие объединения, высказана П.Сорокиным. В частности, он различал интеллектуальное, эмоциональное и волевое взаимодействие и возникающие на их основе особые объединения людей [Сорокин П.А. 1991, с.26-29]. Для формирования логически корректных понятий «общество» и «социальное» его позиция имеет принципиальное значение.

Допустим, что существует какой-то тип взаимодействия, который окажется наиболее подходящим для того, чтобы объединение людей, возникающее на его основе, удобнее всего назвать обществом в собственном смысле слова. Если мы найдем такой тип, тогда нам удастся найти узкий смысл слова «социальное» и сформировать логически корректное определение понятия «общество. Кроме того, рационально рассмотреть личность как особый предмет социологии можно только в том случае, если удастся выделить особый тип взаимодействия между личностями, в результате которого и возникает общество как особая система. В противном случае, мы вполне можем оставить личность в удел психологии (в том числе, социальной) или философии.

Имеется ли такой, особый, тип взаимодействия, на основе которого возникает именно общество, или же нам проще считать, что общество образовано на основе всех типов взаимодействия, которые могут существовать (и существуют) между людьми? Это принципиальный вопрос, и от ответа на него зависит все дальнейшее в представлении о личности как о социальном явлении.

Если мы признаем, что общество образовано на основе всех возможных типов взаимодействия между людьми, тогда мы займем красивую, романтическую и весьма привлекательную позицию. Исходный ее принцип может быть сведен к поэтической формуле: «Не люди умирают, но миры!» (Е.Евтушенко), воспроизводящей известную с древности мысль о человеке как микрокосме. Едва ли можно оспорить справедливость подобной метафоры. Человек действительно представляет собой микрокосм, некую малую вселенную в отличие от большой вселенной, макрокосма. Он может вступать во взаимодействие с другими людьми разными сторонами, гранями своего мира. Соответственно можно представить себе объединение людей (Социум, Общество с большой буквы), образованное на базе целостного многогранного взаимодействия людей. И можно понять исследовательскую установку на целостное познание Общества.

Однако подобная установка крайне сложна, и ее непосредственное применение в исследовательской практике непременно вызовет те же трудности, с которыми в свое время столкнулись естествоиспытатели, когда пытались познать природу во всей ее целостности. Как нам известно, это не удалось. Мир оказался слишком сложным для познавательных возможностей человеческого ума. И эта сложность вынудила естествоиспытателей выделить разные качественные уровни природы, в зависимости от особых типов взаимодействия между «элементами». На этой основе возникали астрономия и биология, физика и химия и т.п., вскрывались свойственные этим наукам закономерности и т.д.

Вероятно, в социологии следует пойти аналогичным путем. Нам едва ли удастся сразу познать Социум, образованный на основе всех взаимодействий людей во всей его полноте. Но мы можем приступить к его познанию, изучая отдельные типы или виды объединений людей, образованные на качественно разных видах взаимодействия. Причем мы можем принять, что общество в собственном (или узком) смысле слова образовано на основе какого-то одного типа взаимодействия (по крайней мере, можно выделить какой-то ведущий тип подобного взаимодействия, служащий основой общества). В этом случае наша задача намного упрощается.

Итак, мы исходим из установки, что существует множество социоподобных объединений людей и выделяем два основных объединения: 1) Общество (Социум) в широком смысле – объединение людей, возникающее на основе всех возможных типов взаимодействия между людьми, в подобное объединение человек входит целостно, 2) общество в узком смысле – объединение людей, возникшее на базе одного типа взаимодействия. В подобное объединение человек входит какой-то одной своей стороной, которую и следует называть собственно социальной.

Ясно при этом, что объединение такого рода будет чисто логической абстракцией. В реальности человек всегда целостно взаимодействует с миром. Но не выделив это объединение теоретически, не построив его понятийную модель, крайне трудно разобраться во всей системе взаимодействий между людьми. Кроме того, если не выделить особый, собственно социальный тип взаимодействия, нельзя всерьез говорить о личности как о социальной ипостаси человека. Тем самым, без решения этой задачи встает вопрос об осмысленности словосочетания «социология личности», а значит, и о самой возможности курса «Социология личности».

Типы взаимодействия между людьми. Чтобы уточнить, что означают слова «тип взаимодействия», попытаемся вместе с читателем решить две небольшие задачи.

Первая задача совсем простая. Допустим, мы имеем, с одной стороны понятия «гражданин», «личность», «человек», «индивид», «верующий», а с другой – «общество», «государство», «человечество», «род» (или «вид»), «церковь». Необходимо соединить попарно категории из обоих рядов так, чтобы понятия из первого ряда («единицы») оказались бы в связке с понятиями второго ряда («множествами», «общностями», «совокупностями»). Можно с уверенностью предположить, что после небольшого размышления и на основе интуиции практически каждый читатель образует следующие пары: «индивид – вид», «гражданин – государство», «верующий – церковь», «личность – общество», «человек – человечество». Этот результат наводит на мысль, что личность вполне может быть предметом социологии. Не случайно же у нас образовалась пара «личность – общество».

Вторая задача чуточку сложнее. Необходимо пояснить, почему мы образовали именно эти пары? Почему понятие «гражданин» соответствует понятию «государство», а понятие «индивид» – понятию «вид»? Нетрудно заметить, что напрашивающийся ответ: «Потому, что названные единицы составляют соответствующие множества» – не вполне удовлетворителен. Речь как раз и идет о том, чтобы объяснить, почему именно данные единицы составляют именно эти множества. Наша интуиция работает правильно, но на чем она основана?

Логично допустить, что основана она на представлении о ведущем типе взаимодействия между людьми, причем это представление не всегда осознается. Но его можно прояснить, если попытаться построить ассоциативный ряд (подобрать близкие по смыслу понятия) к наиболее подходящим для этого парам. Так, понятийный ряд «гражданин – государство» естественно продолжить понятиями «право», «закон», а понятийный ряд «индивид – вид» понятиями «природа», «биология» и т.п.

Ассоциативные понятия указывают нам на наличие особого типа взаимодействия между людьми, который в данном объединении людей, оказывается ведущим. Между индивидами существует природное (генетическое) взаимодействие, на основе чего возникает вид (популяция). Граждане между собой и государством взаимодействуют на основе права (правовой тип взаимодействия). Связь между верующими и церковью возникает на основе взаимодействия, которое можно назвать духовно-мистическим. Целесообразно принять для простоты, что между людьми и человечеством существуют разнообразные типы взаимодействия. Но на основе какого, качественно своеобразного, типа взаимодействия между личностями возникает общество? В этом случае попытка прибегнуть к помощи ассоциаций может оказаться не слишком успешной. Ясно, что продолжение ряда «личность – общество» понятиями «общественное» или «социальное» нам ничего не дает. Ведь нам как раз необходимо выявить специфику социального. Мы же не говорим, что между гражданами и государством существует «государственное» взаимодействие. Мы достаточно корректно указали качественное своеобразие этого взаимодействия, назвав его «правовым» [Бороноев А.О. и др. 1996, с.82-83].

Деятельностное взаимодействие как собственно социальное.

Чтобы определить, какой тип взаимодействия связывает людей в общество, воспользуемся двумя приемами. Сначала мы попытаемся самостоятельно выявить этот тип, воспользовавшись простейшей аналогией, а затем рассмотрим точки зрения, имеющиеся в истории обществоведческой мысли, относительно типа взаимодействия, на основе которого возникает общество.

Вероятно, одно из древнейших иноназваний общества – «человеческий муравейник». Часто уподобляют общества и пчелиному улью. Подобная аналогия совсем не случайна. Ведь действительно муравейник и улей очень похожи на общество, во всяком случае, значительно больше, нежели стая, стадо, табун или какое-то другое объединение животных.

Почему? Это нетрудно понять. Мы ясно видим два признака сходства между объединениями насекомых и человеческим обществом – сложную иерархию и «разделение труда», на которое указывает наличие особых функциональных групп. Например, в муравейнике есть рабочие муравьи, муравьи-солдаты и пр. В улье также есть группы пчел, выполняющие особые функции. Чем-то эти группы насекомых напоминают социально-профессиональные группы в обществе – классы, сословия и пр.

Оставив без специального рассмотрения иерархию, которая скорее уподобляет любое из названных сообществ насекомых государству, заметим, что главным признаком сходства между обществом и муравейником или ульем является обмен результатами деятельности (продуктами или услугами), осуществляемый представителями функционально различных групп. Назовем этот обмен результатами деятельности деятельностным взаимодействием. Этот обмен лежит в основе разделения труда (возможность обмена товарами или услугами есть необходимое условие разделения труда). Следовательно, именно деятельностное взаимодействие связывает отдельные личности в общество, а значит, именно оно оказывается специфически социальным.

В европейской обществоведческой мысли одним из первых деятельностное взаимодействие положил в основу общества Платон. (Он пользуется словом «государство», но тогдашний греческий полис совмещал в себе черты и государства, и общества. Поэтому нас не должна смущать разница в словоупотреблении). По мнению Платона, «государство ... возникает, ... когда каждый из нас не может удовлетворить себя сам, но нуждается еще во многом. ... Каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, ... люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства. ... Его создают наши потребности» [Платон. 1971, с.145]. Этой же точки зрения неявно придерживаются все те, кто кладет в основу существования общества принцип разделения труда.

Однако в истории обществоведческой мысли существовали (и существуют) принципиально иные представления о специфике общественных связей (представления о том, что связывает людей в общество). Воспроизведем эти представления (в сопровождении надлежащих комментариев), чтобы наш вывод о специфике общественных связей стал более доказательным.

Сразу же следует подчеркнуть: нельзя рассматривать воззрение того или иного автора на специфику общественных связей как некую всегда осознанную теоретическую установку. Чаще это будет мнение, мимоходом брошенное замечание, но для нас это не имеет существенного значения. Важно, что указана принципиальная возможность определенного типа взаимодействия как основы общества.

Помимо деятельностного взаимодействия (сторонниками этой точки зрения можно считать Платона, Дюркгейма, Маркса, отчасти представителей структурно-функционального анализа и т.д.) имеются по крайней мере еще три принципиально отличных типа взаимодействия (рече-коммуникационное, чувственное и правовое), на которых, теоретически, может строиться социальная система.

Рече-коммуникационное взаимодействие. Сторонниками воззрения, что рече-коммуникационное взаимодействие лежит в основе общества, являются Аристотель и Н.Луман, авторы, достаточно далеко отстоящие друг от друга по времени и по теоретической разработанности своих взглядов, но близкие по своим принципиальным позициям. Близки к нему и сторонники символического интеракционизма. По-видимому, неявно считают рече-коммуникационное взаимодействие основополагающим для общества также те современные авторы, кто пишет об «информационном обществе», «информационно-интеллектуальной цивилизации» и т.п. [См.: Субето А.И. 1995, с 167].

У Аристотеля в «Политике» есть замечательное рассуждение, которое настолько важно для нашей проблематики, что имеет смысл привести соответствующий отрывок почти полностью. В нем говорится: «Что человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные, ясно из следующего: ... один только человек из всех живых существ одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойственен и остальным живым существам (поскольку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать радость и печаль и передавать эти ощущения друг другу). Но речь способна выражать и то, что полезно и что вредно, ... что справедливо и что несправедливо. Это свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и несправедливость и т.п. А совокупность всего этого и создает основу семьи и государства» [Аристотель. 1983, с.379].

Коротко резюмировать это рассуждение применительно к нашим целям можно следующим образом:

1. Аристотель замечает сходство человека с таким общественным насекомым, как пчела, но усматривает разницу между ними не в особенностях их деятельности, а в наличии речи у человека;

2. он делает достаточно отчетливый намек на то, что речевое взаимодействие может быть основой общества;

3. в весьма неявно форме он указывает, что наряду с речевым взаимодействием в основе общества лежат некие ценности (добро, зло, справедливость, несправедливость), отраженные в абстрактных понятиях, которые передаются в речи.

Н.Луман высказывает намного более радикальные мысли относительно общества как коммуникационной системы (что и неудивительно после почти двух с половиной тысячелетий развития обществоведческой мысли).

Он утверждает как нечто очевидное, «что общество является самоописывающимся объектом» [Луман Н.1994, с.28]. И при этом полагает, что достаточно строгое построение социальной теории требует применения понятий «система» и «коммуникация», а логически наиболее корректно определять общество как «оперативно закрытую систему, состоящую из собственных операций, производящую коммуникации из коммуникаций» Луман Н. 1994, с.31-32]. При этом «понятие коммуникации становится решающим фактором для определения понятия общество» [Луман Н. 1994, с.31]. В свою очередь, коммуникация понимается как синтез информации, сообщения и понимания и происходит лишь тогда, когда осуществляется этот синтез. Различение информации, сообщения и понимания необходимо для поддержания деятельности системы [Луман Н. 1994, с.32]. Исходя из таких представлений, конкретные люди оказываются не частью общества, а частью окружающей среды [Луман Н.1994, с.33].

По замыслу Н.Лумана построение социальной теории на основе понятий «система» и «коммуникация» позволяет избавиться от ряда эпистемологических (гносеологических) затруднений:

от необходимости включать в рассмотрение столь разнокачественное образование, как человек с его «руками, ногами, мыслями и энзимами»);

от описания общества с помощью географических признаков, например, территории;

от разделения в теории познания субъекта и объекта как условия познания, когда описание и наблюдение мира возможно извне, причем следует избегать всякого переплетения субъекта со своим предметом [Луман Н.1994, с.27-28, 33-34].

Не исключено, что подобный подход позволяет избавиться, по крайней мере, от описания общества в географических понятиях. Действительно, нелепо строить теорию общества с помощью понятия «территория». Но можно ли достичь на базе понятия «коммуникация» представления об обществе как «оперативно закрытой аутопойетической (т.е. самосозидающейся – П.С.) системе» [Луман Н. 1994, с.30), если весьма существенно не исказить при этом понимание реальности? Может быть, использование этого понятия как чисто информационного или описательного лишь затушевывает такую трудность, как необходимость включения человека в описание общества и просто создает иллюзию, что удалось отделить систему от среды?

Проблема состоит в том, является ли коммуникация чисто информационным событием? Или все же это энергоинформационное и вещественное событие (то есть такое, когда элементы взаимодействия обмениваются не только информацией, но одновременно веществом и энергией), как и любое другое? Может быть, в коммуникации информационный аспект лишь вышел на первый план и поэтому создается иллюзия, что можно строить систему коммуникаций как оперативно закрытую?

Думается, следует считать коммуникацию изначально энергоинформационным (и в меньшей степени вещественным) событием. Любое энергетическое действие может быть носителем информации, например, удар кулака или взрыв (террористический акт это, прежде всего, некое сообщение, послание). И в нем, как и в любой коммуникации, можно выделить аспекты сообщения (акт передачи информации), собственно информацию (некую целостную систему знаков, каким-то образом кодированную) и понимание (как перестройку воспринимающей системы знаков в соответствии с воспринятой информацией). Если же мы признаем, что коммуникация есть энергоинформационное событие, тогда создать оперативно закрытую систему в принципе нельзя, ибо черпать энергию для любых внутренних операций система может только из внешней среды (или из внутренних резервов, пока не погибнет от истощения).

Максимально возможное допущение то, что могут существовать временно закрытые оперативные коммуникационные системы, действующие за счет резерва энергии, усвоенной ранее. Следовательно, представление о системе, состоящей из коммуникаций и воспроизводящей себя в качестве таковой без подключения к внешней среде, оказывается лишь весьма абстрактной моделью, чья познавательная ценность сомнительна.

Можно предположить, что коммуникационная концепция общества, излагаемая Н.Луманом, основана на неявной посылке, что различие между субъектом и объектом существуют лишь в теории познания, что оба они суть независимые и равноправные явления в реальном мире и что субъект лишь по каким-то случайным причинам занят исследованием и описанием объекта, из чистого, так сказать, любопытства. В соответствии с этой неявной посылкой любой объект в возможности познания ничем не отличается от субъекта, по крайней мере, он способен заняться исследованием самого себя. Если это так, то почему бы обществу действительно не быть самоописывающимся объектом?

Однако, учитывая отмеченные выше принципиальные онтологические различия между субъектом и объектом, общество является системой субъектного типа, его существование необходимо связано с затратой энергии и невозможно без потребления окружающей среды.

Собственно говоря, именно поэтому нам становится необходимым понятие «деятельность» для описания процессов происходящих в обществе. Ведь оно отражает процесс обмена энергией (и веществом) между личностями (вообще социальными субъектами, в том числе, социальными институтами) в процессе взаимодействия. Опять-таки, подчеркнем, что любое взаимодействие целостно. Понятия энергии и информации лишь абстракции по отношению к процессу взаимодействия. Но можно мысленно представить некие предельные ситуации, когда обмен информацией содержит исчезающе малую энергетическую и вещественную составляющую, а обмен веществом и энергией – исчезающе малую информационную величину. В первом случае целесообразно говорить о коммуникационном взаимодействии, во втором – о деятельностном.

Кроме того, с этими двумя объективными аспектами взаимодействия могут быть сопряжены субъективные цели участников взаимодействия. В одном случае целью взаимодействия становится передача сигнала, сообщения. Тогда даже величина затраченной энергии отступает на второй план, хотя чаще всего для передачи сообщения стараются тратить как можно меньше энергии. В другом – цель взаимодействия состоит во взаимном обмене энергией, результатом которого становится экономия трудовых и материальных затрат, т.е. в конечном счете, экономия той же энергии. На возможности сэкономить энергию при получении необходимых вещей, продуктов и пр. основано разделение труда. Участники взаимодействия обмениваются, если так можно выразиться, «энергетическими консервами» - результатами и продуктами деятельности. И тогда речь идет именно о деятельностном обмене. Информационное обеспечение обмена не исчезает, оно необходимо, но не оно определяет смысл взаимодействия.

Казалось бы, наш выбор ясен: деятельностное, а не коммуникационное взаимодействие следует считать собственно социальным. Однако этот выбор затруднен чисто эмпирическим обстоятельством: ведь мы являемся участниками и свидетелями все большего и большего значения передачи информации в нашей жизни. Появление средств массовой коммуникации (радио и телевидения) и компьютера радикально изменили ее. Изменения в сфере коммуникаций меняют и перестраивают все привычные формы деятельности. Процессы обмена энергией и веществом все больше и больше зависят от обмена коммуникациями. Возникает ситуация, которая чем-то напоминает ту, что возникла в природе с появлением головного мозга. Изначально вспомогательное средство для обеспечения обмена веществом и энергией между субъектом и средой превратилось в цель этого обмена. Как утверждают медики, в ситуации голода организм начинает есть самого себя. Сначала в ход идут жировые отложения, затем начинает потребляться мышечная ткань. При этом питание мозга обеспечивается до самой последней возможности. Наконец, мозг начинает потреблять самого себя. И именно тогда дистрофия становится неизлечимой.

Иначе говоря, мы являемся свидетелями трансформации вспомогательной связи в основную. Поэтому, возможно, в более отдаленной перспективе рассматривать коммуникацию как специфический вид общественной связи. Но, может быть, можно поступить и проще: мы просто должны будем расширить понятие сообщества как системы, в которой одновременно присутствуют вещественное, энергетическое и информационное взаимодействия. Конечно, для окончательного решения и выбора между двумя возможностями необходима серьезная дискуссия.

Правда, при признании коммуникационного взаимодействия собственно социальным возникают не слишком приятные представления психологического или социального плана. «Оперативно закрытой и самоописывающейся системой», бесконечно производящей все новые и новые коммуникации является любой сумасшедший, не поддающийся лечению. Именно на свойстве бесконечно творить коммуникации из коммуникаций возможно явление сумасшествия. На этом же свойстве возникает и такое социальное явление, как «паразитическая бюрократия», когда административный аппарат начинает бесконечно гонять пустую информацию, не решая конкретные дела.

В свое время в одном из своих публичных выступлений В.Черномырдин сказал, что за годы «перестройки» и «радикальных реформ» число чиновников в России достигло 900 тысяч, тогда как в советское время весь административный аппарат СССР состоял из 700 тысяч человек. Учитывая, что население России примерно вдвое меньше население СССР, число чиновников «на душу населения» выросло в 2,6 раза. И это под лозунгом борьбы «с командно-административной системой»! Но ситуация окажется еще трагикомичнее, если учесть, что в период СССР его чиновники управляли общенародной собственностью (пусть не очень хорошо), т.е. были заняты каким-то реальным делом. В настоящее время 85% прежней общенародной собственности в России приватизировано. Опять-таки, если учесть что России досталась примерно половина собственности бывшего Союза, российские чиновники управляют примерно 7,5% прежней общенародной собственности. Реального дела на всех них стало меньше в 10-12 раз, а на каждого из них – примерно в 30 раз. Несколько позже, третьего февраля 2000 года, губернатор Курской области А.Руцкой утверждал в программе НТВ “Сегодня”, что число федеральных чиновников в области выросло по сравнению с советским временем в 6 раз. Поразительный, хотя и несколько неожиданный, результат борьбы с «командно-административной системой» в процессе «радикальных экономических реформ»!

Впрочем, и зарубежный опыт показывает, что бюрократический аппарат имеет тенденцию к самовозрастанию вне зависимости от объема реального дела. В известной сатирической книжке «Законы Паркинсона» приведены данные о росте численности штатов в британском министерстве колоний. Несмотря на то, что в послевоенное время число колоний постоянно уменьшалось, число чиновников в министерстве постоянно росло и к 1961 году, т.е. к моменту ликвидации британской империи, достигло наибольшей величины [Паркинсон С.Н. 1998, с.12].

Чувственное взаимодействие. Заметно иначе решают проблему социального взаимодействия те, кто в его основу кладет понятие «чувство», при этом разные чувства могут стать основой социальных связей [См.: Бороноев А.О.и др. 1996, с.84].

Так, некоторые полагают, что в основе общества лежит чувство доверия. Например, А.Блаженный обуславливал существование общества наличием доверия между людьми (веры людей друг в друга и друг другу). В частности, он писал, что «вообще считал обязанностью верить людям, ибо без этой веры не могло бы существовать и самое человеческое общество» [Августин. 1969, с. 597]. Ту же мысль повторил намного позже Дж.Дж.Фрэзер, сказав, что только на взаимном доверии «держится всякая ассоциация людей» [Фрэзер. 1989, с.208]. Й.Хейзинга также пишет: «...Всякое сообщество, даже в животном мире, базируется на взаимном доверии особей, которые могли бы друг друга истребить. Сообщество как таковое, людей или государств, без взаимного доверия невозможно» [Хейзинга Й.1992, с.318].

В. Соловьев полагал, что в основе общества лежит любовь, при этом его аргументация столь же проста, сколь и легко поддается критике. Он утверждал, что «социальные организмы производятся тою же жизненною творческою силою любви, которая порождает и организмы физические. Эта сила непосредственно создает семью, а семья есть образующий элемент всякого общества» [Соловьев. 1991, с.73]. С чувствами связывал существование общества и Г.Лебон [ЛебонГ.1995].

Т.Карлейль утверждал, что «общество основано на почитании героев» [Карлейль Т. 1994, с.14]. При этом герой одарен некой «свободной силой, исходящей прямо из рук Божьих», он подобен молнии, а его мудрое спасительное слово воспламеняет все вокруг, поскольку этому слову верят все [Карлейль Т.1994, с.15]. (Позже М.Вебер назовет этот дар великого человека харизмой). Все наши звания и ранги, на которых покоится единение общества, можно назвать героархиею или иерархиею, так в героархии заключено достаточно и святого [Карлейль Т.1994, с.14].

Попытаемся теперь критически взглянуть на утверждения о чувственном взаимодействии как основе общества.

Конечно, легче всего поддается критике суждение В.Соловьева. Оно опровергается простым наблюдением. Мы имеем примеры целых культур (мусульманская, древнеиудейская и древнехристианская), в которых традиция не предусматривает необходимости любовных чувств при заключении брака. Браки заключались не брачующимися, а их родителями. При этом крепости брачных уз в этих культурах можно только позавидовать. И в современной культуре браки по расчету существуют, причем эмпирические данные говорят, что они, по крайне мере, не менее прочны, чем браки по любви.

Несколько труднее поддается критике точка зрения Августина и иже с ним. Ибо действительно, без минимума взаимного доверия никакое общество невозможно. Мы верим в то, что в нормальной ситуации никто не покушается на нашу свободу, наш кошелек и нашу жизнь. В противном случае, действительно велась бы «война всех против всех».

Логически корректно выйти из возможного затруднения все-таки можно, если допустить, что наличие доверия есть обязательное условие существования не общества, а общности, т.е. любой ассоциации людей или даже животных. Ведь в любом косяке рыб, в любом стаде одновидовые особи «доверяют» друг другу в том смысле, что не ждут не спровоцированной агрессии от соседа. Наличие доверия в этом случае оказывается непременным признаком не общества, а общности. Доверие – условие необходимое, но недостаточное для возникновения общества.

Еще труднее найти недостатки в рассуждениях Карлейля. Ибо в любом обществе мы видим некоторую иерархию, наличие градаций людей с точки зрения их властным полномочий. И даже если мы отвергаем веру в божественное происхождение царской власти, а источником власти считаем волю народа, выражаемую в процессе голосования, то ведь наш избранник должен быть, или, по крайней мере, казаться лучше, одареннее, превосходнее других претендентов. То есть, в большей или меньшей степени, но мы верим в наличие харизмы у очередного «всенародно избранного». Да и в любом стаде есть, как правило, вожак.

Возможный аргумент против утверждений Карлейля состоит в том, что его аргументация фактически относится не к обществу как к таковому, а к иерархической структуре, например, государству или церкви. Для общества же характерны не столько вертикальные, сколько горизонтальные отношения, в которых выступают равноправные субъекты взаимодействия.

Правовое взаимодействие основано, очевидно, на таком свойстве человека, как воля, если понимать это слово не в чисто обыденном смысле, как настойчивость, упорство, целеустремленность и т.п., а как качество человека, позволяющее ему принимать осмысленные решения, с которыми считаются другие участники взаимодействия. Вероятно, именно это свойство имел в виду Аристотель, когда писал, что «рабу вообще не свойственна способность решать, женщине она свойственна, но лишена действенности, ребенку также свойственна, но находится в неразвитом состоянии» (Аристотель. 1983, с.400). Представление о правовом взаимодействии лежит в основе известных концепций Гоббса или Руссо об общественном договоре как исходном пункте образования общества или государства.

Правовой аспект имеется практически в любом акте взаимодействия, однако едва ли целесообразно считать правовое взаимодействие основой общества. На основе права чаще возникают иерархические организации с устойчивыми вертикальными правовыми отношениями, в которых участники правового взаимодействия не обладают равными полномочиями. В лучшем случае, эти участники равны на момент учреждения какой-либо организации (например, запорожцы при выборе атамана). Далее же, до нового учредительного собрания, основная масса подчиняется отдельному лицу или коллективному органу – носителю власти. Соответственно, предпочтительнее считать правовое взаимодействие основой не общества (в узком смысле слова), а государства.

Представление о государстве как объединении людей противоречит, конечно, высказыванию М.Вебера о том, что «с социологической точки зрения слово «государство» … означает только вид человеческого поведения особого рода» [Вебер М. О некоторых категориях «понимающей» социологии / Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. – 2-е изд., доп. и испр. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006, с.366]. Но он вообще предлагает считать социологию одной из эмпирических наук о действии [Вебер М. Основные социологические понятия / Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. – 2-е изд., доп. и испр. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006, с.453-454] или поведении [Вебер М. Основные социологические понятия / Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. – 2-е изд., доп. и испр. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006, с.456, 457], с чем трудно согласиться.

А пока мы будем считать, что общество (в узком смысле) есть система субъектного типа, элементы которой (личности и социальные институты) находятся в деятельностном взаимодействии (т.е. обмениваются результатами деятельности – продуктами и услугами). Можно дать и другое определение: «общество – объединение людей, основанное на деятельностном взаимодействии».

Однако в ряде случаев целесообразно рассматривать все возможные типы взаимодействия между людьми, не дифференцируя их. В этом случае можно пользоваться понятием социум или употреблять понятие общество в широком смысле, помня об этом. Ведь пользуемся же мы понятиями природа, природное, когда нам не нужно подчеркивать специфику природных взаимодействий. В целом высказанные выше представления можно свести в небольшую табличку (см. табл. 2).

Таблица 2.

Объединения людей, возникающие на основе особых типов взаимодействия.

		Объединение
	популя-ция	общность	сообщество	Общество	государство	социум
Тип взаимо-действия	природ-ное	природное + эмоциона-льное	... + эмоциональ-ное + рече-коммуника-ционное	... + ... + речекоммуникационное + деятельностное	... + ... + ... + деятельност-ное + правовое	все типы взаимодействия без выделения специфического

Жирным шрифтом в таблице выделен качественно новый, специфический вид взаимодействия, на базе которого возникает качественно новое объединение людей. Прочие виды взаимодействия отходят на второй план и в теоретическом анализе конкретного объединения могут не рассматриваться. Для экономии места в столбцах таблицы воспроизводятся не все предшествующие типы взаимодействия.

Примерами общности могут служить первобытная орда или толпа, охваченная общими чувствами, примером сообщества – племя или народ.

С учетом того, что главный вывод из анализа, проведенного выше, состоит в том, что деятельностное взаимодействие признается базовым, основным видом общественного взаимодействия. Соответственно, личностью далее считается человек, участвующий в деятельностном взаимодействии. Все дальнейшее построение курса основано на этом принципиальном выводе.

В рамках курса «Социология личности» выделение определенного типа взаимодействия в качестве собственно социального важно еще тем, что в зависимости от типа взаимодействия будут определяться типы личности, участвующие во взаимодействии. Если в основу положить речевое взаимодействие, то нужно будет говорить об ораторах и слушателях, информаторах и аналитиках, краснобаях и молчальниках и т.п. В случае правового (волевого) взаимодействия речь пойдет о преступниках и лояльных гражданах, адвокатах и судьях. Исходя из чувственного взаимодействия, нужно будет говорить о людях добрых и злых, сдержанных и откровенных, постоянных и непостоянных в своих чувствах и т.п. Когда же утверждается, что деятельностное взаимодействие является собственно социальным, то типами личности окажутся некие деятели, важнейшие из которых еще предстоит установить.

1.1.2. Специфика человеческой деятельности.

Разумеется, одного лишь вывода о деятельностном взаимодействии как специфически социальном взаимодействии недостаточно для понимания отношений между личностью и обществом. Чтобы понять сложные процессы, происходящие между этими феноменами, нужны дополнительные, более конкретные понятия и представления. В целом, они суммированы в деятельностно-ценностном подходе, о котором уже шла речь выше. Рассмотрим основные понятия, входящие в него.

Общее представление о деятельности. Деятельность - удивительный и загадочный феномен, хотя, казалось бы, участвуя в ней, люди должны были бы иметь о нем ясное и четкое представление. Однако это не так. Стоит к ней присмотреться внимательнее, и невольно всплывает в памяти образ древнегреческого бога Протея, отличительным свойством которого была способность мгновенно менять свой облик и превращаться во все, что угодно. Эта текучесть, подвижность, изменчивость деятельности, ее «протеизм» вкупе с непосредственной данностью для любого из нас делают ее чрезвычайно трудной для теоретического описания. Но как-то приближаться к постижению этого явления нам все же необходимо. Ведь ясно же, что все наши и победы и беды – результат нашей собственной деятельности. Сможем ли мы с ней справиться или нет? Или она, как взбесившаяся лошадь, сбросит своего всадника - человечество - в пропасть? Представляется, что «обуздать» ее было бы крайне желательно, а для этого нужно составить хотя бы грубое, но в чем-то истинное представление о ней. Это мы и попытаемся сделать.

Традиционно деятельность считается специфически человеческой формой активности [Огурцов и др. 1983, с.151-152], важнейшими характеристиками которой являются наличие осознанной цели и относительной свободы. Она – абсолютно необходимое условие существования и развития общества. В этой связи для социологии как науки категория деятельности имеет непреходящее методологическое значение, в частности, в связи с необходимостью теоретически отделить человеческое общество от общества животных, а также различать разные типы общества.

Специфика человеческой деятельности. Чтобы уточнить проблему теоретического различения человеческого общества от общества животных, вернемся на некоторое время к представлениям Аристотеля о том, что человек является общественным животным в большей степени, нежели пчела, поскольку именно он обладает речью. Ведь лревнегреческий мыслитель видел, что человеческое общество чем-то напоминает улей. И это «что-то», по нашему мнению, разделение труда между различными функциональными группами пчел как общественных насекомых. По-видимому, у Аристотеля в голове эта мысль тоже как-то присутствовала. Но он столь же ясно видел, что человеческое общество – совсем не улей, что у первого есть какие-то существенные отличия от второго. Ему нужно было указать это отличие, и он сделал это за счет ввода представлений о дополнительном виде взаимодействия в человеческом обществе, о речевом взаимодействии.

Подобное решение кажется самым простым и логичным на первый взгляд. Но ведь существует и иная возможность найти отличие улья или муравейника от человеческого общества, не привлекая представление о дополнительном виде взаимодействия. Ибо теоретически возможно отличить человеческое общество от любого другого объединения насекомых или животных в том случае, если мы найдем принципиальные отличия человеческой деятельности от деятельности общественных животных. Если показать, что человеческое общество, как и общество животных, существует на обмене результатами деятельности (т.е. на обмене веществом и энергией между особями), но сама деятельность человека принципиально отличается от деятельности общественных животных, можно обойтись без привлечения дополнительных видов взаимодействия, чтобы отразить специфику именно человеческого общества. Итак, в чем же состоит эта специфика? Чем деятельность человека отличается от деятельности животных?

Обычно первое, что приходит на ум человеку, когда (и если) он задается подобным вопросом, это факт наличия в человеческой голове представления о возможно результате деятельности. В свое время одной из любимых цитат из «Капитала» в советском обществоведении была та, где Маркс, предварительно отказавшись от рассмотрения «первых животнообразных инстинктивных форм труда», заявляет: «Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы отличается тем, что прежде, чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально» [Маркс К. Т.23, с.189]. Намного раньше эту же мысль, но в более короткой и менее развитой форме высказал А.Блаженный. Говоря о тех дарах, которыми Бог наделил человека, он упоминает среди прочих и «способность ума ... постигать тайны искусства и наперед обнимать мыслию то, что предполагает он произвесть (курсив мой. – П.С.)» [Августин. 1969, с.585].

Вероятно, наличие в голове человека идеальной модели будущего результата действительно является одним из важнейших, а может быть, и самым главным отличительным признаком собственно человеческой деятельности. Но мы можем указать и другие отличительные признаки ее, которые имеют более «социологический» и менее философский характер. Речь пойдет сейчас о регуляторах деятельности и об отличии этих регуляторов у человека и животных.

Регуляторы деятельности. Любая деятельность как-то регулируется. При этом очевидного, что, во-первых, деятельность как-то осуществляется и даже развивается, а значит, существуют какие-то стимулы ее осуществления и развития. Во-вторых, деятельность при всей своей изменчивости всегда как-то оформлена, а значит, существует нечто, что ей эту форму придает. В-третьих, деятельность чем-то всегда ограничена, примерно так, как ограничены вода или газ сосудом, в котором они содержатся. Соответственно, основные регуляторы деятельности можно назвать стимулами, оформителями и ограничителями.

Ограничителями деятельности являются свойства внешнего мира (природы) и самих деятелей.

Живое существо соприкасается с внешним миром и осваивает (познает и использует) его с помощью своей деятельности лишь в той мере, в какой позволяют ему его органы чувств и строение его тела. Тигр способен существовать (действовать) лишь в условиях тайги или джунглей. Пчеле нужны летняя температура воздуха и цветущие растения. Без соблюдения определенных природных условий (специфических для каждого вида) жизнедеятельность любых живых существ немыслима. Органы чувств, анатомия и физиология живого существа теснейшим образом сопряжены с этими условиями, поэтому нормальная деятельность возможна тогда, когда не нарушены (не изменены) ни условия среды, ни само строение природного субъекта.

Человек оказался способен кардинальным образом изменить описанную ситуацию. С помощью технических средств он в состоянии познавать и осваивать такие характеристики природной среды, какие недоступны ему как просто живому существу. Предметом его деятельности стала едва ли не вся вселенная (по крайней мере, как предмет познания). Тем не менее, ограничители человеческой деятельности были и остаются. Мы не можем осуществлять свою деятельность, если исчезло какое-то природное условие, за счет которого деятельность была ранее возможна. Изменение или разрушение каких-то свойств и характеристик мира влечет прекращение определенной разновидности деятельности, а в дальнейшем изменение структуры общества и даже в какой-то мере изменение человеческих свойств и качеств.

Например, во время палеолита, когда по территории Евразии бродили стада мамонтов и шерстистых носорогов, основным видом деятельности людей была коллективная облавная охота. Зверей загоняли в ловушки – ямы, топкие места, естественные овраги, а потом добивали. Подобная охота требовала от людей немалого мужества и слаженных действий. Позже, во время мезолита, после таяния ледника, крупные, точнее, гигантские животные исчезли. Людям пришлось заняться охотой на оленей, лосей, птиц, а также ловлей рыбы. Коллективная облавная охота уступила место индивидуальной охоте и ловле с помощью лука и сетей. Изменение внешней среды (исчезновение гигантских животных) вынудило людей изменить форму своей деятельности. Более того, от них потребовались новые психические свойства и качества. Ведь «если палеолит был для человека школой мужества и организованности, то мезолит стал школой находчивости и личной инициативы» [Рыбаков Б.А. 1997, с.167].

Открытия и изобретения, благодаря которым окружающий мир становится иным, обретает новые грани и качества, расширяют пространство человеческой деятельности, отодвигают ее границы. Например, изобретение ракеты, в конечном счете, открыло человечеству дорогу в космос, изобретение акваланга сделало доступнее мир океана. Крайне важным является то обстоятельство, что технические устройства придают новые свойства человеческой деятельности по сравнению с деятельностью животных – они резко повышают насыщенность ее энергией и информацией. Проще говоря, человек, во-первых, в своей деятельности использует большее количество энергии, нежели поглощаемое с пищей, причем эту энергию трудно соизмерить с энергией животных. Во-вторых, и количество информации, которым пользуется человек, несопоставимо с тем, которое он может приобрести из личного опыта. В самых простейших вещах, не говоря уже о сложных энергетических или информационных устройствах, которыми мы пользуемся в повседневной жизни, зашифровано столько знаний, сколько одному человеку не освоить за всю жизнь. Но в принципе границы деятельности неустранимы.

Благодаря повышению насыщенности деятельности человека энергией и информацией, она становится более мощной по сравнению деятельностью животных, что, в свою очередь, влечет повышение ее насыщенности веществом. Человек использует в своей деятельности такое количество вещества, которое несравнимо с количеством вещества, используемого любым видом живых существ. Вследствие насыщенности деятельности человека веществом, энергией и информацией она обретает свойство дальнодействия: если деятельность животных ограничена возможностями их организмов, деятельность человека выходит далеко за пределы человеческого организма. Кроме того, технические средства дают возможность человеку устраняться от непосредственного участия в деятельности. Он может самоустраниться из процесса деятельности на некоторое время. Иначе говоря, деятельность обретает свойство, которое можно назвать автоматичностью. Любая охотничья ловушка несет в зародыше это свойство.

Помимо чисто внешних ограничителей деятельность имеет и свою собственную, «внутреннюю» упорядоченность. Она всегда совершается в соответствии с некими образцами, в результате чего возникают определенные «технологии» деятельности. Эти образцы мы можем назвать оформителями деятельности. В свою очередь их можно разделить на два класса: природные и социальные.

Природные оформители – инстинкты и рефлексы, а социальные – нормы. Оформители задают определенные последовательности, алгоритмы конкретных действий, и вне этих алгоритмов достижение намеченной цели крайне маловероятно.

Стимулы деятельности, благодаря которым она осуществляется и развивается, это потребности и ценности.*

Что касается потребностей, то они не являются специфически человеческими стимулами деятельности. Деятельность, вызванная потребностями, направлена на подержание существования деятеля. И в этом отношении человеческая деятельность неотличима от животной. Но самая главная характеристика потребностей в том, что они заданы объективно, т.е. независимо от деятеля. Поэтому деятельность в соответствии с потребностями несвободна, а ее смысл для субъекта задан не свободной волей деятеля, а его структурой.

Напротив, ценности, выполняют совсем другие функции в качестве стимулов деятельности. Во-первых, в выборе ценностей человек свободен. Нельзя запретить человеку выполнять свой долг, писать стихи или добиваться любви (хотя можно создать внешние препятствия, затрудняющие соответствующую деятельность). Во-вторых, выбрав ценность, человек сам задает себе смысл собственной деятельности. Позже мы уточним понятие «ценность», которое требует особого разговора, а пока подытожим наши представления о регуляторах деятельности в небольшой табличке (табл. 3).

Таблица 3.

Природные и социальные регуляторы деятельности.

Класс	Наименование регуляторов
регуляторов	Ограничители	Оформители	стимулы
ПРИРОДНЫЕ (присущи и животным, и человеку)	Свойства внешнего мира, осваиваемые с помощью органов тела	инстинкты, рефлексы	потребности
СОЦИАЛЬНЫЕ (присущи только человеку)	Свойства внешнего мира, осваиваемые с помощью технических средств	социальные нормы	ценности

Итак, человеческая деятельность отличается от деятельности животных признаками:

1. идеальной моделью будущего результата деятельности,

2. наличием дополнительного (социального) класса регуляторов – ограничителей, оформителей и стимулов,

3) неизмеримо большей насыщенностью веществом, энергией и информацией, а кроме того, дальнодействием и автоматизмом,

4) свободой (в выборе ценностей человек свободен),

5) субъективно заданным смыслом.

1.1.3. Основные разновидности деятельности и основные социальные типы личности.

Основные разновидности деятельности. Общество существует на основе самых разнообразных видов деятельности: экономической, политической, религиозной, научной, художественной, идеологической и т.д. Это бесспорный факт. Бесспорно также, что преобладание какой-то из разновидностей деятельности или определенное сочетание их в

* Довольно четко разделил потребности и ценности как стимулы деятельности (труда) Н.С.Кузнецов, хотя не со всеми положениями его концепции можно согласиться [Кузнецов. 1992, с.126-131 и др.].

решающей степени обусловливают особенности общества, формируют его культурно-исторический тип. Здесь можно выразить полную солидарность с Н.Я.Данилевским, который в своем учении о культурно-исторических типах предложил четыре основные разновидности деятельности (религиозную, культурную, политическую и общественно-экономическую) в качестве возможных основ этих типов. В соответствии с выделенными им разновидностями деятельности теоретически возможны культурно-исторические типы, существующие на различных комбинациях названных разновидностей деятельности [Данилевский Н.Я. 1995, с.400 и др.].

В принципиальном отношении подобная точка зрения при исследовании обществ разного типа представляется безупречной. Но следует заметить, что религиозная, культурная и т.д. разновидности деятельности сами по себе слишком сложны и неоднородны, чтобы их было можно класть в основу изучения общества. Например, в религиозных, священных текстах могут содержаться правила, регулирующие экономическую и политическую деятельность людей. И не всегда ясно, когда речь идет об экономической деятельности, а когда – о религиозной, поскольку эти правила установлены пророками от имени высшей силы. Приведем пример, чтобы проиллюстрировать высказанные утверждения.

Когда-то М.Вебер в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» (существуют ее разные варианты) обратил внимание на тот, весьма любопытный, факт, что богатство распределено крайне неравномерно между представителями разных религий. По его сведениям, в Бадене в 1895 году «на 1000 евангелических христиан приходилось подлежащего обложению капитала в 954 060 марок капитала, на 1000 католиков 589 000 марок. Евреи с их 4 000 000 марок обложения на тысячу человек идут далеко впереди» [Вебер М. 1928, с.43]. Нетрудно подсчитать, что каждый иудей был примерно в четыре раза богаче протестанта и в шесть-семь раз богаче католика. Почему столь разительное имущественное неравенство у лиц разных вероисповеданий?

Вебер уделил в своей работе основное внимание исследованию различий в католической и протестантской религиях, чтобы показать, что капитализм как социальное явление имеет духовные корни в протестантской этике. Но ведь не менее интересно понять, почему богатство концентрируется именно у евреев? Вебер как-то обошел вниманием этот вопрос, а ведь найти ему объяснение можно также в религиозной этике иудаизма. Даже в христианстве видны корни этого учения. В «Ветхом завете» сказано: «Не отдавай в рост брату твоему (т.е. иудею – П.С.) ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост. Иноземцу (не иудею – П.С.) отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост, чтобы Господь, Бог твой благословил тебя во всем, что делается руками твоими, на земле, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею (Второзаконие. 23.19-20). Ясно, в чьих руках окажется богатство, если последовательно, на протяжении тысячелетий, придерживаться подобного правила.

Однако основной теоретический интерес нас этот пример представляет не в том, в чьих руках окажется богатство и даже власть. Вопрос состоит в том, чтобы понять, является ли деятельность в соответствии с этим правилом экономической, политической или религиозной? Получается, что она является и первой, и второй, и третьей, поскольку преследует одновременно религиозные, экономические и политические цели, да еще предписана «священным писанием». Аналогичные затруднения возникают при рассмотрении русской иконописи. Является ли деятельность по изготовлению икон религиозной, культурной и экономической. Похоже, и той, и другой и третьей. Таким образом, следует признать, что для исследования общества желательны более простые, «элементарные» разновидности деятельности. Какие же разновидности деятельности следует считать элементарными?

В связи с тем, что самых разнообразных признаков, которыми может обладать деятельность, существует неопределенное количество, то и разновидностей деятельности или самых разнообразных деятельностей существует неопределенное количество. Деятельность – феномен, обладающий массой признаков, поэтому с трудом поддающийся изучению. В философии различают такие признаки деятельности, как цель, средство, результат и сам процесс деятельности. В эмпирической социологии при исследовании конкретной деятельности могут выделяться следующие ее характеристики: 1) проблемы, решаемые в процессе выполнения данной деятельности, 2) знания, умения и навыки, применяемые деятелем, 3)функции, которые деятель осуществляет в своей профессии (например, исследовательская, инженерная, прогностическая, воспитательная, организационная, информационная и т.п.), 4) нормы, регулирующие деятельность, 5)интенсивность (напряженность), 6) эффективность, 7) конкретные технические виды работ (например, расчеты, печатание, черчение и пр.) и др. [Моделирование деятельности специалиста… Под ред. Е.Э.Смирновой. 1984, с.31-33].

Достаточно сложно разобраться во всей массе признаков деятельности и на основе важнейших из них найти основные разновидности деятельности или построить какие-то типологии деятельностей. Однако в рамках теоретической социологии сделать это необходимо. Ведь если деятельностное взаимодействие лежит в основе общества, разновидности деятельности могут быть использованы для различения типов обществ. Категория «деятельность» тогда окажется в основе в социальной теории. Но для этого нужны наиболее простые, «элементарные» ее разновидности.

Поскольку самых разнообразных признаков, которыми может обладать деятельность, существует неопределенное количество, то и элементарных разновидностей ее существует неопределенное количество. Например, такими простыми разновидностями могут быть деятельность творческая (получение нового результата, продукта и пр.) и деятельность рутинная (тиражирование по имеющемуся образцу продукта, результата и пр.), деятельность присваивающая (присвоение готовых продуктов природы или произведенных другими людьми) и деятельность производящая (изготовление продуктов). Простыми разновидностями можно считать деятельность индивидуальную (осуществляемую одним деятелем) и деятельность коллективную (осуществляемую многими деятелями для достижения общей цели). Можно выделить простые разновидности деятельности в зависимости от времени ее протекания: прошлая, настоящая и будущая деятельности.

Заметим, подобные простейшие разновидности деятельности не слишком удобны при рассмотрении взаимодействия между личностями, а также между личностями и обществом, поскольку признаки, которыми они отличаются, не связаны непосредственно с жизнедеятельностью человека (субъекта, деятеля). В частности, творческая и рутинная деятельности качественно отличаются друг от друга в зависимости от признаков произведенного продукта («новый» и «скопированный»). В деятельности присваивающей и деятельности производящей отражена специфика отношений, возникающих между человеком и природой или между людьми (в одном случае человек «пользуется», в другом «трудится»). Коллективная и индивидуальная деятельности отличаются количеством деятелей, прошлая настоящая и будущая временем осуществления деятельности. Во всех названных разновидностях сам деятель или его жизнедеятельность «не видны», они всего лишь «подразумеваются».

В реальности однако имеются элементарные разновидности деятельности, самым тесным образом связанные с жизнедеятельностью субъекта, деятеля. Их можно найти, если рассмотреть, ради чего или кого совершается деятельность. Ведь любая вещь творится, воспроизводится или присваивается всегда в «чью-то пользу», а любое действие совершается «ради кого-то или чего-то».

Эти элементарные деятельности выявляются из рассмотрения простейшей ситуации, когда в наличии имеются: 1) деятель, 2) нечто «другое» (человек, общество, природа, Бог и т.д.) и 3) сам процесс деятельности. Если мы посмотрим, ради кого или ради чего деятельность может совершаться, то окажется что:

Во-первых, деятельность может быть средством или необходимым

условием существования самого субъекта деятельности или некоторого высшего по отношению к субъекту начала. Тогда мы можем говорить об объективно необходимой деятельности. Первая разновидность объективно необходимой деятельности – та, что обеспечивает существование или самореализацию в мире субъекта. Ее можно назвать «деятельностью-для-себя», или, для краткости, «эгодеятельностью». Вторая разновидность объективно необходимой деятельности - «альтердеятельность» или «деятельность-для-другого» - та, что направлена на утверждение или существование высшего по отношению к непосредственному деятелю начала (будь то другое лицо, общество, Бог). Можно назвать ее «служебной деятельностью» или просто «службой».

Во-вторых, деятельность может иметь целью самое себя и выступать

как свободная трата жизненных сил деятеля. Тогда это «игра». Она представляет собой последнюю из всех логических возможностей для деятельности выступить средством или условием существования чего-либо или кого-либо [Бороноев А.О. и др. 1996, с.86-87]. На то, что целью игры является сама игра, указывает Аристотель, приводя в качестве примера игру на кифаре [Аристотель. Т.4. 1983, с.333].

Названные разновидности деятельности выполняют по отношению к существованию деятеля разные функции:

1) деятельность-для-себя обеспечивает удовлетворение самых

разнообразных потребностей субъекта (и материальных, и духовных) и делает возможным его существование,

2. деятельность-для-другого (служба) придает смысл существованию субъекта, связывая его с миром и освобождая от бессмысленности одиночества (Если я один и для себя, то зачем я?). Эта деятельность хотя бы отчасти позволяет человеку преодолеть конечность земного бытия, «продолжить» себя в другом.

3. Игра привносит в существование деятеля радость. Она возможна в минуты самодостаточности субъекта, когда тот, освободившись от потребления мира или служения ему, свободно расходует свои жизненные силы в своем особом, сотворенном для себя мире, в котором деятель отчасти подобен Богу, поскольку свободно сотворил для себя свой собственный мир и свободно действует в нем.

Следует иметь в виду, что названные разновидности деятельности являются абстракциями, они выступают в качестве неких «струй» в общем потоке любой конкретной деятельности. Тем не менее, какая-то из этих «струй» может занимать господствующее положение, благодаря чему данная конкретная деятельность оказывается эмпирическим выражением соответствующей абстракции.

Как сказано выше, служебная- и эгодеятельность представляют собой разновидности объективно необходимой деятельности. Общество существует на их базе, причем одна из разновидностей может стать преобладающей. Игра не является объективно необходимой разновидностью, хотя выполняет весьма важные функции в обществе.

Разновидности объективно необходимой деятельности обладают важными, во многом противоположными свойствами.

Так, служебная деятельность, хотя она способна придать смысл существованию деятеля (особенно в том случае, если он рассматривает ее как свое призвание), в своем реальном воплощении для конкретного исполнителя может показаться бессмысленной, иррациональной, поскольку он не участвовал в процессе принятия решений и конечная цель деятельности ему неизвестна. Скажем, рядовой солдат может воспринимать отдельный эпизод военных действий как бессмысленные передвижения с места на место и рытье никому не нужных окопов.

Кроме того, эта деятельность всегда консервативна и развивается крайне медленно. Это связано с тем, что служебная деятельность всегда выполняется на основе неких инструкций или образцов деятельности, закрепленных в документе или в обычае. Изменить эти инструкции или образцы крайне сложно. Ведь сначала кто-то должен прийти к мнению, что данные инструкции уже не соответствуют изменившейся реальности. Затем кто-то должен взять на себя инициативу по отмене устаревших и разработке новых инструкций, а инициатива, как известно, наказуема. Наконец, нужно научить работать по новым инструкциям всю основную массу исполнителей. А это, возможно, сложнее всего.

И еще. Поскольку у рядового исполнителя имеется соблазн не выполнять «дурацкие указания начальства», экономить свои силы по принципу «Солдат спит, служба идет», служебная деятельность для своего точного и чистого исполнения требует наличия контрольных органов, что приводит к дополнительным материальным издержкам и обусловливает «дороговизну» служебной деятельности.

Наконец, служебная деятельность в некотором смысле «противоестественна», поскольку выполнение служебного долга часто требует самопожертвования, что противоречит инстинкту самосохранения.

Что касается эгодеятельности, то она, хотя и не способна придать смысл существованию деятеля, зато в конкретном случае всегда оказывается рациональной для самого деятеля. Ведь он сам поставил себе цель собственной деятельности, и какой бы бессмысленной эта деятельность ни казалась со стороны, субъективно она всегда вполне осмысленна.

Кроме того, поскольку человека, занятого эгодеятельностью, не стесняют придуманные кем-то инструкции, он сам разрабатывает способы достижения своих целей и свободно меняет «правила игры» (рамках закона). Поэтому эта деятельность способна к быстрому изменению и развитию. Особенно если есть какие-то дополнительные внешние условия (конкуренция), стимулирующие обновление ее.

Наконец, в эгодеятельности деятель стремится к цели, поставленной им самим, сам контролирует собственные действия и сам заботится о должном качестве деятельности. Поэтому эта деятельность относительно «дешева», поскольку отсутствуют затраты на содержание контролирующих органов.

В целом эгодеятельность находится в согласии с инстинктом самосохранения, и она чрезвычайно «естественна», так как ее основная функция – обеспечить существование деятеля.

Существует проблема соотношения выделенных выше простейших разновидностей деятельности и с разновидностями конкретной деятельности. Действительно, как определить, является ли та или иная конкретная деятельность служебной, деятельностью для себя или игрой? Это непростой вопрос, поскольку ответ на него в известной мере зависит от точки зрения самого деятеля. Если нет никаких внешних обстоятельств, препятствующих деятелю рассматривать свою деятельность тем или иным образом, то он сам определяет ее смысл, «относит» к одной из простейших разновидностей. Так, если он рассматривает свою деятельность как деятельность для себя, службу или игру, то она таковыми и является.

Однако дело осложняется тем, что другой субъект или общество в целом рассматривают данную конкретную деятельность иным образом. Например, работа по найму может рассматриваться нанятым работником как работа на себя (способ обеспечить себя и семью средствами существования), тогда как наниматель может считать ее служебной деятельностью. Логично предположить, что если точки зрения двух взаимодействующих субъектов (или деятеля и общества совпадают), то конкретная деятельность оказывается игрой, службой или эгодеятельностью согласно общей точке зрения. Если же представления о конкретной деятельности у деятеля и общества не совпадают, то следует считать точку зрения общества более «сильной», поскольку в противном случае неизбежна анархия и хаос. Когда же возникает спор между двумя взаимодействующими субъектами, то «доли» служебной или эгодеятельности в конкретной деятельности решает суд, выясняя взаимные обязательства сторон.

В случае расхождения взглядов деятеля и общества на конкретную деятельность, наиболее важным эмпирическим признаком, позволяющим отнести ее к той или иной абстрактной разновидности, является наличие или отсутствие системы наказаний-поощрений за исполнение этой деятельности. Если деятеля наказывают или поощряют «сверху» или «со стороны», то подобная разновидность деятельности может считаться служебной. В случае «чистой» эгодеятельности система поощрений-наказаний просто немыслима. Кроме того, дополнительным признаком следует считать наличие или отсутствие торжественной клятвы (присяги). Исполнение служебной деятельности весьма часто начинается с того, что деятель клянется выполнять ее честно и добросовестно, невзирая на возможные неудобства или опасности для себя лично («не щадя своей крови и самой жизни», как звучало в тексте воинской присяги советского времени).

Основные личностные типы. В религии, философии, психологии, социологии, искусстве существует неопределенное количество разных личностных типов. Это неудивительно, поскольку комбинируя разные аспекты человеческой природы, можно получить самые различные их сочетания, а конкретное сочетание назвать личностным типом (или типом личности). Согласно религии возможны праведники и грешники, в психологии – сангвиники, флегматики, холерики и меланхолики, экстраверты и интроверты и т.д. и т.п. В искусстве говорят о героях и трусах, эгоистах и филантропах, мечтателях и прагматиках, а также о многих других. Да и в обычной речи мы говорим о людях порядочных и проходимцах, добрых и злых, честных и жуликах. Весьма популярны личностные типы, предложенные в рамках психологической традиции и дисциплин, связанных с психологией. Пользуются известностью и концепции, выдвинутые в рамках подхода, который условно можно назвать «обществоведческим». Речь идет о платоновских философах-правителях, стражах-воинах и представителях производительного слоя, аристотелевских личностях господина и раба, о жителях града Небесного и града Земного Августина, героях Т.Карлейля и Н.Михайловского, харизматиках М.Вебера и т.д.

На основе представлений о разновидностях деятельности можно выявить основные социальные личностные типы. Для этого полезно воспользоваться аналогией, предложенной в свое время К.Г.Юнгом. Говоря о двух противоположных установках – интроверсии и экстраверсии, - он, опираясь на образ бьющегося сердца, высказал мнение, что «ритмическая смена обеих форм психической деятельности должна была бы соответствовать нормальному течению жизненного процесса» [Юнг К.Г. 1995, c.32] Соглашаясь с мнением Юнга, в нашем случае следовало бы ожидать, что «нормальное течение жизненного процесса» (т.е. полноценная жизнедеятельность) состоит из гармоничного и ритмичного чередования трех основных разновидностей деятельности. Ведь если человек не может обеспечить себе существование, придать жизни смысл и получить от нее радость, то его жизнь трудно назвать полноценной.

Однако далее Юнг допускает высказывания, которые справедливы лишь отчасти. По его мнению, «сложные внешние условия, в которых мы живем, равно как и еще более сложные условия нашего индивидуального психического устройства …, редко (курсив мой – П.С.) допускают вполне гармоничное течение психической энергии». В результате возникает «перевес в сторону работы одного механизма. И если такое состояние по определенным причинам становится преобладающим, т о вследствие этого и возникает тип, т.е. привычная установка, в которой один механизм постоянно господствует… Гипотеза об интроверсии и экстраверсии позволяет нам прежде всего различать две обширные группы психических личностей» [Юнг К.Г. 1995, c.32-33].

Можно предположить (аналогично Юнгу), что одна из основных разновидностей деятельности у конкретного человека становится преобладающей, вследствие чего возникает тот или иной социальный тип личности (эгодеятеля, служителя, игрока). Однако вряд ли можно согласиться с тем, что «определенные причины» (на самом деле, весьма неопределенные – П.С.) «редко допускают вполне гармоничное течение психической энергии», результатом чего становятся «две обширные группы психических личностей». Ведь если нам неизвестна причина (доминирующий фактор), в результате действия которой та или иная форма психической деятельности становится преобладающей, следует ожидать в общей массе личностей сравнительно плавного перехода к резко выраженной интроверсии или экстраверсии. Самой простой исходной гипотезой для описания этого перехода была бы гипотеза о нормальном распределении.

Иначе говоря, в случае психических типов Юнга, следовало бы ожидать наличия не двух, а трех «обширных групп психических личностей» - относительно нормальных или ритмичных (большинства, без подавляющего преобладания интроверсии и экстраверсии), интровертов и экстравертов (меньшинства, с четким преобладанием одного из психических механизмов). Относительно нормальными (ритмичными) личностями (в духе терминологии Юнга их можно было бы назвать «ритмовертами») следовало бы считать тех, чье пребывание в одной из установок составляет не менее трети по отношению ко второй (скажем, в 35 % случаев она находится в ситуации интроверсии, а в 65 % - в ситуации экстраверсии, или наоборот). Выход за эти пределы означало бы формирование резко выраженного типа личности. Возможно, Юнг пришел к выводу о наличии всего лишь двух личностных типов потому, что основным материалом его наблюдений оказались психически нездоровые люди (сам факт преобладания одной из установок свидетельствует о нарушении правильного течения психических процессов). В нашем же случае, учитывая сказанное, можно выделить четыре социальных типа личности – нормальный или гармоничный деятель, а также уже упомянутые эгодеятель, служитель и игрок.

Большинство людей способны более или менее ритмично переходить от одной разновидности деятельности к другой. Поэтому обычного человека можно считать гармоничным деятелем или «гармонично развитой личностью», для чего совсем не обязательно сочетать в себе «духовное богатство, нравственную чистоту и физическое совершенство», как требовалось коммунистической идеологией. Теоретически это основной личностный тип. Большинство людей тяготеет к нему. Однако возможны и другие личностные типы, связанные с простейшими разновидностями деятельности. Их тоже можно назвать основными.

Дело в том, что, к сожалению, гармоничная деятельность формируется не у каждого человека. У многих одна из разновидностей деятельности начинает господствовать над остальными, подчиняя их себе. В человеческой душе каким-то не вполне понятным образом происходит «слияние» трех конечных определителей базовых разновидностей деятельности (существования, смысла и радости). Иначе говоря, для человека становятся тождественными или неразличимыми все эти три определителя деятельности. Существование, радость и смысл сливаются для него в некую целостность, причем один из определителей становится господствующим. На этой основе прекращается ритмическое чередование деятельностей, деятель как бы «застывает» в одной из них и живет ею, в ней и для нее. Поэтому и возможно появление личностных типов служителя, эгодеятеля и игрока, которые, кстати, составляют меньшинство в основной массе людей, но зачастую именно они становятся персонажами в литературных произведениях или запоминаются как исторические деятели. Не случайно, согласно китайской пословице, «лучшие (т.е. в нашем понимании гармоничные) умирают незамеченными».

Основные личностные типы можно расположить по ступеням своеобразной эволюции в зависимости от степени осознанности ими собственной деятельности, а также в зависимости от сделанного ими нравственного выбора. Ступени этой эволюции у всех типов во многом подобны (но не тождественны). Наиболее подобны ступени, отражающие меру осознанности деятелями собственной деятельности. В частности, выделяются естественный (животный), наивный и сознательный (истинный, убежденный) подтипы у этих типов в зависимости от того, насколько сознательно они относятся к собственной деятельности.

Так, возможен нормальный (гармонично развитый) от природы человек, никогда не задумывавшийся об основах своего существования. Он естественно чередует основные разновидности деятельности. И это естественный гармоничный тип. Люди однако склонны задумываться над собственной жизнью. И им могут встретиться готовые ответы на волнующие их вопросы. Если человек принимает на веру такой ответ, то появляется наивный личностный подтип. Ясно при этом, что люди склонны принимать те ответы, которые в достаточной степени соответствуют их природе. В частности, естественный гармоничный деятель легко превращается в наивного. В дальнейшем более глубокое критическое осмысление основ собственной жизнедеятельности способно превратить наивного гармоничного человека в сознательного. В этом случае деятель начинает сознательно чередовать основные разновидности деятельности, стремясь к максимальной гармонизации отношений с миром.

Все личностные типы (вне зависимости от степени осознанности своей жизнедеятельности) способны «выбрать» добро или зло в качестве основы своей нравственной установки по отношению к миру. Точный смысл слов «добро» и «зло» не слишком ясен. Но с некоторой условностью можно принять, что слово «добро» отражает творческие, созидающие процессы в мире, а слово «зло» - разрушительные, ведущие к хаосу. В соответствии с этим выбором формируются два стиля жизнедеятельности – добрый (праведный) и злой (дьявольский). Для доброго стиля характерны производящая эгодеятельность, служение созидающему началу, честная игра. Для злого стиля – присваивающая эгодеятельность, служение началу разрушения, нечестная игра. Однако по-настоящему о нравственном выборе можно говорить лишь применительно к сознательному подтипу. Сведем сказанное в очередную табличку, а затем прокомментируем ее (см. Табл. 4).

В первом столбце таблицы расположены основные личностные типы, в последующих – их разновидности в зависимости от ступени эволюции.

Для гармоничных личностных типов трудно подобрать литературные или исторические примеры, поскольку люди этого типа естественно «вписываются» в окружение, ничем не выделяясь из него. Как «все счастливые семьи счастливы одинаково», так и все гармоничные люди гармоничны одинаково. Здесь можно лишь высказать предположение, что люди, занимающиеся производительной деятельностью (например, земледельцы), более склонны к доброму стилю жизнедеятельности, нежели те, у кого преобладает присваивающая деятельность (например, скотоводы). Об этом свидетельствует поведение главных героев народных эпосов (например, поведение Гер-оглы в туркменском эпосе и Микулы Селяниновича в русской былине), а также заявления выдающихся персонажей,

Таблица 4.

Эволюция основных личностных типов

Личностные типы	Степень осознанности своей деятельности			Нравственный выбор
Гармоничный деятель	Естественный	Наивный	Сознательный	Добрый	Злой
Служитель	Животный	Наивный	Усомнившийся, Истинный	Праведный (Добрый)	Нигилист (Злой)
Эгодеятель	Животный	Наивный	Задумавшийся, Убежденный	Разумный	Циничный
Игрок	Естественный	Наивный	Сознательный	Честный	Нечестный

представляющих эти народы (в этом отношении весьма показательны слова Чингисхана и Александра Невского. Чингисхан считал, что для мужчины высшая радость «подавить возмутившегося и победить врага», захватив при этом жен и скот противника [Кычанов. 1995, c.19], а Невский предупреждал, что «кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет).

Что касается других личностных типов, находящихся на разных ступенях эволюции, то они ярче представлены в литературе, воплощены в исторических персонажах или очерчены как некие мировоззренческие установки философами и обществоведами. Так, животный тип служителя представлен в образе верного раба (Савельич из «Капитанской дочки», Геркулес из «Пятнадцатилетнего капитана»). К типу наивного служителя можно отнести Н.Островского (или его альтерэго Павку Корчагина), который твердо уверовал, что «борьба за освобождение человечества – самое прекрасное дело в мире». Из наивных служителей часто вырастают фанатики (исполнители, склонные к героическому поведению, даже к самопожертвованию – камикадзе, шахиды и пр.).

Истинный служитель часто проходит через стадию сомнения. Он может стать нигилистом, если не найдет достойного объекта служения (или новой позитивной системы ценностей). Если же его вера в результате сомнений станет осознанной и твердой, он становится истинным служителем. Истинный служитель чаще становится «праведным», «добрым», но иногда может стать и «злым», если служит началу разрушения. Известны культы «черных» богов, несущих смерть и страдание, сатанинские культы и т.п. Нигилиста также можно назвать «злым», поскольку он видит смысл в разрушении любой системы ценностей.

В современном мире близки к типу наивного эгодеятеля те, кто безусловно верит в «частную инициативу», в «жизнь для себя», «свободное предпринимательство» и т.п. Поскольку же люди склонны задумываться над собственной жизнью, эгодеятели могут стать на какое-то время «задумавшимися».

Тип задумавшегося эгодеятеля весьма ярко представлен библейским Экклесиастом, царем Иерусалима и проповедником. Сей ветхозаветный персонаж, повествуя своей жизни, рассказал, размышляя о своей жизни: «Я предпринял большие дела: построил СЕБЕ дома, посадил СЕБЕ виноградники, устроил СЕБЕ сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал СЕБЕ водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья; приобрел СЕБЕ слуг и служанок, и домочадцы были у МЕНЯ; также крупного и мелкого скота было у МЕНЯ больше, нежели у всех, бывших прежде МЕНЯ в Иерусалиме; собрал СЕБЕ серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у СЕБЯ певцов и певиц и услаждения сынов человеческих - разные музыкальные орудия. И сделался Я великим и богатым больше всех, бывших прежде МЕНЯ в Иерусалиме; и мудрость МОЯ пребывала со мной. Чего бы глаза МОИ ни пожелали, Я не отказывал им, не возбранял сердцу МОЕМУ никакого веселья, потому что сердце МОЕ радовалось во всех трудах МОИХ, и это было МОЕЙ долею от всех трудов МОИХ. И оглянулся Я на все дела МОИ, которые сделали руки МОИ, и на труд, которым трудился Я, делая их: и вот, все - суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем» [Екклесиаст. 2. 4-11].

Выделенные местоимения (Я, СЕБЕ, МНЕ, МОЕ, МЕНЯ) хорошо показывают общую направленность деятельности Екклесиаста. Весьма характерна и оценка собственной мудрости, которую высказывает задумавшийся эгодеятель, подводя итоги своей жизни: «... Но узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце моем; «и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?». И сказал я в сердце моем, что и это - суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым. И ВОЗНЕНАВИДЕЛ Я ЖИЗНЬ, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все – суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, КОТОРЫЙ БУДЕТ ПОСЛЕ МЕНЯ» [Екклесиаст. 2. 15-18].

Вот уж действительно ужас! Этому обезумевшему от страха смерти и жадности человеку жаль оставить плоды своих трудов даже собственным детям (или близким людям)! Почему –то его часто превозносят как образец мудрости. Особенно «мудрым» считается выражение: «все суета сует и томление духа». Почему? Понять затруднительно. Скупого рыцаря, не желавшего отдать накопленные сокровища собственному сыну (чтобы тот их не расточил) Пушкин вовсе не считает образцом мудрости.

Позиция убежденного эгодеятеля хорошо выражена словами М.Штирнера: «Для Меня нет ничего выше Меня» [Штирнер М. 1994, c.9]. Убежденный эгодеятель может сделать нравственный выбор о направленности свой деятельности. И в зависимости от выбора появляются типы злого (циничного) и доброго (разумного) эгодеятелей.

Злыми (циничными) эгодеятелями следует считать тех, кто, вполне осознав бессмысленность одинокого существования, пришел к выводу «После нас – хоть потоп!» и достаточно сознательно «прожигает жизнь», не щадя при этом окружающих для своей прихоти или удовольствия. Этот личностный тип представлен в образе капитана Ларсена («Морской волк» Дж.Лондона) или некоторыми персонажами маркиза де Сада.

Но убежденный эгодеятель, вполне сознавая бренность своего земного бытия, может постараться найти радость и тепло жизни во взаимодействии «на равных» с другим человеком. Это эгодеятель, для которого высшие ценности – любовь, взаимное сочувствие и душевная поддержка. В этом случае возникает тип разумного эгоиста, если воспользоваться выражением Н.Чернышевского. Развернутую концепцию человеческого существования, основанную на принципах разумного эгоизма, проповедует Э.Фромм. По его мнению, «мое Я, в принципе, должно быть таким же объектом моей любви, как и Я другого человека. Утверждение моей собственной жизни, счастья, развития, свободы коренится в моей способности любить, т.е. в заботе, уважении, ответственности и знании» [Фромм Э. 1992, c.127]. Разумный эгодеятель (эгоист) вполне приемлемое социальное существо. Для усомнившегося эгодеятеля не закрыта, впрочем, и эволюция в направлении служителя или гармоничного деятеля (равно как и для усомнившегося служителя).

Ведущей и господствующей разновидностью для отдельного человека может стать также игра. Отдельный человек способен находить в ней смысл, радость и само свое существование. Образ игрока описан в мировой литературе (Достоевский), игроки встречаются в истории человечества. Вероятно, человеком игрового типа был Пирр, царь Эпира, если верен анекдот о его беседе с Кинеем, учеником Демосфена. (Пирр, рассказывая своему собеседнику о планах завоевания мира, назвал конечной целью всех своих побед возможность проводить жизнь в мире, веселье, спокойствии и дружеских беседах. На что Киней резонно спросил, зачем все опасности, тяготы и кровопролития, если царь уже сейчас может жить в мире, веселье и спокойствии, наслаждаясь дружескими беседами за пиршественным столом? Довольно ясно, что Пирр всего лишь подыскивает рациональное объяснение своей бурной деятельности. В действительно же, ему важен и интересен процесс борьбы сам по себе). Человеком игрового типа был, вероятно, и шведский король Карл Х11. Ныне в сфере компьютерной деятельности известен тип «создателя совершенной программы», забывающего обо всем ради недостижимой цели. Людей игрового типа интересует не столько результат, сколько сам процесс деятельности. Личностный тип игрока также способен к эволюции в зависимости от степени осознания своей деятельности и нравственного выбора.

Теоретически также возможны промежуточные типы личности, тяготеющие к гармоничному, для обозначения которых трудно подобрать одно подходящее слово: 1) эгодеятель-игрок и 2) служитель-игрок. Представителями эгодеятелей-игроков, вероятно, являются авантюристы, а служителей-игроков – изобретатели и ученые, увлеченные своими идеями и считающие себя «призванными» принести пользу человечеству. Однако для простоты выделяются четыре базовых типа личности.

Помимо названных личностных типов, возникающих естественным путем, под влиянием случайных факторов, возможно появление «индуцированных», «наведенных» типов в случае господства одной из объективных разновидностей деятельности в конкретном обществе. Если данное общество существует преимущественно на базе служебной деятельности (или эгодеятельности), следует ожидать появления заметного количества личностных типов, которые, по крайней мере, внешним образом ведут себя как служители (или эгодеятели). В частности, при господстве в обществе служебной деятельности практически неизбежно появление «карьериста» (эгодеятеля в мундире служителя). Служитель в обществе, основанном на эгодеятельности, может надеть маску скептика или даже циника, объясняющего свои благородные действия якобы корыстными мотивами.

Основные выводы. В истории обществоведческой мысли существовали разные представления о типах взаимодействия, на основе которых возможно объединение людей в общество. Но анализ показывает, что наиболее целесообразно считать собственно социальным деятельностное взаимодействие (обмен результатами деятельности). На его основе возникает общество. Другие объединения людей – общности, сообщества, государства – возникают на базе других типов взаимодействия.

Человеческая деятельность обладает рядом специфических особенностей, благодаря которым она отличается от деятельности животных, а именно: осознанной целью, а также набором особых регуляторов деятельности – стимулов, оформителей и ограничителей. Благодаря такому классу стимулов, как ценности человеческая деятельность обретает свободу и субъективно заданный смысл. Поэтому и человеческое общество отличается от объединений животных.

Многообразие признаков, которыми обладает деятельность, позволяет строить самые разнообразные ее классификации и типологии. В какой-то мере многие из них можно использовать при описании общества. Однако в более или менее строгих теоретических построениях необходимо использовать максимально простые разновидности деятельности. Наиболее простыми разновидностями, связанными при этом с базовыми определителями жизнедеятельности субъекта – существованием, смыслом и радостью, являются деятельность для себя (эгодеятельность), деятельность для другого (служебная деятельность) и деятельности для деятельности (игра).

На основе этих разновидностей деятельности возникают и основные личностные типы – гармоничный деятель, эгодеятель, служитель, игрок, которые способны к эволюции в зависимости от степени осознанности собственной деятельности и нравственного выбора.

Вопросы для самоконтроля.