2.1.2. Признаки служебно-домашней цивилизации в России.

Вспомнив признаки, свойственные обеим естественным цивилизациям, и «примерив» их к России, мы без труда обнаружим в ней черты именно служебно-домашней цивилизации. Речь идет об историческом периоде, который начался с момента образования Московского государства.

Служба как основная разновидность деятельности в России. Едва ли нужно, что называется «ломиться в открытую дверь», доказывая, что именно служебная деятельность была определяющей в российском обществе. Этот факт нашел несомненное отражение в русской классической литературе. Ведь, кто является ее излюбленным персонажем? Кто такие Петруша Гринев и Владимир Дубровский? Кем являются Фамусов, Скалозуб, Печорин, Акакий Акакиевич Башмачников, Иван Александрович Хлестаков, а также Чичиков, Макар Девушкин, Алексей Вронский и Каренин? Это все офицеры и чиновники (или бывшие офицеры и чиновники). И хотя литература нередко является «кривым зеркалом», поскольку сосредоточивает внимание на конфликтах [Солоневич. 1998, с158 и др.], болезненных или уродливых явлениях действительности, сам перечень важнейших ее персонажей не может быть случайным.

Профессиональные обществоведы (или близкие к ним лица) также достаточно единодушно отмечают определяющую роль служебной деятельности в жизни российского общества. Мы ограничимся здесь лишь несколькими примерами.

Так, Л.Н.Гумилев отмечал, что «...все русское государство представляло собой совокупность сословий, так или иначе связанных государевой службой [Гумилев. 1992, с.288]. В Московской Руси, по словам современного московского историка А.Н.Медушевского, возник особый тип государственности – служилое государство. В нем формирование сословий происходило под непосредственным влиянием государства, а административные учреждения существовали для обеспечения функций каждого сословного слоя. Общество и государство здесь трудно разграничить: каждое сословие, слой, группа выполняют только им присущие служебные функции, занимая строго определенное место в общественной иерархии, закрепленное в законодательстве [Медушевский.1993. № 1, с.22].

В начальный период формирования Московского государства «служба государева» (воинская) была наследственной. Дворяне были высшим сословием именно как служилые люди «по отечеству», они были обязаны продолжать службу по наследству, передавая эту почетную, но тяжелую обязанность своим потомкам. В допетровское время место рядового воина дворянского ополчения считалось более почетным, нежели весьма нерядовые должности в гражданском приказе. Что касается тяжести воинской службы, то особенно нелегка она была на рубежах «дикого поля», где пролегали «засечные полосы», прикрывавшие страну от татарских набегов (нынешние Пензенская, Курская, Рязанская и т.д. области). Насколько тяжела была эта служба, красноречиво подтверждают царские указы, запрещающие дворянам переходить в холопы [См. Волков. 1993, с.26-27; Костомаров, Забелин. 1996, с.91].

Не изменился тип российской государственности и при Петре I. Напрасно иногда думают, что Петр преобразовал Россию на европейский манер. В реальности он продолжил социальную политику своих московских предшественников, доведя ее до логического конца. Ведь «крепостное состояние только закреплено ревизией при Петре, а введено Годуновым», отмечал А.И.Герцен [Герцен А.И. Т.1. 1969, с.450].

Общий тип российской государственности сохранялся и после реформы 1861 года, поскольку Россия по-прежнему «оставалась сословным бюрократическим дворянским государством» [Новиков. 1992, с.6].. Следует лишь указать, что, начиная с царствования императора Александра I (и как следствие указа Петра III «о золотой вольности дворянства», вошедшего в силу при Екатерине II), в России все заметнее проявляются черты «напряженной» служебно-домашней цивилизации. Связано это с тем, что российское дворянство, освободившись от тягот обязательной службы, сохранило за собой все привилегии. В силу сословного эгоизма оно предало интересы русского народа, превратив крестьян в рабов. Возникла ситуация, когда целое стало служить части. Историческое предательство дворян (речь не идет о вине отдельных конкретных лиц) явилось основной причиной всех дальнейших бед России, расколов страну. Дворяне оказались куда более значимыми раскольниками в нашей истории, нежели старообрядцы.

Государственная служба в России имела две основные разновидности – военную и штатскую (третья разновидность службы в России – дворцовая). Причем военная служба в общественном мнении была намного почетнее, нежели гражданская [Волков. 1993, с.30-32]. Думается, объяснить это можно не только известной романтикой военной службы, ореолом опасности м героизма, отблеском славы, украшавших воина. Важнее, по-видимому, было то, что военная служба более непосредственно связана с такой ценностью, как Отечество. В домашней цивилизации это необходимейшая и основная ценность (иначе нет оправдания службе как важнейшей разновидности деятельности), поэтому те, кто непосредственно защищает эту ценность, служит ей, должны пользоваться уважением. Кроме того, при всей возможной грубости нравов казарменной жизни, люди, рискующие собою, не могут не выработать определенных правил чести, связанных с исполнением служебного долга. Может быть, лермонтовский полковник – «слуга царю, отец солдатам» – был не самой распространенной фигурой, но такие люди, несомненно, имелись в заметном количестве. Иначе откуда взяться Суворову? И, конечно же, такие люди пользовались уважением.

Доступность модусов социальной значимости на условии выполнения служебных обязанностей. Что касается модусов социальной значимости, то все они были доступны русским людям, но не на основе свободного выбора, а как представителям соответствующих сословий. Святость была уделом духовенства; богатство по преимуществу предназначалось купцам; хозяйство, как предприятие для получения прибыли, также вели купцы (для дворян хозяйство было средством обеспечить возможность несения ими государевой службы); власть принадлежала чиновникам (обычно дворянам), слава – военному сословию (преимущественно дворянам, как и власть); мастерством в России в связи со слабым развитием рынка интересовались относительно мало, но оно было доступно «розмыслам» (инженерам) и высоко ценилось мастеровыми (рабочими), о чем свидетельствуют сказы горнозаводского Урала и Тулы; знание осваивали разные профессиональные группы, но долгое время оно сохранялось по преимуществу духовенством. Крестьянам была дана возможность обеспечивать свое существование («кормиться от земли»), плодиться и размножаться. Им же государство позволяло расселяться на новых землях.

Взамен каждое сословие выполняло определенные функции.

Духовенство просвещало и утешало народ, дворянство обеспечивало защиту отечества и функционирование государственной машины, купцы снабжали государство необходимыми припасами, высшие аристократические круги вместе с государем формировали внутреннюю и внешнюю политику, а крестьяне кормили остальные группы и поставляли рабочую силу для выполнения всех «черных» работ.

Нельзя утверждать, что названные группы представляли во все времена строго-настрого закрытые касты. Для сверхэнергичных и целеустремленных людей существовала возможность пробиться (или «просочиться») из одной группы в другую. Кроме того, привычные сословные группы – крестьянство, мещанство, купечество, дворянство, духовенство – не были сугубо монофункциональны, а поставляли кадры в разные сферы деятельности. Например, дворяне – на гражданскую и военную службу, крестьяне и мещане – в торговлю и промыслы, они же шли на военную службу, а самовольно – в казаки. Купцы приобретали дворянство, духовенство (особенно в ранний период Московского царства) обслуживало государственные учреждения и т.п.

Но Ломоносовы или Меншиковы, которые пробиваются из низов к вершинам знания или власти, – это все-таки исключения. Для России куда типичнее указ о «кухаркиных детях» или иной запрет на учебу для простого люда. В частности, тому же Ломоносову, чтобы попасть в Славяно-греко-латинскую академию, пришлось выдать себя за сына холмогорского дворянина, так как указ Синода от 7 июля 1728 года запрещал принимать на учебу в нее «крестьянских детей» [Морозов. 1952, с.128]. Кроме того, если даже не было прямых запретов, все равно некоторые вещи было делать «не принято» в массовом порядке (скажем, детям не из дворян идти на военную службу). Например, среди воспитанников кадетских корпусов доля детей потомственных и личных дворян, а также офицеров и чиновников в период с 1881 по 1912 составляла 92-93%. На все остальные сословия приходилось 7-8% от общего числа воспитанников [Волков. 1993, с. 333]. Дворянам же, особенно в поздний период императорской России, было «неприлично» заниматься торговлей и т.д.

Власть и слава – ведущие модусы социальной значимости в России. В служебно-домашней цивилизации предпочтительным модусом социальной значимости как в гражданской, так и военной сферах естественно становится власть. В России, учитывая громадную роль воинской службы в обороне отечества, видное место в иерархии ценностей занимает и слава. Из подобной иерархии ценностей вытекают важные следствия.

В частности, власть в России давала все: и чины, и богатство, и положение в обществе. Поэтому вполне естественна борьба за близость к источнику всякой власти – монарху и соперничество из-за монаршей милости. Естественно и явление фаворитизма, пышным цветом расцветшее в России (особенно в «женский период» управления страной – Анна, Елизавета, Екатерина II). Справедливы по сути слова маркиза де Кюстина о «безумной погоне за отличиями», «явном и тайном соперничестве», о «всех страстях, проявляемых на войне, существующих постоянно во время мира», о «беспрерывной тревоге в вечно кипящей борьбе в погоне за знаком монаршего внимания», следствием чего оказывалось «лишение всех радостей семейной и общественной жизни» [Кюстин. 1990, с.53].

В этих высказываниях чувствуется дух «злопыхательской романтики» (если можно так выразиться), сатирическая гиперболизация процессов, протекавших в российском обществе (примерно тот же дух, что и в формулировке Рейгана: «СССР – империя зла»). Ибо, несомненно, были в России и семейные радости, и отказ от соперничества, и благородное служение Отечеству без погони за чинами и наградами. Но следует признать, что некая суть здесь схвачена верно. Поскольку именно на государственной службе, приобщаясь к власти, человек получал социальную значимость наиболее доступным способом.

Мнения русских писателей и мыслителей нередко весьма близки с высказываниями этого французского путешественника. Очень точно и емко выразился однажды Ф.И.Тютчев: «В России и канцелярия, и казарма ... все движется около кнута и чина». Можно ли найти более выразительные символы власти? Н.Я.Данилевский отмечает вредный результат влияния «общего характера народной деятельности», представляющего в России служение государству, на «частную деятельность». При этом он указывает такие средства этого влияния, как непосредственное принуждение правительственной властью, влияние общественного мнения, «когда дурно смотрят на каждого неслужащего» из обязанных служить, наличие «привилегий и выгод, которые предоставляла всякому молодому человеку государственная служба», воспитание, семейное и общественное, готовящее детей к подобной службе, наконец, тот идеал будущей карьеры своих детей, который имелся в головах заботливых родителей и к которому они приготовляли их с малолетства [Данилевский. 1995, с.423]. Не случайны, конечно, и слова Грибоедова: «Мундир, один мундир, он в прежнем их быту ...» и т.д.

Для общества также не всегда полезно, когда слава приобретает чрезмерный вес как модус социальной значимости.

Слава, особенно воинская, достигается за счет жертвы, подвига, которые нужны в особых обстоятельствах. Но при всей тяжести жертвы и величии подвига в них мало собственно труда. Ни подвиг, ни жертва не могут быть основой повседневного существования, развития и процветания общества. Для этого нужен простой, привычный и ритмичный, постоянный и напряженный труд. Ориентация на славу, на возможность «мгновенно прославиться» способна отвратить человека от «нудной и скучной» повседневной черной работы.

В определенных условиях слава может способствовать проникновению на высшие должности лиц, обладающих сравнительно малым профессионализмом в сфере управления. Это касается не только тех, кто добился славы через воинский подвиг или трудовое достижение. Летчик-герой или знатный шахтер не обязательно будут лучшими из возможных министров обороны или промышленности. Равным образом, известный актер или писатель едва ли окажутся хорошими законотворцами и защитниками интересов своих избирателей в представительном органе власти.

Кроме того, в борьбе за почетные знаки славы (и возможность через нее получить доступ к власти) могут использоваться нечестные пути и средства («дутые рекорды», шельмование конкурентов в науке и искусстве, очковтирательство и пр.). В ситуации войны возможно массовое принесение в жертву жизней простых солдат ради достижения амбициозных целей военачальника (война в Чечне, штурм Грозного в декабре 1996 – январе 1997 гг.).

Богатство и хозяйство как модусы социальной значимости в России. Их доступность и гарантия владения. Вотчинный тип Московского государства и доступность модусов на условиях службы очень долго проявлялись в том, что затруднялся или сужался доступ к ряду модусов социальной значимости, а их обладание не было гарантированным.

В частности, не было гарантировано обладание собственностью (богатством и хозяйством), что, вероятно, было связано с укоренившимся представлением о государе как о вотчинном владельце. Ведь положение крупных заводчиков или фабрикантов (Строгоновы, Демидовы) до известной степени походило на положение прежних воевод – крупных администраторов, управлявших отдельными территориями. Царь «жаловал» их природными ресурсами и рабочей силой и позволял им неплохо кормиться за этот счет, но взамен обязывал поставлять тот или иной продукт для государственных нужд. И не дай Бог любому из российских деловых людей ослушаться царя и не выполнить «государственный заказ»! Последствия для них могли быть весьма печальными.

Собственность в России вообще была довольно условной. В случае любого «неповиновения» или «воровства» каждый россиянин мог быть лишен «чинов, звания и состояния» (примеры тому от Меншикова до декабристов). Но можно было пострадать и без явной вины, а в результате каких-то дворцовых интриг. Показательна в этом смысле судьба Строгоновых, которым Иван Грозный пожаловал громадные владения в Приуралье вместе с выгоднейшими привилегиями, царь Федор, вероятно, по наущению Годунова, сперва отобрал от них почти все, затем вернул отнятое, а ставший царем Годунов в придачу к старым камским владениям выделил им из казны еще более полумиллиона десятин в Сибири [Скрынников. 1992, с.150-153].

Но и без крамолы и интриг человек мог лишиться собственности. При Петре, который не уважал «частной собственности», когда «думал об отечестве» [Белинский. 1992, с.88-89], имущество могло быть отнято не только у частного лица, но даже у церкви (знаменитые колокола). Кроме того, государь мог, формально не отнимая имущества, распорядиться им, независимо от воли владельца (не менее знаменитые «кумпанства», учрежденные для постройки кораблей).

До известной степени эти методы сбора средств для государственных нужд напоминали действия Карла I во время конфликта с Испанией, когда английский парламент отказался санкционировать налог на военные нужды. Но если в Англии подобная политика была сочтена тиранией, встретила сопротивление, за что отдельные лица были наказаны королем [Guisot. 1841 P.29-31 и др.], но в конечном счете привела к революции, то в России и возникнуть не могла мысль о неправомерности действий царя, о нарушении им прав подданных. Его могли обвинить в «антихристианском», «сатанинском» поведении, в жестокости, в неуважении к древним обычаям, но только не в нарушении прав «холопов», каковыми были для царя все подданные, включая высших вельмож.

Любопытна в этой связи одна из зафиксированных в петровском указе причин, из-за которой частные лица опасались заводить предприятия. По мнению самого Петра, его подданные «иждивения и трудов» к устройству рудокопных заводов «приложить отважиться не хотели, опасаясь, дабы те заведенные рудокопные заводы, когда с них добрая прибыль будет, от них, заводчиков, отняты б не были» [Заозерская. 1947, с.74].

Ясно, что если эти опасения отразились в царском указе, они должны были быть широко представлены в общественном мнении. И для них имелись достаточно веские основания, что показывает эволюция законодательства о винокурении в России в послепетровское время. Полное право всем лицам любого сословия курить вино, которое дал Петр, постепенно ограничивалось в пользу сословной дворянской монополии. Сначала ограничения коснулись мещан и крестьян, затем купцов, причем ряд винокуренных купеческих заводов был уничтожен. В конце концов, курить вино было позволено лишь «всем дворянам и их фамилиям, а прочим никому» [Струве. 1913, с.47].

Помимо отсутствия гарантий на собственность, доступ к реальному делу (хозяйству) был затруднен другими обстоятельствами, а именно, широким распространением казенных предприятий, системой крепостного земледелия и наличием общинного хозяйства. В совокупности эти формы хозяйства заняли главные экономические ниши, выполняя функцию жизнеобеспечения страны. Кроме того, что видно на примере винокурения, правительство имело тенденцию проводить политику «сословной монополии» в пользу дворянства, ограничивая доступ к казенным поставкам лиц из других сословий. Следствием этого было сужение поля приложения сил для инициативных людей, поэтому издавна на Руси возникла жажда реального дела, потому же, вероятно, столь остра для нее была проблема «лишних людей».

В контексте рассуждений о нехватке «дела» в российской жизни весьма примечательны высказывания Н.Я.Данилевского о Чичикове и его предпринимательской деятельности. Из-за «бедности содержания русской жизни, ... ее узости, стесненности, недостатку простора практическим героям типа Чичикова, «умным, твердым, изворотливым, неунывающим» не было возможности направить свою деятельность на «что-либо полезное».

Они были вынуждены «обращаться к целям чисто личным, грубо-эгоистическим, к хитросплетениям плутовства, имевшего связь и соотношение к учреждениям государственным, которые пронизали собою всю русскую жизнь» [Данилевский. 1995, с.425].

Отсутствие в служебно-домашней цивилизации гарантированного и свободного доступа к богатству и хозяйству с неизбежностью порождает мздоимство и воровство. В частности, чиновничий аппарат вынужден, пусть в извращенных и выгодных для него формах, удовлетворять частные интересы, отзываться на напор и инициативу людей, утверждающих себя в жизни через практическую деятельность. Интересную мысль высказал также В.Шубарт. Он полагал, что известная продажность русского чиновника не всегда основывается на низменных побуждениях. Часто в этом проявляется сочувствие, ломающее административный порядок или делающее его более мягким и тем самым – более гуманным. Личность ставится выше формальностей. Тогда это становится благодеянием для просителей, как бы последней благотворительной инстанцией [Шубарт.1997, с.139]. Говоря нашими словами, ценность «личность», без наличия которой общество почти не может развиваться, окольными и незаконными путями вводится в систему фундаментальных общественных ценностей.

Что касается воровства, то управление казенным имуществом почти с неизбежностью порождает его. По русской пословице, «трудно быть возле воды и не замочиться». Уж очень велик соблазн. Кроме того, весьма сильна была привычка русского вельможного барина смотреть на службу «как на жалованную вотчину» [Федотов. 1991. Т.1, с.137]. А контроль за громадным чиновничьим аппаратом никогда не может быть очень эффективным. Поэтому вся российская жизнь была пронизана казнокрадством.

Характерен в этом отношении анекдот, относящийся к царствованию Петра I. Царь, рассердившись однажды на воровство, повелел тогдашнему генерал-прокурору П.Ягужинскому написать от царского имени указ, согласно которому всякий, укравший «на столько, чего веревка стоит, без промедления должен быть повешен». Ягужинский попросил царя подумать о последствиях такого указа, но поскольку тот продолжал настаивать, смеясь возразил: «Однако ж, всемилостивый государь, разве хочешь ты остаться Императором один, без подданных? Все мы воруем, только один больше и приметнее другого». Государь, выслушав его в размышлении, засмеялся этому шуточному доводу и оставил приказание свое без подтверждения» [Штелин. 1990, с.84]. А тогдашние эксперты, «сведущие в чиновничьих изворотах», всерьез или в шутку высказывали мнение, «что из собранных 100 податных рублей только 30 попадают в царскую казну», остальное же «чиновники делят между собой за свои труды» [Ключевский. Кн. 2, 1995, с.577]. Но в каждой шутке, как известно, только доля шутки.

Отношение к богатству в России. Поскольку владельцами собственности и богатства очень часто оказывались люди с весьма низкой нравственностью, в общественном мнении складывалось убеждение, что «от трудов праведных не наживешь палат каменных». Этого мнения придерживался народ. А отношение интеллигенции в более позднее время к богатству хорошо резюмируется словами: «...В душе русского интеллигента есть потаенный уголок, в котором глухо, но настойчиво звучит...: «Есть только одно состояние, которое хуже бедности, и это – богатство» [Франк. 1990, с.201].

Так называемая «прогрессивная интеллигенция» смыкалась с народом в своем стремлении к равенству, справедливости, понимаемом в духе общины. Отмечалось, что «...интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства... Многие воздерживались от философского и художественного творчества, так как считали это безнравственным с точки зрения распределения и равенства, видели в этом измену народному благу» [Бердяев. 1990. Вехи, с.3].

Впрочем, и сами русские богачи, отринувшие на время народные идеалы и всеми правдами и неправдами сколотившие себе состояние, не были уверены в «святости» своего дела. Русский купец старого времени, нажившийся нечестными путями, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о странничестве или монашестве [Бердяев. 1990. Истоки и смысл.., с.119]. А в практической жизни строил церкви или жертвовал деньги на революцию против собственного класса, как Савва Морозов. Сравнивая отношение европейца и русского к богатству В.Шубарт отмечал: «У европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти; у русских богатый зачастую смотрит на бедного со стыдом. У западного человека сердце радостно бьется, когда он обозревает свое имущество, а русский при этом чувствует порой угрызения совести» [Шубарт. 1997, с.82].

Такое отношение к богатству весьма естественно в русском обществе, где, по мнению народа, отраженному в пословице, «пусти душу в ад – будешь богат», собственность и богатство греховны, для их достижения требуются нечистые средства, а пользование ими несправедливо по отношению к неимущим. Кроме того, в условиях домашней цивилизации действительно трудно честным путем добыть собственность или богатство. «В России, - писал В.Розанов, - вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается» [Розанов. 1990, с.46]. И если мнение Розанова в чем-то преувеличено относительно собственности в прежней России, то в собственности нынешних новоявленных «капиталистов» своего труда практически нет. Всем ясно, что это наворованная собственность. Как сказал в свое время А.Чубайс, «на очередном этапе реформ люди, находящиеся у власти, обменяют власть на собственность». Это не совсем точно. Люди, имеющие доступ к власти, «присвоили общенародную собственность». Было бы наивно думать, что «их» собственность будет «уважаться» в обществе, а люди в массе откажутся от ее новых и новых переделов. Для этого они будут пытаться использовать как законные, так и незаконные средства..

Высшие общечеловеческие ценности в России. Все мы помним девиз старой русской армии – «За Веру, Царя и Отечество». Это выражение не было лишь идеологическим клише, как в свое время не был подобным клише и лозунг Великой Французской революции – «Свобода, Равенство, Братство». В краткой и ясной формуле русские люди смогли выразить высшие ценности своей державы. Понятно, в двух из них своеобразно преломились две высшие общечеловеческие ценности – мыслящий или животворящий дух и общество.

Особенно важную роль играла религия, Православие, после татарского нашествия и в период собирания Русской земли. Вера позволяла объединиться людям по признаку «свой – чужой», без чего народ как некий единый самобытный организм едва ли сохранился бы. Конечно, основной движущей силой всех общенародных действий было стремление русских людей остаться хозяевами на собственной земле. Но эта сила не могла бы стать единой без ясного и всем понятного отражения в словах, символах, обрядах религии. Вера была важнейшим признаком самоотождествления русского человека со своим народом.

Помимо этой, объединяющей, роли вера помогала русским людям решить и другие жизненно-важные задачи. Она давала им духовные силы для преодоления невзгод и испытаний. Она укрепляла волю и приносила утешение. Она позволяла сохраниться лучшему, что есть в человеке, его духовному началу. Наконец, русское православие хранило основы народной нравственности, оно учило различать хорошее от дурного, а это самое главное, самое важное, но самое трудное в жизни как человека, так и народа. Русские святые были духовными пастырями не только народа, но и государей, благословляя их на тяжкие труды во имя Русской земли (как Сергий Радонежский, благословивший Дмитрия Донского перед Куликовской битвой).

Было бы преувеличением, вероятно, считать, что в народе во все времена вера была сильна, крепка, непоколебима. Религиозные расколы, смуты, шатания бывают всегда и везде. Россия в этом смысле не представляет исключения. Мы видим даже, что по мере усиления и укрепления светской власти в России, становления ее государственности религиозность народа мало-помалу слабеет, а к концу императорской России в нем развивается безразличие, равнодушие к религии. Ведь пусть не без сопротивления, пусть с чувствами возмущения и негодования, но народ, в целом, допустил и избиение священнослужителей, и ограбление церкви, и разрушение храмов. Почему это могло произойти?

Едва ли на подобный вопрос можно ответить просто и однозначно. Но весьма вероятно, что одной из важнейших, может быть, самой главной причиной ослабления религиозных чувств народа было произошедшее в петровское время подчинение церкви светской власти. Упразднение патриаршества и превращение синода в нечто похожее на «министерство по делам религии» сделало православных священников весьма похожими на чиновников в духовной сфере. Отношение же к чиновникам, «приказным» издавна было на Руси, мягко говоря, неприязненным.

Конечно, всегда сохранялись истинные служители Бога, ревностные борцы за веру. И народ всегда уважал, знал и любил их. Жития Иоанна Кронштадтского или Серафима Саровского – примеры тому. Но отдельные подвижники не всегда способны превозмочь общее снижение духовного уровня основных работников. Многие русские «батюшки», при всем к ним уважении за их нелегкий труд, погрязли в мирских делах и стали проводниками воли вышестоящих инстанций как обычные светские служащие. Не следует упускать из виду и общую атеизацию, как следствие «просвещении»”, т.е. распространения материалистических научных взглядов.

Значительно более прочной до самого последнего времени в сознании русских людей оставалась такая ценность, как Отечество. Массовый героизм был свойственен нашим соотечественникам во все времена. Еще наши отцы и деды во время Великой Отечественной войны показали, что готов перенести русский человек во имя Отечества.

Об этом же свидетельствует поведение выдающегося государя России Петра I. Для «блага Отечества» он не щадил ни себя, ни людей. Не пожалел даже собственного сына. У Петра, как писал В.О.Ключевский, «всегда были наготове две основы его образа мыслей и действий, прочно заложенные еще в ранние годы под неуловимыми для нас влияниями: это неослабное чувство долга и вечно напряженная мысль об общем благе Отечества, в служении которому и состоит этот долг. На этих основах и держался его взгляд на свою царскую власть ... бывший начальным, исходным моментом его деятельности и вместе основным ее регулятором» [Ключевский. 1902, с.4]. Петр воплощал в себе идеал «самоотверженного» и даже «жертвенного» служения, который должен быть присущ русскому государю и о котором писал И.Ильин [Ильин. 1992. Т.2, с.212, 221]. Петр действительно был не «просто властелином, но пленником и мучеником своей власти».

Отечество оставалось для русских людей высшей ценностью даже в том случае, если государственная власть в лице Государя относилась к ним лично несправедливо. Характерна в этом смысле концовка гневного письма А.В.Суворова к графу Хвостову. Суворов, выражая в письме обиду на императора Павла, завершает его все же словами: «Я, Боже избавь, никогда против отечества» [Cм.: Лотман Ю.М. 1994, с.285].

Сама фигура государя также была в сознании русских людей очень высокой ценностью. Им случалось отдавать «жизнь за царя» (Сусанин), но дело даже не в этом, а в том, что к России во многом подходят слова К.Н.Леонтьева, сказанные им о Византии: «Кесарей изгоняли, меняли, убивали, но святыни кесаризма никто не касался. Людей меняли, но изменять организацию в целом никто не думал» [Леонтьев. 1991, с.176]. Меняли государей и в России, но злоумышленниками были все-таки выходцы из высших слоев. Простой народ на жизнь царя не посягал никогда.

В служебно-домашней цивилизации без царя трудно, даже невозможно, ибо он выполняет две важнейшие функции: эксперта-носителя высшей справедливости и главного управленца.

При отсутствии объективного, рыночного способа социального признания как основного и ведущего с непреложностью возникает потребность в массовом наличии высоконравственных и квалифицированных экспертов, способных объективно оценить вклад человека в общее дело, и потребность в носителе «высшей справедливости», который, если он только узнает действительные людские нужды, непременно удовлетворит их на основе учета заслуг каждого. Таким носителем высшей правды на земле может быть (в зависимости от времени, а также развития и притязаний индивида) барин, который приедет и рассудит, царь-батюшка, первый секретарь райкома или вождь – «отец народов».

Кроме того, если рыночный способ получения социального признания не укоренился в обществе, отсутствует и развитый рынок как регулятор экономики. Ибо два эти явления взаимосвязаны и обусловливают друг друга. Следовательно, потребность в носителе высшей справедливости, представляющая основу веры в царя-батюшку или культа личности, подкрепляется еще реальной функцией управления хозяйством, которую кто-то должен выполнить. Высшее лицо тогда выступает в функции арбитра, чьи однозначные указания равно обязательны для любого звена управления [Селюнин. 1988, с.187].

Наконец, в условиях России, с учетом размеров страны и постоянной внешней опасности, государь выполнял третью важную функцию – центра быстрого принятия решений. Это вполне понятное явление. Некогда собирать Боярскую Думу или Земский Собор, когда татары напали на Крымский шлях. Не случайно и в США объем полномочий президента резко возрастает, чтобы оперативно реагировать на меняющуюся обстановку.

По-видимому, на всех этих моментах основывается удивительное доверие русских к верховной власти, свойственное им на протяжении веков, «их наивное убеждение, что власть действительно заботится о народном благе» [Бердяев. 1990. Истоки и смысл…, с.14]? Ведь еще Тютчев отмечал в период, предшествующий отмене крепостного права, что спокойствие, царящее в стране, сновано на недоразумении, «на безграничном доверии народа к власти – вере в ее благожелательность и действительность намерений этой власти в пользу народа» [Тютчев. Письмо Тютчевой 5 июня 1858. 1935, с.319].

Может быть, относительное спокойствие в период «перестройки» и далее во время «радикальных экономических реформ» тоже было и есть основано на недоразумении? Ибо в служебно-домашней цивилизации власть, как отец в семье, должна заботиться о народном благе. В противном случае, она нарушает апостольский принцип: «...Начальник есть Божий слуга, тебе на добро» (Римл. 13.4). А в это трудно поверить народу, который выполнил свой долг по отношению к обществу, судит по своей мерке и полагает, что и вышестоящие добросовестно выполнят свой. Если же доверие к власти исчезает, люди начинают считать, что властители просто эксплуатируют их, не выполняя собственных прямых обязанностей, тогда наступает или смутное время, или происходит революция («революционная перестройка»), причем прежний порядок рушится с удивительной быстротой. Правда, чтобы это доверие исчезло, бывает нужен чрезмерно горький опыт, чрезмерно тяжкие испытания.

Жертвенность поведения служителя, дисциплина и долг как инструментальные ценности служебной деятельности в России. Высшей ценностью служебной деятельности не может быть социальная значимость деятеля, понимаемая как самоутверждение. Речь может идти лишь о личной годности. А в этом случае деятельность выполняется тем лучше, чем полнее отдает себя человек служебному долгу. В пределе служащий должен быть готов принести себя в жертву. В полном соответствии с этими представлениями И.А.Ильин, выдающийся идеолог традиционной монархической России, писал, что «русский гражданин повинен своему отечеству служением и жертвенностью» [Ильин. Т.2. 1992, с.74]. Еще раньше Н.В.Гоголь полагал непременным законом «служить земле своей, а не себе» [Гоголь. 1993, с.99]. В мирских делах высшей ценностью служебной деятельности всегда будет общество (отечество), а в духовной сфере, несомненно, мыслящий дух (или Бог).

Что же касается инструментальных ценностей, призванных обеспечить удовлетворительной выполнение служебных обязанностей, то на первый план выступают такие из них, как долг, дисциплина, самозабвение, повиновение и т.п., включая целый шлейф психических черт – терпеливость, неприхотливость, покорность, смирение, героизм и т.п. И русским людям во многом были свойственны эти черты или, по крайней мере, они были им понятны и симпатичны. Так, К.Н.Леонтьев восхищался вслед за Герценом поведением персидских вельмож, хладнокровно и без всякого принуждения бросавшихся в море во время бури, чтобы облегчить корабль и спасти царя (Ксеркса). Это казалось Леонтьеву «страшнее и гораздо величавее Фермопил» [Леонтьев. 1991, с.179].

Впрочем, и у европейца Карлейля, знаменитого английского мыслителя, вызывал уважение «талант повиновения», благодаря которому Россия первенствует и который дает ей мощь, далеко превышающую другие страны, «талант, необходимый всем нациям, всем существам и беспощадно требуемый от всех под опасением наказания» [Цит. по: Герцен. 1969. Т.2, с.440-441].

Парадоксально, но этот «талант повиновения» высоко ценился и в начальный период развития молодого российского капитализма. Тогда для хозяина в рабочем были ценны не мастерство, выучка и старательность, а покорность и вечная благодарность «благодетелю фабриканту» [Кавторин, с.46]. Парадокс состоит в том, что российские капиталисты тем самым вредили своей собственной выгоде на рынке (ведь такое отношение к рабочему никак не способствует повышению качества продукта) и препятствовали развитию той рыночной цивилизации, созидание которой являлось их исторической задачей. Но, вероятно, уж очень велик соблазн утвердить себя привычным способом через унижение другого, когда общий фон отношений в стране характеризуется традиционным небрежением личностью зависимого человека, неколебимой уверенностью, что «нанялся – продался» и «закон барину не указ» [Кавторин. 1992, с.46].

Талант повиновения действительно полезен обществу, равно как и массовый героизм. В момент столкновения двух обществ (государств) он может дать решающее преимущество, особенно в том случае, если технические уровни двух обществ сопоставимы. Если речь идет о рыночной и домашней цивилизациях, то почти наверняка выиграет домашняя (как Спарта у Афин). Но еще раз отметим, что в условиях мирного соревнования и в условиях быстрой смены технического уровня (научно-технической революции) в выигрышном положении окажется рыночная цивилизация, поскольку она лучше обеспечивает развитие объективно необходимой деятельности.

Домашний тип хозяйства в России (и СССР). Учитывая вышеприведенные признаки (служба как основная разновидность деятельности, условность богатства и хозяйства, вотчинный тип правления и др.), народное хозяйство России никогда (если не считать периода Киевской Руси) не было рыночным в своей основе, а рынок никогда не был ведущим способом социального признания. Рынок, конечно, существовал. И в разное время мог усиливаться или ослабевать, получать правительственную поддержку или нет, но ведущим или преобладающим способом он не был никогда. В целом же народное хозяйство России после образования Московского царства было домашним по типу.

Напомним, что, по Веберу, домашнее хозяйство определяется не его размерами, а направленностью на «удовлетворение собственных потребностей, будут ли то потребности государства, личности или союза потребителей» [Вебер. 1923, с.8]. При этом не следует считать определение «домашний» неудачным эквивалентом эпитета «натуральный», ибо натуральное хозяйство противостоит денежному, а домашнее – меновому [Вебер. 1923, с.8].

Хозяйство, особенно в ранние периоды развития общества, может быть натуральным, но не домашним, а меновым, если оно производит для обмена без посредничества денег. Продукты меняются на продукты. Кроме того, в периоды экономических кризисов и расстройства финансовой системы древний способ обмена продуктов на продукты получает широкое распространение под наименование «бартерного обмена». В большом же домашнем хозяйстве деньги могут применяться для расчета между отдельными хозяйственными единицами, но вся или, по крайней мере, большая часть продукции производится для внутреннего потребления.

Названный признак домашнего хозяйства – производство для внутреннего потребления – не может быть абсолютным. Тот или иной обмен, та или иная связь с мировым рынком в России существовала всегда. Но в Московском царстве, а позднее в Российской империи отдельные хозяйственные единицы в большой, а часто в решающей степени работали на «казну государеву». Так, в петровское время для сбыта продукции перед

предпринимателем открывались три возможности: казенные поставки, внешний и внутренний рынки. И хотя нет точных данных о количестве продукции, проходившей по этим каналам сбыта, несомненно, что казна была оптовым покупателем, настроенным покровительственно, и имела тогда чрезвычайно большое значение [Заозерская. 1947, с.77]. Собственно говоря, иначе и быть не могло, поскольку многие промышленные предприятия возникали по инициативе и при поддержке царя с непременным условием удовлетворять какую-либо государственную потребность.

Вторичными признаками домашневости народного хозяйства (производными от первого) следует считать наличие более или менее четко выраженной государственной монополии внешней торговли и наличие централизованного планирования. Оба эти признака в той или иной степени были присущи как царской России, таки СССР.

Чтобы управлять громадным российским домашним хозяйством, требовалась армия чиновников, упорядочить взаимоотношения которых можно было только по принципу «чин чина почитай». Поэтому табель о рангах вовсе не была вольной выдумкой Петра. Со времен Московского царства существовали в российской государственной службе разные чины. Петр лишь упорядочил их на основе немецкого опыта, да приоткрыл к доступ людей из низов, существенно ограничив влияние знатности при достижении высших государственных постов. Петровские реформы были по существу логическим продолжением реформаторской деятельности его предшественников, московских государей и политических деятелей [Гумилев. От Руси…, с.287; Данилевский. 1995, с.421].

Служебно-домашняя цивилизация в Советском Союзе. В царский период Россия, начав развиваться по пути служебно-домашней цивилизации, в его конце эволюционирует в сторону цивилизации рыночной. Мы помним успехи страны в промышленном развитии в конце XIX – начале XX вв. Однако Октябрьская революция, переломив эту тенденцию, вновь вернула страну на прежний путь развития. Струя рыночной деятельности была практически полностью перекрыта. Народное хозяйство стало полностью домашним (в форме «планового»). Практически все его предприятия работали на непосредственное удовлетворение внутренних потребностей страны. Но даже работа на экспорт в условиях монополии внешней торговли оказывалась направленной на удовлетворение «внутренней» государственной потребности. В частности, нефть продавалась для того, чтобы обеспечить фуражным зерном животноводство. Сформировалась партийно-государственная элита. И даже начали формироваться сословия. Известно, например, что среди студентов вузов постепенно возрастал процент детей так называемых «служащих», хотя государственная политика и предоставляла некоторые льготы детям рабочих и крестьян.

Однако черты служебно-домашней цивилизации в СССР проявлялись в заметно искаженном, можно сказать, в вырожденном виде.

В частности, служебная деятельность претерпела гипертрофические изменения, вторгшись в сферы деятельности, которые традиционно (и разумно) строятся на базе эгодеятельности: материальное производство, включая сельское хозяйство, и торговля. Свидетельством этой гипертрофии является широкое применение системы поощрений и наказаний, что свойственно именно служебной деятельности. Награды и почетные звания за трудовую доблесть или успехи в труде, с одной стороны, а с другой, штрафы и выговоры за опоздания на работу (в отдельные годы вплоть до уголовного преследования) и борьба с тунеядством.

Кроме того, сузились возможности достижения социальной значимости практически через все ее модусы, хотя доступность отдельных из них менялась на всем протяжении советской истории. Так, в период непосредственно за Октябрем доступность хозяйства как модуса социальной значимости резко уменьшилась, в годы НЭП,а почти вернулась к дореволюционному периоду, а в годы коллективизации почти сошла на нет.

Другие модусы так же претерпели заметные изменения и даже искажения. В частности, святость как модус социальной значимости была возможна только в ее коммунистическом варианте. Претендовать на причастность к ней, на то, чтобы быть ее очевидным носителем и экспертом, мог только высший партийный руководитель. Любой другой член партии, пытавшийся взять на себя роль идеологического вождя, рисковал быть обвиненным в ереси, вероотступничестве («оппортунизме», «ревизионизме», «догматизме»). Понималась же при этом святость весьма узко: как служение строительству коммунизма. Как заявлял В.И.Ленин: «В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма» [Ленин. Т.41, с.313]. Очевидно, что при размытости термина «коммунизм», а тем более неясности средств его достижения, этот тезис, утверждавший в качестве высшей ценности нечто невразумительное, легко превращался в оправдание любых деяний, если это было угодно вождю.

Любая другая святость (религиозного типа) практически не допускалась. Существование церкви рассматривалась как временная и вынужденная уступка. Таким образом, совершенствовать свой дух вне коммунистического идеала фактически оказывалось запрещено. Совершенствование же духа на основе коммунистической нравственности сводилась к одобрению, выучиванию, пропаганде и проведению в жизнь высказываний и установок очередного вождя или съезда. Для большинства же верующих путь к достижению социальной значимости через святость был практически крайне затруднен.

Немногим лучше дело обстояло и с доступностью знания. Правда, классическое естествознание, точнее, та часть его, которая была по каким-то причинам одобрена идеологами как полезная для нового мировоззрения, активно пропагандировалась. Но что касается новых ветвей естественных наук, а также всего философско-гуманитарного наследия, не освященных авторитетом классиков диалектического материализма, то попытки прикоснуться к ним или пропагандировать их резко пресекались. Впрочем, даже наследие классиков служило объектом конъюнктурных манипуляций, когда из него извлекались и активно использовались лишь подходящие для данного момента слова и идеи. Самостоятельный же поиск знаний, свободное исследование были крайне опасны, о чем свидетельствуют массовые репрессии в науке, когда целые направления в науке были загублены на основании идеологических соображений.

Но было бы несправедливо забывать, что в первый послереволюционный период, когда была ликвидирована массовая неграмотность, приобщение народа к знанию, пусть самому первоначальному, оказалось великим благом для народа и важной заслугой большевиков. Снятие прежних барьеров на пути к знанию позволило миллионам людей самореализовать себя в нем и сильно двинуло вперед все развитие страны. Идеологические ограничения заработали позднее, когда свободный поиск мысли стал опасен, ибо грозил нарушить монополию на истину, присвоенную партийной верхушкой.

Доступ к власти также оказался ограничен. С самого начала были установлены признаки (социальное происхождение, членство в партии), не позволяющие на основе свободного выбора добиваться даже самого маленького административного поста. Власть была доступна только отдельным категориям лиц. Большинству членов общества она была реально недоступна. Кроме того, и приход к власти, и отстранение от нее не были связаны с демократическими процедурами, что лишало административное лицо необходимых гарантий на длительность и самостоятельность исполнения своих функций. Следовательно, у значительного количества руководителей формировалась психология временщиков и подхалимов.

О богатстве нельзя говорить как о доступном (даже на формальном уровне) модусе социальной значимости. Оно осуждалось официальной идеологией и не принималось обыденным сознанием. По нормам общества оно было доступно лишь отдельным представителям творческой элиты, причем гарантировано владеть им не могли и они. Получить же богатство каким-то другим путем, например, через хозяйство (дело) было невозможно, поскольку и само хозяйство не было дозволено в качестве модуса социальной значимости. Кроме того, владевшие богатством лица не могли на законных основаниях использовать его как рычаг воздействия на общественные процессы (потратить на выборную агитацию). Оно использовалось преимущественно на удовлетворение личных потребностей (и здесь особых ограничений не накладывалось, если роскошь не афишировалась) или на какую-то официально признанную цель (постройка библиотеки в родном селе, на танки и самолеты во время войны).

Богатство и хозяйство, однако, столь привлекательные ценности, что люди, по-видимому, никогда и ни при каких условиях не откажутся от них полностью. Вопреки усилиям официальной идеологии и давлению массовых представлений в цивилизации домашнего типа всегда находились и будут находиться люди, для которых они будут самыми желанными. Но в условиях запрета на частную собственность и предпринимательскую деятельность достижение этих ценностей приобретает извращенные формы (узурпация и злоупотребление распорядительной властью, прямые хищения в экономике и пр.).

Более или менее доступными модусами социальной значимости в советском обществе оставались только мастерство и слава. Причем последняя не могла конкурировать с популярностью первого лица (вождя). Мастерство же при отсутствии рынка как способа социального признания оказывалось ненужным или невостребованным. Ведь качество продукта не играло сколь бы то ни было значительной роли почти в любой сфере деятельности. Значительно важнее было получить одобрение власть имущего лица, что можно было достичь либо с помощью личных услуг, либо (на производстве) за счет количества продукта (перевыполнение плана). Иначе говоря, мастерство не воспрещалось, но реально обществу не требовалось (т.е. не было механизма, обеспечивающего спрос на мастерство). Достичь социальной значимости через него можно было только в исключительных случаях (работа в особых сферах производства или для лиц из высшей государственной или общественной элиты).

Что же касается славы, то она приобрела чрезмерный вес как модус социальной значимости, ибо прочие были почти недоступны. В борьбе за нее возникла чрезмерная, явная и скрытая, конкуренция, повлекшая «изобретение» вредных для общества путей и средств ее достижения («дутые» рекорды, очковтирательство, шельмование конкурентов в науке с помощью идеологических средств, фальсификация результатов и пр.). Кроме того, явно предпочиталась слава, полученная за счет самопожертвования, героизма. Обрести ее через рациональную деятельность было крайне трудно.

Наконец, рынок, как законная и официально признаваемая процедура социального признания, был практически полностью исключен из жизни. Да и личная экспертиза во многом утратила демократичность, коллегиальность и зачастую сводилась к начальственному одобрению.

В целом же человек в советском обществе был лишен нормальных путей обретения социальной значимости. Иначе говоря, он был в нем не «единицей», а «нулем». Впрочем, и это стоит подчеркнуть, в определенных обстоятельствах люди даже получают удовольствие, ощущая себя полностью «слитыми с массою». Причастность к «мы», чувство, что «единица – вздор, единица – ноль» (вспомним Маяковского) были широко распространены в общественном сознании, если прав Вольтер, утверждавший, что «поэты всегда бывают эхом своего времени» [Вольтер. 1989, с.545]. И хотя слияние человека с массою бывает полезным и даже необходимым для существования общества, крайне важно, чтобы оно не длилось слишком долго. Иначе такое слияние становится искусственным и фальшивым, а личность приносится в жертву обществу.

Безусловно, общество – одна из высших общечеловеческих ценностей. И добровольное служение ему – прекрасный путь самореализации и достижения счастья. Но если служение превращается в принудительную обязанность, подкрепляемую пропагандой и репрессивными мерами, то человек превращается в робота или даже в «винтик», а общество – в известного Левиафана, враждебного человеку. Кроме того, ряд общественных функций по самой своей природе требует свободы. Таково производство и распределение материальных благ, таков поиск знания, таково любое творчество.

При анализе ценностей служебно-домашней цивилизации, присущей России как царское время, так и в советский период, мы не находим модусов социальной значимости, принятых западной (рыночной) цивилизацией в качестве основных (богатство, хозяйство). Западная цивилизация развивалась на другой системе ценностей и на основе другой объективно необходимой деятельности. Это приводило к существенным различиям и в других социальных процессах и явлениях.

В частности, под влиянием деятельности рыночного типа складывался общий западноевропейский социальный характер с определенными вариациями во времени для разных стран. То, что западноевропейские народы, несмотря на отдельные особенности, имеют общий характер, в основе которого лежат идеи «долга, справедливости, права, порядка» и который является следствием истории, традиций, было ясно уже П.Я.Чаадаеву [Чаадаев.1991. Т.1, с.326-327]. Причем, по его мнению, решающая роль в становлении общеевропейского характера принадлежала христианской религии [Чаадаев. Т.1. 1991, с.333-335). Э.Фромм, придерживаясь по сути той же позиции относительно общности европейского социального характера, отрицал, напротив, влияние христианства, полагая, что в основе этого характера лежат ценности языческого периода, а сам характер эволюционировал от «авторитарного, одержимого, накопительского» к «рыночному» [Фромм. 1986, с.162-164].

Представляется, что выражение «рыночный характер» наиболее точно отражает западноевропейский социальный тип. Этот характер складывался по мере и вследствие развития рациональной деятельности рыночного типа. Успехи европейской цивилизации объясняются высоким совершенством этой деятельности.

Что касается русского национального характера, то пока его можно определить как «нерыночный». Ибо как деятельность в русской сельской общине, так и в домашней цивилизации была явно нерыночной. Ясно, однако, что чисто отрицательным определением ограничиваться нежелательно. Необходимо найти конкретные признаки, свойственные русскому национальному (социальному) характеру.

Основные выводы. Изначально Россия складывалась как страна рыночной цивилизации на великом водном пути из варяг в греки. Татарское нашествие прервало этот путь развития. Западные соседи, воспользовавшись ослаблением Руси, захватили богатейшие русские земли. Водный путь оказался перерезан. Это заметно ослабило взаимодействие страны с западными странами в сфере торговли. Со времени Московского государства в России постепенно складывается служебно-домашняя цивилизация. Важнейшими факторами, определившими движение страны по пути этой цивилизации, были: 1) постоянная внешняя опасность, 2) недостаточно развитое рыночное производство как особая форма хозяйственной деятельности, 3) вотчинный тип Московского княжества, 4) влияние практического и духовного опыта Золотой Орды и Византийской империи. Главнейшим из них была, несомненно, постоянная внешняя угроза.

Признаки служебно-домашней цивилизации хорошо заметны в стране, начиная с московского периода. В частности, важнейшей разновидностью деятельности постепенно становится служба. Модусы социальной значимости оказываются доступны людям на условиях «государевой службы» и как представителям социально-профессиональных групп, предпочтительным модусом постепенно оказывается власть. Большое значение приобретают инструментальные ценности служебной деятельности – дисциплина и долг, проявляющиеся в жертвенности поведения русских людей. Одновременно проявляются и порочные черты служебной деятельности – коррупция, мздоимство, злоупотребления служебным положением, казнокрадство. Ценность «общество» в форме ценности «отечество», становится доминирующей. Народное хозяйство обретает весьма заметные черты домашнего хозяйства – производство ведется для удовлетворения государственных нужд.

В советский период черты домашней цивилизации проявляются в искаженном или даже вырожденном виде. Сужается доступ к большинству модусов социальной значимости. Ценность «общество» полностью доминирует над ценностью «личность». В течение обоих периодов национальный характер формируется как нерыночный, в отличие от западноевропейского рыночного характера.

Вопросы для самоконтроля.

1. В русле какой цивилизации изначально складывалась Киевская Русь? Почему?

2. Что помешало дальнейшему движению России по пути рыночной цивилизации?

3. Какова фундаментальная черта государства вотчинного типа?

4. Чем отличалась угроза с Востока от угрозы с Запада?

5. Почему Россия со времен Московского царства развивалась по пути служебно-домашней цивилизации?

6. Какие признаки служебно-домашней цивилизации заметны в российском обществе?

7. Через какие модусы обретал социальную значимость человек в России?

8. Что являлось высшей общечеловеческой ценностью в стране?

9. В чем проявлялись позитивные и отрицательные черты служебной деятельности в России?

10. Почему можно говорить, что народное хозяйство России стало во многом домашним по типу?

11. Как проявились черты служебно-домашней цивилизации в советский период?

12. Через какие модусы мог обрести социальную значимость человек в СССР?

13. Каким по типу становился национальный (социальный) русский характер в России и СССР по сравнению с западноевропейским характером?

2.3. Личность в русской сельской общине.

Поистине необозрима литература, посвященная русской общине. Происхождение общины, ее роль в российской жизни, возможности применения общинных начал для устроения более справедливого общества, влияние общинной жизни на душевный склад русских крестьян, а также многие другие вопросы так или иначе выдвигались и освещались в работах историков, экономистов, философов и публицистов самых разных направлений и течений. Ей уделяли внимание славянофилы и западники, революционные демократы и убежденные сторонники самодержавия, народники и марксисты, а также исследователи, сторонившиеся партийной борьбы. Это, конечно, не случайно. Русская сельская община оказала большое влияние на существование России и русского народа. Этот социальный организм сосуществовал совместно со служебно-домашней цивилизацией и был достаточно гармонично «встроен» в нее. Россия представляла собой одновременно и «буржуазно-помещичью империю» (Ленин) и «огромное мужицкое царство» (Бердяев). А жили русские мужики по преимуществу в общине, ибо общинное землепользование – характерная особенность русской деревни, сохранявшаяся на протяжении столетий. Цель настоящей главы заключается в том, чтобы проследить влияние общины на национальный характер. Основными задачами ее будут: 1) описание происхождения и развития русской общины, 2) выявление (гипотетическое) ее фундаментальных ценностей, 3) описание важнейших типов личности, формировавшихся в общине.

2.3.1. Происхождение и развитие русской общины.

Вопрос о происхождение общины вызывал большие разногласия среди исследователей. В русской буржуазной историографии прошлого века была популярна концепция позднего фискально-крепостнического происхождения общины. В соответствии с этой концепцией русская поземельная община не была «самородной», естественно возникшей. Крестьяне были связаны в податные союзы – «миры» – государством по принципу круговой поруки ради удобства сбора податей. Однако подобному взгляду противоречат исторические аналогии. Как отмечает известный исследователь поземельных отношений в России В.П.Данилов, было бы удивительно, если бы в России община возникла как явление, сопутствующее крепостничеству, тогда как в других странах она возникла естественным путем [Данилов. 1971, с.343-347].

Намного более убедительной представляется версия (подробно описанная В.А.Александровым) о «самородном» происхождении русской сельской общины. Краткий вариант этого описания излагается ниже.

Согласно этому автору, русская община прошла в своем развитии ряд этапов. От своей первоначальной формы – от древнерусской соседской общины (верви) – она эволюционировала через черносошную общину (волость), характерную для периода складывания московского княжества, до собственно сельской поземельной общины, ставшей основной формой самоорганизации русских крестьян в царской России.

Вервь, как самая древняя форма русской общины, известна еще по Русской правде. Она объединяла мелких сельских производителей того времени и руководила всей их хозяйственной, общественной и частной жизнью. Подобное многообразие функций общины было связано с освоением славянами земель Русской равнины, но функция хозяйственного землепользования неизменно занимала первое место. И далее в процессе истории общинные традиции играли важную роль в жизни русского крестьянства вне зависимости от социального состояния членов общины – были ли то свободные (черносошные) земледельцы или лично зависимые крестьяне.

С XIV века крестьянская община на Руси известна под именем волости, объединявшей соседей, от имени которых представители общины выступали перед княжеской администрацией.

Черносошная община-волость жила на основе принципов самоуправления. Она сама избирала своих должностных лиц (старост, сотских, пятидесятских, десятских), которые руководили общественной жизнью, следили за состоянием общинных угодий – пустошей, лугов, лесов, водных владений. Община распоряжалась свободными участками земли, которые нужно было приводить в культурное состояние, передавая их вновь прибывшим поселенцам или выделившимся из семьи членам общины. Однако земли, уже вошедшие в хозяйственный оборот, – дворовые, пахотные и сенокосные участки – находились в частном владении отдельных общинных дворов и передавались по наследству. Эту норму обычного права (подворно-наследственного землепользования), община всячески оберегала.

В XIV-XV веках в русских княжествах шел интенсивный процесс укрепления частнофеодальной собственности на землю. Монастыри и светские феодалы расширяли свои владения как законным путем, добиваясь земельных пожалований от верховной власти, так и путем прямого захвата волостных земель. Волостные общины упорно защищали свои права на землю судебным путем, ведя тяжбы и нередко добиваясь успеха, но не чурались и применения силы для возвращения захваченной у них земли.

Противодействие волостей переходу их земель в частнофеодальную собственность было обусловлено весьма важными причинами. В частности, интересам крестьян не отвечал сам факт изменения юридического статуса их земель, поскольку это ставило под угрозу само существование волости как самостоятельной правовой и хозяйственной единицы. А это в перспективе угрожало и изменением правового положения и самих крестьян – из лично свободных людей они могли превратиться в зависимых. Но крайне важно было также то, что менялся порядок землепользования. И вообще со сменой юрисдикции волость могла потерять те или иные функции.

Не случайно поэтому в конце XV века, когда Новгород потерял свою политическую независимость, новгородские крестьяне-общинники стремились сохранить свои территориальные организации после того, как их земли переходили к московским служилым людям. В отдельных случаях смена верховного владельца земли интересов крестьян не затрагивала, и местные общины-волости на этот факт никак не реагировали. Так произошло при Иване III, когда Ярославское удельное княжество мирно прекратило свое существование, земельные владения местных князей стали землями великого князя, но на первых порах в статусе общин никаких существенных изменений не произошло.

Наибольший удар существованию черносошной общины-волости в центральной России нанесло введение в XV-XVI вв. поместной системы – основы обеспечения вооруженных сил Московского государства. Поместная система (как форма земельного владения, связанного с выполнением воинской службы), создавалась за счет черносошного крестьянства прилегающих к Москве областей. Иной возможности у Московского князя просто не было. Это обстоятельство, в конечном счете, и решило судьбу черносошной общины. По мере перехода общинных земель в поместное владение община-волость прекращала свое существование как самостоятельная правовая и хозяйственная единица, т.е. государственный институт, непосредственно связанный с центральной властью. Однако община сохранялась как форма объединения крестьян, претерпевая при этом серьезные изменения. Из волостной она превращалась в сельскую в границах определенного поместья или вотчины.

Изменения в правовом статусе общины означали не только утрату ее непосредственной связи с государственными учреждениями. Сельская община, все более и более подчиняясь воле своих владельцев-помещиков, постепенно теряла часть своих хозяйственных и управленческих функций. В частности, ее управленческая деятельность могла осуществляться лишь в границах поместья. Кроме того, община имела теперь меньшую возможность выделять своим членам необходимые им земли, что было связано с ростом повинностей в пользу помещика, расширением клина помещичьих запашек и выделением земельных угодий для личного хозяйства помещика.

Уменьшение земельного фонда, находящегося во владении общины, вынуждало ее изменять нормы крестьянского землепользования. Особенно важные изменения претерпел принцип владения земельными угодьями. Общинник, как и прежде, владел пашнями и сенокосами, но уже не по подворно-наследственному, а по подворно-условному праву. Это значит, что владение двором какими-либо угодьями имело теперь чисто условный характер. Крестьянин пользовался ими лишь до тех пор, пока мог нести тягло. Когда крестьянский двор по каким-то причинам (демографическим, например) не мог обеспечить выполнение наложенных на него повинностей и выплат, часть тягла с него снималась, но соответственно отрезалась часть земельных угодий. Эти земли передавались более благополучным дворам, но опять-таки во временное пользование, и прежний владелец мог в изменившейся ситуации потребовать их возвращение.

Подобная практика землепользования имела следствием то, что в течение XVII в. прежняя община-волость превратилась в помещичьей деревне в земельно-передельную общину с подворно-условным правом на владение общинными угодьями. В XVIII в. этот тип общины стал господствующим в центральной России на землях помещиков-дворян. При этом особенности ведения хозяйства в отдельных поместьях также заметно сказывались на функциях общины. В оброчных имениях община сохраняла за собой большие права в распоряжении землей, а в барщинных ее роль сводилась практически на нет, поскольку хозяйственное использование земли определялось волей помещика.

Отмеченные изменения в крестьянском землепользовании и складывание земельно-передельной общины имели в то время региональный характер. На русском Севере, где частное феодальное владение землей не получило широкого распространения, сохранялась и развивалась изначальная община-волость. В результате в России появились разные типы крестьянских общин с разными принципами землепользования, что обусловливалось, прежде всего, наличием или отсутствием крепостной зависимости крестьян в том или ином районе. Севернорусское, уральское, сибирское крестьянство, а также значительная часть южнорусского («однодворцы», официально включенные в состав государственного крестьянства в XVIII в.) сохранило принцип подворно-наследственного землепользования в своих общинах-волостях. Крестьянство же средней полосы России, оказавшееся в крепостной зависимости, вело хозяйство на основе условно-подворного принципа владения с использованием уравнительного передела земли в сельской передельной общине.

Царское правительство в XVIII в. пыталось распространить систему общинного передельного землепользования в северных губерниях, населенных государственными крестьянами. Но это начинание не имело тогда большого успеха, крестьяне устойчиво сохраняли захватное и подворно-наследственное землепользование. Даже в конце XIX – начале XX веков в северно-русских, а также в Новгородской и Нижегородской губерниях сохранялось беспередельное общинное землепользование. А земельные магнаты Строгановы, владевшие на Северном Урале огромными вотчинами, в первой половине XIX века пришли к мысли о необходимости предоставить общинам широкие права в распоряжении общинными угодьями; крестьянам же было дано право продавать, завещать, закладывать свои участки внутри имений.

Крестьянское землепользование в Сибири своим принципами было связано с севернорусскими общинными формами. На начальном этапе освоения Сибири крестьяне образовывали сообщества по расчистке земли, которая впоследствии оставалась в коллективном владении. Расчищенную землю крестьяне распределяли между собой в зависимости от вложенного труда. Эти участки переходили в наследственное владение на основе обычного права. Сообщества по расчистке земли с течением времени превращались в сельские общины, управлявшие хозяйственной жизнью в пределах одной деревни. Эти общины принимали новопереселенцев, устанавливали сроки проведения полевых работ, занимались разрешением спорных ситуаций.

Отдельные деревни, территориально примыкавшие к слободам, образовывали общину-волость. Выборная волостная администрация следила за сохранностью комплекса угодий, закрепленных за отдельными селениями в процессе их освоения, и рассматривала земельные споры между отдельными селениями и крестьянами. Она же решала вопросы об отводе земли тем или иным селениям и перераспределении угодий между ними, сдавала в аренду свободные угодья.

Подворно-наследственный принцип владения землей сохранялся в Сибири довольно устойчиво, чему способствовало обилие свободных земель, которые первоначально захватывались, осваивались, после этого официально закреплялись за отдельными селениями или дворами. Однако с середины XVIII века ситуация меняется. Когда по мере роста населения вокруг отдельных селений свободных земель оставалось мало, пахотная земля уже могла перераспределяться общиной. Но чаще недостаток пахотной земли преодолевался путем образования заимок на наследственном праве владения.

В конце XIX века, после реформ 1860-х годов, позиции общинного землепользования укрепились. Общины были признаны субъектами действовавшего права, а правительство не допустило развития частной крестьянской собственности на землю. В этих условиях общины разных типов (при сохранении некоторых черт регионального своеобразия) эволюционировали в сторону классической передельной земельной общины, чему в немалой степени способствовал рост населения и возникающая вследствие этого нехватка земли. Распорядительные функции общины все более усиливались. В частности, ограничивались права заимщиков распоряжаться освоенными ими участками, ограничивалось право крестьян на продажу усадьбы, хотя дворовые участки земли испокон веков считались собственностью крестьянского двора, община устанавливала все более полный контроль над сенокосами и т.д. Предпринятая П.А.Столыпиным попытка разрушить передельную общину путем передачи земли в частную собственность крестьянам, исключив тем самым из-под ее опеки земельные участки отдельных дворов, решающего успеха не имела. Сами крестьяне общинники в массе своей боялись порывать с общиной.

В начальный период советской власти община сохранилась. Она рассматривалась как союз свободных равноправных пользователей национализированной земли. Выбор форм землепользования был предоставлен самим крестьянам-общинникам, которые в массе придерживались традиционных правил переделов земли. Сельская община проявила удивительную жизнестойкость на протяжении всей российской истории, приспосабливаясь к самым разным условиям. И до тридцатых годов XX века община оставалась органом крестьянского самоуправления на земле, регулируя единоличное земледельческое хозяйство. Только государственная политика по созданию колхозов привела к окончательной ликвидации сельского самоуправления и к абсолютному огосударствлению земельных фондов деревни, которыми теперь распоряжались уже не крестьяне, а местные государственные органы [См.: Александров. 1997, с.533-540].

Далее основное внимание будет уделено классической передельной русской сельской общине. Именно о ее ценностях пойдет ниже речь конкретнее, хотя, надо сказать, в основе эти ценности совпадают с ценностями других форм общины.

2.3.2. Фундаментальные ценности русской общины.

Вероятно, сейчас нельзя реконструировать эти ценности с абсолютной достоверностью. Требуется достаточно длительная дискуссия, чтобы прийти к более или менее согласованной точке зрения на этот счет. Поэтому ниже предлагается лишь версия относительно важнейших ценностей общины. Хочется надеяться тем не менее, что даже первый, пусть несовершенный, но конкретный перечень их позволит лучше понять жизнедеятельность общины, ее хозяйственную и «политическую» практику, закономерность появления определенных личностных типов ней, а также некоторые особенности русского национального характера.

Первейшая и важнейшая ценность русской общины – сама община, «мир», что связано с рядом важнейших функций общины в жизни страны и народа. Главная из них – функция выживания. Историческая судьба России, особенно в период складывания Московского государства, всячески способствовала формированию у русских людей представления о коллективе (в том числе, и общине) как о более важной ценности по сравнению с личностью. До замирения степи, в условиях постоянного натиска с Востока (а также с Запада, причем по идеологическому влиянию последний был даже опаснее) уцелеть и остаться хозяином родной земли можно было только за счет коллективных усилий и за счет принесения интересов личности в жертву коллективным интересам. Только такой тип поведения позволял выжить наибольшему числу русских людей, а русскому народу сохраниться как самобытный этнос. Совсем не случаен фантастически быстрый рост численности русских после того, как в решающей степени была устранена внешняя опасность. Если во времена Ивана Грозного население Московского государства составляло около 5,5 миллионов человек, то к царствованию Николая II число собственно русских было не менее 100 миллионов. И это несмотря на страшные потери в Смутное время, в эпоху петровских реформ, из-за постоянных голодовок, эпидемий, многочисленных войн. Подобное увеличение численности за тот же срок не дает ни один из европейских народов. А роль общины в этом процессе чрезвычайно велика, поскольку это был основной тип социальной организации русских крестьян.

Вторая важнейшая функция общины – функция расселения (или колонизации). Община как нельзя лучше подходила для освоения громадных диких пространств Евразии, что явилось исторической задачей русского народа. Расселение путем «перелета» (выражение В.О.Ключевского), когда между старым и новым поселением простиралась необжитая местность без дорог и регулярного сообщения [Ключевский. Кн.1. 1995, с.19-20], превращало общину в своеобразную «колонизационную единицу». Чтобы освоить дикую лесную пустыню, нужен какой-то минимум достаточно связанных между собой людей (пусть даже до поры до времени они ведут псевдохуторское «заимочное» хозяйство). Колонизация в суровых российских условиях требует, во-первых, возможно быстрой взаимопомощи, во-вторых, быстрого полноценного воспроизводства населения. Обе эти задачи оптимально решаются общиной.

Третья из этих функций – функция защиты земельных владений крестьян против посягательств других земельных собственников на их угодья. Только объединившись, они могли противостоять крупным земельным собственникам в бесконечных спорах о земле, хотя не всегда с успехом. Известны многочисленные тяжбы крестьянского мира с Кирилло-Белозерским монастырем, наступавшем на общинные крестьянские земли в XV - XVI вв. [Очерки истории СССР. 1955, с.45].

Наконец, община упорядочивала правовой и хозяйственный оборот земли, передавая земельные участки во владение отдельным крестьянам и устанавливая сроки проведения полевых работ.*

С учетом этих функций понятно, почему сама община являлась важной

* Община, по-видимому, вообще является естественной и необходимой формой организации людей при решении таких задач, как освоение новой территории, защита общих интересов, поддержание правопорядка, обеспечение личной безопасности и т.п., особенно в том случае, когда не действуют по каким-то причинам законные власть и право. Опыт колонизации североамериканского континента белыми переселенцами, в частности, территории США весьма наглядно отражает роль общин разного рода в решении названных задач.

Во-первых, новоявленные американцы, двигаясь на Запад, организовывали “переселенческие общины” (для защиты от индейцев и оказания взаимопомощи в пути). В качестве такой общины выступал “фургонный караван”, длина которого могла достигать трех миль, а общая стоимость перевозимого груза составлять 200 000 долларов.

Во-вторых, при хозяйственном освоении земли организовывались “заявочные клубы”, защищавшие интересы первопоселенцев. Дело в том, что с точки зрения формального закона люди, занимавшие земельные участки, были скваттерами, т.е. претендентами на владение землей в силу самого факта занятия земли первыми, без должного юридического оформления, которое постоянно запаздывало. Чтобы занимаемые земли не были отняты у первопоселенцев, как раз и организовывались заявочные клубы, которые практически гарантировали право на владение участком за первым хозяином.

В-третьих, на золотых приисках также образовывались “коммунальные общины”. С помощью “комитетов бдительности” и судебных решений, которые часто принимала вся община, обеспечивалась личная безопасность, охрана имущества, приводились в исполнение приговоры. Вообще золотоискательство было занятием коллективным. “Одинокий искатель” - это скорее миф, нежели реальная фигура, как отмечает известный исследователь американской истории Д.Бурстин [Бурстин. Национальный опыт, 1993, с.70-79; 87-111 и др.].

ценностью. Кроме того, в неявном виде русская община несла в себе и высшие общечеловеческие ценности. В частности, для русского крестьянина она представляла собой конкретное воплощение такой ценности, как человечество (человеческий род) или, по крайней мере, родной народ. Тратя усилия на сохранение общины, «страдая за мир», человек способствовал сохранению всего народа в целом.

Община конкретизировала также для ее членов другую высшую ценность – общество. Человек как личность, как социальное существо возможен только в обществе. Для процесса социализации, становления личности общество необходимо человеку в качестве решающего предварительного условия. Но чтобы не утратить корней, сохранить связь со своими предками, он нуждается в обществе определенного типа, близкого к тому, в котором жили его предки. Иначе возникает опасность массовой «манкуртизации», что чревато всякого рода неприятностями (образ манкурта введен. Ч.Айтматовым; манкурт – человек, лишенный памяти и готовый рабски служить хозяину). Следовательно, эволюция общества должна быть достаточно медленной. И если община воспроизводила русских людей в качестве именно русских, она должна была храниться и сберегаться ими как фундаментальная ценность. Так оно и было, поскольку отмечено, что в последней трети ХIХ века в некоторых местах, где вводился передел земли по душам, крестьяне соглашались на него не из корыстных побуждений (возможностью воспользоваться чужой собственностью), а стремясь сохранить общину как форму быта [ВВ. 1882, с.42]. Да и в Сибири, где крестьяне поначалу нередко вели псевдохуторское, «заимочное» хозяйство, по мере роста плотности населения община восстанавливалась как социальный институт для регулирования поземельных отношений крестьян и взаимодействия с государственной властью.

С важнейшими функциями община связана и ее вторая высшая ценность – индивид, т.е. общинник в обеих своих ипостасях: и как биологическое существо, жизнь которого нужна «миру» для воспроизводства и существования, и как субъект деятельности, «труженик», чьи усилия облегчают общее бремя.

Исходя из этой ценности, нельзя дать человеку умереть с голоду, особенно если это ребенок (ибо «кормится сирота – растет миру работник»). Но и одинокого беспомощного человека надо поддержать, обеспечить пищей и кровом. Для этого тот должен «ходить по миру», кормясь более или менее поочередно у крестьян и выполняя посильную работу по дому. А в случае серьезной нужды работоспособный крестьянин мог прибегнуть к широко распространенному на Руси и весьма своеобразному виду социальной взаимопомощи – «хождению в кусочки». Суть этого способа в том, что крестьянин, у которого в данный момент не оказывалось хлеба, ходил по соседним дворам и деревням, прося хлеб. И ему подавали «кусочки», большие или меньшие части каравая. Это не был кредит, принятый в странах рыночной цивилизации, ибо ни о каком возврате долга и речи быть не могло, само понятие «долг» в данном случае неприменимо. Не было это и нищенствованием, которое является своеобразным ремеслом. И если с помощью «кусочков» крестьянину удавалось «перебиться», он находил работу и покупал хлеб, то он «возвращал» его любому другому крестьянину, оказавшемуся в трудном положении [Энгельгардт. 1960, с.42 и др.].

Что же касается «кредита», существовавшего в русской деревне, то он тоже не был похож на западноевропейский. Рыночный кредит не имеет целью превратить должника в случае неуплаты долга в источник дешевой рабочей силы. Напротив, кулацкий «кредит» в общине едва ли главной целью имел закабаление должника, чтобы его можно было использовать как объект эксплуатации.

Третья ценность, признанная общиной – справедливость, понимаемая как изначальное социальное равенство, основанное на равенстве людей (по крайней мере, мужчин) по отношению к земле. Сама по себе эта ценность инструментальная, но в общине она приобрела статус целевой, что может считаться искажением «нормальной» иерархии ценностей.

По мнению крестьян, земля – «божья» [Бердяев. 1990. Истоки и смысл…, с.112], поэтому любой родившийся на ней человек (в рамках общины) имеет право на свою, причем равную со всеми, долю земли и всех ее богатств, которыми владеет «мир». Впрочем, отношение к земле как к «божьему дару» не является специфически русским. На африканском континенте в ряде городов-общин она также считалась «божьим даром», доступным всем и каждому из граждан данной городской и сельской общины [Лащук. 1977, с.51]. Вероятно, такое отношение к земле свойственно обществу на определенной ступени развития. Во всяком случае регулярные переделы земли в соответствии с требованиями уравнительного землепользования зафиксированы еще в III - IУ тысячелетиях до н. э. в странах Месопотамии и Передней Азии [История Древнего Востока, под ред. Дьяконова. 1983, с.97; История Древнего Востока, под ред. Бонгард-Левина. 1988, с.111].

Реальные сведения по переделу земли в России показывают, что в общине справедливость понималась не как абстрактный принцип, но как практически действующий императив. В частности, уравнительный передел земли по душам был бы невозможен в одной из местностей, где он проводился впервые, если бы его не поддержали 42 процента тех крестьян, которым он был прямо невыгоден, поскольку вел к уменьшению надела, уже находившегося в их пользовании [ВВ, с.134]. Большинство потерпевших при переделе значительный ущерб забыло свою обиду и утверждало вместе с остальными, что «лучше, чем по душам – не надо: все теперь равны, теперь хоть какой-то хлеб, да все едим, а по-старому (т.е. без передела – П.С..) многим бы теперь помирать пришлось» [ВВ, с.43].

Второе основание равенства по отношению к земле – равенство государственного тягла в соответствии с величиной земельного участка. Земельный надел мог менять своих хозяев сколько угодно, но он всегда оставался частью «мирского» надела и «мир» старался не допустить, чтобы участок пустовал. Отмечалось, что по мере феодализации общества земельный надел обрастал повинностями, а право пользования им соединялось с обязанностью несения тягла [Данилов. 1971, с.347-348].

Тем самым, как с точки зрения божьей, так и людской справедливости

отдельный человек мог быть лишь владельцем земли, но не ее полным и безраздельным собственником. Высшим распорядителем земли оставался «мир». Любые операции с землей – сдача в аренду, продажа, захват во временное пользование – совершались в принципе с согласия общины, хотя на практике этот принцип непрестанно нарушался в соответствии с временно действующими нормами обычного права [Власова. 1984, с.79-81 и др.]. Но в решающих случаях последнее слово всегда оставалось за общиной. Никто не смел «отдать своего участка постороннему человеку ни на один год, ни на одно лето: если же отдаст, то теряет свой участок, который отбирается в мир» [Соловьев С.М. 1989, с.291; см. также: Кауфман. 1915, с.8].

В этой связи можно назвать такую дополнительную ценность, как власть «мира». Ясно, что эту власть отдельные общинники пытались использовать в своих интересах, и им зачастую это удавалось, но сам принцип верховный власти мира сохранялся достаточно устойчиво. Он подкреплялся всеми общинными традициями. Власть мира проявлялась в первую очередь в распоряжении землей. На основании общих решений проводились также главные полевые работы, внедрялись принудительные и одинаковые севообороты [Власова. 1984, с.80-89]. Во многом это было связано с условиями содержания скота. Крестьянин был обязан вовремя убрать урожай, управиться с сенокосом, поскольку затем поле и луг использовались как пастбище [Анфимов. 1980, с.103]. Существовал также неформальный суд стариков, решавший многие вопросы обычного права.