К вопросу о характере укреплений поселков приамурских племен середины XVII века и значении нанайского термина гасян.

(Cтатья публикуется без рисунков. Иллюстрации будут добавляться по мере их появления)

При описании военных действий на Амуре в ходе столкновений солонов, дауров и дючеров с маньчжурскими и, затем, и русскими военными отрядами становится небезынтересным характер укреплений поселков приамурских племен. По этому поводу существуют разные мнения, поэтому необходимо систематизировать имеющийся материал для всестороннего анализа проблемы. Прямым следствием этой работы может явиться уточнение подробностей русско-маньчжурских столкновений у Ачанска, Кумары и Албазина (1685[1]), опущенных или же по ряду причин затушеванных в документах и, как результат в будущем – воссоздание адекватной картины русско-маньчжурского противостояния в 1652-1689 гг.[2].

Этнолингвистическое и историко-географическое обоснование правомерности предпринятого исследования.

Племена, населявшие бассейн Амура к моменту проявления там первых отрядов казаков, представляло собой пестрый конгломерат племен, принадлежавший к различным подрасам монголоидной расы и сильно разнящийся в языковом и культурном отношении. Лишь часть из них – солоно-дауры[3] (с подгруппой гогули[4]) и дючеры[5] были не только оседлыми, но и дошли в своем развитии до стадии формирования раннефеодальных государств. Ученые до сих пор не пришли к единому мнению касательно языковой принадлежности этих племен.

Так, материалы С.В. Патканова, собранные в ходе переписи 1897 г., свидетельствуют, что при обследовании дауров, вернувшихся на Амур после заключения Нерчинского мирного договора в 1689 г. и оказавшихся после проведения разграничения с Китаем во второй половине XIX в. подданными Российской империи, было установлено, что «дауры – тунгусский народ манджурской группы»[6].

Однако Б.И. Панкратов, Г.В. Мелихов и Е.А. Кузьменков считают дауров потомками монголоязычных киданей, основываясь на том, что современные дауры говорят на очень архаичном монгольском диалекте, правда, с существенной долей тунгусо-маньчжурской лексики.

Тем не менее, и у этой гипотезы есть ряд слабых мест. В частности, нанайцы рода Бельды-Гэкэкэ имеют родовое предание, в котором говорится, что «жили они в то самое время на вершине Амура.. в то время они были соlо[7], имели коней… часть … стала спускаться вниз по Амуру на плотах… Когда коней у них не стало, они превратились в нанай – стали промышлять рыб и соболей»[8]. Ряд слов нанайского языка имеет монгольское происхождение: мэнгун (серебро), ган (сталь), гида (копье), хотон (город) и т.д. Причислять же нанайцев к монгольским народам абсолютно неправомерно[9].

В маньчжурском языке есть много заимствованных монгольских слов: аймань (аймак), битэши (писарь), цзаргучи (судья), морин (лошадь), олбо (ватная куртка или стеганый на вате доспех) и т.д. Монгольский язык также имеет ряд маньчжурских заимствований: амбань (сановник), бэйл (князь 2-й степени), хуаран (военный лагерь), возм. хольс [10] (выделанная рыбья кожа) и т.д.

Антропометрические показатели роднят солонов и дауров, в первую очередь, с  северной и южной группами тунгусо-маньчжурских народов, выделяя их из  окружающих монголов.

Следовательно, можно считать, что приамурские племена исторически находились на перекрестке сильнейших тунгусо-маньчжурского и монгольского взаимовлияний во всех отраслях жизни и деятельности, и их культура сочетает в себе элементы как собственно тунгусо-маньчжурской, так и монгольской культур. Причем провести четкую границу между этими элементами в настоящий момент представляется затруднительным.

Однако сам факт подобных взаимовлияний делает обоснованным применение данных монгольского языка для реконструкции типа фортификационных сооружений приамурских племен.