Глава 26. Блестящие операции по манипуляция сознанием. «Государственный переворот» августа 1991 г.

По количеству и масштабу решенных политических проблем трудно найти в истории провокацию, которая могла бы сравниться с «государственным пе­реворотом» в Москве в августе 1991 г. Конечно, он был лишь кульминацией огромной подготовительной работы, но и его самостоятельное значение исключительно велико. Это был огромный политический спек­такль, который не только полностью овладел сознани­ем «зрителей» во время самой акции, но и создал условия для длительной последующей программы мани­пуляции сознанием. В ходе «путча» были использованы все основные средства воздействия на ум и чувство людей, и он долго будет предметом исследования психологов и культурологов. Здесь мы лишь затронем первый слой.

Тот «переворот» на короткое время дал сенсационный материал для прессы, после чего удивительно быстро упоминание о нем практически исчезло со страниц газет. Осталось несколько простых, общепри­нятых штампов, и все старательно избегали их обсуж­дать. В самом этом умолчании было нечто болезненное, как будто все тайком уговорились не вспоминать что-то неприличное.

Рассмотрим этот «случай» согласно простой схеме: непосредственная предыстория событий, фактология трех дней «путча», основные модели объясне­ния событий.

§ 1. Предыстория августовского переворота

В декабре 1990 г. завершился один из последних этапов перестройки, который подытожил в своей речи на Съезде народных депутатов СССР премьер-министр Н.И. Рыжков. Когда во время подготовки этого доклада эксперты представили ему реалистичную картину положения в стране и уже очевидные признаки надвигающейся катастрофы, он был потрясен. Рыжков сказал парламенту некоторую часть правды и в тот же день получил инфаркт.

Хотя пресса встретила эту речь молчанием, в ней было, наконец, сказано то, что уже знало большинство населения: в ходе перестройки вместо освобождения хозяйства от «механизма торможения» были предприняты радикальные меры по слому плановой системы до того, как были созданы хотя бы зачат­ки либеральных механизмов. Следуя введенной в обо­рот Горбачевым строительной метафоре, можно сказать, что «архитекторы и прорабы перестройки» в зимние холода сломали некрасивый, но теплый дом, не только не построив другого, хорошего, но даже не выкопав землянку. СССР погрузился, как говорили западные специалисты, в состояние «без плана и без рынка».

Театрально, после речи о грядущей диктатуре  ушел в отставку министр иностранных дел Э.А. Ше­варднадзе. Он не сказал, откуда возьмется диктатура, какого она будет «цвета» но эффект был достигнут. Внимание советского культурного общества и всего мира сразу переместилось на это событие.

Статистика производства средств жизнеобеспе­чения, товарных запасов, финансовой сферы за 1991 г. говорила о том, что страна существовала за пределами нормальных возможностей. В «цивилизованном» обществе уже должен был бы произойти полный крах. Вот лишь некоторые данные. Дефицит госбюджета СССР составил в 1985 г. 13,9 млрд. руб.; в 1990 - 41,4; а лишь за 9 месяцев 1991 - 89 (за июнь 1991 г. подскочил на 30 млрд.). Государственный внутренний долг: 1985 - 142 млрд.; 1989 - 399; 1990 - 566; за 9 месяцев 1991 - 890 млрд. руб. Золотой запас, который в начале перестройки составлял 2 000 т., в 1991 г. упал до 200 т. Внешний долг, который  практически отсутствовал в  1985 году, в 1991 г. составил около 120 млрд. долл.

Конец 1990 г. также был важным этапом в рас­щеплении сознания. Были приняты незначительно от­личающиеся программы перехода к капиталистической экономике (программа «500 дней» Явлинского или «антикризисная программа» Валентина Павлова) - и в то же время было сказано, что перестройка означает обновление и развитие социализма. Сам М.С. Горбачев незадолго до этого сказал: «Перестрой­ка - это скачок в развитии социализма, в реализации его сущностных характеристик... Вот почему странно для нас звучит, когда нам предлагают - некоторые да­же искренне - изменить общественную систему, обратиться к методам и формам, характерным для другого социального строя. Этим людям невдомек, что такое просто невозможно, даже если бы кто и захотел повернуть Советский Союз к капитализму».

Все стали склоняться к мысли, что pечь идет о систематическом обмане общества. И обман этот связан с необpатимыми изменениями экономического, социального и политического поpядка в стpане. Это и вызвало тяжелый культурный кризис. Сам же М.С. Гоpбачев пеpед отъездом в Лондон на встpечу «большой семеpки», заявил, что «pечь идет о выжива­нии СССР». И при этом говорилось, что все идет так, как было задумано, что никакой ошибки нет! Да как же может совместить такие утверждения в своем уме нормальный человек? Налицо острейшая некогерентность заявлений высшего руководства страны - первый признак того, что ведется кампания манипуляции сознанием.

Можно было бы пpивести массу статистических данных, но и без них все сознательное население стpаны пришло к выводу, что мощная, хотя и инерционная экономика стpаны была pазpушена в pезультате пеpестpойки. Этот факт оценивался по-pазному pаз­ными политическими силами - одни страдали, другие радовались - но сомнению не подвеpгался.

Второй причиной культурного кризиса было то, что авторы экономических программ и политические лидеры явно скрывали масштабы лишений, кото­рое предстояло испытать в ближайший период массам населения. Руководство располагало информацией о той социальной цене, которую платили все страны, принявшие «стабилизационные» программы Международного валютного фонда. Тем не менее, в сознание настойчиво внедрялся миф, будто «изобилие уже за углом», стоит лишь приватизировать магазины.

Идеологическая подготовка к проведению рыночной реформы была основана на серии психологических шоков, вызываемых парадоксальными утверж­дениями. Идеологи перестройки явно злоупотребляли апелляцией к опыту Польши, где «в результате либерализации цен полки магазинов заполнились товарами». Известно, что это произошло при значительном (в некоторых отраслях катастрофическом) спаде производстве, а следовательно - лишь в результате снижения потребления, то есть, ухудшения жизни людей (здесь имеется красноречивая статистика, да и поведе­ние поляков, хлынувших в Белоруссию и на Украину и скупавших абсолютно все товары, о многом говорило). Но ведь всем было очевидно, что таким-то образом, за счет снижения потребления и повышения цен можно было «организовать изобилие» и во времена Брежнева - и с гораздо меньшими социальными издержками [331].

Даже не сами предстоящие лишения, а именно это сокрытие правды, вызвало моральный стресс и па­нические настроения. Важно подчеркнуть, что этот стресс испытывали отнюдь не только консерваторы, испытывающие страх перед либерализацией общества. Дезориентированы были и энтузиасты перестройки - ведь надо было как-то объяснить поведение их лидеров своим коллегам на фабрике, в научной лаборатории, попутчикам в поезде. И подобно тому, как в конце второй мировой войны искренние поклонники фюрера лелеяли надежду на тайное оружие, которое спасет Третий Рейх, либеральные интеллигенты в Москве твердили почти с религиозной страстью, что «Запад нам поможет». Что вот-вот в СССР хлынут кредиты и бесплатная технология, а способные дети из села Петушки поедут учиться в Гарвардский университет. И видно было, как мучались эти утописты, сами не веря в свои сказки.

Одновременно шестилетняя интенсивная идеологическая обработка всеми средствами массовой информации разрушила привычные устойчивые ориентиры. В поверхностных слоях сознания социалисти­ческие штампы были заменены на противоположные. Но глубокой перестройки сознания не могло произойти хотя бы из-за нехватки времени (не говоря уже о более глубоких причинах и наличии тысячелетних культурных традиций). Сознание оказалось расщепленным. Все это во многом определило политический климат 1991 года.

Его важным фактором, особенно зимой и вес­ной, стало нагнетаемое ощущение угрозы граждан­ской войны. Был включен механизм страха. Для рус­ских, в чьей исторической памяти гражданская война 1918-1920 гг. оставила страшную травму, эта угроза имела колоссальное значение. Обыватель, читая ради­кальную демократическую прессу, испытывал почти мистический ужас перед листом бумаги, на котором типографским способом, вполне легально были напе­чатаны призывы к новой гражданской войне. Это выглядело святотатством, нарушением негласного и страшного запрета, глубоко воспринятого каждой русской семьей.

* Вот в газете «Утpо России» (оpгане Демокpа­тического союза) гpажданин Вадим Кушниp пишет в статье «Война объявлена, пpетензий больше нет»: «Вот почему я за войну. Война лучше худого лживого миpа. После взpыва, находясь в эпицентpе свеpхситу­ации, ведя войну всех со всеми, мы сумеем стать людьми. Стpана должна пpойти чеpез испытания... Война очищает воздух от лжи и тpусости.

Нынешняя «гpажданка» скоpее будет напоми­нать амеpиканскую, между Севеpом и Югом... Сpа­жаться будут две нации: новые pусские и стаpые pус­ские. Те, кто смогут пpижиться к новой эпохе и те, ко­му это не дано. И хотя говоpим мы на одном языке, фактически мы две нации, как в свое вpемя амеpикан­цы Севеpных и Южных штатов... Скоpо, очень скоpо у нас у всех появится свобода выбоpа. Повеpьте, это очень увлекательное занятие».

14 маpта 1991 г. Б.Н. Ельцин выступил по ле­нингpадскому  телевидению и сказал: «не надо опасаться угpозы гpажданской войны, потому что у нас нет пpотивоpечий между социальными слоями». Это утвеpждение многих повергло в уныние, ибо люди уже пpивыкли: если власти пpедупpеждают, что чего-то нам не следует опасаться, то, значит, именно этого и следует ждать со дня на день.

Ясно, что пpизыв не опасаться гpажданской войны никого не мог успокоить, ибо все знают, что гpажданская война - стpашное бедствие, гораздо страшнее даже войны с внешним врагом. Ее всегда надо опасаться и допускать только такую политику, которая заведомо исключает риск гражданской войны. Может быть, перестройка и была именно такой политикой и поэтому нам нечего было опасаться? Но это очевидно не так.

Напугала и аpгументация, основанная на клас­совом подходе. Ведь известно, что общество pаскалы­вается вовсе не только по социальному пpизнаку, а в гpажданской войне - всегда не по этой линии pаздела, а по миpовоззpенческой. Наконец, абсуpдно и утвеpж­дение, будто в СССР не было пpотивоpечий между социальными слоями,  - их наличие уже было ясно для всех здравомыслящих людей. Уже имелись и обо­стpялись пpотивоpечия между массой тpудящихся и разбогатевшими криминальными пpедпpинимателями - а ведь еще не начала спускаться лавина безpаботицы и не пpоведена была обещанная пpиватизация промышленности. А разве не создавались эти противопо­ставления искусственно, средствами манипуляции со­знанием? Например, классом и коллективным вpагом наpода была названа 18-миллионная «бюpокpатия». 

Угроза «консервативной волны» становилась с конца 1990 г. вполне реальной - ход событий уже практически не оставлял места иллюзиям. В Литве за­шатался и должен был вот-вот пасть режим Ландсбергиса - авангард союза либерально-демократических и национал-сепаратистских сил в СССР. Началась консолидация русскоязычного населения (русских, поляков, белорусов и евреев) - основных кадров промышленности. Но еще опаснее был их наметившийся союз с литовскими крестьянами, которые были недовольны планами приватизации земли и ее возвращения бывшим владельцам. И тогда устраивается «микропутч» в Вильнюсе в январе 1991 г.

Ландсбергис вызывает взрыв возмущения рабо­чих бессмысленным повышением цен, к тому же объ­явленным в день православного Рождества. Кем-то подогретая толпа идет громить парламент, подходы к которому в этот день не охраняются. Толпу дополнительно провоцируют из здания - из дверей ее поливают горячей водой из системы отопления. Большого вреда нет, но страсти накаляются до предела. Люди с заранее припасенными камнями бьют стекла.

Повышение цен немедленно отменяется, но беспорядки начались, радио сзывает литовцев со всей страны на защиту парламента. А когда прибывают толпы людей и расставляются по нужным местам, подразделения войск КГБ начинают, казалось бы, абсурдные действия - с шумом и громом, с холостыми выстрелами танков и сплющиванием легковых машин штурмуют... телебашню Вильнюса (хотя рядом, в Каунасе, продолжает действовать мощный телецентр, а ту же телебашню в Вильнюсе накануне мог занять патруль из трех человек; в Вильнюсе же занявшие те­лебашню «оккупанты» отказываются отключить авто­матические радиопередатчики, призывающие народ на баррикады).

В результате «штурма» - 14 погибших (убитых, скорее всего, не военными), ритуальные похороны, практическая ликвидация компартии Литвы и всех консервативных сил, которых в общественном мнении можно было связать с путчистами, получение Ландсбергисом тотальной власти, активное контрнаступление радикальных демократов в Москве.

Таким образом, положение «перестройщиков» было восстановлено благодаря «мини-путчу» в Вильнюсе, во время которого были совершены демонстративно грубые действия и принесены объединяющие литовцев ритуальные жертвы.

Для нас здесь важно подчеркнуть, что, как было сказано многими обозревателями уже в январе, со­бытия в Литве - лишь репетиция главного спектакля, который будет разыгран в Москве. Одни приняли эти предупреждения за пропагандистский прием демокра­тической прессы, другие не поверили, потому что с неуклюжим путчем в Вильнюсе получился громкий конфуз - кому же нужно повторять такую глупость. Примечательно то, что говорил об этом Роберт Каллен - американский журналист, долго изучавший Советскую Армию. В январе 1991 г. он был в Вильнюсе и пришел к выводу, что «это только трагическая репетиция будущих событий». Когда он разговаривал об этой репетиции с бывшим начальником Генерального штаба, военным советником Горбачева маршалом Ах­ромеевым, тот заметил, что «если бы армия захотела сделать переворот, у нее на это ушло бы два часа».

В марте состоялся референдум по вопросу сохранения СССР. Сама постановка вопроса оказала ог­ромное воздействие на подсознание - до этого момента вопрос о роспуске СССР представлял собой табу. Подавляющее большинство населения СССР даже не мыслило, что это может быть предметом обсуждения. Быстро стала внедряться в общественное сознание идея «ликвидации советской империи», но референдум опять продемонстрировал устойчивость консервативного мышления массы - 76 процентов высказались за сохранение СССР.

В кругах же радикальной интеллигенции доминировала идея крушения СССР. Как выразился один из активных членов Межрегиональной депутатской группы, «эта империя должна рухнуть, ибо все империи рухали» [332]. В Ново-Огареве, под Москвой, на­чалась выработка нового Союзного договора совещанием «руководителей республик», которое созвал Горбачев. Предлагаемые варианты договора содержали очень странные положения, но на непрерывные за­просы депутатов ответа не давалось. По мнению экспертов (независимо от политической позиции), последний вариант договора, который должен был быть подписан 20 августа, не просто означал ликвидацию СССР, но и закладывал в отношения его правопреемников бомбу большой взрывчатой силы. Принятая в Ново-Огареве процедура поэтапного подписания Договора приводила к беспрецедентной в мировой практике ситуации, когда в течение длительного времени на одной территории должны были существовать два разных государства.

Другими словами, явно готовилась трансформация СССР, но такая, что ее не поддержали бы ни консерваторы, ни демократы.

В июне прошли выборы президента РСФСР. Победа Ельцина не была триумфальной (он получил голоса 43 процентов избирателей), но он стал законным президентом. В июле собрался пленум ЦК КПСС, к которому половина региональных организаций пришла уже с убеждением, что Горбачев ведет дело к ликвидации компартии. Консерваторы, однако, договорились не критиковать Горбачева на пленуме, чтобы не дать ему повода уйти в отставку, не сделав доклада на съезде КПСС осенью этого года. А.Н. Яко­влев сказал о том пленуме: «Я думаю, они с ним расправятся на съезде. Причем больно расправятся, безжалостно. Если он не упредит их». И пленум прошел внешне мирно, хотя все точки над i были расставлены. Горбачев уехал в отпуск (что само по себе удивительно в такой обстановке) на свою виллу в Форосе (Крым), обещая вернуться к подписанию союзного договора, 19 августа.

Это развитие событий было радикально прервано «путчем» 19-21 августа, организованным группой высших представителей государственной иерархии СССР.