Глава I

Заблуждение

Проблему человеческой свободы не следует отделять от всей картезианской философии. Декарт не занимался ею самой по себе. Ему пришлось поставить проблему <человеческой свободы> и дать ей свое решение только потому, что он хотел разрешить проблему заблуждения. Рассмотрим, в чем состоит проблема заблуждения и какое место она занимает в «Размышлениях о первой философии»; тогда нам легче будет понять, в каких терминах и под чьим влиянием Декарт поставил проблему нашей свободы.

Посредством Соgito Декарт удостоверился, что он есть мыслящая вещь и что душа есть не что иное, как мысль. Отчего происходит его уверенность? Оттого, отвечает Декарт, что я познаю ясно и отчетливо, что душе может принадлежать только то, что мыслится. Таким образом, я обнаруживаю в самом себе критерий всякой достоверности: то, что я познаю ясно и отчетливо, является истинным. Разумеется, после этого можно было бы двигаться к открытию телесных вещей, если бы одно сомнение не заставило меня заколебаться. Кто гарантирует, что мои ясные и отчетливые идеи меня не обманывают? Разумеется, когда я рассматриваю их сами по себе, у меня появляется неодолимая склонность признать их истинными, но склонность не есть доказательство. Все равно не исключено, что эти ясные и отчетливые идеи окажутся иллюзиями и заблуждениями; пока не доказано противное, я должен воздержаться от суждения по данному вопросу. Однако как можно неопровержимо доказать, что мои ясные и отчетливые идеи истинны? Мне надо опять обратиться к самому себе и искать в своей собственной мыслящей душе; и тут же я начинаю смутно подозревать, что существую не сам по себе; ведь я конечен и ограничен; моя мысль, моя душа не объясняется сама из себя; она требует существования необходимого и совершенного бытия, которое сотворило меня и является действующей и полной причиной всего того, чем я являюсь. Поэтому вовсе не я сам являюсь гарантией того, что во мне есть положительного и реального, но Бог. Но мои ясные и отчетливые идеи — это что-то, это реальности, сотворенные Богом, причем сотворенные с замечательной способностью рождать в душе неодолимую склонность к их признанию. В таком случае встает дилемма; или мои ясные и отчетливые идеи истинны, как я верю, или они ложны. Но если они ложны, то Бог меня обманывает; однако Он не может меня обманывать, потому что Его сущностное совершенство влечет совершенную правдивость; следовательно, мои ясные и отчетливые идеи истинны. Таким образом, истинность ясных и отчетливых идей опирается не просто на внутреннее чувство, пусть и неодолимое, но которое у такого конечного и несовершенного существа, каким я являюсь, вполне могло бы быть неодолимой склонностью к заблуждению; их истинность опирается на внутреннее чувство, которое не может нас обманывать, потому что исходит от Бога и причастно божественной правдивости.

Но нужно убедиться, что наши знания гарантированы Богом; только такой ценой мы получим истинную науку. Апелляция к Богу не является обходным маневром; нет, это прямая дорога, это единственная дорога, ведущая к истинной физике. Уже в «Третьем размышлении» углубление в Cogito и мою собственную природу приводит меня к достоверности существования Бога, и не было бы никаких проблем, если бы я не знал за собой большого числа заблуждений. Я уверен, что Бог существует; я уверен также, что Он в своем высочайшем совершенстве не может меня обманывать; но как же в таком случае объяснить, что я могу заблуждаться? Пока я не смогу доказать, что Бог не ответствен за мои заблуждения, останется — пусть даже легкое — подозрение, что Бог меня обманывает, и я не смогу утверждать, что мои ясные и отчетливые идеи истинны. Именно обоснованию данного тезиса будет посвящено «Четвертое размышление».

Обратимся же к созерцанию истинного Бога, в котором пребывают все сокровища науки и мудрости; в этом можно усмотреть некий путь, который, исходя из Бога, наверняка приведет нас к познанию телесных вещей, природа которых нам неизвестна³⁷².Мы знаем, что Бог благ и что Он не может обречь нас на заблуждение; но как же Он позволяет, чтобы мы заблуждались, даже если это и происходит изредка³⁷³?Ответ Декарта на этот вопрос, если рассматривать сам по себе, безотносительно к среде, способной сделать его объяснимым, может произвести впечатление попытки теодицеи, предпринятой в затруднительных обстоятельствах³⁷⁴:но для читателей той эпохи каждая строчка имела знакомый и вполне определенный смысл.

Чтобы избавить Бога от всякой ответственности за наши заблуждения, Декарт отрицает за ними какую бы то ни было, пусть даже самую минимальную, позитивную реальность. Если заблуждение есть простое небытие, Бога нельзя обвинить в его создании, и ничто не позволяет приписывать наличие заблуждения среди творений какому-то несовершенству в могуществе или правдивости Бога.

В самом деле, говорит Декарт, если я рассматриваю Бога самого по себе и то, что я получаю от Бога, я не обнаруживаю ничего, что принуждало бы меня к заблуждению. Подлинным источником моих заблуждений является не Бог, этот источник во мне, в том самом моем несовершенстве, которым я отличаюсь от Бога. Наряду с имеющейся у меня идеей наисовершеннейшего существа — идеей реальной и позитивной — я нахожу в себе другую идею, чисто негативную: это идея небытия, или, если угодно, идея того, в чем не содержится ни тени малейшего совершенства. И если я начинаю искать свое место между этими двумя крайностями, то мне представляется, что я нахожусь посередине между ними³⁷⁵.Я не являюсь небытием, потому что я есть реальность, сотворенная высшим Бытием, и в качестве такового я не обнаруживаю в себе никакого изъяна, ничего такого, что могло бы стать причиной заблуждения. Но, если я и сотворен высшим Бытием, я не являюсь этим высшим бытием; я никоим образом не равен ему, потому что я являюсь существом конечным; я могу сказать поэтому, что всем тем, чего мне не хватает, чтобы стать равным наисовершеннейшей реальности Бога, я причастен небытию. И именно в небытии, которому я причастен, коренится источник моих заблуждений. Было бы химерой представлять заблуждение позитивной реальностью, которую Бог вложил в меня и которая была бы его творением. Тем более оно не подразумевает особой способности к заблуждению, которая якобы дана мне Богом; напротив, заблуждение проистекает из того, что во мне нет некоторых позитивных качеств и что я являюсь конечным, ограниченным существом. Я ошибаюсь не в силу того, что я есть, но в силу того, чем я не являюсь, и моя способность ошибаться является мерой расстояния, отделяющего меня, существо неполное и несовершенное, от Бога как совершенной и абсолютной реальности³⁷⁶.

Так Декарт защищает Бога от упрека в том, что Он якобы сотворил заблуждение, отрицая заблуждением всякую реальность. Простая констатация ограниченности, необходимым образом присущей творению, достаточна для объяснения всех его несовершенств³⁷⁷ вообще и заблуждения в частности. Такое решение вставшей перед ним проблемы Декарту не пришлось придумывать самому. Он нашел его в готовом виде в теологии; сначала он получил его от своих учителей в Ла Флеш в той форме, какую придал ему св. Фома, а позднее встретился с ним в более августинианской и неоплатонистической форме у Жибьёфа. Данное учение является источником всех рассуждений в начале «Четвертого размышления».

Сформулируем прежде всего, какую именно проблему в этот момент хотел разрешить Декарт. Нетрудно увидеть, что философ хочет объяснить не столько заблуждение, сколько зло. Другими словами, Декарт хочет объяснить не возможность заблуждения как такового, но возможность заблуждения в той мере, в какой оно является злом. Как человек, разумное существо, созданное совершенным Богом, может заблуждаться и быть отягченным таким несовершенством? И, главное, как не возвести источник такого несовершенства творения к самому Творцу?

На подобный вопрос Жибьёф давал ответ, заимствованный у св. Августина, а Декарт в свою очередь позаимствовал его у Жибьёфа. В самом деле, Декарт прочитал «De libertate» перед окончательной редакцией «Размышлений». Действительно, 27 мая 1630 г. он узнал от Мерсенна, что Жибьёф написал книгу, в которой очень близким ему образом рассматривается и решается проблема свободы Бога. В тот момент у него не было никаких вопросов ни относительно проблемы зла, ни относительно человеческой свободы³⁷⁸.Декарт хотел посмотреть книгу Жибьёфа только для того, чтобы убедиться, что его позиция согласуется с позицией этого ораторианца по одному из наиболее возвышенных вопросов метафизики, в котором Декарт больше всего боялся оказаться в одиночестве. Но его удовлетворение было таково, что он решил достать себе «De libertate» и дать знать Жибьёфу, насколько он одобряет его взгляды³⁷⁹.Кажется, впрочем, что Жибьёф был сам заинтересован в том, чтобы его книга попала в руки Декарту уже в следующем году. Когда Декарт получил эту книгу, он был занят другими вопросами и прочитал лишь незначительную часть, но с большим удовольствием и готовностью подписаться под каждым воззрением³⁸⁰.

Какую именно часть книги он тогда прочитал? Разумеется, ту, что касалась свободы Бога, потому что именно в связи со спором по данной проблеме у него появилось желание эту книгу прочитать. Прочитал ли он еще что-нибудь, что имело отношение к проблеме зла и человеческой свободы? Нет никаких оснований утверждать, что он это сделал тогда же, но все наводит на мысль, что он это сделал впоследствии и познакомился в конце концов со всеми разделами книги, которые могли его интересовать. В самом деле, мы только что видели, что экземпляр «De libertate» был у него в личной собственности. Мы знаем, с другой стороны, как он желал получить одобрение этого ораторианца, и знаем, наконец, что позднее он был вынужден прикрыться авторитетом этого последнего, чтобы защищать учение о человеческой свободе, представленное в «Четвертом размышлении». Потому что, прежде чем рискнуть вступить на эту собственно теологическую территорию, он посчитал необходимым принять меры предосторожности и выдвигать только утверждения, которые он мог бы при случае подкрепить авторитетом какого-нибудь теолога. И чтобы убедиться, что его концепция человеческой свободы во всем соответствует написанному Жибьёфом, Декарту было необходимо прочесть и другие разделы «De libertate», помимо тех, где специально рассматривалась свобода Бога. Поэтому мы уверены, что он знал концепцию человеческой свободы Жибьёфа. Прочитал ли он главы, посвященные проблеме зла? Сравнение нижеследующих текстов не позволяет усомниться в этом.

Если же нас спросят, что могло побудить Декарта включить в свою метафизическую систему учение этого ораторианца, то, отвечая на этот вопрос, мы вынуждены будем вступить в область предположений, не подкрепленных никакими доказательствами. Был ли тут заинтересованный расчет с его стороны? Мы не думаем. В том, что касается человеческой свободы, это был бы плохой расчет, ибо, присоединяясь к Жибьёфу, Декарт противопоставлял себя большому числу не менее влиятельных теологов. А в том, что касалось учения о зле, расчет ничего не мог бы дать, потому что по своей сути это учение было общепризнанным и принадлежало Жибьёфу не в большей степени, чем св. Фоме. На самом деле, все, возможно, обстояло проще. Во время окончательной редакции «Размышлений» Декарт столкнулся с проблемой заблуждения, рассматриваемого как зло. Тогда он вспомнил о том, как в 1631 г. читал «De libertate». Книга была у него под руками; он в нее и заглянул. Во время этого второго, более внимательного чтения Декарт заметил, что в книге имеются вполне готовые и, в общем, для него приемлемые решения проблем, которые его самого интересовали лишь постольку-поскольку и на которых он не хотел задерживаться. На самом деле, Жибьёф только напомнил ему о решениях, о которых он знал уже давно. Его учителя в Ла Флеш преподавали их ему, опираясь на авторитет св. Фомы. Теперь он обнаружил их подкрепленными авторитетом св. Августина. Следовательно, это учение надежное, и с ним не подвергаешь себя никакому риску. Вероятно, именно поэтому Декарт его и предпочел. Ему пришлось изменить всего несколько слов, чтобы применить всю эту теологию к вставшей перед ним проблеме заблуждения. Время для этого у него было. В 1629 г. он набросал свой «маленький трактат по метафизике»; в 1631 г. он имел у себя «De libertate»; окончательной редакцией «Размышлений» он занимался не раньше 1639 г.³⁸¹ И таким образом решение проблем зла и человеческой свободы, излагаемое Жибьёфом, стало стрежнем «Четвертого размышления».

В том, что касается именно проблемы зла, учение Жибьёфа совпадает с тем, которое св. Фома позаимствовал у св. Августина, а тот в свою очередь получил ее от Плотина³⁸².Согласно учению св. Августина, творение может достичь блага лишь благодаря тому, что оно причастно сотворившему его Богу. Напротив, творение впадает во зло не потому, что причастно некоей положительной природе зла, а просто потому, что оно лишено некоторого блага³⁸³.В самом деле, не существует никакой реальной природы зла, которой могло бы быть причастно творение, но, будучи извлеченным из небытия и сотворенным из ничего, творение может лишь несовершенным образом быть причастно наисовершеннейшему благу. Если бы мы были извлечены Богом из Его божественной природы, мы оставались бы неизменно привязанными к Нему и никогда не возжелали бы зла. Нужно сказать поэтому, что Бог есть творец всякого блага и не является творцом никакого зла. Бог есть творец всех благ, потому что Он есть творец всех природ, способных осуществлять эти блага. Напротив, в той мере, в какой эти природы совершают зло, т.е. в какой они самопроизвольно удаляются от блага, они обнаруживают знак не своего Творца, но своего происхождения не из наисовершеннейшего блага, их сотворившего, а из ничто, из которого они вышли. Таким образом, зло в нас есть знак ничто, из которого мы вышли. Но ничто не есть реальность, оно есть полное отсутствие реальности, и так как то, что не является ничем, не может иметь творца, зло не имеет творца³⁸⁴.

Если зло не является ничем по отношению к Богу, нелепо спрашивать, какова действующая причина зла. Поскольку зло — это всего-навсего изъян, его причиной может быть лишь отсутствие (cause deficiente). Бог есть причина нашей воли в той мере, в какой она устремлена к наисовершеннейшему благу, но не в той мере, в какой она от него уклоняется. Нельзя видеть тьму или слышать молчание. Тем более нельзя искать причины того, что не является ничем. Зло принадлежит к числу тех вещей, которые нельзя понимать как природу в собственном смысле слова, но только как лишенность той или иной природы³⁸⁵.О происхождении зла можно сказать только то, что божественная природа никогда, никаким образом и ни в чем не может иметь изъяна, тогда как, напротив, природы конечные и извлеченные из ничто, какова наша человеческая природа, могут иметь изъяны.

Декарт должен был первый раз встретиться с этим неизменным учением св. Августина в Ла Флеш, но как с составной частью общей философии св. Фомы. В самом деле, оба теолога полагали, что зло ни в коей степени не является реальностью, сотворенной Богом; это простое отсутствие блага. Разве все то в вещах, что обладает какой-то реальностью, не является особым благом? И не очевидно ли отсюда, что бытие как таковое нельзя противопоставлять благу, или, иначе говоря, что зло как таковое ни в коей степени не может оказаться бытием³⁸⁶?Чтобы обнаружить природу зла, достаточно поэтому противопоставить зло благу, являющемуся его противоположностью, подобно тому как тьму определяют через ее противоположность свету. В самом деле, признается, что все желательное является благом. Совершенство и бытие являются благами, потому что всякая вещь стремится к своему бытию и к своему совершенству. Зло же, напротив, не является ни бытием, ни природой, ни формой, потому что оно противоположно совершенству. Поэтому зло может состоять лишь в отсутствии блага, вследствие чего будет одним и тем же сказать, что зло не есть благо, или сказать, что оно не есть реальность. Устранение одного термина влечет устранение другого: там, где нет блага, нет и реальности³⁸⁷.

Таким образом, зло может быть определено лишь как отсутствие блага; но о каком именно роде отсутствия блага идет речь? Если будет правильным сказать, что всякое зло есть отсутствие блага, обратное неверно: не всякое отсутствие блага есть зло. В самом деле, следует различать отсутствие негативного рода (les absences d'ordre negatif) и отсутствие привативного рода, лишенность чего-либо (les absences d'ordre privatif). Когда мы видим у некоторой природы отсутствие какого-то блага, надо спросить себя, присуще ли рассматриваемое благо данной природе или принадлежит какой-то иной. Если справедливо последнее, то отсутствие блага должно рассматриваться как чисто негативное. В этом смысле, например, у человеческой природы отсутствуют резвость козы или сила льва; ибо чисто негативное отсутствие блага у природы, которая и не должна им обладать, не может считаться злом³⁸⁸.Зло появляется только тогда, когда отсутствие блага является лишенностью. Что такое лишенность? Это отсутствие у определенного предмета качества, которым этот предмет должен был бы обладать³⁸⁹.Так, отсутствие зрения у незрячего является подлинной лишенностью и, тем самым, злом. То же самое верно относительно всех возможных случаев: зло всегда есть не простая негативность, т.е. отсутствие какого-то блага, но лишенность, т.е. отсутствие блага, свойственного некоторому бытию, и отсутствие качества, которым оно должно было бы обладать³⁹⁰.

Поэтому, когда Декарт рассматривает зло как простое отрицание и чистую лишенность блага, он может заимствовать свое учение или у св. Фомы через посредство своих учителей в Ла Флеш, или у св. Августина через посредство Жибьёфа. Тем не менее можно утверждать, что это начало «Четвертого размышления» опирается непосредственно на августинизм Жибьёфа. В самом деле, в тексте Декарта можно указать на сравнение, принадлежащее самому св. Августину и занимающее заметное место в «De libertate». Декарт не мог позаимствовать его у св. Фомы, ибо, насколько нам известно, последний его никогда не употреблял. В то же время, Декарт не мог прочитать главы книги Жибьёфа, посвященные злу, и не наткнуться на это сравнение. Обратимся к 3-му параграфу первой главы трактата Жибьёфа, посвященной злу. Мы встретим там источник знаменитого сравнения, с помощью которого Декарт изображает человека как нечто среднее между Богом и ничто, т.е. между высшим бытием и небытием. Чтобы понять природу такого зла, как, например, разложение, представим себе две крайности — бытие и небытие, и вообразим посредине какое-то существо, например живое существо. Спросим себя: когда живое тело формируется, рождаясь, растет, питаясь, крепнет, хорошеет, становится взрослым, то в той мере, в какой оно поддерживает свое существование и сохраняется, к какой из крайности оно стремится: к бытию или небытию? Никто не усомнится, что это тело уже с самого начала является чем-то; согласятся также и с тем, что по мере того, как оно обретает свою форму, красоту, силу, оно во все большей степени есть и более стремится к бытию. Представим себе теперь, что это живое тело начинает разлагаться и утрачивать свое цветущее состояние. Оно чахнет, его силы угасают, оно становится уродливым, слабеют узы, связывающие его члены и органы в гармоническое единство. К какой из двух крайностей — бытию или небытию — стремится оно теперь? Любой без колебаний ответит, что данное тело движется к саморазрушению по мере того, как оно разлагается, и что все, что движется к саморазрушению, движется к небытию. Подумаем, с другой стороны, о том, что Бог неизменно и неразрушимо есть бытие, а все то, о чем говорят, что это не является ничем, есть абсолютное небытие. Поэтому, если мы будем понимать бытие и небытие таким образом и согласимся, что всякий рост есть движение к бытию, а всякое разложение есть движение к небытию, мы сможем легко понять, что именно имеет любая разрушаемая природа от Бога, а что — от небытия. Рост исходит от Бога, потому что любой рост делает эту природу бытием, а Бог есть бытие по преимуществу. Напротив, разложение, увлекающее ее к небытию, т.е. к тому, что не является ни чем, очевидно, исходит от ничто. Отсюда мы ясно видим, что зло в тварном существе не имеет ничего реального и причастно природе ничто; и поскольку это есть всего лишь ничто, оно происходит только от ничто, т.е. тварное существо как таковое причастно ничто³⁹¹.Таким образом, картезианская концепция зла как простого ничто, и то, что можно было бы назвать картезианским оптимизмом, восходят именно к Жибьёфу, а через его посредство — к св. Августину. Однако мы пока познакомились только с самими основаниями данной концепции, и это особое сходство между учением философа и учением теолога будет только подтверждаться по мере того, как мы будем прослеживать выводы, которые тот и другой извлекли из общего основания их концепций.

Ибо то простое решение, на котором оба они остановились, не снимает все трудности. Сказать, что заблуждение проистекает в нас из ничто, и не из тех способностей, которые дал нам Бог, а из отсутствия у нас способностей, которыми мы не обладаем, — значит приписать заблуждению чисто негативную природу по отношению к Богу; этот изъян, принадлежащий тварному существу как таковому, с точки зрения Бога есть чистое ничто. Но с точки зрения человека подобное отсутствие блага, которое является в нас источником заблуждения, кажется отсутствием того блага, которым мы должны были бы обладать, «carentia perfectionis debitae»^13*,т.е. не простой негативностью, но лишенностью³⁹².Если наши ошибки проистекают из ограниченности нашего разума, это означает, что нам не хватает знаний, которые мы должны были бы иметь³⁹³.С другой стороны, если мы сотворены Богом и если верно, что, чем более искусен мастер, тем более совершенны его творения, то мы не можем думать, что Бог наделил нас некоторой несовершенной способностью. Ведь Бог мог бы сотворить нас непогрешимыми; но Он не сделал этого. Однако мы знаем, что то, чего хочет Бог, всегда есть наилучшее; приходится ли нам думать поэтому, что лучше, чтобы человек мог заблуждаться, нежели чтобы он был непогрешимым?

На этот вопрос Декарт мог бы найти в учении св. Фомы двойной ответ, так что изученный им курс философии давал ему материал, которым можно оправдать и подкрепить свой оптимизм. Всемогущий и всеведущий Бог оставил в своем творении зло и несовершенство потому, что божественное провидение касается не отдельного индивида, но Вселенной в целом. Хорошо ли было бы, если бы Бог, вселенское Провидение, устранил бы отдельное зло, рискуя повредить совершенству целого? Разумеется, нет. Поэтому нужно признать, что зло может быть серьезным изъяном для отдельного индивида и в то же время благом для всей совокупности вещей³⁹⁴.Чтобы понять причину существования того или иного зла, надо смотреть не с точки зрения индивида, но с точки зрения других индивидов, которых отсутствие этого зла лишило бы того или иного блага; но прежде всего надо смотреть с точки зрения целого, которое тогда лишилось бы части своей гармонии и красоты. Несовершенство одного творения может быть необходимо для совершенства другого; если бы Бог устранил зло, то многие блага стали бы невозможны, и в сущности всякое зло есть обратная сторона добра. Огонь не появится без разложения воздуха; львы не могли бы жить, если бы не пожирали ослов; справедливость, о которой свидетельствуют защитники права, или заслуживающее восхищения смирение стольких жертв не могли бы появиться в мире, не будь несправедливости и беззакония³⁹⁵.

К этому первому соображению присоединяется второе, его дополняющее. Чтобы все вещи не получились одинаковыми, Богу необходимо было установить в мире некоторое неравенство. Оно позволяет, в самом деле, расположить различные виды существ согласно иерархическому порядку нарастающего совершенства. Например, смешанные тела более совершенны, чем простые, растения более совершенны, чем минералы, животные более совершенны, чем растения, а люди более совершенны, чем все прочие животные. Более того, в каждом из этих различных порядков одни виды более совершенны, чем другие, и таким образом божественная премудрость, устанавливая различие между вещами, одновременно устанавливает неравенство между ними, и все это ради вящего совершенства Вселенной³⁹⁶.Применим данный принцип к более частной проблеме морального зла: нетрудно вывести его следствия. Быть настолько благим, чтобы никогда не совершать зла, есть определенная степень совершенства для некоторого существа; такое существо имеет иную степень совершенства, нежели существо, подвластное злу и греху. Однако, чтобы Вселенная в целом была совершенной и чтобы в ней были все возможные степени совершенства, нужно, чтобы имелись существа, не способные ко злу, но нужно также, чтобы наряду с ними были существа, способные к этому. Тем самым полностью оправдывается наличие зла в мире³⁹⁷.

Оба эти аргумента св. Фомы Декарт, вероятно, обнаружил потом у Жибьёфа, который, однако, подкреплял их авторитетом св. Августина, у которого св. Фома их и позаимствовал, несколько уточнив. Согласно Жибьёфу, в самом деле, хотя зло выступает частым явлением в мире, если рассматривать его по отношению к тварным существам и их природам, однако, если рассматривать его по отношению к божественному провидению, то все есть благо. Все вещи, кажущиеся нам с первого взгляда дурными, покажутся благими со второго, т.е. когда их будут рассматривать как средства, ибо все служит средством для возможности какого-то блага³⁹⁸.Это учение и есть учение св. Августина, который заявляет, что всемогущий и наисовершеннейший Бог не допустил бы, чтобы в его творениях было какое-то зло, если бы Его могущество и благость не извлекали бы из каждого зла — благо³⁹⁹.Все сотворено Божественной Троицей, наисовершеннейше, равно и неизменно благой, и тем не менее творения не являются ни наисовершеннейше, ни равно, ни неизменно благими. Но, рассмотренные по отдельности, они благи; а рассмотренные совокупно, они великолепны, потому что их гармоничное разнообразие создает восхитительную красоту Вселенной. Красота и гармония мира таковы, что когда вещь, которую мы объявляем дурной, входит в мировой порядок и находит в нем свое естественное место, она делает для нас более ценным и любезным благое в мире, когда мы сравниваем его с тем, что в мире содержится дурного и испорченного⁴⁰⁰.

Необходимость отдельного зла как условие общего блага, полезность некоторых различий и даже неравенства между различными частями, из которых слагается мир, чтобы осуществить высшую гармонию, — оба эти положения мы находим в «Четвертом размышлении». Их случайный для системы Декарта характер становится еще нагляднее из-за того, что на том этапе рассуждения, на котором он находится, ему удается ввести их только при помощи диалектического ухищрения и своего рода уловки. В самом деле, оба эти аргумента вводят рассмотрение совокупности творений, и хотя тут не доходит до рассмотрения универсума в совокупности и как бы в целом, тем не менее при применении их не обойтись без рассуждений о другом творении, нежели то, несовершенство которого пытаются объяснить. Но в «Четвертом размышлении» Декарт еще не знает, существуют ли универсум и другие творения, кроме него. Углубляясь в Cogito, он обнаруживает, что является ограниченным, несовершенным и способным заблуждаться; поэтому он совершенно правомерно и последовательно ставит проблему зла. Но если для того, чтобы поставить эту проблему, можно и не выходить за пределы своего «Я», то разрешить ее, оставаясь в пределах «Я», невозможно. Невозможно по крайней мере в случае, когда ее пытаются разрешить с помощью аргументов св. Августина и св. Фомы, потому что их суть состоит в компенсации зла, которое каждый обнаруживает в самом себе, посредством блага или счастливого разнообразия всех вещей, вносимого в мир наличием зла. Тем не менее, несмотря на эту несообразность, которую он вполне осознает и всеми силами старается замаскировать, Декарт предпочитает использовать оба традиционных теологических аргумента и вставить их в цепь своих выводов.

Чтобы оценить совершенство творений Бога, следует, согласно Декарту, рассматривать Вселенную в целом, а не отдельную ее часть. В самом деле, может так случиться, что, рассматриваемая сама по себе, вещь будет казаться нам весьма несовершенной, однако, рассмотренная в связи с целым, частью которого она является, вещь предстанет перед нами во всем своем совершенстве. И хотя на этом этапе рассуждения мы еще не можем утверждать существование иных вещей, помимо нас самих и Бога, однако простое рассмотрение божественного могущества заставляет нас понять, что Бог должен был сотворить или просто что Он мог сотворить и другие вещи помимо нас. Этого достаточно, чтобы мы должны были рассматривать самих себя не как изолированные творения, но лишь как часть совокупности вещей. Встав на такую точку зрения, мы поймем, что не в состоянии судить по отношению ко всему универсуму, уменьшает ли или увеличивает наше совершенство наша подверженность заблуждению. Несмотря на несовершенство своих частей, мир есть совершеннаясовокупность⁴⁰¹,и мы не знаем, не вносят ли наши заблуждения свой вклад в его большее совершенство⁴⁰².Но у нас, однако, есть привычка рассматривать человека как центр Вселенной и венец творения, поэтому мы и удивляемся, когда обнаруживаем свое несовершенство. Если мы поймем, что мир, как это доказывает истинная физика, превосходит человека во всех отношениях и что Земля — всего лишь точка в сравнении со Вселенной, мы не будем больше удивляться тому, что не играем первой роли в творении и не имеем облика совершенного творения. Ведь мы на самом деле являемся всего лишь частями целокупности вещей, и если верно, что, рассматривая самих себя как целое, мы кажемся менее совершенными, будучи подвержены ошибкам, чем если бы Бог сотворил нас непогрешимыми, может, однако, быть и так, что совершенство универсума увеличивается из-за этого нашего несовершенства. Может быть, мир лучше, если некоторые его части подвержены заблуждению, тогда как другие непогрешимы, и, может быть, лучше это, чем если бы все были абсолютно одинаковыми⁴⁰³.Так в более предположительной форме Декарт излагает нам аргументы самого св. Фомы.

Но к ним Декарт добавляет другой аргумент, чисто картезианский, связанный с последовательным отказом от поиска конечных причин. Размышляя над природой вопроса, которым мы задались, мы легко обнаруживаем не решение его, но скорее основание того, почему он в строгом смысле слова неразрешим. Спрашивать себя, почему Бог создал человека подверженным заблуждению, задавать вопрос «Зачем в мире зло?» - значит пытаться открыть цели Бога, тогда как конечное существо не может их постичь. Такой вопрос для нас неразрешим и превосходит наши возможности. Поэтому нет ничего удивительного, что от нас навсегда останется скрытой причина заблуждения и зла.

Этот глубоко картезианский аргумент Декарт позаимствовал у Жибьёфа; вернее, благодаря Жибьёфу он подумал о том, чтобы применить такой аргумент в данном месте своего рассуждения. В самом деле, Жибьёф, как и Декарт, перечисляет несколько причин, по которым Бог допускает зло, и этими причинами являются блага, к которым может вести допущенное Богом зло. Но если, подталкиваемые нашим любопытством, мы станем дальше спрашивать, почему Бог позволил, чтобы известные блага были следствиями зла, то это уже будет вопросом не о цели зла, но о цели самой божественной воли, которая его допускает. Однако исследование целей Бога нам запрещено и к тому же беспредметно. Послушаем в самом деле, как св. Августин приводит доводы против манихеев: «Они хотят знать причины воли Божией, тогда как воля Бога сама есть причина всего, что существует. В самом деле, если воля Бога имеет причину, значит, существует что-то, предшествующее воле Бога — но с этим нельзя согласиться. Тому же, кто спрашивает, почему Бог пожелал сотворить небо и землю, надо ответить: потому что он этого пожелал. А если он спрашивает, почему Бог пожелал этого, то спрашивающий требует, чтобы ему указали вещь более великую, чем воля Бога. Но нет ничего, превосходящего ее. Пусть же человеческое безрассудство держится в положенных пределах и не ищет того, чего нет, ибо тогда оно утратит то, что есть». И Жибьёф снабжает этот текст следующим комментарием. Воля Бога беспричинна не только тогда, когда она рассматривается сама по себе и как столь же абсолютная, как и сам Бог, но она не имеет причины также и тогда, когда производит предметы вне себя. Если бы дело обстояло по-другому, это означало бы, что есть нечто, предшествующее божественной воле и более высокое, чем она, что побуждало бы ее и направляло скорее на какой-то один определенный предмет, чем на другой. Именно об этом говорит св. Августин в цитированном выше тексте, и именно это он отвергает. Откажемся же раз и навсегда от всех вопросов типа: почему Бог пожелал то-то и то-то? Такие вопросы можно задавать относительно человека, чья воля движима и направляема высшей целью. Но, задавая подобные вопросы относительно Бога, мы оскорбляем Божественное величие.

На это, возможно, возразили бы: Бог не делает и не желает ничего неразумного. Поэтому вполне можно объяснить, почему Он пожелал и сделал то, что Он пожелал и сделал. Я отвечаю, что в практическом порядке разум определяется целями, а в спекулятивном рассуждении — принципами. Но тот, у кого нет высшей цели, которой он определяется, и кто, напротив, сам есть цель всех вещей, не таков по своей природе, чтобы действовать разумно, ибо он действует сверхразумно. Означает ли это, что он действует неразумно? Да, если под неразумностью понимают то, что божественное действие не направляется никаким основанием (raison). Нет, если ее понимают в обычном смысле, как неправильность или ущербность такой деятельности. Деятельность Бога не является разумной не потому, что она ниже разумной деятельности, но потому, что она, напротив, бесконечно превосходит правила разума (raison). Поэтому будем считать неопровержимо истинным следующее: напрасно пытаться понять основания (raison) божественной воли и исследовать как то, почему Бог сотворил благо, так и то, почему он допускает зло. Сама божественная воля является основанием (raison) всего того, что она производит или допускает, а не основание (raison) определяет эту волю⁴⁰⁴.

Благодаря всем этим аргументам проблема присутствия зла в мире наконец разрешается, и Декарт, верно следовавший в данном вопросе за св. Августином, св. Фомой и Жибьёфом, может прикрыться достаточным количеством авторитетов. Но это весьма общее решение его не удовлетворяет. Конкретная проблема, занимающая его, остается даже после всех вышеприведенных объяснений. Среди всех форм зла есть одна, интересующая его особо, — заблуждение. Ибо для доказательства того, что ответственность за заблуждение нельзя возлагать на Бога, вышеприведенных доводов недостаточно. Хотя нам настойчиво рекомендовали отказаться от напрасных попыток проникнуть в цели Бога и указывали, что наше несовершенство гармонично участвует в совершенстве Вселенной, в нас остается внутреннее чувство, более сильное, чем все аргументы: чувство, что заблуждение вытекает из лишенности совершенства, которым мы должны были бы обладать, — из carentia perfectionis debitae. Поэтому для преодоления этого последнего сомнения нужно выяснить происхождение наших заблуждений.

Исследование действия, посредством которого мы совершаем ошибку, покажет, что Бог не отказал нам ни в чем, что нам надлежит иметь, но что, напротив, Он даже наделил нас средством для избавления от этого зла.