V. Механическое понимание природы

До сих пор мы старались придать развиваемым в этой главе мыслям по мере возможности формальный характер. Мы пользовались лишь двумя предположениями определенного содержания. Исходя, с одной стороны, из того факта, что мы имеем пред собой изменяющееся во времени интенсивное и экстенсивное многообразие тел в пространстве, а с другой стороны, — из требования, гласящего, что, так как это многообразие необозримо в воззрительном плане, оно должно быть охвачено совершенно доступной обозрению системой понятий, мы конструировали идеал общей теории телесного мира²⁷.

При этом мы дошли до характеристики понятия в том виде, как оно фактически, в более или менее разработанной форме, зачастую находит уже себе применение в естествознании. Ведь и естествознание учит, что мир, представляющийся нам в воззрении столь бесконечно многообразным, в сущности везде и всегда оказывается одним и тем же. Всякое различие и всякое изменение основывается на движении неизменного элементарного субстрата в пространстве. Это движение подчинено единообразным законам, причем отыскание, математическая формулировка и приведение в систему этих единообразных законов составляет задачу науки. Стало быть, телесную природу должно понимать как механизм.

Здесь нет необходимости оправдывать согласие нашей логической дедукции с подобными учениями. Мы должны только предотвратить недоразумение, будто мы полагаем, что основные понятия механического понимания природы обязаны своим существованием такого рода логическим соображениям, как те, которые мы сформулировали. Напротив того, мы знаем, что эти понятия возникли иным путем, который мы отчасти можем отчетливо проследить. Здесь мы имеем в виду не генетическое, а телеологическое рассмотрение; изложение возникновения какого-либо взгляда есть нечто совершенно иное, чем его логическое обоснование. Мы оставляем нерешенным и вопрос о том, выработана ли нами в данном случае единственная логическая точка зрения, с которой следует рассматривать логический идеал общей теории телесного мира. Достаточно и того, что это лишь точка зрения, оказывающаяся правильной наряду с другими подходами, которые, быть может, настолько же правильны. Мы выбрали эту точку зрения потому, что таким образом мы лучше всего могли выяснить то, что нам понадобится впоследствии при указании границ естественнонаучного образования понятий. Ведь в наш план не входит изложение естественнонаучного метода, полностью исчерпывающее предмет. Значение изложенной здесь части для нашей цели может выясниться лишь в связи с проблемами, которыми мы займемся позднее.

Мы можем теперь закончить исследование познания телесного мира в понятиях обзором, резюмирующим существенные результаты. Но мы намерены сперва специально привести найденное нами логическим путем общее понятие телесного мира в связь с некоторыми понятиями реально существующего естествознания. Если мы будем оперировать несколько менее абстрактными понятиями, то благодаря этому, быть может, ход наших мыслей станет более понятным; пожалуй даже, он станет и более убедительным, если мы сможем показать, что он оказывается в согласии с теориями эмпирической науки. Затем, мы должны принимать во внимание действительно имеющуюся налицо науку еще и потому, что могло бы показаться, будто наши логические доводы не достаточно общи, то есть будто наше наиболее общее понятие о телесном мире не охватывает все те общие понятия, до которых дошла наука, и даже оказывается в противоречии с некоторыми из них. Ведь именно за последнее время механическое понимание природы стало предметом нападок и со стороны естествоиспытателей. Нам придется показать, что в тех случаях, где оказывается налицо такое противоречие, оно направлено не против эмпирически обоснованных или могущих быть эмпирически обоснованными теорий, а против логических недостатков этих теорий. В общем, однако, мы можем констатировать, что налицо больше соответствий, чем противоречий.

Конечно, формулировка развиваемых далее мыслей зависит от современного состояния науки, то есть между тем как то, что было сказано до сих пор, может быть изменено или опровегнуто лишь благодаря тому, что в нем была бы обнаружена логическая непоследованность, частности этого отдела могут быть опровергнуты благодаря изменениям в эмпирических науках. Это может показаться неудобством. Более того, к этому добавляется еще нечто, увеличивающее данное неудобство. Конечно, наша задача и теперь ограничена в том смысле, на которой мы уже неоднократно указывали, то есть при рассмотрении естественных наук мы и здесь опять-таки не будем обращать внимания на такие исследования, которые предпринимаются для разработки специальных проблем, еще ждут включения в целое соответствующей науки и в сущности могут быть признаны собиранием материала для более обширных теорий; но мы должны отыскивать те естественнонаучные идеи (Gedаnkengänge), в которых усматривается теоретическое завершение науки или которые, по крайней мере, намечают таковое. Но при этом речь будет идти главным образом о таких теориях, в которых чрезвычайно значительную роль играют гипотетические элементы. Мы должны поэтому даже предпочитать именно такие области науки, работать в которых, пожалуй, непривлекательно для иного исследователя-специалиста, так как в них он имеет под собой еще слишком ненадежную почву.

Однако следует заметить, что отношение наукоучения к таким теориям, к которым в значительной степени примешиваются гипотические элементы, должно быть существенно иным, чем отношение к ним ученого-специалиста в том случае, если последний не руководствуется равным образом логическими интересами. Ведь то, что специалисту кажется опрометчивой гипотезой, быть может, даже фантазией, с логической точки зрения может стать интересным потому, что путем изучения таких мыслей, направленных на теоретическое завершение науки, часто можно лучше выяснить себе общие тенденции и последние цели науки, чем из удостоверенных отдельных результатов. Ведь в данном случае мы стремимся понять сущность науки из ее цели. Поэтому для нас представляет интерес посмотреть, в каком направлении, по мнению самих исследователей-специалистов, произойдет завершение их науки или, по крайней мере, ее будущее развитие. В особенности важное значение получают с этой точки зрения теоремы выдающихся исследователей уже в качестве заявлений личных мнений, то есть они имеют ценность, как построения, в которых более или менее ясно находят свое выражение руководящие логические подходы, и они сохраняют эту ценность и в том случае, если даже, быть может, содержание их оказалось бы ошибочным. Раз только мы можем открыть в такого рода мыслях логическую структуру, которая находится в согласии с выведенным нами логическим идеалом, мы будем вправе видеть в них уже некоторого рода подтверждение наших взглядов и ссылаться на них. Мы ведь ни в коем случае не намерены развивать из теорий естествознания “философские следствия”, но желаем понять только логическую сторону этих теорий. Следовательно, наше предприятие не представляется рискованным, раз мы прямо делаем оговорку, что развиваемые далее мысли могут претендовать на обязательность лишь постольку, поскольку они вправе предполагать верность принимаемых во внимание теорий естественных наук. Вообще те мысли, которые развиваются в этом отделе, должны служить более для уяснения и подтверждения, чем для расширения того, что было сказано в предыдущем изложении.

Из различных отраслей естествознания сформулированному нами логическому идеалу, несомненно, более всего соответствует теоретическая механика, так как понятия этой науки не охватывают уже ничего такого, что встречалось бы только здесь или там, тогда или теперь в пространстве или во времени. Напротив того, ее понятия абсолютно общи, поскольку речь идет о телесном мире вообще. Механика может подводить под свои понятия какую угодно долю телесного мира или его совокупность, всякое интенсивное или экстенсивное телесное многообразие и таким образом охватить в совершенно доступной обозрению системе понятий бесконечное многообразие. В новейшее же время мы даже встречаем попытку придать механике в ее основных понятиях такую форму, при которой она полностью соответствует сконструированному нами идеалу совершенной естественной науки. Поэтому мы коснемся в нескольких словах этой попытки.

В своих “Принципах механики” Генрих Герц²⁸ пытается вывести все частные специальные законы этой науки из одного единственного основного закона, как это выразительно подчеркивает в качестве характеристики системы в своем предисловии к этому труду Гельмгольц. Стало быть, что касается понятий отношений, в этой системе, верность содержания которой нас, конечно, не занимает в данном случае, телесный мир упрощен как раз в том смысле, как мы требовали этого, исходя из логических оснований. Делается попытка найти последнее понятие закона, как виды которого следует понимать все другие законы. Не иначе обстоит дело и с понятиями вещей. Ведь кроме понятий законов в этой системе в качестве не допускающих дальнейшего дедуцирования понятий остаются только пространство, время и масса. Понятие силы или энергии в качестве самостоятельного основного представления устраняется; оно играет роль лишь в качестве “вспомогательного математического построения”, в качестве “лишь мысленно допускаемого промежуточного члена между двумя движениями”²⁹. Пространство же и время вовсе не представляют собой проблем для общей теории телесного мира, так как в ней речь идет о понимании не пространства и времени, а мира в пространстве и во времени. Поэтому здесь нам вообще совсем не приходится заниматься ими. Итак, в этой системе из естественнонаучных понятий наряду с единым понятием закона, охватывающим все отношения вещей, оказывается налицо всего лишь одно понятие вещи, а именно, понятие вещи, под которое подводятся все другие понятия вещей. Поэтому, не останавливаясь далее на частностях этой системы, мы можем констатировать в ней попытку совершенной, в нашем смысле, теории бесконечного многообразия.

Но разве в том случае, если бы эта система оказалась не только формально совершенной, но и по своему содержанию правильной, уже в ней разрешалась бы задача, состоящая в том, чтобы придать “последней естественной науке” такую форму, чтобы она могла свести к понятиям отношений все понятия вещей других наук за единственным исключением понятия массы? Разве этим в принципе завершался бы труд полного упрощения всего телесного мира при посредстве понятий и, если упрощение при посредстве понятий в самом деле составляет задачу естествознания, разве заканчивалась ли бы этим выработка естествознанием наиболее общих понятий? Само собой разумеется, что нет, и для нас представляет интерес рассмотрение того, чего уже с чисто формальной точки зрения недостает и герцевской механике для выполнения этой задачи.

Можно сказать, что упрощение мира куплено в механике дорогой ценой. Создаваемое этой наукой понятие массы, правда, обхватывает необозримое многообразие тел, но, поскольку речь идет о непосредственно данной действительности, оно делает это многообразие понятным лишь по отношению к тому, что уже в эмпирическом воззрении представляется движением или покоем тел, а помимо того старается всего лишь понять то “скрытое нечто”, которое за пределами наших чувств играет роль в качестве “тайного соучастника”, как движение и массу³⁰. Стало быть, из видимого и осязательного, словом, из всего воззрительного многообразия телесного мира, выхвачено лишь то, что по указанным основаниям легче всего допускает полное упрощение путем образования понятий: совокупность количественного.

Но из этого следует, что для такого упрощения того, что не представляется нам в телесном мире непосредственно как движение, которое не было бы совершенно произвольным, в данном случае не сделанно еще ровно ничего. По словам Гельмгольца же, “придется еще преодолеть значительные трудности, стараясь, исходя из развитых Герцем основных положений, дать объяснения для специальных отделов физики”³¹. Другими словами: оптические, акустические, термические, электрические процессы противостоят нам еще как некое многообразие, которое не в самом деле преодолено благодаря научному понятию закона, но которое просто игнорируется в общем значении слова “масса”. Если и не для теоретической механики, то по отношению к качественному многообразию в более узком смысле, многообразию физических вещей и процессов, понятие массы оказывается лишь неопределенным общим значением слова, так как положения механики, не будучи приложимы к светящемуся, звучащему, теплому, электрическому телесному миру, не дают нам и разработанных механических понятий о свете, звуке, теплоте, электричестве.

Этому соответствует состояние физики. Ей еще очень далеко до достижения сформулированного нами логического идеала. Она различает несколько самостоятельных областей, почти каждая из которых имеет свои особые законы. Итак, ее понятия отношений еще не приведены в единую систему, и столь же мало дошла она и до выработки единства в понятиях вещей. Правда, совершенно в общем виде она рассматривает свет и звук как движение масс, но понятие единого, общего для этих движений субстрата, понятие последних вещей еще не выработано. Поэтому вовсе не приходится еще говорить о действительно общей теории всего телесного многообразия. Напротив того, между механикой и физикой в более узком смысле оказывается еще значительный разрыв.

Но, как ни несомненно то, что состояние физики по отношению к логическому идеалу несовершенно и, быть может, всегда должно оставаться таковым до известной степени, столь же несомненно и то, что стремления науки направлены на то, чтобы все более и более ограничивать это несовершенство в нашем смысле, создавая нечто вроде того, что мы назвали последней естественной наукой, все более и более упрощающей многообразие в создаваемых физикой понятиях вещей и отношений. Требуется найти некоторое общее механике и физике понятие массы, которое устанавливало бы между ними более тесную связь. Далее, требуется также сформулировать такие понятия отношений, которые охватывали бы не только отдельные области физического многообразия. Эта тенденция опять-таки подтверждает наши логические выводы. Всякое открытие, устанавливающее нечто общее между двумя, по-видимому принципиально отличными друг от друга, процессами, приветствуется, как составляющий эпоху прогресс науки. Ведь оно всякий раз позволяет произвести все новое упрощение воззрительного многообразия.

За примером мы можем обратиться опять-таки к Генриху Герцу, а именно, к его учению об отношениях между светом и электричеством. Нет надобности более обстоятельно доказывать, что это учение представляет собой значительный прогресс в упрощении физических теорий как относительно понятий отношений, так и относительно понятий вещей. И, в связи с этими исследованиями, Герц даже наметил уже такое упрощение телесного многообразия, которое не только лежит в направлении логически сконструированного нами идеала, но и опять-таки совершенно совпадает с этим идеалом по своей логической структуре, то есть он указал на такое понятие мира, выработав которое, механическое понимание природы могло бы в самом деле охватывать не только то, что уже дано в воззрении как движение. А именно: в непосредственной связи с вопросом о сущности электрических сил в пространстве для Герца возникает “великий главный вопрос” о сущности эфира (то есть “наполняющей пространство среды”), из которого должны состоять все телесные вещи и процессы. “Все более и более начинает казаться, что этот вопрос превышает по своему значению все остальные и что познание эфира должно открыть нам не только сущность прежних “невесомых”, но и сущность самой материи и ее сокровеннейших свойств, тяжести и косности. Квинтэссенция мысли древнейших физических докторов сохранилась для нас в изречениях, гласящих, что все, что есть, создано из воды, из огня. Современная физика не далека уже до постановки вопроса: не создано ли все, что есть из эфира”³².

Вряд ли требуется специально обращать внимание на то, в какой связи находятся эти положения с развиваемыми нами мыслями. Если бы была выработана подобного рода теория, то в таком случае все многообразие телесного мира должно было бы мыслиться состоящим из элементарных составных частей эфира. Речь шла бы лишь о том, чтобы узнать законы тех различных движений эфира, которые мы характеризуем как свет или теплоту, электричество или звук. В таком случае это физическое многообразие уже не игнорировалось бы в неопределенном значении слова, но нашло бы себе механическое объяснение в понятиях отношений, содержащих законы. И атомы тел или атомы вещества (Massenatome) в более узком смысле, как составные части весомой материи, надлежало бы рассматривать как “центры конденсации” (Verdichtungszentren) единой массы эфира и поэтому, равным образом как звук и теплота, свет и электричество, они понимались бы как особые формы движения эфира. Стало быть, в эфире мы имели бы то понятие, благодаря которому заполнялся бы и поныне существующий разрыв между механикой и физикой, то есть в нем, выражаясь сообразно нашей терминологии, была бы найдена та логически постулируемая последняя вещь³³, с помощью которой возможно механически преодолеть все многообразие телесного мира, не впадая в произвольность. И если бы тогда все эти движения эфира объяснялись в последнем анализе одним основным законом³⁴ герцевской механики, то мы обладали бы логически совершенным понятием мира, под которое подводились бы все мыслимые вещи и процессы телесного мира.

Мы не задаемся вопросом о том, достижим ли когда-либо для естествознания построенный Герцем идеал. Для нас речь идет только о том, что во всех существенных пунктах он находится в согласии с сконструированным нами логическим идеалом и что принципиальный прогресс в общих теориях телесного мира означает шаг в направлении к этой цели.

Однако, как уже отмечено, в новейшем естествознании можно найти и такие теории, для которых характерны иные тенденции. Поэтому еще большему прояснению развиваемых нами выводов будет способствовать краткое обсуждение и этого направления, которое, по-видимому, противоречит нашим логическим конструкциям. И в данном случае мы намерены ограничиться одним примером, при этом мы выбираем такую теорию, которая в наивозможно большей степени расходится с учением Герца. Если мы сможем показать, что даже она неспособна поколебать наши логические выводы, то этим будут сведены счеты и с теориями, занимающими промежуточное положение между нею и взглядами Герца.

Оствальд самым решительным образом противопоставляет свой “энергетизм” тому взгляду, согласно которому сведение явлений к системе движущихся точек массы составляет цель, которой могло бы достигнуть объяснение природы. Он желает устранить “механическое” миропонимание и заменить его “энергетическим”; то есть, по его мнению, на место понятия материи или движущейся массы, должно стать понятие энергии. Согласно этой точке зрения, наиболее общее понимание мира приняло бы следующую форму: “Все совершающееся в мире состоит лишь в изменениях энергии в пространстве и во времени, и стало быть эти три величины суть наиболее общие основные понятия”³⁵.

Прежде всего мы видим, что в существенном и этот взгляд находится в согласии с самыми общими выводами из наших логических соображений. Оказывается даже, что Оствальд неоднократно ясно формулирует мысль, что задача науки состоит в том, чтобы мысленно преодолеть неограниченное многообразие мира явлений. Хотя он и не достиг понимания того, что упрощение мира состоит в преобразовании действительности путем образования понятий, а, по-видимому, полагает, что в самой непосредственно данной действительности можно встретить нечто простое и постоянное; однако это разногласие относится более к гносеологическому истолкованию естественнонаучных теорий, чем к той форме, которую принимают сами эти теории, а потому мы можем не касаться его здесь.

Притом, в известном отношении, энергетизм, по-видимому, даже еще более приближается к нашим взглядам, чем механическое понимание природы, а именно в отношении устранения представлений о вещах. Здесь понятия вещей до такой степени сведены к понятиям отношений, как будто для этого не оказывалось пределов и как будто для естествознания вовсе не существовало необходимости сохранить понятие последней вещи, так как ведь понятие энергии отнюдь не должно быть понятием вещи. Если, стало быть, понятие массы совершенно заменяется понятием энергии и в энергии усматривается то, что образует подлинную “реальность” телесного мира, то дело, по-видимому, действительно обстоит таким образом, как будто была выработана такая общая теория телесного мира, которая оперирует лишь понятиями отношений.

Итак, могло бы показаться, что ввиду этого вовсе не было надобности в нашем ограничении, касающемся превращения понятий вещей в понятия отношений. Если бы мы только не сделали этого ограничения, энергетизм еще более, чем теория эфира, подтверждала бы правильность наших логических дедукций. Тогда мы могли бы остаться при том, что сказано выше, и сослаться и на энергетизм, как на такую согласную с нашим логическим идеалом общую теорию телесного мира, в которой устранено даже понятие последней вещи. Во всяком случае, энергетизм не противоречит тому мнению, согласно которому сущность естественнонаучного образования понятий состоит в упрощении данного многообразия путем превращения понятий вещей в понятия отношений.

Тем не менее, мы намерены попытаться доказать, что полное устранение понятий вещей благодаря энергетизму удалось лишь в воображении и что следовательно, наше ограничение было совершенно необходимо. Но при этом мы должны сделать одну оговорку. В данном случае в нашу задачу не может входить оценка того значения, которое имеет энергетизм для разрешения специальных естественнонаучных проблем. Естествознанию часто приходится идти такими путями, которые вовсе не должны непременно совпадать с теми, что представляются кратчайшими с логической точки зрения. Лишь в отношении того последнего идеала, к достижению которого стремится обхватывающая все частные теории наука, логика должна сходиться в конце концов с эмпирической наукой, в иных же отношениях весьма возможно, что теория логически совершенная оказывается иной раз еще совершенно непригодной для временных целей в пределах специальной науки. Итак, если бы теория эфира, в том смысле, который вкладывал в нее Герц, оказалась более бесплодной для занимающих в данный момент естествознание проблем, чем энергетизм Оствальда, то это решительно ничего не доказывало бы в деде опровержения наших логических соображений. Теория эфира все же могла бы сохранить свое значение в качестве выражения последней цели естественнонаучного труда. Мы желаем показать лишь то, что с помощью энергетизма нельзя дойти до окончательной, совершенно общей теории телесного мира, но что энергетизм, для того, чтобы стать совершенно общей теорией телесного мира, по крайней мере, пока он намерен оставаться на почве эмпирического реализма и рассматривать телесный мир в пространстве трех измерений как абсолютную реальность, также в конце концов должен прийти к тому, чтобы понимать все телесные процессы как движение последних вещей, стало быть механически.

Прежде всего, как мы уже обращали на это внимание читателя, эмпирическая наука никогда не в состоянии обходиться совершенно без понятия о вещах. Та “наполняющая пространство среда”, относительно которой в последнем счете имеют силу все законы, должна непременно быть вещью. Если, стало быть, энергия должна быть подлинной “реальностью” телесного мира, то сама она должна мыслиться как телесная вещь или как состоящая из вещей. Утверждение Оствальда, гласящее, что о материальных вещах мы не знаем ничего, но всегда имеем дело в опыте лишь с энергией или “чувствуем” (fühlen) лишь энергию³⁶, совершенно выходит из области физики и в самом благоприятном случае приводит к гносеологическим толкованиям, у Оствальда же — к весьма рискованным спиритуалистически окрашенным метафизическим утверждениям, которые нисколько не касаются человека науки как такового. Если Оствальд желает ограничить науку тем, что он и другие люди “чувствуют”, то он превращает этим все объекты науки в психические процессы. Это уже не естествознание. С естественнонаучной же точки зрения непременно требуется телесный “носитель” телесных свойств, и совершенно безразлично, какое гносеологическое толкование желают дать понятию этого носителя.

Но не должно ли, быть может, слово “чувствовать” иметь то значение, что при его посредстве содержанию чувствуемого придается смысл чего-то такого, что уже не есть тело? Если так, то в таком случае замену слова “материя” словом “энергия” следует рассматривать как всего лишь изменение в терминологии. Тогда по существу дела все остается по-старому. В таком случае “энергия” оказывается лишь новым наименованием для телесной вещи, которая, в качестве подлинной реальности, лежит в основе всего телесного мира. Но эта терминология неудачна. В особенности в популярном изложении энергетизма Оствальдом без разбора перемешаны естественнонаучные, гносеологические и метафизические мысли. Правда, и механическое понимание телесного мира, в том виде, как оно обыкновенно понимается, вовсе не свободно от метафизических элементов, но в нем господствует материалистическая метафизика, которая безвредна при естественнонаучных исследованиях и которой приходится отдать значительное предпочтение по сравнению с метафизикой спиритуалистической. Во всяком случае эмпирически-естественнонаучная общая теория телесного мира должна сохранять материальные вещи, из которых, по ее предположению, состоит телесный мир и относительно которых имеют силу все законы.

Еще яснее обнаруживается, что при сохранении эмпирической точки зрения и последовательном ее развитии энергетизм по своей логической структуре должен в конце концов совпадать с механической теорией, коль скоро мы обратим внимание на то, чего не хватает у него для того, чтобы стать совершенно общей теорией телесного мира. А именно: энергетизм оперирует несколькими различными формами энергии, из которых, однако, одна должна быть в состоянии превращаться в другую. А если он имеет в виду сделать превращение одной формы энергии в другую понятным таким образом, чтобы в вышеуказанном смысле не оставалось уже непонятным никакое многообразие, то в конце концов он должен свести все различные формы энергии к одному последнему виду энергии. А если остается лишь единая энергия, лежащая в основе всех форм энергии, то каким же образом приходится тогда понимать различные формы энергии иначе, чем как комплексы последних элементов энергии, отличающиеся друг от друга лишь своим пространственным распорядком и движением? Итак, раз не имеется в виду объявить превращение непостижимым, приходится опять-таки, как и в теории эфира, сводить телесный мир к системе движущихся последних частей, совершенно одинаковых между собой. Назвать ли в таком случае этот субстрат “эфиром” или “энергией”, это, по отношению к общей теории телесного мира, вопрос опять-таки чисто терминологический.

Во всяком случае, стало быть, и благодаря энергетизму оказывается невозможным полностью свести понятия вещей к понятиям отношений, и общая теория телесного мира не может обойтись без допущения движущихся частиц массы. Конечно, эти последние вещи можно игнорировать при специальном исследовании и обращать внимание лишь на те количественные определения (Massbestimmungen), которыми выражается эквивалентность различных процессов природы; конечно, энергетизм может устранить из своих выводов понятие массы, и для специальных естественнонаучных целей это может оказаться значительным преимуществом; но всегда молчаливо предполагаются последние частицы массы как то, что сохраняется при смене процессов. Итак, какую бы значительную ценность мы ни приписывали энергетизму для временного прогресса в науках о телесном мире, он все-таки никогда не смог бы полностью вытеснить механическое понимание природы. Последнее, напротив того, остается в полной силе, по крайней мере в качестве той последней цели, к которой, каковы бы ни были избираемые нами обходные пути, мы должны приближаться. А об этом только и идет речь у нас. Энергетизм никогда не может представлять собой нечто большее, чем, быть может, необходимый обходной путь, ведущий к достижению последней цели. Таково, впрочем, и мнение самого Оствальда: ведь и он полагает, что энергетизм “вероятно окажется частным случаем еще более общих соотношений”. Только, по его мнению, “мы вряд ли можем теперь составить себе какую-либо догадку о форме этих соотношений”³⁷.

После того как мы увидели, какую форму принял и должен принять идеал последней естественной науки в фактически имеющейся налицо разработке наук, мы намерены еще бросить взгляд на то отношение, в котором находятся к этой последней науке отдельные отрасли естествознания, чтобы благодаря этому также выяснить на примерах мысль о распределении различных наук сообразно логическому совершенству их понятий.

В принципе эта мысль должна выясниться, раз мы вдумаемся в отношение между физикой в более узком смысле и общей теорией телесного мира, положим, герцевской теорией эфира. Если физика занимается только отдельными областями телесного мира, то она может по отношению к некоторым понятиям обходиться без логического совершенства, то есть довольствоваться общими представлениями воззрительного многообразия. Оптика и теория электричества достигли значительных результатов прежде, нежели было найдено общее понятие для света и электричества. Наоборот, если отделы физики приводятся в связь с всеобъемлющей теорией телесного мира, то должна пробудиться потребность в подведении всех ее понятий под единообразные понятия отношений или законов и в устранении всякого лишь общего представления.

Однако, с другой стороны, хотя бы даже удалось такое превращение понятий, те исследования, которые были произведены лишь в пределах какой-либо части действительности и те законы, которые были найдены для этой части, никогда не утратили бы своей самостоятельной ценности. Другими словами, общая теория телесного мира ни в каком случае не смогла бы сделать излишними специальные физические теории или целиком превратить физику в механику. Почему это так, может быть вполне выяснено лишь в связи с постановкой проблемы об установлении границ естественнонаучного образования понятий, причем мы увидим, чту навсегда должно остаться непонятным даже и для теории телесного мира, которая считается достигшей высшего совершенства. Здесь, где речь идет лишь о самых общих тенденциях этого образования понятий, мы стараемся только показать, каким образом каждая специальная наука стремится выйти за собственные пределы, чтобы по крайней мере найти связь с чисто механическим пониманием природы. Лишь постольку, поэтому, мы и рассмотрели отношение физики в более узком смысле слова к абсолютно общей теории телесного мира, развитие же этого ряда мыслей читатель найдет в дальнейшем изложении.

Такое же отношение, как то, которое существует между физикой и механикой, обнаруживается и при рассмотрении понятий химии. Мы займемся ими, имея в виду разъяснить при этом и то, что было сказано о качестве последних вещей. Как физическое многообразие представляет собой новое многообразие по сравнению с механическим, так химические свойства вещей представляют собой новое воззрительное многообразие по сравнению с обоими до сих пор рассмотренными видами многообразия. Это — качества весомых веществ. Они произвольно не принимаются в расчет при рассмотрении тел не только в чистой механике, но и в физике. Химия, как новая наука, ставит перед собой задачу переработать в понятиях и это многообразие.

Благодаря понятию химических элементов как неразложимых веществ, из которых состоят все известные вещества, ей уже удалось произвести весьма значительное упрощение данного многообразия и для своих специальных целей она может вполне удовольствоваться такого рода упрощением. Необозримое множество данных различных веществ сведено к сравнительно небольшому числу элементов. Все химическое многообразие, непосредственно доступное опыту, может быть подведено под понятия закономерно происходящих соединений этих элементов.

Но при этом химия все еще оперирует сравнительно значительным числом понятий вещей, так как ее элементы даны как многообразие различных вещей друг возле друга, без связи между собой, иногда же открываются даже и новые элементы. Итак, еще не существует действительно законченного понятия закона, под которое можно было бы подвести многообразие химических элементов и которое допускало бы и включение всякого вновь открываемого химического элемента. Как между чисто механической и физической наукой, точно так же и между химическим рассмотрением и механически-физической теорией не вполне еще установлена связь.

Но и в химии, равным образом, существует стремление к образованию такого понятия, которое делало бы возможным установление безусловно общих положений относительно химического многообразия, и в этом стремлении опять-таки сказывается как раз та же самая тенденция, которую мы постулировали в силу логических оснований. Прежде всего, делается попытка расположить качественно отличающиеся друг от друга и поэтому находящиеся друг возле друга, как чисто фактическое многообразие, химические элементы в приведенный в определенный порядок ряд. Это стало возможным с тех пор, как свойства элементов могут рассматриваться как периодическая функция их атомных весов. Атомный вес с естественной необходимостью указывает каждому элементу его место в “стройном ряду”. Но в связи с этим находится и нечто дальнейшее. “Уразумение принадлежности всех химических элементов к одному ряду, которую после открытия периодического закона вряд ли решится отрицать хоть один химик... укрепило убеждение в том, что всем им присуще нечто общее и благодаря этому придало будущему разложению элементов значение незыблемой, хотя быть может и далекой целью научного исследования”³⁸.

Итак химия уже образовала понятие, под которое подводится всякий элемент, как член ряда, определяемый атомным весом, то есть лишь количественно. Если предположить, что эти теории доведены до наивысшего совершенства, то и для химии, в конце концов, как “нечто общее” во всех элементах осталось бы всего лишь одно-единственное понятие вещи, понятие первичного элемента, являющегося в различном количестве и распределении в различных веществах, которые теперь еще рассматриваются как элементы. Тогда все многообразие, представляемое всеми вообще возможными химическими процессами, мыслилось бы как состоящее из множества существующих в неограниченном числе, но совершенно одинаковых между собой атомов первичного элемента. Если же затем привести понятие первичного элемента в связь с совершенно общей теорией материи, например, с теорией эфира Герца, то первичный элемент пришлось бы постольку отождествить с самим эфиром, поскольку он представлял собой то видоизменение эфира, которое характеризуется как весомая материя. Наконец, и те законы, согласно которым образуются различные химические вещества, конечно, равным образом должны были бы оказаться теми же механическими законами, которым вообще подчинены движения эфира. В таком случае и все химическое многообразие охватывалось бы чисто механическим пониманием природы и благодаря этому было бы полностью понято.

Однако, опять-таки и химия, благодаря этому, столь же мало утратила бы свойственный ей, как самостоятельной науке, характер, сколь мало теряют его оптика или акустика по отношению к механике. Химия как таковая останавливается на свойствах химических веществ и предоставляет свое последнее понятие вещи — химическое вещество вообще или первичный элемент — последней естественной науке, которая превращала бы его в понятие отношения. Здесь речь идет только о том, что, коль скоро общая теория телесного мира мыслится совершенной, то в ней все понятия как химии, так и физики могли бы быть превращены в понятия отношений или законов.

Но, хотя бы даже все эти теории и были совершенно разработаны, этим все еще не достигалось бы завершение естественнонаучной работы. Данная в эмпирическом воззрении действительность дает нам все новые многообразия, до сих пор не допускающие подведения под рассмотренные здесь понятия. Прежде всего мир организмов, “царство” живых тел, ставит перед наукой новые вопросы. Допускают ли и эти тела механическое объяснение? Но здесь мы не станем прослеживать дальнейшего развития этих мыслей. Нам опять придется вернуться к ним в связи с обсуждением иных проблем, и лишь тогда мы будем в состоянии полностью прояснить мысль о систематической классификации всех различных естественных наук. Для этого мы вперва должны выработать понятие об историческом. Оно, в наиболее широком его смысле, играет роль уже когда речь идет о мысли о возникновении различных химических элементов из одного первичного элемента; еще менее того может обойтись без него выяснение логических принципов биологии, которая ведь находится ныне под знаком истории развития. Здесь пока речь шла лишь о том, чтобы видеть, насколько наши теории о понятиях вещей и понятиях отношений могут быть пояснены некоторыми понятиями естествознания. Еще раз обращаем внимание читателя на то обстоятельство, что при этом мы совершенно оставили в стороне верность содержания рассматриваемых естественнонаучных теорий. Это исследование всего менее задается построением каких-либо натурфилософских умозрений. Напротив того, чисто логическое следует с наивозможной тщательностью отграничить от всякого предметного содержания.