Into russian

Сага о форсайтах

Он проснулся поутру настолько не отдохнувшим и слабым, что послал за врачом, который скорчил недовольную гримасу, осмотрев его, и предписал ему оставаться в постели и бросить курить. Это не составляло никаких трудностей; вставать было незачем, а к табаку он и вовсе терял тягу, когда был болен. Утро он провел с опущенными жалюзи, листая «Таймс» и почти не вникая в суть написанного, а пес Бальтазар лежал около него на кровати. Вместе с ленчем ему принесли телеграмму, которая гласила «Получила Ваше письмо, сегодня буду у вас в четыре тридцать пополудни. Ирен». Приезжает! После всего, что было!!! Она действительно существует – он не покинут. Приезжает! Тепло пронизывало все его тело, щеки и лоб пылали. Он съел свой суп, отодвинул поднос – столик подальше и лежал очень тихо, пока не убрали посуду и не его оставили одного; но время от времени его глаза поблескивали. Приезжает! Его сердце билось как заведенное, а потом, кажется, перестало биться вовсе. В три часа он встал и оделся умышленно бесшумно. Холи и Мамзель, должно быть, в классной комнате, а прислуга спит после обеда. Он осторожно открыл дверь и спустился вниз. В холле одиноко лежал пес Бальтазар, в сопровождении которого старый Джолион прошел в свой кабинет, а оттуда – на палящее дневное солнце. Он хотел спуститься и встретить ее в роще, но сразу понял, что не сможет этого сделать в такую жару. Вместо этого он присел на качели под дубом, и Бальтазар, который тоже чувствовал невыносимый жар, улегся рядом с ним. Джолион сидел там и улыбался. Какое буйство ярких мгновений! Какое жужжание насекомых и воркование голубей! Это квинтэссенция летнего дня! Какая прелесть! И он был счастлив – счастлив как мальчишка (торговец песком), что бы это ни значило. Она приедет; она не покинула его. У него есть все, чего только можно желать от жизни, кроме, разве что, чуть более тонкого стана и чуть более свободного дыхания! Он увидит ее лилово – серую фигурку, выходящую из зарослей папоротника грациозно покачиваясь, проходя по одуванчикам, ромашкам и тысячелистникам газона - по тысячелистникам в цветочных коронах. Он не шевельнется, но она подойдет к нему и скажет: «Дорогой дядя Джолион, простите меня!» , сядет на качели, а он сможет наглядеться на нее и рассказать, что не так давно он был не в форме, но сейчас все в порядке, а собака будет лизать ей руку. Этот пес знал, что хозяин любил ее; хороший был пес.

Под деревом было довольно тенисто; солнце не могло до него дотянуться, оно только делало весь мир вокруг таким ярким, что он мог видеть Эпсомский ипподром вдали и коров, которые паслись в поле клевера и отмахивались хвостами от мух. Он вдыхал запах липы и лаванды. Ах! Вот почему так гудели пчелы. Они были взволнованы и оживлены, как и его сердце – взволнованное и оживленное. И сонные, слишком сонные и пьяные от меда и счастья; подобно его сердцу, опоенному и сонному. «Лето – лето» – говорят, казало, они; большие пчелы и маленькие пчелки, и мухи тоже!

Часы на конюшне пробили четыре, через полчаса она будет здесь. Он лишь немного вздремнет, ведь он так мало спал в последнее время; и после этого будет свежим и бодрым, чтобы встретить ее, свежим для молодости и красоты, идущей к нему по залитой солнцем лужайке – леди в сером! И, устроившись по - удобней в кресле, он закрыл глаза. Легкий ветерок принес пушинку чертополоха, и она опустилась ему на усы, которые были белее, чем она. Он не придал этому значения, но его дыхание поймало и всколыхнуло ее. Солнечный луч прорезал тень листвы и упал на его ботинок. Шмель приземлился на макушку его панамы и стал прохаживаться по ней. И сладкий прилив дремоты достиг мозга под этой шляпой, и голова, качнувшись назад, а затем вперед, обмякла на его груди. Лето – лето! Загудело вокруг. Часы на конюшне пробили четверть. Пес Бальтазар потянулся и взглянул на своего хозяина. Пушинка чертополоха больше не двигалась. Пес положил голову на залитую солнцем ногу. Но она даже не шелохнулась. Собака быстро подняла голову, поднялась и запрыгнула на колени старому Джолиону, заглянула ему в лицо и заскулила; потом спрыгнула и опустилась на задние лапы, глядя снизу вверх. И, вдруг, издала протяжный, долгий вой. Но пушинка чертополоха была неподвижна, как смерть, как лицо ее старого хозяина. Лето – лето – лето! Бесшумные шаги по траве…

PROSE UNIT 4:

TRANSLATING ERNEST HEMINGWAY