Into russian

Снег

Я помню тот холодный вечер, когда ты принес кучу поленьев, и бурундучок выпрыгнул из нее, когда ты опустил свои руки. «Как думаешь, почему ты здесь?» - спросил ты, когда зверек засеменил по гостиной. Он пробежал через всю библиотеку и остановился напротив входной двери, как будто знал дом хорошо. Кому – либо будет трудно в это поверить, разве что в качестве темы для стихотворения. Наша первая неделя в доме прошла в уборке и поиске секретов дома, таких как обои под обоями. Кухонный узор составляли решетки из белого золота, поддерживающие фиолетовый виноград, такой же большой и круглый, как мячики для игры в гольф. Когда мы покрасили стены в желтый цвет, я думала о гроздьях винограда, которые остались под низом, и представила лозу, пробивающуюся наверх, подобно некоторым цепким растениям, которые могут протолкнуться сквозь все, что угодно. В день ужасного снегопада, когда ты хотел расчистить дорожку и не мог найти свою шапку, ты спросил меня, как намотать полотенце так, чтобы оно осталось на голове – ты, в белом тюрбане из полотенца, как сумасшедший снежный король. Людям понравилась наша идея покинуть шумный город и вместе перебраться жить загород. Так много людей заходило к нам в гости, и все они под воздействием жара камина вдруг хотели рассказать удивительные истории: ребенок, который случайно оказался стоящим на углу, когда дверь вагончика с мороженным внезапно открылась, и сотни упаковок с фруктовым льдом вывалились оттуда; мужчина, стоящий на берегу моря и любующийся песком, сверкающим на солнце, заметил, что одна песчинка сверкает ярче остальных, рассмотрев поближе, он понял, что это вовсе не песчинка, а самое что ни на есть кольцо с бриллиантом. Не говорили ли они об удивительных вещах, потому что думали, что мы столкнулись с одной из них? Теперь я думаю, они, наверное, догадались, что из этого ничего не выйдет, это было так же безнадежно, как дать ребенку чашку и блюдце из одного сервиза. Помнишь тот вечер на лужайке по колено в снегу, наши подбородки указывали в небо, помнишь, как ветер кружил в своем вихре весь этот белый плен? Казалось, мир был перевернут вверх дном, и мы смотрели на огромное поле, некогда засеянное дикой морковью. Позже, фары погасли, наша машина была первопроходцем на свежевыпавшем снегу.

Ты же запомнил все совсем иначе. Запомнил, что холод поселился за кулисами нашей обители, что одинокая изогнутая полоска света ночь за ночью исходила от лунного диска, до тех самых пор, когда тебя перестало удивлять то, что небо было черным, что бурундук побежал, чтобы спрятаться в темноте, а не просто к двери, которая привела бы его к свободе. Наши гости рассказывали все те же банальные истории, которые рассказывают все. Однажды вечером ты давал мне урок по рассказыванию сказок; ты сказал: «Любая жизнь покажется волнующей, если опустить некоторые подробности».

Это для большей драматичности: не так давно я снова вернулась в этот дом. Это было в апреле, когда умер Аллен. Несмотря на всех посетителей, Аллен был хорошим другом по – соседству в плохие времена. Я сидела с его женой в гостиной и смотрела на траву заднего двора сквозь двери, и там был бассейн Аллена, все еще накрытый черным пластиком, который был натянут накануне зимы. Шел дождь, и пока он шел, покрытие собирало все больше и больше воды, пока она, наконец, не вышла из берегов и не полилась по бетонному покрытию бассейна. Когда я уезжала в тот день, я быстро проехала мимо того, что было нашим домом. Три или четыре крокуса цвело около входа – всего лишь пара точек белого, никакого снежного поля. Мне было неловко перед ними. Ведь они не шли ни в какое сравнение с бескрайним полем снега.

Эта история рассказана так, как вы бы сказали, должны быть рассказаны истории: кто-то вырос, влюбился и провел зиму со своим возлюбленным загородом. Все это, конечно, в общих чертах, и обсуждать это бессмысленно. Это так же бесполезно, как бросать птичий корм на землю, когда снег все еще быстро падает. Кто ожидает сохранить малое, если даже большее потерялось? Люди забывают годы, они помнят лишь моменты. Секунды и знаки призваны подвести итоги: черный саван над бассейном. Любовь, в самом ее коротком проявлении, становится словом. За все это время мне запомнилось лишь одно – зима. Снег. Даже теперь произнося слово «снег», мои губы двигаются так, будто целуют воздух.

Не было сделано никакого упоминания о снегоуборочной машине, которая, казалось, всегда была там, соскребая снег с нашей узкой дорожки – артерии очищены, хотя ни один из нас не может сказать, где же было сердце.

PROSE UNIT 3:

TRANSLATING JOHN GALSWORTHY