Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
17
Добавлен:
24.07.2017
Размер:
553.47 Кб
Скачать

Персонализм и вовлечение

Учитывая опасности, которые нас подстерегали на первых порах, и испытывая двойственное влияние, мы после 1934 года пришли к более глубокому осознанию вещей. Говоря о двойственном влиянии, мы имеем в виду то, что в нашем движении, как .и в любом другом, тесно сплетены живые события, деятельность и рефлексия по поводу этой деятельности; сегодняшние наши взгляды мало соответствуют тому, как мы оценивали это первоначально.

Стратегия революционного очищения непременно приводит к созданию небольшой группы людей, если и не «чистых», то, по меньшей мере, обладающих доброй волей, решивших сохранять известную непреклонность, когда речь заходит о принципах и средствах самой деятельности. Мы, хотя я никогда этого специально не подчеркивал, не отрекаемся от самой этой стратегии, а лишь разоблачаем неизбежные ее издержки; сегодня наша деятельность носит тот же характер, что и вчера: небольшая группа людей, отличающихся высоким человеческим достоинством и влиятельностью; .их союз не ставит перед собой великих революционных целей, а объединяет в совместной деятельности отважных первооткрывателей и бдительных стражей накопленного обществом опыта, как тех, кто не поддается царящему вокруг беспорядку, так и тех, для кого он оказывается губительным. Пример такого компромисса являла собой группа «Третья сила»17, которая в течение года выступала совмест-

==25

нос группами «Эспри»18, а впоследствии, размежевавшись с нами, избрала собственный путь. «Третья сила» уступила свое место группам «Эспри», которые еще теснее сплотились вокруг своего журнала. Тогда еще можно было строго подходить к вопросу о взаимодействии.

Но деятельность по типу небольших групп не была в ту пору преобладающей. С того момента, как мы, отказавшись беззаботно взирать на небеса, спустились на грешную землю и окунулись в самую гущу событий, мы неожиданно для себя оказались на распутье и вынуждены были принимать решения, несовместимые с позицией «чистоты». На каждый удар мы должны были отвечать вполне конкретными делами, а не уклоняться от него. Никогда еще наш выбор не был отмечен такой отвагой и решительностью, и это, как представляется, было свойственно большинству наших современников. Зачастую первым делом срабатывали инстинкты, и лишь потом, задним числом, в среде интеллектуалов вспыхивали дебаты, где сталкивались самые разнообразные точки зрения. Шестое февраля19. Война в Испании20. Народный фронт21. Мюнхен22. Виши. У наших противников было достаточно доводов, а у союзников — неверных шагов, чтобы мы, не раздумывая, принимали решения. Примеров здесь предостаточно. Но такова была борьба — борьба полная сомнений. Теперь, когда дело сделано и недоразумения устранены, мы уверены в том, что всякий раз делали правильный выбор.

Наш выбор прошел испытание, подтвердив правильность наших духовных поисков: ведь речь шла не о том, чтобы беспрепятственно воплощать в жизнь порожденные нашей фантазией решения, •а о том, чтобы жестко противостоять непредсказу-

==26

емым, но вполне реальным ситуациям, которые складывались без нашего участия и развивались в значительной мере бесконтрольно. Мы более или менее владели положением — в той мере, в какой это зависело от конкретных условий и наших возможностей. Окруженный со всех сторон продуктами собственной деятельности, современный человек, как никогда ранее, лишен возможности управлять средой своего обитания. Его восприятие и его чувства, его способности, как и он сам, не согласованы с окружающим миром и не в состоянии обеспечить ему самостоятельность. Несомненно, именно этим объясняется популярность учений, говорящих об абсурдности мира и одиночестве человека, которого повсюду подстерегают опасности, человека, чей смысл жизни заключается в том, чтобы стоически принимать мир, который ни о чем его не спрашивает и которому нечего ему сказать. Эти не лишенные мужества доктрины впечатляюще свидетельствуют об упадке и бессилии нашего времени, о его закате; их значение состоит в том, что они, как и подобает учениям кризисного периода, сталкивают нас лицом к лицу с драматической ситуацией. Они (а их авторами являются Шелер, Ясперс23, Ландсберг24и их предшественник Кьеркегор) порой воспроизводят паскалевские описания, уступая им, правда, в богатстве выразительных средств. Примыкающие к ним учения Габриэля Марселя25и молодых французских персоналистов долгое время развивались незаметно, пока не привлекли к себе внимание падких на сенсацию хроникеров*. Мы — узники нашего тела, нашей семьи,

См.: Landsberg P.-L. Reflexions sur l'engagement personnel // Esprit. 1937. Nov.; Idem. Le sens de l'action // Ibid. 1938. Oct.

==27

нашего окружения, мы принадлежим тому или иномуклассу, у нас есть родина, мы живем в определенную эпоху — и все это мы не выбираем. Почему я пребываю здесь, а не там, живу сегодня» а не в другое время? И что это за таинственный промысел, который решает все за меня, помимо· моей воли? Я несу на себе печать преследующей меня судьбы и в то же время обладаю собственным призванием, которое бросает вызов всему на свете. Но призвание мое может осуществляться, если только я не теряю связи с моим телом, моей семьей, моим окружением, моим классом, эпохой, в которую я живу. Я не бестелесное и суверенное Cogito,пребывающее в мире идей, а бытие, обремененное плотью, которому только вполне конкретное самовыражение может придать значительность; «Я»— это «Я-здесь-и-теперь»; можно еще более усложнить данное выражение: «Я» — это «Я-здесь-теперь-среди людей-со своим прошлым».

Такое вовлечение — тяжкое бремя, но не проклятие. Оно способствует сохранению нашего равновесия, удерживает от эгоцентризма, который, если его не ограничивать, постоянно толкал бы нас к губительному нарциссизму. Материализм и коллективизм со всей определенностью напоминают нам о том, что мы существуем в мире вещей, в мире других людей и благодаря им,а не ведем жизнь отрешенных от мира отшельников. Вот почему мы не должны отдавать на откуп фашизму эти прекрасные слова — «общность судеб». Наша родина — всего лишь малая часть Вселенной, но это не делает нас провинциалами в духовном смысле, как об этом твердят традиционалисты-реакционеры; мы сохраняем неутолимую страсть к новому, неизведанному. Человечество, несмотря

==28

на всю свою ограниченность в пространстве, открыто будущему, его владения простираются до горизонтов универсального. Блондель26и Кондорсе27, каждый по-своему, приоткрыли нам лишь малую толику того, что составляет само существо человека. Но мы не безумные ревнители свободы, как того хотели бы сторонники бредового сюрреализма28: мы в равной мере свободны и несвободны. И никто не обрекал нас на принудительную деятельность в истории, не имеющей смысла. Мы не можем жить безответственно, как и не можем жить без надежд и желаний. Показательно, что воля и вовлечение лишились сегодня должного уважения, их отделяют друг от друга, полагая, что отчаяние родилось оттого, что мы сдаем свои позиции; мы смотрим на дело иначе — отчаяние должно вести к укреплению духа.

Таков наш удел — радость бытия и трагизм существования связаны друг с другом неразрывно, и это делает нас существами, способными ответствовать, то есть быть ответственными. Сегодня надо пересмотреть понятие ответственности. Оно имеет отношение исключительно к способу существования человека. Дело не в том, что ответственность свойственна одному только человеку, а в том, что ей заранее не уготовано место ни в душе человека, ни в раздробленном и порабощенном мире. Иногда создается впечатление, что современный человек вынужден бросаться из одной крайности в другую, выбирать между эгоцентризмом индивида-одиночки и конформизмом толпы, между призрачным ангелизмом и грубой животностью. Что касается нас, то мы, говоря о человеке будущего, рождающемся в условиях современного кризиса, постараемся избежать подобных крайностей, одинаково возвращающих нас в лоно предыстории.

==29

Отсюда непосредственно вытекает следующее требование: нельзя освящать деятельность с помощью абстрактных идеалов, родившихся в уме отдельного индивида, и предпосылать их тем условиям, к которым они не имеют никакого отношения. В противном случае мы вынуждены будем отказаться от всякой исторически конкретной деятельности под тем предлогом, что наши намерения не имеют к нам никакого отношения. Склонность к доктринерству или к равнодушному самоустранению приводит к тому, что «взыскующие умы» предают свою историческую миссию. В мире существует множество утопий: утопии-мечты; утопии, связанные с планированием; оптимистические утопии, твердящие о неизбежном и всепобеждающем прогрессе (христианский оптимизм опускается до этого уровня, когда сдает свои духовные позиции); утопии катастрофизма, призывающие к смирению перед неизбежным крушением мира. При этом уклонение от деятельности легко превращается в позицию «ни-ни»: ни фашизм — ни коммунизм, ни левые — ни правые. А есть такие, кто предпочитает позицию, выраженную формулой —η— , претендуя на роль ниспровергателей утопических крайностей; однако сами они становятся сторонниками еще одного вида утопии — центристской; ее ловко составленная схема призвана примирить полярные противоположности и выработать среднюю линию, опирающуюся на здравый смысл, или благоразумие, что приводит к эклектике и абстрактным построениям, удовлетворяющим разве что средние вкусы и потакающим стремлению к самоуспокоенности. Следует еще присоединить сюда позиции моралистов, ошибка которых состоит не в том, что они говорят о зави-

==30

симости человеческого поведения от наших о нем представлений, а в том, что они хотят вывести правила коллективного поведения непосредственно из этих представлений, вместо того, чтобы подходить к ним исторически, то есть как к вызревающим в тех или иных конкретных обстоятельствах и одновременно формирующимся благодаря тем или иным влияниям. Разделяющие эти позиции любят говорить о благородстве и независимости. Случается, что они делают это совершенно искренне, но бывает и так, что за их словами стоит требование духовного или материального порабощения. Во всяком случае, все эти дороги ведут в тупик. Единственно надежным средством овладения историей является непосредственный анализ ее конкретного· развития. Именно здесь персоналистский реализм тесно смыкается с марксистским методом, требующим изучать исторические проблемы, отказавшись от заранее принятых решений исоединяя познание с деятельностью.

Если бы мы в процессе своей деятельности включались в уже предзаданный мир, то мы никогда бы не достигли чистоты нашей деятельности. Любая ситуация всегда неоднозначна, запутанна, многоомысленна, и это приводит нас в смятение. Стремление действовать, не поступаясь принципами, не «пачкая рук», — бессмысленная затея, свидетельство эгоистического ханжества, для которого собственное «Я» важнее общей судьбы человечества. Христианин вправе верить в революцию, которую осуществили бы святые в святом обществе; если же он признает, что революция необходима для изменения ставших невыносимыми условий жизни и для духовного возрождения общества, но что эта революция вызревала без его участия, помимо него, то· он не должен чинить ей препятствий, даже если

==31

считает, что она противоречит духу христианства к опасна для него. Его единственным долгом теперь будет воздействовать на ход революции таким образом, чтобы предотвратить ее возможные антигуманные последствия. Патриоты, которые в 1793 году были убеждены в том, что революция, провозглашающая права человека, окончательно сломает монархический абсолютизм, должны были, хотя это и противоречило их принципам, ради общего блага пойти на решительные меры, дабы 'избежать внешней и внутренней опасности, — и это тогда, когда промахи революционного правительства вынуждали не только 'не участвовать в его делах, но и со всем мужеством противостоять ему, правда, в известных границах.

Эти размышления побуждают нас к новой интерпретации отношений между тем, как понимается деятельность, и тем, как она осуществляется. Разумная деятельность отнюдь не та, что с самого начала полностью продумана и структуры которой целиком соответствуют предустановленным принципам и схемам. Разумеется, такой подход не исключается. Странным было бы такое положение дел, когда человек приходит к духовному краху, не испытав это на своей шкуре. Но ведь Кьеркегор сумел великолепно описать брак, хотя сам в браке никогда не состоял, а Руссо29и Кант30пролили свет на деятельность целого поколения политиков, сами не будучи государственными деятелями. Правда, подобные примеры не так уж и часто встречаются и их вполне можно отнести к числу 'исключений. В целом же теория рождается в опыте и с помощью опыта. Достоверные заключения нельзя вывести непосредственно из теории, разработанной, исходя из вытекающих из нее форм деятельности.

==32

Наиболее близким нам примером здесь может служить персонализм, уже подвергшийся испытанию: он не высказывается категорично в пользу той или иной формы исторической деятельности. Творчеством нового, еще не осуществленного ни в пространстве, ни во времени, изобретатели в области политики могли бы сделать ее судьбоносной. Таким образом политика привела бы к созданию движений или партий, которые опирались бы на собственные прогнозы, вытекающие из конкретной ситуации. Само собой разумеется, персонализм, в зависимости от того, что включает в себя эта деятельность и какие цели она ставит, может предлагать различные решения, включая и такие, которые будут отвергаться некоторыми приверженцами этой концепции, поскольку к ней могут примыкать люди, имеющие противоположные намерения. Так, «республиканцы» в 1792 году и «социалисты» в 1880-м выдвигали вполне определенные программы, чего не скажешь о них сегодня; в наши дни мы имеем дело с борющимися друг с другом концепциями коммунизма. Корабль истории вынужден прокладывать себе путь сквозь встающие перед ним стеной волны, но без этого истории просто не было бы. Кроме того, если под давлением обстоятельств деятельность персоналистов превратится в инструмент разъединения революционных сил, что. кстати, противоречит самой идее персонализма, она может рассчитывать на поддержку разве что небольшого числа революционеров.

Понимаемое таким образом вовлечение должно найти отражение в концепции воспитания, все еще разрабатываемой теми кругами, которые не оставляет забота о формировании духовного мира человека.

==33

Рационалисты никак не связывают воспитание с формированием критического отношения к действительности. Они навязывают находящемуся во власти судьбы человеку позицию равнодушного наблюдателя, модель которой заимствуют у научного мышления. Если речь идет о том, чтобы поставить рядом с вовлеченным человеком бдительного стража, следящего за ясностью его ума, то мы будем только приветствовать такое возвращение разума в момент, когда мифологизирующее мышление напустило туману там, где с помощью разума удалось быдобиться известной ясности. Однако сам рационализм не так уж неповинен в экспансии мифологического мышления: рационализм — это полиция духа. Без полиции, разумеется, не обойтись, но если в государстве все находится под контролем полиции, в нем можно задохнуться. Позиция стороннего наблюдателя, которую замкнутый в себе рационализм отстаивает там, где речь идет об индивидуальной или коллективной судьбе человека, почти неизбежно ведет к безразличию перед лицом противоборствующих сил, к преступному уклонению от действия. Если правые силы прибегли к предательству,пойдя на союзс фашизмом 'и подтвердив тем самым свое родство с ним, о чем свидетельствует поведение реакционера Петэна31, то левые силы и идеологи либерализма спасовалипередфашизмом, что также означало предательство: символом здесь стал добропорядочный Чемберлен32, потерявший ощущение объективкости, которое одно только и позволяет отделить добро от зла, полезное от вредного. Познание внешнего мира и внешних объектов, коль скоро они сопряжены с жизнью человека, протекает только в вовлечении. Вовлеченное познание и есть под-

==34

линная объективность; стороннее же наблюдение там, где речь идет о делах человеческих, ведет индивида не к возвышению, а к деградации.

Вовлеченность познания никак не означает, что познающий субъект лишается живительного для него стремления познавать чуждое или даже враждебное ему, — совсем наоборот. Как можно более полное понимание того, что чуждо вовлеченному человеку, требует от него большего напряжения сил, чем простое наблюдение за нейтральным объектом: я учусь у моего противника, в неизбежной борьбе с ним укрепляю собственные позиции. Такого рода понимание, если оно вытекает из вовлечения, требует упрочения самого вовлечения, постоянной борьбы, в которой понимание только и осуществляется. Понимание же, вытекающее из безразличия,ведет к духовному краху.

В наше больное время, когда падает роль религиозного воспитания, характер разрушает не столько безразличие со всей его объективностью, сколько мания совестливости. Сегодня часто смешивают внутреннюю религиозность с идеализмом и субъективизмом. Грех, как и добродетель, пребывает всегда по ту сторону индивида, так что прежде чем иссушать душу человека, он наносит оскорбление Богу, и это отрицательно сказывается на всем мировом устройстве. Современный нарциссизм в своих оценках индивида менее требователен. Он акцентирует внимание на том, что образ «Я» потускнел, поблек. Тем самым он скрывает свои истинные цели — бунт против Бога и сдачу позиций. Талант — вот наше Евангелие: талант дан человеку не только для того, чтобы он без конца совершенствовал его, но и для того, чтобы он делился им с другими. Если сознание не имеет пе-

==35

ред собой никакой цели, оно болезненно обостряется; избежать этого может только тот, кого интересует подлинный смысл духовности. Никто не утверждает, что понятие чистоты лишено какой бы то ни было ценности; но если рассматривать его абстрактно, это может нанести урон духовной жизни: в центре внимания тогда оказывается самосохранение субъекта в процессе его деятельности, верность себе, а не свобода, не творчество, не порыв, не целеполагание. Если охарактеризовать заботу о чистоте в самых общих словах, то можно сказать, что она выглядит эгоцентричной, а не направленной к Богу или к «другому»; в этом отношении правы марксисты, отождествляющие чистоту с буржуазной респектабельностью и индивидуализмом. В наше время, насквозь пропитанное нарциссизмом, важно говорить о решимости действовать, о вовлечении, а не превозносить щепетильность и не твердить о сплоченности. Да простят меня за то, то я процитирую Гитлера. Он писал по этому поводу в «Майн Кампф»: «... на конкретный вопрос лучше дать хоть какой-нибудь ответ, пусть даже ошибочный, чем не давать никакого». Это фундаментальное правило как для индивидуального поведения, так и для коллективной деятельности. Часто в м·инуты тяжелых испытаний нашим разумным доводам недостает духовности. Призывать к свидетельствованию, когда необходима эффективная деятельность, уводить чистые души доверивших себя Богу от активной жизни в катакомбы значит заявлять о своей слабости, а может быть и о болезненной склонности к поражению, какие бы оправдания при этом ни выдвигались. Дерево не боится приносить плоды, в противном случае это было бы больное дерево.

==36