01527633_98_11_27_30

№ 11 (769)

Учредители:

ГЕНЕРАЛЬНАЯ ПРОКУРАТУРА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА

ЗАКОННОСТЬ

. '.пмнаук ,^,,э1,ч, раадв ,а:шэйзт!ам

ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ПРАВОВОЙ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ

ИЗДАЕТСЯ С 1934 ГОДА

Главный редактор ЗАИКИН Н. П.

Редакционная коллегия:

КАРЛИН А. Б., КЕХЛЕРОВ С. Г., КОБЗАРЬ В. А., КОНДРАШКОВ Н. Н., СМИРНОВ Г. П., ТАРАНЕНКО В. В.

Технический редактор ЕВСТИГНЕЕВА Н. К. Корректор НИЗАМОВА Т. И.

Адрес редакции: 103868, ГСП, Москва К-9, Б. Дмитровка, д. 9, строение 6

Телефон: 229-01-06

Сдано в набор 28.09.98. Подписано в печать 29.10.98.

Формат 70х108 1/16. Бумага кн.-журн. Офсетная печать. Усл. печ. л. 5,6. Усл. кр.-отт. 5,93. Зак. 4572

Ордена Трудового Красного Знамени Чеховский полиграфический комбинат Государственного ко­митета Российской Федерации по печати

142300, г. Чехов Московской области Тел. (272) 71-336, факс (272) 62-536

1998

© «Законность», 1998.

Возвращаясь к напечатанному

ОПЫТ, КОТОРЫЙ НЕ СЛЕДУЕТ ИСПОЛЬЗОВАТЬ

В № 4 журнала за текущий год в рубрике «Обмен опытом» опублико­вана статья Ю. Гармаева и Н. Ки-таева «Судебно-психологическая экс­пертиза при доказывании взяточни­чества». Мы сочли необходимым высказать свое мнение по поводу ее содержания, поскольку убеждены, что использование подобного опыта привело бы к весьма отрицательным последствиям.

Собирание и исследование доказа­тельств по делам о взяточничестве — дело обычно трудное. Специфика таких дел, в частности, в том, что круг возможных доказательств, как правило, ограничен. Поэтому изуче­ние практики, выработка рекоменда­ций, которые могли бы способство­вать расширению возможностей до-казывания по данной категории дел, чрезвычайно полезны. Но, разумеет­ся, лишь при условии, что рекомен­дации соответствуют закону, профес­сиональной этике юриста, обеспечи­вают отыскание истины. К сожале­нию, то, что предлагают Ю. Гармаев и Н. Китаев, не отвечает указанным требованиям. Объективно это путь подмены действительных доказа­тельств мнимыми, псевдодоказатель­ствами.

В статье рассказывается об исполь­зовании по двум делам о взяточни­честве заключений психологической экспертизы. На чем, помимо этих заключений, основывалось обвине­ние, сказано вскользь. Но уже это немногое вызывает вопрос: почему не реализованы безусловно имевшиеся возможности (о них скажем позже) получения полноценных доказа­тельств, которые позволили бы пра­вильно разрешить дело? Кропотли­вая работа по отысканию и исследо­ванию таких доказательств была под­менена получением более чем сомнительных заключений психоло­гов.

В принципе производство психо­логической экспертизы по делам о взяточничестве не исключается. Но авторы игнорируют, по крайней мере, три обязательных требования, необ­

ходимых для обеспечения доказатель­ственного значения результатов ис­пользования психологических зна­ний:

1) надо не декларировать, а кон­кретно рассматривать возможности психологической экспертизы, анали­зируя ее предмет, исходя из законо­мерностей, изучаемых общей и юри­дической психологией;

2) надо различать использование психологических закономерностей для доказывания и для «обслужива­ния» доказывания путем содействия в установлении психологического контакта с допрашиваемым;

3) предложения новаций в исполь­зовании психологической эксперти­зы должны сопровождаться не акси­омами насчет процессуальной допус­тимости, а конкретным ее обоснова­нием.

Ни одно из этих очевидных требо­ваний авторами не учтено. Правда, они попытались в общей форме вы­сказать соображения, относящиеся к предмету психологической эксперти­зы. При этом речь идет о «психоло­гическом анализе преступлений, осу­ществляемом в процессуальной фор­ме проведения судебно-психологичес-кой экспертизы». Такая абстрактная формулировка чрезмерно расширяет действительные возможности психо­логической экспертизы, хотя и соот­ветствует модным суждениям о «не­традиционных формах расследова­ния». Не надо, в частности, смеши­вать помощь консультанта-психолога в розыске (когда на данных о пре­ступлении разрабатывается розыск­ной «портрет» преступника) и уча­стие психолога в доказывании.

Уязвимо и другое определение ав­торами возможностей судебно-психо-логической экспертизы — исследова­ние «психологических особенностей личности свидетелей и подсудимых, а также их поведенческих реакций, относящихся к предмету доказыва­ния, зафиксированных установлен­ным процессуальным способом». Не определен термин «поведенческая реакция, относящаяся к предмету

27

доказывания»; каковы методы ее изу­чения. Более конкретен термин «осо­бенности личности». Но поскольку психологическое исследование лич­ности до настоящего времени исполь­зовалось в основном в целях инди­видуализации ответственности, надо было обосновать допустимость ис­пользования соответствующих дан­ных л-пя дпк-яяьтвания вины-

Можно, впрочем, сказать, что это только теоретические проблемы. Но обратимся к практической реализа­ции высказанных в статье суждений, к вопросам, которые следователь поставил перед экспертом-психологом по делу Петрученко (работника ми­лиции, обвинявшегося в получении взятки за то, чтобы не возбуждать уголовное дело).

Первый вопрос не вполне коррек­тен с психологической точки зрения. Спрашивать надо было не о «ретро­спективной психологической харак­теристике Петрученко», а об инди­видуально-психологических особен­ностях его личности.

Второй вопрос — о наиболее ве­роятной мотивации действий — да­леко выходит за рамки возможнос­тей психологии, обрекая эксперта на гадание. Во-первых, постановка во­проса о наиболее вероятной мотива­ции действий Петрученко предопре­деляла вероятностное заключение эксперта, которое не имело (по край­ней мере, в данном случае) доказа­тельственного значения. Во-вторых, не ясно, какие именно действия Пет­рученко имеются в виду в вопросе.

Эксперт какого-либо исследования по поводу фактических обстоятельств дела, разумеется, не проводил. О том, какие действия совершил Петручен­ко, эксперт мог судить только по постановлению следователя. Если следователь описал эти действия так, как о них рассказано в статье (т. е. указал, что Петрученко получил взят­ку), то нельзя не признать, что от­вет эксперта был предрешен заранее, поскольку он вынужден был исходить из того, что преступление соверше­но. Но ведь выяснение вопроса о том, что именно сделал (или чего не де­лал) Петрученко, и было основной задачей расследования. Если же в постановлении следователя не при­водились указанные выше данные, то мотивы каких же действий оценивал

эксперт? Удивительно, что эксперт, который согласно ст. 82 УПК РСФСР должен был соответствую­щим образом оценить пределы своей компетенции и отказаться от ответа, ответил на оба поставленных ему вопроса. Кстати, по содержанию ста­тьи невозможно судить ни о компе­тентности эксперта, ни о том, на ка­ких исследованиях и научных дап

ных основаны его выводы.

Авторы приводят содержание за­ключения психологической эксперти­зы и выводы, которые сделал суд. Эксперт указывает на некоторые чер­ты личности Петрученко — скрытен, лжив и т. п. Эти особенности можно установить с помощью психологичес­ких методик. Но какова их связь с фактом вымогательства взятки?

Сомнительно установление экс­пертным путем «чрезмерной практич­ности и предприимчивости». Но даже если допустить такую возможность, то непонятно, как эксперт от этих черт перешел к утверждению о на­личии у обвиняемого «продуманной программы действий, конечной целью которой было получение крупной суммы денег». Изложение в статье описательной части заключения ос­нований для такого вывода не дает.

Ссылаясь на заключение экспер­та-психолога, Иркутский областной суд указал в приговоре, что поведе­ние Петрученко в связи с инкрими­нируемыми действиями было «не ло­гичным» (?) и «с учетом его психо­логических особенностей мотивом этого поведения было настойчивое желание завладеть частью денег за­держанного Филина».

Между тем выявленные в процес­се судебно-психологической экспер­тизы психологические особенности (в том числе и те, которые диагности­рованы у Петрученко) не могут одно­значно свидетельствовать ни о моти­вах того или иного поведения, ни, тем более, о совершении конкретных преступных действий. Они могут го­ворить о большей или меньшей ве­роятности и возможности определен­ных действий. Указание на них не может заменить необходимости дока­зывания самих действий.

Но «опыт» по делу Петрученко меркнет перед тем, как проводилось расследование по делу Мишина — начальника почтового вагона, обви-

28

нявшегося в незаконном — за взят­ки — провозе грузов и попытке дачи взятки проверяющим. Из описания дела в статье видно, что Мишин был задержан с поличным при даче взят­ки; сразу после задержания расска­зал о получении взяток за перевозку грузов; грузы и подделанные Миши­ным документы на них были обна­ружены.

Казалось бы, это давало возмож­ность выявить и допросить владель­цев грузов, проверить их показания и достоверно установить обстоятель­ства дела. И тогда не имело бы зна­чения, что Мишин впоследствии от­казался от первоначальных показа­ний и стал отрицать вину. Но, судя по статье, ничего этого следователь не сделал. Вместо выяснения истин­ной картины преступления он все свои усилия сконцентрировал на од­ной цели: вернуть Мишина к призна­нию. Именно для этого и была ис­пользована помощь психолога.

Трудно объяснить смысл консуль­тации психолога для того, чтобы предоставить Мишину возможность «свободно излагать любые оправда­тельные версии». Разве не ясно, что это элементарное право обвиняемо­го, вытекающее из ст. ст. 19, 20 и 77 УПК? Непонятно, для чего Мишину предоставлялась возможность на до­просе «высказываться по любым те­мам, не относящимся к предмету до­казывания». Конечно, в целях уста­новления психологического контак­та или для изучения личности беседа вне предмета доказывания возмож­на. Но это — часть собирания анам­неза экспертом-психологом, а не предмет допроса.

В отношении изложенного в ста­тье содержания заключения экспер­та по этому делу возникают замеча­ния, аналогичные тем, что и по делу Петрученко:

1) почему «конформизм», «потреб­ность быть как все» и другие отме­ченные экспертом особенности лич­ности Мишина являются доказатель­ствами преступного поведения? Речь идет лишь о констатации абстракт­ной возможности совершения тех или иных действий, что для доказывания явно недостаточно;

2) вывод об уровне памяти имеет значение лишь для опровержения ссылок обвиняемого на «провалы в

памяти», но не для доказывания его виновности;

3) констатация отсутствия повы­шенной внушаемости и подчиняемос-ти не опровергает того, что те или иные показания Мишина могли быть даны под давлением следствия. Здесь все зависит от интенсивности и «спо­собов» воздействия. Практике хоро­шо известны случаи, когда ложные признания получали отнюдь не за счет повышенной внушаемости;

4) объяснение изменений показа­ний «приведенными особенностями личности» Мишина голословно. Что же касается указания на «мотивацию, направленную на избежание наказа­ния», то речь идет об общем месте, элементарном положении, не требу­ющем экспертного исследования.

Решительные возражения вызыва­ют употребленные следователем при­емы при ознакомлении Мишина с заключением психологической экс­пертизы. За свою многолетнюю про­курорскую практику нам ни разу не приходилось встречаться с такой си­туацией, чтобы это серьезное процес­суальное действие производилось «с музыкальным сопровождением». Вос­произведение песен Владимира Вы­соцкого о Великой Отечественной войне, которые, судя по статье, ока­зывали на Мишина сильное эмоцио­нальное воздействие, да еще выбор для этого одного из дней «наиболее уязвимого состояния психики допра­шиваемого» нельзя расценить иначе, как незаконное психическое давление на обвиняемого. Разве мог Мишин в таких условиях действительно озна­комиться с заключением экспертизы, дать свои объяснения и осуществить другие права, предоставленные ему ст. 193 УПК? И где уж тут говорить о соблюдении конституционного пра­ва обвиняемого не свидетельствовать против себя! Кстати, интересно было бы знать, присутствовал ли при этом действе защитник и какова была его позиция.

Подобные «методы» расследования не только за пределами закона. Они производят тягостное впечатление и абсолютно неприемлемы в государ­стве, которое намеревается достиг­нуть уровня правового. «Опыт», опи­санный в статье Ю. Гармаева и Н. Китаева, способен лишь дискреди­тировать саму идею применения пси-

29

хологических знаний при расследо­вании преступлений.

Особо следует сказать о процити­рованных в статье приговорах Ир­кутского областного суда и Верхов­ного суда республики Бурятия. Судя по статье, суды некритически, по нашему мнению, восприняли заклю­чения психологических экспертиз. Возможно, другие имеющиеся в де­лах доказательства и были достаточ­ны для постановления обвинительно­го приговора. Но так ли это — мож­

но лишь догадываться. Во всяком случае, использование в качестве доказательства более чем сомнитель­ных экспертных заключений дает основания для проверки указанных дел в порядке надзора Генеральной прокуратурой или Верховным Судом Российской Федерации.

О. СИТКОВСКАЯ, Ю. КОРЕНЕВСКИЙ,

ведущие научные сотрудники НИИ при Генеральной прокуратуре РФ.

Исследования, полемика, предложения

СМОЖЕТ ЛИ ГОСУДАРСТВО ЗАЩИТИТЬ ПОТЕРПЕВШИХ?

Согласно ст. 52 Конституции РФ права потерпевших от преступлений и злоупотребления властью охраня­ются законом. Государство обеспечи­вает потерпевшим доступ к правосу­дию и компенсацию причиненного ущерба.

Если в период проведения судеб­ной реформы законодатель неодно­кратно вносил изменения и дополне­ния в действующий уголовно-процес-суальный закон в части расширения прав обвиняемого, приводил процес­суальное положение этого субъекта в соответствие с международным стандартом общепризнанных норм права, то для улучшения процессу­ального положения потерпевшего не было предпринято никаких мер.

Только благодаря усилиям преж­де всего Генеральной прокуратуры РФ и НИИ проблем укрепления за­конности и правопорядка удалось расширить права потерпевшего в уго­ловном судопроизводстве путем при­нятия в первом чтении Государствен­ной Думой РФ проекта нового УПК (ст. 49), где учтен практически весь пакет предложений, касающихся рас­ширения прав потерпевшего в про­цессе.

Вместе с тем не нашло отражение в проекте, на наш взгляд, важное предложение Генпрокуратуры РФ об учете мнения потерпевшего при ре­шении вопроса о прекращении уго­ловного преследования вследствие

акта амнистии. Требуется и измене­ние ст. 84 УК в части применения амнистии только к лицам, которым предъявлено обвинение, которые при­знают себя виновными и готовы за­гладить причиненный ущерб.

С июня прошлого года находится без движения в Государственной Думе проект Федерального закона «О государственной защите потерпев­ших, свидетелей и других лиц, спо­собствующих уголовному судопрои­зводству», который также принят в первом чтении, но, очевидно, из-за отсутствия финансовых средств у государства не сможет быть обеспе­чен материально.

Исследование реалий прокурорско-следственной практики Сна примере Краснодарского края) показывает, что даже с принятием вышеназван­ных законодательных новелл они не в полной мере будут способствовать реализации в полном объеме консти­туционных прав граждан на судеб­ную защиту.

Совершенно очевидно, что пробле­мы, с которыми рядовой гражданин, пострадавший от преступления, на­чинает сталкиваться при попытке обратиться с соответствующим заяв­лением в органы правопорядка, уже давно вышли за рамки ведомствен­ных, частных эпизодов правоприме-нительной деятельности.

Здесь вопрос надо ставить уже о доверии граждан к государству в

30