Размещено на http://www.allbest.ru/

Дипломная работа по теме «Интеллигент на каторге на примере произведений «Записки из мертвого дома» Ф.М. Достоевского и «Колымские рассказы» В.Т. Шаламова

План работы

Введение.

Глава 1. «Записки из Мертвого дома» ф.М. Достоевского как предтеча «Колымских рассказов» в.Т. Шаламова.

1.1 Преемственность жанра «Колымских рассказов» и «Записок из Мертвого дома».

1.2 Общность сюжетных линий, средств художественного выражения и символов в прозе Достоевского и Шаламова

Глава 2. Интеллигент на каторге. Повесть о «русском остроге» Достоевского.

2.1 «Интеллигент на каторге»: личные впечатления Достоевского в «Записках из Мертвого дома».

2.2 «Уроки» каторги для интеллигента. Изменения в мировоззрении Достоевского после каторги

Заключение.

Источники.

Список литературы.

Введение

Варлам Шаламов главную задачу своего творчества определял как борьбу с литературными влияниями (Шаламов В., 2004; 838). «В Колымских рассказах», - писал автор «новой прозы», - я уже не болел никакой подражательностью по двум причинам – во-первых, я был натренирован на любой чужой тон, который зазвенел бы как предупреждающий сигнал опасности при появлении в моем рассказе чего-то чужого. Такая простая философия. А во-вторых, и самых главных, - я обладал таким запасом новизны, что не боялся никаких повторений… мне просто не было нужды пользоваться чьей-то чужой схемой, чужими сравнениями, чужим сюжетом, чужой идеей – если я мог предъявить и предъявлял собственный литературный паспорт» (Шаламов В., 2004, 838-839). Используя писательскую метафору, следует уточнить, что в «паспорте», свидетельствующем о творческом совершеннолетии, «родители» не указываются. Однако, в литературе все имеет свое начало и продолжение.

Законы художественной преемственности универсальны, и, конечно же, они распространялись на создателя лагерной эпопеи, решительно и, скорее, декларативно отринувшего классические авторитеты: «Русские писатели-гуманисты второй половины 19 века несут на душе великий грех человеческой крови, пролитой под их знаменем в 20 веке. Все террористы были толстовцы и вегетарианцы, все фанатики – ученики русских гуманистов. Этот грех им не замолить. От их наследия новая проза отказывается» (Шаламов В., // Вопросы литературы, 1989, № 5, 243). Самопризнания Шаламова стали основаниями для выводов обо обособленности «Колымских рассказов» от национального литературного процесса. На отсутствие каких бы то ни было преемственных связей указывает Л. Тимофеев, полагая, что лагерная проза «действительно нова и принципиально не похожа на все, что было в мировой литературе до сих пор» (Тимофеев Л., 1991, 182). Менее категоричен Д. Лекух в своих суждениях об отношении писателя к традиции: «Прежде всего можно заметить, что лагерная проза не имеет корней в классической русской литературе. Конечно, были и Достоевский, и Толстой, и Лесков, и Чехов, и Короленко, но это совсем другое. Не только другая «каторга», но и другая проблематика» (Лекух Д., 1991, 10). Данное суждение не вполне справедливо, т.к. круг шаламовских вопросов, обозначенный исследователем, в определенной степени был известен в 19 веке.

У. Харт включает «новую прозу» в литературный процесс, но разрушает собственную логику, опираясь на противоречащее его собственной гипотезе авторское высказывание: « “Колымские рассказы” выходят за пределы лагерной темы. Они должны быть прочитаны на фоне двухсотлетней истории русской литературы – и не иначе. Они отражают, лучше, чем любые другие произведения, судьбу русской литературы, судьбу России в этом переломном неистовом веке. Недаром Шаламов называл свои рассказы «новой прозой» - он имел ввиду невозможность описывать пережитое в духе и стиле старых традиций» (Харт У., 1994, 239).

Более последовательной и целесообразной выглядит позиция А. Латыниной, считающей, что «писатель, мемуарист, рассказчик в большинстве своем ставит вопросы, которые можно отнести к категориям вечных, но специфический материал 20 века внес в них свои оттенки» (Латынина А., 1988, 4). Сходной точки зрения придерживаются и другие литературоведы и современники Варлама Шаламова: Г. Померанц (Померанц Г., 1994, 3), Г. Трифонов (Трифонов Г., 1987, 141), Е. Шкловский (Шкловский Е., 1991, 30), Е. Волкова (Волкова Е., // Вопросы философии, 1996, № 11, 46-47) и др.

Однако одни исследователи, обнаруживая в колымской прозе нити преемственности, обрывают их на архитектуальности, т.е. на жанровых параллелях. Н. Лейдерман, например, выделяет «память форм классической словесности» (Лейдерман Н., 1992, 181) без указания на конкретные художественные модели, предшествовавшие шаламовским «сплавам». Другие акцентируют внимание на конкретных смысловых связях с произведениями, созданными немногим ранее лагерной эпопеи или одновременно с ней. В частности, Е. Волкова, объединяя новеллу «Марсель Пруст», рассказы «Берды Онже» и «Прокуратор Иудеи» по признаку сходства заглавий, т.е. на уровне паратекстуальности, сопоставляет их с «ближними мирами» культуры (Волкова Е. //Вопросы философии, 1996, № 11, 48). Компаративизм в подобных случаях более заявлен, чем реализован.

Существует и иное направление в изучении художественной преемственности – в аспекте интертекстуальных схождений шаламовских произведений с классическими текстами. В. Есипов в отказе писателя от проповедничества и морализаторства, в лаконичности стиля видит «открыто заявленную приверженность пушкинской традиции» (Есипов В. //Свободная мысль, 1994, № 4, 42). С ним солидарны Ю. Шрейдер (Шрейдер Ю., 1988, 65) и Л. Жаравина (Жаравина Л.В., 2003, 170-188). И. Сиротинская свидетельствует о более широком спектре шаламовских пристрастий: «В русской прозе превыше всех считал он Гоголя и Достоевского. В поэзии ближе всего была ему линия философской лирики Баратынского – Тютчева - Пастернака». (Сиротинская И., 1994, 125). Г. Трифонов обнаруживает иные сближения: «Шаламову всегда была близка проза именно поэтов – Пушкина и Лермонтова, в позднейшее время – Мандельштама и Пастернака» (Трифонов Г., 1987, 141). Э. Мекш сопоставляет варианты мифологического архетипа в рассказах Варлама Шаламова «Утка» и Всеволода Иванова «Полынья» (Мекш Э., 2002, 226).

Но, конечно, наиболее остро стоит вопрос об отношении автора лагерной прозы к творчеству Ф.М. Достоевского, первооткрывателя «каторжной» темы в русской литературе. О возможности сравнения «Колымских рассказов» с «буколическим писателем» упоминает Е. Сидоров (Сидоров Е., 1994, 170). В. Френкель воспроизводит часть мыслительного диалога с автором «Записок из мертвого дома»: «Шаламов ставит вопрос: пусть (как и Достоевский полагал) страдание очищает, но непомерное страдание не ломает ли человека? Можно ли остаться человеком в лагерном аду? У Достоевского ответ – антиномия: нельзя, но можно и должно. Для Шаламова же антиномии нет. Он убежден, что эта глубина ада, из которой чудом вышел он сам, уже есть окончательная и безусловная гибель…» (Френкель В., 1990, 80).

И все же преемственность шаламовских произведений по отношению к наследию Достоевского до настоящего времени так и не стала предметом многогранного научного рассмотрения. Литературоведческой проблемой остается характер сопряжения с художественным опытом классика. Н. Лейдерман считает, что в «новой прозе» «только Достоевскому делается снисхождение – прежде всего за понимание шигалевщины». «Но ни с кем из русских классиков, - продолжает исследователь, - Шаламов не полемизирует так часто на страницах «Колымских рассказов», как с Достоевским» (Лейдерман Н., 1992, 172). «Напряженную, неизбежную субъективную дискуссионность» с творчеством писателя, не участвовавшего, по мнению создателя «Колымских рассказов», в подготовке «крови, пролитой в 20 веке», отмечает В. Туниманов (Туниманов В.А., 1993, 61). По существу, такая позиция не оставляет места не только прямому, но и косвенному диалогу между художниками.

Е. Волкова говорит о великой признательности Шаламова Достоевскому, хотя и улавливает в высказываниях автора «новой прозы» элементы «мягкой иронии» и скепсиса. На примере рассказа «Термометр Гришки Логуна» исследователь отмечает, как «ценностно-эстетическая тональность изменяется, появляются нотки иронии, но все-таки, скорее, по отношению к «прогрессу» в порабощении человека, чем к Достоевскому как личности и писателю» (Волкова Е.В.//Вопросы философии, 1996, № 11, 56).

Таким образом, неразработанность обозначенной общей проблемы «Шаламов и традиции русской классики», а также отсутствие единого научного подхода в рассмотрении более конкретного вопроса – отношение автора «Колымских рассказов» к наследию Ф.М. Достоевского – определяют актуальность предлагаемого исследования.

Необходимость изучения шаламовской прозы в контексте творчества Достоевского обусловлена рядом причин. «Произведение появляется в известное время, в известном месте, в том или ином отношении с литературой или культурной традицией, - считает В. Ветловская. – Попытки понять произведение изнутри, вне исторического и культурного контекста (такие попытки, как известно, предпринимались преимущественно поклонниками структурализма), не отвечают природе исследуемого объекта и потому обречены на неудачу» (Ветловская В., 1993, 102). Из представленного выше анализа исследовательских работ следует, что стремления осмыслить лагерную прозу компаративным методом возникали, однако в большинстве случаев статьи литературоведов содержат множество культурных «отсылок», напоминая манеру самого писателя.

Мы считаем, что подобное положение во многом определено не вполне реализованными попытками современных литературоведов дифференцированно подойти к самому понятию «литературная традиция», к выявлению ее различных форм и уровней.

Наибольшее распространение получила теория интертекстуальности, изложенная в работах Ю. Кристевой, Т. Нельсона, Д. Эндельгардта, М. Пфистера, Ж. Женетту и др. Под интертекстом понимают произведение, которое, «порождая конструкции «текст в тексте» и «текст о тексте», создает подобие тропеических отношений на уровне текста» (Фатеева Н.А., 2000, 37). Следовательно, интертекстуальность лишь позволяет видеть «метафору» там, где происходит сближение явленного в тексте фрагмента и фрагмента другого текста, не представленного читателю физически» (Фатеева Н.А., 2000, 37). На наш взгляд, интертекстуальность – это диалог, или полилог конкретных литературных текстов, в то время как понятие традиция включает в себя духовное родство писателей, выразившееся в особенностях художественного видения мира.

Несмотря на признания Шаламова в том, что он «почти незнаком с литературной терминологией» (Шаламов В., 2004, 408), именно такое понимание традиции писатель выразил аллегорически в рассказе «По снегу»: «По проложенному узкому и неверному следу двигаются пять-шесть человек в ряд плечом к плечу. Они ступают около следа, но не в след. Дойдя до намеченного заранее места, они поворачивают обратно и снова идут так, чтобы растоптать то место, куда еще не ступала нога человека. Дорога пробита. По ней могут идти люди, санные обозы, тракторы. […] Из идущих по следу каждый, даже самый маленький, самый слабый, должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след. А на тракторах и лошадях ездят не писатели, а читатели» (Шаламов В.Т., 1998, Т. 1;7. Далее цитируется по этому изданию с указанием тома и страницы). Иносказательность отрывка автор объяснил в воспоминаниях: «По тем дорогам, по которым прошел большой поэт – уже нельзя ходить. Что стихи рождаются от жизни, а не от стихов. Я понял, что дело в видении мира. Если бы я видел, как Пушкин, - я бы и писал как Пушкин» (Шаламов В., 2004, 64).

Помимо указанных категориальных обозначений представляется целесообразным использовать также термины архитекстуальность как указатель на жанровую связь текстов и паратекстуальность как отношение художественного текста к своему заглавию, послесловию, эпиграфу, введенные Ж. Женетту для классификации типов взаимодействия текстов. (Женетту Ж., 1982, 18).

Рудименты классических форм в прозе Варлама Шаламова, на наш взгляд, в первую очередь следует включить в духовное пространство Ф.М. Достоевского, несмотря на множество «саморастождествлений» писателя с идейной установкой «Записок из Мертвого дома». Автор «Колымских рассказов» так рассуждал о философско-эстетической значимости своей книги: «Нужна ли будет кому-либо эта скорбная повесть? Повесть не о духе победившем, но о духе растоптанном. Не утверждение жизни и веры в самом несчастье, подобно «Запискам из Мертвого дома», но безнадежность и распад. Кому нужна она будет как пример, кого она может воспитать, удержать от плохого и кого научить хорошему? Будет ли она утверждением добра, все же добра – ибо в этической ценности вижу я единственно подлинный критерий искусства» (Шаламов В., 2004, 145-146). Но и данное размышление полного сомнениями писателя не опровергает выдвинутую нами гипотезу. Тем более что, как вспоминает И. Сиротинская, мнения Шаламова «о себе были столь же противоположны, сколько противоположностей заключал его характер» (Сиротинская И., 1994, 141).

Видение мира формируется, конечно же, жизненным опытом писателя. «Для того чтобы быть наследником Достоевского, надо иметь сходную судьбу», - писал Варлам Шаламов, сопоставляя классика с Сергеем Есениным (Шаламов В., 2004, 420). И действительно, можно отчасти утверждать, что сходные испытания выпали на долю автора «Колымских рассказов» и Ф.М. Достоевского. Сам Шаламов, упростив задачу биографов, провел эту параллель: «Я такой же суеверный человек, как Достоевский, и придаю большое значение совпадению наших судеб, дат. Достоевский отбыл четыре года в Омской каторжной тюрьме с 1849 по 1853 год и шесть лет рядовым в семипалатинском батальоне. Достоевский был в Западной Сибири, в Омске, я – в Восточной, на Колыме. Я приехал отбывать пятилетний срок на Колыму в августе 37-го года, а получил новый – на десять лет – в 1943 году и освободился по зачетам рабочих дней в октябре 1951 года. На большую землю выехал года через два, в ноябре 1953 года. Биография обязывает» (Шаламов В., 1997, 12).

Совпадение судеб и выстраданных выводов породило литературное сближение автора «новой прозы» с классиком, ибо «… усвоение традиции есть результат как субъективных намерений писателя, так и объективных воздействий, оказываемых на него окружающей действительностью» (Бушмин А.С., 1975, 132). Тем более что и «субъективное намерение» Шаламова не противоречило «объективному» сходству с биографией предшественника. В декабре 1953 года автор «Колымских рассказов» писал Б.Л. Пастернаку: «Я Достоевского намеренно тут везде вставляю. Он, видите ли, представляется мне совершенным образцом писателя, как такового, более совершенным, чем Толстой, хотя, может быть, и не таким великим, всеобъемлющим» (Шаламов В., 2004, 420). В письме А. Кременскому Варлам Шаламов подверг критике Нобелевский комитет, присудивший премии в области литературы представителям «антидостоевского» начала: «Поразительно, что никто из четырех даже близко не стоит к Достоевскому – единственному русскому писателю, шагнувшему в 20-й век, предсказавшему его проблемы» (Шаламов В., 2004, 920).

В результате объектом нашего исследования стал многоаспектный диалог Шаламова с Достоевским, восходящий к проблемам историко-литературного и философского плана, проблеме «интеллигента на каторге», что позволяет включить лагерную прозу в мировой контекст культуры.

Предмет рассмотрения – схожесть и различие изображения героев, ситуаций, мотивов «Колымских рассказов» Варлама Шаламова и «Записок из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского. Сравнительный анализ осуществляется на основе сопоставления архаических мотивов, образов, композиционных приемов, имеющих сходство и различие в рассматриваемых произведениях. Контрастные связи также входят в поле нашего внимания, что обусловлено объективной природой явления. В данном случае художественная преемственность состоит не только в полноте сходства последующего с предыдущим, но и в их различии, нередко принципиальном.

Материалом исследования выступают «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского и «Колымские рассказы Варлама Шаламова.

Цель данной дипломной работы – раскрыть понимание двумя разными авторами – основателем русской религиозно-философской проблематики Ф.М. Достоевским и основателем «новой» прозы второй половины 20 века Варламом Шаламовым - темы русского писателя, художника, интеллигента на каторге, где бы и какой бы она ни была.

Для достижения поставленной цели намечены следующие задачи:

1. Определить характер преемственных связей «Колымских рассказов» с наследием Достоевского, выделяя контактные, контрастные и конфликтные отношения между авторскими мирами.

2. Обосновать генетическое родство лагерной прозы В.Т. Шаламова с «Записками из Мертвого дома».

3. Выявить и сопоставить сходства и различия в восприятии героев В. Шаламова и Ф.М. Достоевского.

4. Определить, имеют ли место общие мотивы поведения героев.

Теоретической основой дипломной работы послужили труды литературоведов и культурологов по теории интертекстуальности (Ю. Кристева, Ю. Лотман, Н. Фатеева, У. Эко). Проблема соотношения традиции и новаторства представлена с опорой на работы А. Бушмина, Д. Благого, В. Ветловской, А. Дима. Сопоставительный анализ художественных миров основан на концептуальных суждениях и наблюдениях исследователей творчества Ф.М. Достоевского (М. Бахтин, А. Буланов, И. Волгин, Г. Гачев, В. Захаров, Б. Кондратьев, Б. Тарасов, Г. Фридлендер, Е. Акелькиной, В. Захарова, И. Якубович, Т. Карлова и др.) и В.Т. Шаламова (Е. Волкова, В. Есипов, Л. Жаравина, В. Компанеец, Н. Лейдерман, Е. Михайлик, И. Некрасова, И. Сиротинская, Л. Тимофеев, Е. Шкловский и др.).

Методология работы обусловлена историко-типологическим подходом, заключающемся в изучении творчества Шаламова в аспекте литературной традиции Достоевского. В дипломной работе использованы сравнительно-типологический метод и сравнительно-сопоставительный метод, основанные на поиске «инвариантов» в произведениях разных авторов и позволяющие рассматривать лагерную прозу Варлама Шаламова как новую интерпретацию классических текстов Достоевского.

Практическая значимость дипломной работы заключается в том, что ее основные положения и материалы могут применяться в лекционных курсах по истории русской литературы, при разработке спецкурсов и спецсеминаров, посвященных творчеству Ф.М. Достоевского и В.Т. Шаламова.