Ридер КВ часть 1 / СОЦИОЛОГИЯ 1 Курс - Ридер / Стратификация

В качестве правящего класса партия обеспечивала своим членам ряд возможностей участия в выработке политических решений, «линии партии», от продвижения по ступеням иерархии до «работы с предложениями»[28].

Партия формировала разнообразные элиты (управленческие, военную, научно-техническую, артистические) преимущественно из своей собственной среды[29], как это делал бы любой правящий класс. Присутствие таких «специализированных» элит в составе правящего класса оправдывалось тем, что проводимая партией государственная политика претендовала на универсализм: предполагалось, что поставленные в рамках этой политики задачи и вырабатываемые решения будут затрагивать все сколь-нибудь значимые стороны жизни страны и при этом осуществляться скоординированно. При этом специализированные элиты должны были участвовать в постановке этих задач и выработке решений, рассматривая их под углом зрения своей профессиональной деятельности, а также играть роль «приводных ремней», обеспечивая личным участием выполнение принятых решений.

Безусловно, полностью реализовать такой замысел было невозможно, в том числе в силу известных логических и масштабных ограничений, присущих любой иерархически-отраслевой системе управления. Тем не менее были периоды и сферы деятельности, когда и где эта система была работоспособна. Практически до конца 1970-х образовательная и научно-техническая политика входила в их число.

Для формирования этих элит в рамках «кадровой политики партии» была создана целая система социальных лифтов. Важно отметить, что партия учла печальный опыт Российской империи: ее социальные лифты обеспечивали индивидуальную, а не групповую кооптацию.

Ошибочным является распространенное мнение, что в этой системе идеологические критерии преобладали над профессиональными. Возглавив в середине 1980-х работу по подбору и продвижению руководящих кадров крупнейшего в стране промышленного министерства, я — «беспартийный специалист» — тут же на практике ознакомился с организацией кадровой политики КПСС на всех уровнях — от горкомов до отделов аппарата ЦК. И обнаружил, что профессиональные критерии[30] в этой сфере играли первостепенную роль, а идеологические не играли почти никакой. И это не было каким-то результатом разложения системы: общение с крупнейшими организаторами промышленности и науки старшего поколения (Л. М. Кагановичем, П. С. Непорожним, П. Ф. Ломако, Е. П. Славским, А. П. Александровым, Ю. А. Ждановым), опросы тех, кто работал с С. Орджоникидзе, И. Тевосяном, А. Завенягиным, убеждают в том, что система так и работала с самого начала.

Приходится констатировать, что в результате действия социальных лифтов партия как правящий класс оказывалась открытой для доступа представителей других слоев общества. Рабоче-крестьянская квота регулировала этот доступ, но не закрывала. Такая «открытость» правящего класса обычно приводит к появлению в его среде плюрализма взглядов как на национальные цели, так и на пути их достижения. Я склонен думать, что именно такова была природа пресловутых «колебаний линии партии». Обычным поведением правящего класса в условиях такого плюрализма является ротация элит. И действительно, на определенном этапе развития партии мы обнаруживаем отчетливую форму такой ротации в форме чередования «уклонов», происходившего на фоне внутрипартийных дискуссий.

Но в дальнейшем «преодоление уклонов», завершавшееся формированием общепартийного консенсуса (или по крайней мере его видимости), сменилось борьбой с уклонами, чистками и, наконец, репрессиями. И хотя впоследствии часть репрессированных элит подверглась-таки при Н. С. Хрущеве[31] очередной ротации, на этом применение данного инструмента в партии прекратилось.

Прекращение внутрипартийной ротации элит привело к тому, что выработка национальных целей стала достоянием части правящего класса и приобрела «верхушечный» характер. В результате нарушился процесс нормального воспроизводства правящего класса, замедлилась смена поколений. Парадоксальным образом «чистки» способствовали достаточно быстрому обновлению состава правящего класса СССР. Интенсивность работы социальных лифтов, включая образовательные, соответствовала именно такому темпу его обновления. Прекращение «чисток» привело к снижению их эффективности и оттоку претендентов на их использование.

При этом часть специализированных элит, сохраняя внешние признаки престижа, утратила реальное влияние на выработку национальных целей. Научная и техническая элита, которую я имел возможность наблюдать с 1960-х годов и до последних дней СССР, вовлекалась в этот процесс постепенно.

В середине 1970-х произошел буквально разгром наиболее авторитетных (тогда еще в мировом масштабе) научных школ фундаментального востоковедения — синологических и индологических. Случилось это, разумеется, на политической почве: тогда в научной среде уже возникло понимание того, какой путь развития выберет Китай и как это повлияет на геополитическую ситуацию. Попытки донести это понимание до руководства страны кончились чудовищным скандалом, отставками, отъездами и даже посадками крупных ученых. Самая влиятельная в мире буддологическая научная школа, основанная еще в XIX веке академиком князем Ф. И. Щербатским, прекратила свое существование. Из синологов уцелели лишь сотрудники «прикладного» НИИ Дальнего Востока.

Почти одновременно начался скандал по поводу ЦЭМИ, вызванный попытками пересмотреть отдельные положения политэкономии с использованием математических моделей. Речь шла об изучении возможности создания в рамках социалистической экономики механизмов саморегулирования, обеспечивающих автоматическое поддержание ее равновесия.

Дольше всех держались, конечно, атомщики, но к середине 80-х и они практически полностью утратили свое влияние. Это сопровождалось прекращением финансирования ряда направлений НИОКР, что положило начало деградации всей научно-технической сферы. Знаковым событием был вынужденный уход в 1986 году академика А. П. Александрова с поста президента АН СССР. Уходу предшествовала серия очень тяжелых для него разговоров в верхах, в курсе которых он меня держал. В итоге у нас сложилось впечатление, что подлинных причин кризиса ему так и не раскрыли, хотя я предполагал, что они чисто экономические.

Суммарный вывод из этих историй сводится к тому, что построение правящего класса на основе фуркации специализированных элит, влияние каждой из которых ограничивается узкопрофессиональной сферой, легко приводит если не к конфликту интересов, то к возникновению трудноразрешимых противоречий по поводу выбора наилучшей стратегии. В таких случаях политик всегда побеждает профессионала, а совмещение этих амплуа требует совершенно иного образования, нежели то, которое сложилось в большинстве цивилизованных стран к середине ХХ века.

В отсутствие такого образования, ориентированного на интересы правящего класса, для согласования позиций, в особенности при выработке промышленной и научно-технической политики, требуется применение специальных процедур, которые, кажется, во всем мире применяет на практике только Китай.

В тот же период, когда прекратилась внутрипартийная ротация элит[32], в число национальных целей было включено повышение благосостояния населения, что было вполне оправдано при тогдашних формах участия СССР в глобальной конкуренции. Это привело к тому, что остальная, не причастная к выработке национальной политики часть правящего класса сосредоточилась на решении этой задачи на уровне собственной семьи. К концу советского периода сформировалось значительное имущественное расслоение в среде правящего класса, окончательно подорвавшее его классовую солидарность. И как следствие большинство правящего класса дистанцировалось от национальных целей, принеся их в жертву частным интересам. Это и привело к ослаблению и последующему крушению советской власти.

Здесь мы видим, несмотря на принципиальные различия между имперским и советским правящими классами в происхождении, составе, путях формирования и прочих отношениях, полный параллелизм с обстоятельствами, приведшими к крушению и распаду Российской империи.

Прекращение блокового противостояния обесценило прежние, военно-политические, цели политики СССР, а новые его правящий класс не смог или не успел выработать. Утрата цели устранила прежний правящий класс с исторической сцены и привела к распаду прежнего государства. В глазах тех, кто мог бы стать новым правящим классом, но не стал, мелкотравчатые частные, местные, региональные интересы заслонили общие. По эволюции постсоветских стран легко судить об истинных масштабах их интересов: достаточно сравнить Казахстан и Беларусь (страны, где правящий класс есть) с Киргизией и Украиной.

Мы же — пока — живем в стране без правящего класса, то есть без власти.

А государство оказалось предоставленным самому себе: органы власти уподобились органам человека после смерти мозга. Поскольку государство является орудием власти, нужным ей, чтобы владеть страной, как своим, оно продолжает (пока неумолимая энтропия его не разрушит) ею владеть, но как чужим. Так как своего консолидированного интереса в отношении страны у государства нет, остаются только частные интересы отдельных лиц, участвующих в функционировании государственной машины. Вот ими эти лица и занимаются, а государственные функции, нужные только правящему классу и народу, имитируются. А наши многомудрые «политологи» все время говорят о коррупции и о недостатке политической воли.

Последнее, конечно, верно, вот только воля — это качество, присущее субъекту, а государство — предикат. Так что бессилие нашего государства, его равнодушие к народу и стране, коррупция и т. п. имеют единственную причину — безвластие.

Анатомия безвластия

Что же воспрепятствовало — и продолжает препятствовать — возникновению в нашей стране дееспособного правящего класса?

Казалось бы, ответ на этот вопрос могли бы дать уже Томас Гоббс, показавший, что переход от варварства к цивилизации — это переход от конкуренции к солидарности, и продолжившие его логику мыслители Просвещения, развившие концепцию общественного договора как основания для солидарности. Но для них рассмотрение вопроса, что происходит при обратном переходе — от цивилизации к варварству, — было неактуально. Теоретики революции, от Локка и Монтескье до классиков марксизма, также не уделяли этому сюжету особого внимания. Ведь, по их мнению, на смену одному общественному договору (и соответствующему порядку) приходит другой, в основе своей сформировавшийся в недрах прежнего. А революция — просто родовспомогательная процедура, способствующая его появлению на свет. При этом общественные группы, наиболее заинтересованные в осуществлении нового порядка (и уже несущие его в себе в идеальной форме — как замысел и план), являются естественными претендентами на роль правящего класса и становятся им в результате революции.

Ближе всего к нашему сюжету были теоретики анархизма, считавшие, что достаточно упразднить государство, чтобы гармоничное общественное устройство сложилось само собой. Но они постулировали, что общественные отношения основываются на взаимопомощи, добровольном согласии и ответственности[33], которые они считали присущими «народному сознанию» или, по Джону Локку, «естественному состоянию человека», а вовсе не цивилизации.

Сейчас мы значительно лучше понимаем, как устроено «естественное состояние человека», и, увы, Гоббс был ближе к правде жизни, чем Локк. Не скованный культурными моделями и общественными институциями, человек начинает вести себя, как и все высшие коллективные млекопитающие: он сбивается в прайды — иерархически организованные сообщества, основанные на отношениях доминирования/подчинения, где насилие — главный способ поддержания иерархии[34]. Причем вся история общества — это история преодоления насилия — как основного средства упорядочения человеческого общежития — путем воспитания сознательного отношения человека к собственной жизни, своим делам и поступкам. То есть помещения регуляторов поведения внутрь человеческого индивида.

Это прекрасно понимала верхушка советского общества, формировавшая в массах ощущение, что «человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей». И создавшая для этого достаточно эффективную машину по формированию общественного сознания.

Советские диссиденты воспринимали существующий порядок как притеснение: сокращение «личного пространства» (privacy), прямое насилие, вытеснение на низшие ступени иерархии, существующей в сообществе, или исключение из нее. А не ощущают себя объектами притеснения те, кто способен ответить на насилие насилием, создать (или найти) другое сообщество, в иерархии которого можно занять более высокое место, или же нечувствителен к сокращению «личного пространства».

Это — ровно две группы индивидов:

Не подчиняющиеся обычным «правилам игры»: вожаки, предводители, харизматические лидеры и другие «социальные инноваторы» — но также и разнообразные outlaw, демонстрирующие — с точки зрения цивилизации — делинквентное поведение, индивидуальное (как Бонни и Клайд) или коллективное (как Аль Капоне).

Беспрекословно подчиняющиеся любым «правилам игры», то есть охлос, он же «стадо», он же — «быдло».

Их-то всех и освободило от необходимости следовать общепринятым нормам уничтожение этих норм вместе с «советским» общественным сознанием. Поскольку ни в постсоветском обществе, ни в период перехода никто не потрудился чем-то его заменить.

Так наше общество вступило в эпоху прайдов (банд, шаек, камарилий, хунт). Поскольку вожаки получили полную свободу сколачивать свои прайды, а охлос, на который свобода обрушилась непосильным бременем, стал искать, к кому бы ему прибиться. Возникшие прайды были разнообразными по устройству, так как помимо насилия использовали и иные механизмы установления иерархии и поддержания солидарности. Это могли быть клановые, этнические, земляческие традиционные узы. А могли быть и обломки прежней цивилизации — связи, основанные на многолетней дружбе, «боевом братстве», корпоративной солидарности прежних, советских, «сословий». Но было бы ошибкой считать на этом основании, что все такие группировки существовали и раньше, только лишь «загнанные в подполье тиранической советской властью». В действительности сообщества, напоминающие их по формальным признакам, были полностью интегрированы в советскую систему социальных отношений[35], занимая в ней позиции, признававшиеся тогдашним «общественным договором». В противоположность им современные прайды основаны на жесткой иерархии и безусловной преданности вожаку — создателю и выразителю общего интереса.

Беда постсоветских либералов — в их иллюзии, что защитить людей от притеснения можно без активного соучастия с их стороны, только путем создания «правильных институций». Они забыли, что институции — это социальные машины, то есть «пустые формы», в которые конкретное содержание вдыхают энергия власти и общественный договор. Поэтому, создав минимально необходимый для государства набор институций, они сочли, что сделали свое дело, и тут же услышали, что «мавр может уйти». А институции были приспособлены обслуживать прайды, победившие в конкурентной борьбе, так как охлосу безразлично, какие вожжи им правят.

Вот из таких прайдов-победителей и слагается состав наших сегодняшних претендентов на роль правящего класса. Но прайды по самой своей конкурентной природе не могут ни слиться, ни мирно сосуществовать. Они будут бороться до конца: «остаться должен только один». Если, конечно, не вмешается внешний фактор, угрожающий существованию всех сразу. Они могут договариваться о разделе «кормовой базы», хотя такие соглашения всегда краткосрочны и не означают отказа от борьбы. Ясно, что ни о какой «ротации элит» при этом не может быть и речи. А если «кормовая база» — это страна, то дело легко может кончиться ее разделом.

Прайды взаимно непрозрачны и неспособны обмениваться «человеческим материалом». Но, как все архаические структуры, они постоянно нуждаются в людях: их сила — в числе[36], в количестве мест и ситуаций, в которых их члены могут участвовать лично и непосредственно. Причем они с легкостью расстаются со своими членами: скомпрометированными, бесполезными или просто вызвавшими сомнения. Поэтому каждый прайд имеет свою систему рекрутирования новых людей. А поскольку претенденты должны питать личную преданность к своему непосредственному «боссу» и его вышестоящим покровителям, их привлекают из надежной проверенной среды и в максимально раннем возрасте. В итоге любые «социальные лифты» действуют только в пределах такой среды и завершаются на верхних этажах иерархии собственного прайда. А не попавшие в орбиту их действия вообще лишены социальной перспективы.

Принадлежность к прайду дает ощущение (подчас обманчивое) защищенности, предсказуемости будущего и даже жизненного успеха, особенно если мерить его по шкале потребления. Беда, однако, в том, что прайды в принципе не созидательны. Их члены — хищники, они кормятся ресурсом, за доступ к которому отвечает вожак. «Изобрести» новый ресурс — значит заявить претензию на лидерство. То есть творческий потенциал любого человека чреват лидерскими амбициями. Поэтому «социальные лифты» принимают лишь творчески стерильных претендентов. Редкие исключения возможны, но лишь в порядке воспроизводства верхушки прайда — из особо близких, верных, проверенных семей. Так что подлинный успех доступен лишь немногим.

Ясно, что прайдам нет дела до всего, что не входит в сферу их сугубых интересов. В том числе — до населения (быдла), хотя в обществе, большинство членов которого ведет себя бессознательно, конкуренция между шайками идет и за право притеснения быдла. Так что население постепенно вымирает (за счет отказа от деторождения), а не примкнувшие к шайкам и члены менее успешных шаек эмигрируют. Отказ от деторождения и бегство — это базовые инстинктивные реакции на притеснение. Такое поведение характерно не только для людей: когда говорят о большинстве высших животных — о том, что они «в неволе не размножаются», «как волка ни корми — он все в лес смотрит», имеют в виду именно эти явления. И «экономическая апатия» нашего общества — нежелание создавать новые и развивать имеющиеся предприятия — тоже объясняется не мифическим «неблагоприятным инвестиционным климатом», а именно разделом экономического пространства между прайдами, ввиду чего любая активность чревата выходом из-под защиты своего прайда и попаданием в орбиту интересов чужого.

Пока не изменится субъективное переживание своей жизни большинством членов общества, на ситуацию не повлияют ни здравоохранение, ни экономика. И правящий класс из прайдов сам собой не образуется, поскольку для этого прайды должны перестать быть самими собой. Драматизм сегодняшней исторической ситуации даже не в том, что общество во всех его слоях глубоко разобщено. А поскольку в основе цивилизации лежит не конкуренция, а солидарность, для ее сохранения нам необходимо преодолеть эту разобщенность, поднявшись над частными, групповыми и партийными интересами. Драматизм — в том, что разобщение возникло не в результате стихийно развивающегося кризиса, как в рассмотренных выше случаях, а в результате намеренно произведенных преобразований, которые считались прогрессивными и на которые возлагались большие надежды. И в том, что никто, кажется, не отдает себе в этом отчета.

Думаю, что это — оттого, что образ жизни людей в прайдах поощряет их к конкуренции, а не к рефлексии. Единственный выход из этой ситуации — распространение среди людей сознательного отношения к собственной жизни. В том числе, и в первую очередь, — среди тех людей, которые составляют и возглавляют доминирующие прайды. Только так можно превратить их в правящий класс, а быдло — в народ.

[1] Смешно, но в русской «Википедии», к примеру, статья «правящий класс» относится к английскому комедийному фильму 1970-х, в немецкой — называется politische Klasse, а в английской, французской, итальянской — полностью состоит из отсылок к другим терминам.

[2] Гудков Л. Д., Дубин Б. В., Левада Ю. А. Проблема «элиты» в сегодняшней России: Размышления над результатами социологического исследования. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007.

[3] Этой подменой мы должны быть обязаны Ч. Р. Миллсу (Ч. Р. Миллс. Властвующая элита / М.: Иностранная литература, 1959). В ней коренятся многие мифы о государстве и обществе. Например, популярный конспирологический миф, основанный на том, что из констатации влияния определенных лиц и сообществ на события делается вывод об их принадлежности к «тайному правительству».

[4] Единоличное правление, предполагающее, что правящий класс состоит из одного человека, характерно для компактных сообществ и было распространено в эпохи и при обстоятельствах, ограничивавших численность народа сотнями тысяч людей. Разрастание сообщества приводило к его «почкованию» (колонии в Древней Греции) или к расширению правящего класса (империя Александра Македонского). Применительно к современной России можно уверенно утверждать: единственного правителя для нее мало.

[5] Коммерсантъ Деньги, № 37 (844), 19.09.2011.

[6] Ввиду отсутствия прямой и достоверной исторической памяти он был выведен из наблюдения за более развитыми социальными структурами. Впервые это сделал Т. Гоббс, постулировавший «войну всех против всех» как отправной пункт развития общества.

[7] Которая может происходить и без революции (как в США), но всегда сопровождается изменением, хотя бы частичным, состава правящего класса.

[8] Примечательная тем, что при ней был устранен от власти правящий класс, ранее приобретший власть путем завоевания.

[9] Или, позднее, группа, не обладающая этническим самоопределением, condotta (ит. «наемный отряд», «ватага»).

[10] Вильгельм, успешный полководец, только что отвоевавший независимость Нидерландов у католической Испании, был призван на защиту протестантов Англии вместе со своими войсками.

[11] Или, напротив, новым правящим классом — какой-то части старого: например, саксонская знать после норманнского завоевания Англии.

[12] Относящихся к происхождению народов или государств.

[13] Кому-то покажется странным, что все эти баснословные персонажи, как и вышеупомянутый Эней, фигурируют у меня в качестве исторических примеров. Можно было бы просто вспомнить, что для Геродота, Тита Ливия, Конфуция и Вьясы они и были историческими личностями, или о том, что историчность библейских персонажей и событий особых сомнений не вызывает. Но уже мой незабвенный учитель Мирча Элиаде понял, что миф — это форма исторической памяти бесписьменных народов. У нас сходных взглядов придерживались Пропп, Топоров, Лотман и др. Я — того же мнения.

[14] Легитимация может осуществляться и в других случаях (революция), но при самопровозглашении она является обязательным элементом.

[15] Некоторые историки, впрочем, считают, что на самом деле самопровозглашенными властителями тогда были все: Лжедмитрии, оба ополчения (Трубецкого и Пожарского) и Романовы тоже.

[16] Продолжая параллель с наследственностью/изменчивостью в биологическом смысле, наличие таких условно обособленных групп и их ротацию следует рассматривать как механизм преодоления инбридинга (вырождения в результате близкородственного скрещивания). Каждая из таких групп хранит и воспроизводит характеристики правящего класса, обеспечивающие его действенность в определенных условиях. Набор таких групп отражает исторический опыт правящего класса, то есть совокупность условий, в которых он оказывался действенным. При изменении текущих обстоятельств происходит ротация.

[17] Уместно задуматься: что же в действительности произошло в России в 2000 г.? На первый взгляд (с точки зрения использованного механизма), новые властные группы были кооптированы. Но их последующее поведение слишком напоминало послереволюционный террор. Разве что главные его механизмы концентрировались в экономической сфере (спровоцированные банкротства, рейдерские захваты, псевдосудебное давление). Но не только, «кадровая политика» новой власти также была достаточно красноречивой: для большинства руководителей предыдущего периода (как в государственном аппарате, как и в экономике) был фактически объявлен «запрет на профессию». Значит, все-таки, переворот?

[18] А без революции это происходило сразу же. В этих случаях сотрудничество с прежним правящим классом или его реликтами было жизненно необходимым, поэтому они в первую очередь подлежали кооптации.

[19] Отметим, что «групповая» кооптация, в противоположность «индивидуальной», была в российской истории настолько распространена, что это заставляет рассматривать данное явление как типологический признак именно российского пути исторического развития.

[20] По первоначальным правилам, установленным Петром I, потомственное дворянство приобреталось по достижении чинов 14-го класса на военной и 8-го — на статской службе, в правление Николая I — 8-го и 5-го классов, а начиная с Александра III — 6-го и 4-го классов соответственно. Параллельно повышались цензы для приобретения личного дворянства, а также для случаев приобретения дворянства в результате пожалования орденами.

[21] Лишь немногие из них были доходными. К тому же практика земельных пожалований служащим дворянам непрерывно сокращалась.

[22] Это порождало нездоровые формы карьеризма («подсиживание», «кумовство» и т. п.), а также казнокрадство и мздоимство.

[23] Последняя ревизия перед крестьянской реформой.

[24] Первая всероссийская перепись населения.

[25] Lieven. D. The Aristocracy In Europe. 1815—1914. L.: McMillan, 1992.

[26] Для сравнения отметим, что в тот же период и при сходных обстоятельствах (крестьянская и земельная реформы) вклад торгово-промьшленньгх доходов в благосостояние немецкого дворянства вырос при одновременном росте доли дворянских семейств, получающих такие доходы, более чем в три раза.

[27] XII съезд РКП(б). 17—25 апреля 1923 г. Стенограф. отчет. М., 1968. С. 63.

[28] Мне известен ряд случаев, когда инициативные предложения рядовых членов партии приводили к принятию руководящих документов (директив).

[29] Хотя во многих случаях и не считала себя связанной этим, принимая в партию a posteriori людей, уже сделавших впечатляющую карьеру, особенно в сферах деятельности, требовавших профессионализма.

[30] Они были во многом устаревшими, но вполне объективными.

[31] Не считая «вынужденной» ротации военной элиты во время войны.

[32] На XXII съезде КПСС.

[33] Кропоткин П. А. Анархия, ее философия, ее идеал. Б. м., 1900.

[34] См. статью П. П. Мостового в предыдущем номере. Прим. ред.

[35] Достаточно вспомнить о принципах комплектования партийных, советских и других органов «национальными кадрами». Например, торе (казахские чингизиды) в советском Казахстане возглавляли научную и культурную элиту, дед моей бывшей жены был, в этом именно качестве, президентом АН КазССР.

[36] Отсюда — непрерывный рост бюрократии, воплощающей «административный ресурс» доминирующих прайдов.