Леони Свобода и закон

Экономический подход к политическому

мете. Если это так, то переговоры и торговля голосами были бы так же иррациональны на этой стадии, как и на конститу' ционной.

Мы вполне можем представить себе вопросы, по которым от избирателей могут потребовать суждений об истинности, вне зависимости от их личной заинтересованности. Если пред' положить, например, что суд присяжных — это политичес' кий институт и, соответственно, голосуя, его члены принима' ют политическое решение, никто бы не утверждал, что они действовали бы рационально, продавая свои голоса другим присяжным в соответствии с какой'либо калькуляцией их ин' дивидуальных полезностей. Конечно, можно представить себе коррумпированных заседателей, которые получили взятку от людей, заинтересованных в их решении. Такую торговлю го' лосами можно назвать «рациональной», хотя и достойной всяческого осуждения с этической точки зрения. Но если мы исходим из предположения, что заседатели неподкупны, то си' туация меняется, и в этом случае торговля голосами будет просто выглядеть иррационально с любой точки зрения. По' хожие аргументы относятся к любым другим суждениям об истинности, которые члены политического сообщества выс' казывают в ходе процесса голосования.

Правда, авторы теории могут возразить, сказав, вполне ре' зонно, что голосование — это неподходящая процедура для до' стижения правильных выводов, имеющих отношение к какой' либо объективной истине и в силу этого такие попытки в сфере политики рискуют оказаться чистой иллюзией. Тем не менее имеются случаи, когда суждения об истинности, высказывае' мые избирателями, полезны, чтобы узнать их мнение о данном политическом вопросе, если оно у них есть. В этих случаях про' цедура голосования может быть самым подходящим способом точно установить, в чем состоят эти мнения, независимо от того, что в свете каких'либо научных испытаний они могут быть ис' тинными или ложными. Очевидно, что в таких случаях тор' говли голосами не будет.

2. Вероятно, является разумным подозрение, что примени' мость модели торговли голосами ограничена в тех случаях, когда возникают такие различия между выбором индивида на изби' рательном участке и выбором индивида на конкурентном рын' ке, которые достаточно бросаются в глаза, чтобы заставить нас пренебречь имеющимся сходством. Например, (a) как уже

261

Закон и политика

упоминалось, в отношении процесса выбора посредством го' лосования существует гораздо больше неопределенности и го' раздо меньше информации о связанных с этим выгодах и из' держках, чем в отношении процесса купли'продажи на рынке, и это делает торговлю голосами гораздо более сложным заня' тием, чем торговлю товарами и услугами на рынке. Более того,

(б) торговля голосами представляется неизбежно менее вы' годной, чем обычная торговля на рынке, потому что избира' тель несет гораздо меньше ответственности за свой выбор, чем любой участник рынка. В то время как неуспешные участни' ки вытесняются с рынка, а на их место приходят те, кто лучше их, ничего такого не происходит на политической сцене, с ко' торой никогда не сходят избиратели, а новым, потенциально более успешным избирателям не разрешают занять их места, как это делают успешные участники рынка. На это можно воз' разить, что в ходе политического процесса неуспешные изби' ратели могут быть вынуждены покинуть политическую сцену в качестве избирателей в тех случаях, когда они позволяют тирану положить конец демократии. Однако этот довод не только не является убедительным доказательством сходства неуспешных избирателей, с одной стороны, и неуспешных уча' стников рынка — с другой, но и заставляет нас признать важ' ные различия между ними. В случае с неуспешными избира' телями и тираном абсолютно все избиратели должны покинуть политическую сцену в качестве избирателей, в том числе по' тенциально успешные; итоговая ситуация — это не результат отбора самых лучших избирателей, а окончательное разру' шение политического сообщества, основанного на системе голосования. (в) Похожее ограничение применимости моде' ли торговли голосами, вероятно, возникает там, где варианты выбора в политике в большей степени исключают друг друга, чем те, которые предлагаются индивидам на рынке. Торгов' лю голосами в ситуации двух исключающих друг друга вариан' тов можно сравнить с торговлей товарами и услугами в ситуа' ции, когда на рынке доминирует олигополия или олигопсония, то есть когда вероятность формирования рыночных цен ниже, чем в ситуации нормальной конкуренции. Наконец, (г) сле' дует заметить, что в то время как отмеченные нами неудобства возникают при любых правилах меньшинства или большинства, связь между коллективным действием, предпринятым в усло' виях правила единогласия, с одной стороны, и чисто доброволь'

262

Экономический подход к политическому

ным действием, таким, какие происходят на рынке, с другой стороны, не является настолько тесной, как это, вероятно, представляется авторам теории. В условиях консенсуса, из' бирателя, чье согласие необходимо всем остальным избира' телям для принятия группового решения, только до извест' ной степени можно сравнивать с индивидом, чье согласие необходимо другим людям, которые хотели бы купить у него товары и услуги на рынке или продать их ему. Ни того, ни дру' гого не заставляют подчиниться решениям других людей без его согласия. Однако для существования конкурентного рын' ка это согласие определенно является необходимым, хотя и не достаточным условием.

На самом деле, в условиях правила единогласия избира' тель находится в положении, сильно напоминающем положе' ние дискриминирующего монополиста, который в состоянии оценить всю выгоду от обмена принадлежащих ему товаров или услуг и поэтому может приобрести весь, или почти весь, так называемый потребительский излишек. Теории, пытаю' щейся обеспечить условия конкурентного рынка в политике, не следует пренебрегать этим явлением, которое иногда не' справедливо называли потенциалом «шантажа» со стороны инакомыслящего избирателя. В тех случаях, когда в группе из 100 избирателей 99 выступают за данное решение, а один вы' ступает против, стремление последнего не просто получить компенсацию за отказ от своего мнения, но получить от своих 99 сограждан'избирателей больше, чем компенсацию, — то есть чистую выгоду для себя — является абсолютно рациональ' ным поведением с точки зрения той самой теории, которую мы обсуждаем. Если это происходит, то правило Парето мо' жет соблюдаться, однако положение избирателей нельзя срав' нивать с положением индивидов на конкурентном рынке. Можно возразить, что в условиях правила единогласия любой избиратель может быть заинтересован дать согласие осталь' ным 99 в обмен на маленькую выгоду, а не рисковать поте' рять эту выгоду, если остальные 99 избирателей решат, что цена, которую самый последний просит за свое согласие, слишком высока. Но это не влияет на то, что у инакомысля' щего избирателя условия для торговли гораздо лучше, чем у ос' тальных 99, — его вполне можно сравнить с монополистом, продающим одни и те же товары по разным ценам. Конечно, дискриминирующие монополии встречаются не только в сфере

263

Закон и политика

политических решений, но и на рынке. Но если на рынке, по крайней мере в долгосрочной перспективе, по мере того, как издержки и цены становятся эквивалентными, их роль умень' шается, то надеяться на это в случае групповых решений в ус' ловиях правила единогласия бессмысленно.

Сами авторы допускают, что их теория, возможно, предла' гает только частичное объяснение процесса голосования в поли' тике. Соответственно, нормативная ценность их теории ограни' чена. Если я не ошибаюсь, и для экономистов, и для специалистов по политическим наукам, вероятно, было бы полезно более кор' ректное исследование границ применимости этого интересного экономического подхода к политике, чтобы достичь более глу' бокого понимания соответствующих дисциплин.

264

Глава 4

ГОЛОСОВАНИЕ VS. РЫНОК

В предыдущей лекции мы видели, что, несмотря на многие черты сходства, которые могут иметься между избирателями, с одной стороны, и участниками рынка — с другой, действия этих двух групп людей далеки от того, чтобы быть похожими друг на друга. Как представляется, ни одно процедурное пра' вило не способно позволить избирателям действовать так же гибко, самостоятельно, последовательно и эффективно, как действуют участники рынка, совершая индивидуальные акты выбора. Верно, что и голосование, и операции на рынке яв' ляются действиями индивида, однако приходится признать, что голосование — это такой тип индивидуального действия, который в процессе осуществления испытывает почти неиз' бежные искажения.

«Законодательство», если рассматривать его как результат коллективного решения, принятого группой, — даже если в нем участвуют все заинтересованные граждане, как в прямых де' мократиях древних эпох и в некоторых маленьких демократи' ческих сообществах Средних веков и Нового времени — пред' ставляется такого рода процессом создания закона, который совсем не похож на рыночный процесс. С участниками рынка можно сравнивать только избирателей, принадлежащих к по' бедившему большинству (если решение принимается большин' ством). Людей, принадлежащих к проигравшему меньшин' ству, нельзя сравнивать даже с самыми слабыми участниками рынка, которые, по крайней мере при условии делимости благ (которое обычно выполняется в реальности), всегда могут най' ти что'нибудь, что они могут выбрать и получить, если запла' тят запрошенную за это цену. Законодательство — это резуль' тат решения типа «всё или ничего». Либо вы выигрываете и получаете в точности то, чего вы хотите, либо вы проигрыва' ете и получаете ровным счетом ничего. Даже хуже, вы получа' ете что'то, чего вы не хотите, и вы должны заплатить за это точно так же, как в том случае, если бы вы этого хотели. В этом смысле по результатам голосования победители и проигравшие

265

Закон и политика

похожи на победителей и проигравших на поле боя. Вероятно, голосование — это не столько воспроизведение рыночной сдел' ки, сколько символ борьбы на поле сражения. Если мы внима' тельно посмотрим на голосование, то увидим, что в нем нет никакой «рациональности», которую можно было бы сравнить с рациональностью на рынке. Конечно, голосованию могут предшествовать дискуссия и переговоры, которые могут быть рациональными в том же самом смысле, что и любые действия участников рынка. Но во всех случаях, когда в конце концов происходит голосование, вы больше не спорите и не торгуетесь. Вы оказываетесь на другом уровне. Вы собираете голоса так же, как вы собирали бы камешки или ракушки — я имею в виду то, что вы выигрываете не потому, что ваши аргументы основа' тельнее, чем у других, и не потому, что их больше, а исключи' тельно потому, что у вас больше голосов в количественном отношении. В ходе этого процесса у вас нет ни партнеров, ни собеседников — только союзники и враги. Разумеется, ваши собственные действия, так же как и действия ваших союзников

иврагов, еще могут считаться рациональными, но конечный результат невозможно объяснить, тщательно исследуя и ком' бинируя ваши мотивы и мотивы тех людей, которые против них голосовали. Вполне естественно, что политический язык отра' жает этот аспект голосования. Политики охотно говорят о на' чале «кампании», о «сражениях» на избирательном поле, о борьбе с «врагами» и т.п. На рынке обычно так не говорят. У этого есть очевидная причина: в то время как на рынке спрос

ипредложение не просто совместимы друг с другом, но и до полняют друг друга, в политической сфере, к которой от носится законодательство, выбор победителей, с одной стороны, и выбор проигравших — с другой, не дополняют друг друга и даже не являются совместимыми. Удивительно наблюдать, насколько эта простая — и, я бы даже сказал, оче' видная — черта групповых решений (и в особенности голосо' вания, которое является обычной процедурой их принятия) выпадает из поля зрения и теоретиков, и обычных людей. Го' лосование, и в особенности принятие решений большинством голосов, часто рассматривается как рациональная процедура не только в том смысле, что оно дает возможность принять ре' шение при отсутствии консенсуса среди членов группы, но также

ипотому, что оно представляется наиболее логичной процеду' рой в данных обстоятельствах.

266

Голосование vs. рынок

Люди действительно обычно считают, что идеальным было бы единогласное решение. Но поскольку консенсус внутри группы случается редко, они чувствуют себя управомоченны' ми сделать вывод о том, что лучший вариант из оставшихся — принимать решения большинством голосов; при этом подра' зумевается, что принятые таким образом решения не только более целесообразны, но и более логичны, чем любые другие.

По другому поводу мне уже приходилось анализировать по' зицию Энтони Доунса в защиту правила большинства1. Я счи' таю, что аргументацию Доунса стоит рассмотреть еще раз, по' скольку она резюмирует все известные мне из политической литературы доводы в поддержку правила большинства.

По мнению Энтони Доунса, «главные аргументы в пользу правила простого большинства голосов вытекают из посылки о том, что голоса всех избирателей должны иметь одинаковый вес. Поэтому, если имеются разногласия, но принятие решения нельзя отложить до момента достижения консенсуса, лучше, когда большинство избирателей говорит меньшинству, что следует делать, чем наоборот. Единственный практи' ческий способ добиться этого — правило простого большинства. Любое правило, которое требует для принятия закона чего'либо большего, чем простое большинство, позволяет меньшинству помешать действиям большинства и тем самым придает голосу каждого члена меньшинства больше веса, чем имеет голос каж' дого члена большинства»2.

Продолжим наше любимое сравнение голосования с дей' ствиями на рынке: этот довод означает, что в условиях рынка мы должны дать каждому по доллару, чтобы у всех была рав' ная покупательная способность. Но если отнестись к нашей аналогии внимательнее, то становится очевидно: предпола' гая, что 51 избиратель из 100 «политически» равен 100 из' бирателям, а остальные 49 (голосовавших против) избира' телей «политически» равны нулю (а именно это происходит,

1См.: Bruno Leoni, “Political Decisions and Majority Rule,” Il Politico, Vol. XXV, No. 4, 1960, pp. 724—733.

2Anthony Downs, In Defense of Majority Voting (Chicago: University of Chicago, 1960). (мимеографическое издание, критический отзыв на статью: Gordon Tullock, “Some Problems of Majority Voting”. Статья Таллока представляла собой ранний вариант гла' вы 10 в его книге The Calculus of Consent).

267

Закон и политика

когда групповое решение принимается большинством голо' сов), мы придаем гораздо больше «веса» каждому избирате' лю, находящемуся на стороне победивших 51, чем каждому избирателю, находящемуся на стороне проигравших 49. Было бы корректнее сравнивать эту ситуацию с такой ситуацией на рынке, когда 51 человек, каждый из которых имеет 1 доллар, складывается, чтобы купить какой'то прибор за 51 доллар,

вто время как другие 49 человек, имеющие каждый по дол' лару, остаются ни с чем, потому что в продаже был только один такой прибор. То, что мы, вероятно, не можем предвидеть, кто войдет в состав большинства, не слишком меняет общую картину.

Совершенно очевидно, что некоторые исторические при' чины сыграли очень важную роль в том, чтобы помешать лю' дям задуматься над противоречиями доктрины, которая про' возгласила равенство политических возможностей для всех, одновременно лишив людей этого равенства с помощью пра' вила большинства. Сторонники правила большинства обыч' но воспринимали его как единственно возможное средство противостоять неограниченной власти олигархии и тиранов над большими массами людей. «Вес», который имела воля или «идеальное голосование» тиранов в тех политических обще' ствах, где они господствовали, казался настолько доминиру' ющим по сравнению с волей всех остальных индивидов в та' ких обществах, что использование правила большинства представлялось единственным подходящим способом восста' новить равенство «весов» всех индивидов. Мало кто заботил' ся о том, чтобы выяснить, не перевесит ли другая чаша весов. Эта общая установка очень откровенно выражена, например,

вписьме Томаса Джефферсона Александру фон Гумбольдту от 13 июня 1817 года: «Первый принцип республиканской идеологии состоит в том, что lex majoris partie (закон боль' шинства) — это фундаментальный закон любого общества,

вкотором индивиды имеют равные права: считать волю об' щества, выраженную большинством в один голос, столь же священной, как и в случае единогласия, — это первый и са' мый важный из всех уроков, однако он как следует усваива' ется самым последним. Если нарушить этот закон хотя бы од' нажды, то остается только закон силы, который неизбежно приводит к военному деспотизму. Такова была история Фран' цузской революции; и я желал бы нашим южным братьям

268

Голосование vs. рынок

вдостаточной степени осознавать это и ясно видеть, что их судьба зависит от соблюдения этого священного закона [так пророчески добавляет Джефферсон]»1.

Только во второй половине прошлого века некоторые выда' ющиеся ученые и государственные деятели начали осознавать, что в числе 51 магии не больше, чем в числе 49. Например, французские «гарантисты», точно так же, как некоторые зна' менитые английские мыслители, без колебаний выражали свое негативное отношение к неограниченному применению правила большинства для принятия политических решений и к лежа' щей в основе такой практики идее, которую Герберт Спенсер

в1884 году заклеймил как предрассудок, иронически назвав ее «божественным правом большинства»2.

Но вернемся к изложению Доунсом главных доводов в за' щиту правила большинства. «Если имеются разногласия, но принятие решения нельзя отложить до момента достижения консенсуса, лучше, когда большинство избирателей говорит меньшинству, что следует делать, чем наоборот. Единственный практический способ добиться этого — это просто правило большинства».

Мы можем согласиться, что гипотетические обстоятельства, на которые ссылается Доунс, «срочность решения» и «отсут' ствие консенсуса», могут более или менее часто иметь место во всех политических обществах. Однако и срочная необходимость принять решение, и отсутствие консенсуса могут, так сказать, быть созданы искусственно теми людьми, положение кото' рых позволяет им принудить всех остальных членов полити' ческого сообщества принять какое'нибудь групповое реше' ние вместо того, чтобы не принимать никакого. Я предлагаю вернуться к этому вопросу. Я хотел бы только подчеркнуть: даже если предположить, что применительно к данному реше' нию и срочность, и разногласия действительно имеют место, все равно просто утверждать, как это делает Доунс, что «лучше,

1The Writings of Thomas Jefferson, vol. 15, Editor in Chief, Andrew A. Lipscomb (Washington, D.C.: The Thomas Jefferson Memorial

Association of the United States, 1904), p. 127.

2См.: “The Great Political Superstition,” The Man Versus the State, Herbert Spencer (Indianapolis: Liberty Fund, Inc., 1981), p. 129. [Спенсер Г. Личность и государство. Челябинск: Социум, 2007. С. 147.]

269

Закон и политика

когда большинство избирателей говорит меньшинству, что сле' дует делать, чем наоборот», это совершенно ложный вывод из данных посылок. Действительно, легко можно представить си' туацию, в которой только несколько человек обладают знания' ми, необходимыми для того, чтобы принять данное решение, и в которых, соответственно, будет значительно менее разум' но, если большинство избирателей скажет меньшинству, что они должны делать, чем наоборот.

Конечно, убежденные сторонники правила большинства, не ограниченного никакими условиями, могут возразить, что они выводят свое заключение не столько из гипотезы срочности и отсутствия консенсуса, сколько из неявной гипотезы равенства знаний, или даже равного невежества со стороны избирателей по отношению к рассматриваемым вопросам. Однако после' дняя гипотеза представляется не очень реалистичной, особен' но в современных высокодифференцированных обществах. Тот же автор в другом месте признает, что «специализация создает группы меньшинства, чьи объективные интересы [и, я добавил бы, соответствующие им знания] сильно различаются». Таким образом, реальным основанием этой концепции все'таки яв' ляется знаменитое представление о «равном весе» всех изби' рателей, или, выражаясь точнее, двусмысленное использова' ние этого скользкого понятия.

Есть еще один тезис, изложенный Доунсом, который сле' дует рассмотреть. «Любое правило, — утверждает он, — ко' торое требует для принятия закона чего'либо большего, чем простое большинство, позволяет меньшинству помешать дей' ствиям большинства и тем самым придает голосу каждого чле' на меньшинства больше веса, чем имеет голос каждого члена большинства».

Давайте сначала проанализируем финальную часть этого утверждения. Кажется несомненным, что если используется правило квалифицированного большинства, то число голосов победителей, необходимое для группы из 100 избирателей, со' ставит не 51, а, скажем, 60 или 70, а число избирателей про' игравшего меньшинства будет не 49, а 40 или 30. Но это не означает, что голосу каждого члена меньшинства теперь при' дается «больше веса», чем голосу каждого члена большинства. На самом деле, в множестве из 100 избирателей те, кто выиг' рал, принадлежащие к подмножеству из 60 или 70 членов, по' прежнему имеют больше веса, чем каждый из того подмноже'

270