Глава 9 модели развития: лидеры индустриализации

271 Существует точка зрения, согласно которой процесс индустри­ализации в XIX в. являлся общеевропейским явлением. (Тот факт, что к концу столетия США стали ведущей промышленной державой, не меняет сути дела, поскольку Соединенные Штаты были страной преимущественно европейской культуры.) Один смелый ученый даже подсчитал «валовой национальный продукт» Европы в XIX в. (рис. 9.1).

271 Хотя такие подсчеты легко критиковать ввиду неточности источников, приведенный график, несомненно, корректно отражает две основные черты европейской экономики:

1) в ней происходили многочисленные краткосрочные колебания,

2) для нее был характерен долгосрочный экономический рост.

Рис. 9.1. Индекс «валового национального продукта» Европы (уровень 1899-1900 гг. принят за 100%).

Источник: Bairoch P. Europe's Gross National Product, 1800-1901 // Journal of European Economic History. 1976. V. 5. P. 288.

Согласно альтернативной точке зрения, которая уже обсужда­лась в главе 7, индустриализация была главным образом регио­нальным феноменом. Территории, являвшиеся центрами инду­стриализации, могли целиком находиться в границах одной стра­ны, как в случае с южным

271 Ланкаширом и близлежащими района-272-ми.

272 Они могли также пересекать национальные границы, как, на­пример, австразийский угольный бассейн, простиравшийся от Ла-Манша и северной Франции через Бельгию и запад Германии до Рура. По мнению многих исследователей, региональный анализ позволяет достичь адекватного понимания процесса индустриали­зации.

Однако третий вариант рассмотрения процесса индустриализа­ции является самым распространенным — он предполагает изуче­ние его в разрезе национальных экономик. Этот метод имеет недо­статок, связанный с опасностью игнорировать международные и наднациональные аспекты процесса, а также упустить из виду осо­бенности региональной динамики (или приуменьшить их значи­мость). Однако он имеет и два существенных преимущества. Пер­вое носит чисто технический характер: оно связано с тем, что наи­больший объем количественных данных, характеризующих эконо­мические процессы, собирается и агрегируется по отдельным стра­нам. Второе и более существенное преимущество заключается в том, что институциональная основа экономической деятельности, а также политика, влияющая на направление и характер этой дея­тельности, чаще всего определяются внутри национальных границ.

К счастью, три указанных подхода не являются взаимоисклю­чающими. В предыдущей главе уже были выделены международ­ные и наднациональные аспекты процесса индустриализации при­менительно к росту численности населения и прогрессу техноло­гии. Международные аспекты развития торговли и финансов будут рассмотрены в главе 11. В этой и последующей главах мы рассмотрим различные модели развития, уделяя внимание и их региональным аспектам, когда это будет необходимо.

Великобритания

Мы начинаем наш обзор с Великобритании, «первой индустри­альной страны». В конце наполеоновских войн Великобритания была несомненным мировым промышленным лидером, на которо­го приходилось, по некоторым оценкам, около одной четверти со­вокупного мирового выпуска промышленной продукции¹. Более того, благодаря своему промышленному лидерству и статусу веду­щей морской державы, приобретенному в ходе войн, она также завоевала позиции лидера мировой торговли. На нее приходилось от '/4 до ¹/з всей мировой торговли, что более чем в два раза

¹ Имеется в виду выпуск современных, рыночно ориентированных отраслей. Не представляется возможным оценить стоимость продукции традиционной домашней промышленности в Индии и Китае (как и в дру­гих странах), большая часть которой была предназначена для потребле­ния внутри домашних хозяйств.

272

превышало долю ее главных соперников. Великобритания сохра­няла свое доминирующее положение и в промышленности, и в торговле на протяжении почти всего XIX в. После некоторого ос­лабления ее позиций в середине столетия, в 1870 г. она все еще контролировала около одной четверти всей мировой торговли и фактически увеличила свою долю в мировом промышленном про­изводстве до 30%. После 1870 г., хотя общий объем производства и торговли продолжал возрастать (промышленное производство за период 1870 — 1913 гг. увеличилось в 2,5 раза), она стала посте­пенно сдавать свои позиции, уступая лидерство другим быстро ин­дустриализирующимся странам. Соединенные Штаты превзошли ее по общему объему промышленного выпуска в 1880-х гг., а Гер­мания — в начале XX в. Накануне Первой мировой войны Вели­кобритания все еще оставалась ведущей торговой державой, но на нее приходилось уже лишь около '/6 совокупного объема торгов­ли, и ее быстро догоняли Германия и США.

Надежными опорами британского процветания продолжали ос­таваться текстильная промышленность, черная металлургия, угольная промышленность и машиностроение. Еще в 1880 г. бри­танское производство хлопчатобумажной пряжи и ткани превосхо­дило производство всех остальных стран Европы. К 1913 г., не­смотря на некоторое ослабление своих относительных позиций, Великобритания все еще производила треть всей европейской про­дукции данной отрасли, более чем вдвое превосходя своих бли­жайших конкурентов. Сходным образом, в черной металлургии Великобритания достигла максимального превосходства около 1870 г., производя более половины мирового чугуна. Однако к 1890 г. Соединенные Штаты перехватили лидерство, а в начале XX в. Германия также вырвалась вперед. В свою очередь, в угольной промышленности Великобритания сохраняла свое лидер­ство в Европе (хотя США превзошли ее в начале XX в.), постав­ляя излишки угля на экспорт. В расчете на душу населения в XIX в. Великобритания производила почти в два раза больше угля, чем ее главные европейские конкуренты — Бельгия и Гер­мания. Северо-восточные угольные бассейны (Нортумберленд и Дархэм) и южный Уэльс экспортировали уголь на континент уже в начале XIX в. и даже ранее. В 1870 г. вывоз угля по стоимости составлял 3% совокупного британского экспорта. Быстрая инду­стриализация бедных углем европейских соседей Великобритании привела к значительному росту экспорта угля. В 1913 г. на уголь, представляющий собой сырьевой товар, приходилось более 10% совокупного экспорта наиболее развитой в промышленном отно­шении страны мира.

Машиностроение, зародившееся в конце XVIII в., имело тес­ные связи со всеми тремя отраслями, о которых только что шла речь. Текстильное производство нуждалось в машиностроителях и ремонтниках; металлургия взращивала их в своих недрах; потреб­ность угольной промышленности в эффективных насосах и деше-

273

вом транспорте привела к развитию и парового двигателя, и же­лезных дорог. Железнодорожный транспорт, как мы видели в предыдущей главе, представлял собой наиболее важную новую от­расль экономики XIX в. Он играл особенно важную роль с уче­том его взаимодействия с другими отраслями. Более того, благо­даря лидерству Великобритании в строительстве железных дорог зарубежный спрос как в Европе, так и за океаном на британских специалистов, материалы и капитал явился стимулом для разви­тия всей экономики.

Другим мощным стимулом развития стала эволюция судо­строения, сопровождавшаяся заменой парусников пароходами, а деревянных конструкций стальными. До 1870 г. совокупное водо­измещение паровых грузовых судов, ежегодно сходивших со ста­пелей, не превосходило водоизмещение новых грузовых парусни­ков, но затем пароходы стали быстро завоевывать доминирующие позиции. К 1900 г. на парусники приходилось уже менее 5% со­вокупного водоизмещения новых судов. В 1850-х гг. железо стало все больше заменять дерево в создании как паровых, так и парус­ных судов, а в 1880-х гг. на смену железу пришла сталь. В начале XX в. совокупное водоизмещение ежегодно спускаемых на воду судов в Великобритании составляло в среднем более 1 млн тонн (что составляло более 60% продукции мирового судостроения), и практически все эти суда были стальными. (На протяжении не­скольких лет, в 1880 — 1890 гг. на Великобританию приходилось более 80% мирового производства судов.) Значительная часть этого выпуска, от !/6 до ^]/3, шла на экспорт.

Несмотря на впечатляющие достижения, темпы и масштаб бри­танской индустриализации не следует преувеличивать, как это часто делается. Последние исследования показали, что темпы роста промышленности за столетие 1750—1850 гг. были значи­тельно ниже, чем предполагали ранние приблизительные подсче­ты, и что «еще в 1870-х гг. около половины совокупной мощности промышленных паровых двигателей приходилось на текстильную промышленность, в то время как во многих других отраслях ме­ханизмы, приводимые в движение силой пара, играли крайне не­значительную роль. Подавляющее большинство промышленных рабочих в 1851 г. и, возможно, даже в 1871 г. были заняты не в крупной фабричной промышленности, а в небольших ремеслен­ных мастерских. Массовое применение паровой силы началось не ранее 1870-х гг., поднявшись с примерно 2 млн л.с. в 1870 г. до 10 млн л.с. в 1907 г.»¹

Перепись 1851 г. подтверждает это заключение. В частности, сельское хозяйство оставалось крупнейшей отраслью экономики по числу занятых вплоть до 1921 г.; на втором месте стояла до-

¹ Musson A.E. Technological Change and Manpower // History. 1982. V. 67. P. 240-241.

274

машняя прислуга. В текстильной промышленности было занято менее 8% всей рабочей силы (в т.ч. в хлопчатобумажном произ­водстве — около 4%). Кузнецы численно превосходили рабочих черной металлургии (112,5 тыс. против 79,5 тыс.), а рабочие обувной промышленности (274 тыс.) — шахтеров (219 тыс.).

Великобритания достигла максимума промышленного превос­ходства по отношению к другим странам в период с 1850 — 1870 гг. Темпы роста валового национального продукта с 1856 г. по 1873 г. (обе даты являлись верхними точками экономического цикла) достигали в среднем 2,5%, что было самым высоким пока­зателем за все столетие. В период 1873 — 1913 гг. они снизились до 1,9% (самый низкий показатель за все столетие), что было су­щественно ниже темпов роста в США и Германии за тот же пери­од. Темпы роста выпуска в расчете на душу населения были даже ниже, чем во Франции, которая традиционно рассматривается как самая «отсталая» из великих держав. Как следует интерпретиро­вать столь неутешительную картину?

Прежде всего необходимо отметить, что темпы роста могут в некоторой степени вводить в заблуждение, поскольку при низком исходном уровне рассматриваемых показателей высокие темпы роста могут быть достигнуты при очень незначительном абсолют­ном приросте. Великобритания не могла сохранять свое преобла­дание на протяжении неопределенно долгого времени после того, как другие менее развитые, но в изобилии наделенные ресурсами страны начали индустриализацию. В этом смысле относительный упадок Великобритании был неизбежен. Более того, ввиду нали­чия огромных ресурсов и быстрого роста численности населения в США и России неудивительно, что они могли в конечном счете превзойти маленькое островное государство по уровню валового выпуска. Труднее объяснить низкие темпы роста выпуска на душу населения; с 1873 г. по 1913 г. темпы роста общей производитель­ности факторов производства (выпуск на единицу всех производ­ственных ресурсов) были нулевыми.

Предлагалось множество объяснений такого обескураживаю­щего факта. Некоторые из них носили высокоформализованный характер, принимая во внимание относительные цены сырья и го­товых товаров, условия торговли, объемы и характер инвестиций и т.д. Рискуя несколько упростить дело, мы, с учетом наших целей, можем не принимать эти объяснения в расчет. Некоторые ученые видели суть проблемы в доступности природных ресурсов и сырья, но здесь на самом деле не возникало особых проблем. Конечно, хлопчатобумажная промышленность всегда зависела от импорта хлопка-сырца, но это не помешало Великобритании стать мировым лидером в производстве хлопчатобумажных изделий, и в любом случае все другие европейские производители хлопчатобу­мажных тканей также приобретали хлопок за границей, причем часто через Великобританию. Месторождения руд цветных метал­лов — меди, олова и свинца — были постепенно исчерпаны или

275

не могли конкурировать с более дешевыми поставками из-за океа­на, однако в большинстве случаев это более дешевое сырье добы­валось и импортировалось в страну британскими фирмами, дейст­вовавшими за рубежом. К началу XX в. черная металлургия им­портировала около трети всей руды, главным образом из Испа­нии, но это было связано прежде всего с неспособностью промыш­ленности полностью перейти в производстве стали на использова­ние основного процесса Томаса —Гилкриста, который позволил бы ей использовать местную фосфорсодержащую руду.

Последний факт указывает на другую возможную причину от­носительного упадка Великобритании: недостаток предпринима­тельских талантов. Этот вопрос горячо обсуждался (и все еще об­суждается) учеными без получения сколько-нибудь определенного на него ответа. Безусловно, в викторианской Великобритании было много динамичных, активных частных предпринимателей: Уильям Левер («Левер бразерс», позднее «Юнилевер») и Томас Липтон (производство чая) принадлежат к числу тех из них, чьи имена стали знаменитыми торговыми марками. С другой стороны, есть огромное множество свидетельств того, что предприниматели поздней викторианской эпохи в общей массе не отличались дина­мизмом своих предков, ибо сыновья и внуки основателей семей­ных фирм начинали вести образ жизни праздных джентльменов, оставляя ежедневное руководство своими фирмами наемным уп­равляющим. Запоздалое, почти неохотное введение новых высоко­технологичных (по тому времени) производств, таких как органи­ческая химия, электротехника, оптика и производство алюминия (в которых основные изобретения часто были сделаны самими британцами), является одним из признаков предпринимательской летаргии. Еще более показательной является замедленная и поло­винчатая реакция британских предпринимателей на новые техно­логии в тех базовых отраслях, в которых они долгое время были лидерами. Примером тому может служить ограниченное распро­странение процесса Томаса — Гилкриста или, в той же отрасли, от­носительно медленное внедрение мартеновских печей. Текстиль­ная промышленность долго сопротивлялась использованию более производительных прядильных и ткацких станков, изобретенных в Соединенных Штатах и на европейском континенте, а в произ­водстве соды процесс Леблака 30 лет вел борьбу с процессом Сольвея, впервые внедренным в Бельгии.

Отчасти в замедлении темпов промышленного развития и в не­достатке предпринимательских талантов можно винить отсталую британскую образовательную систему. Великобритания была пос­ледней из ведущих западных стран, которые ввели всеобщее на­чальное образование, необходимое для подготовки квалифициро­ванной рабочей силы. Лишь немногие из крупных английских университетов уделяли какое-либо внимание научному и инженер­ному образованию (в отличие от шотландских университетов).

276

Хотя они в некоторой степени избавились от оцепенения, харак­терного для XVIII в., они все еще были ориентированы на то, чтобы давать классическое образование отпрыскам семей празд­ных классов. Тем самым происходило закрепление ценностей аристократии, с ее презрением к коммерческой и промышленной деятельности. Контраст с XVIII в. разителен и курьезен, посколь­ку в то время британское общество имело твердую репутацию более подвижного и открытого по сравнению с обществами Старо­го режима на континенте. Столетие спустя восприятие ситуации, если не сама ситуация, решительно изменилось.

Это обсуждение побед и поражений британской промышлен­ности в XIX в. происходит при почти полном игнорировании меж­дународного контекста, что является вопиющим упущением, кото­рое будет до некоторой степени восполнено в главе 11. Однако не­сколько замечаний необходимо сделать уже сейчас, чтобы придать дискуссии соответствующую перспективу.

Из всех великих держав Великобритания в наибольшей степе­ни зависела в своем материальном благосостоянии как от импорта, так и от экспорта. Вследствие этого торговая и особенно таможен­ная политика других государств имела для нее важные последст­вия. Более того, британская экономика даже в большей степени зависела от состояния международной экономической системы, чем экономики менее крупных стран. У нее был самый большой торговый морской флот и самые большие зарубежные инвестиции, которые являлись важными источниками валютных поступлений. Несмотря на то, что Великобритания имела крупные экспортные отрасли, с начала XIX в., если не раньше, у нее был «неблагопри­ятный», т.е. пассивный торговый баланс. Дефицит покрывался (и с избытком) доходами от торгового флота и иностранных инвес­тиций, что позволяло этим инвестициям расти почти непрерывно в течение всего столетия. Более того, в конце столетия домини­рующая роль Лондона в международном страховании и банков­ском деле обеспечивала солидную прибавку к этим «невидимым* доходам. О важности международных источников дохода можно судить исходя из следующего сопоставления. Раньше мы сравни­вали темпы роста валового национального продукта (ВНП) за пе­риод 1856— 1873 гг. (2,5% в год) с темпами роста ВНП за период 1873 — 1913 гг. (1,9% в год). Соответствующие цифры для валово­го внутреннего продукта (ВНП за вычетом зарубежных доходов) составляли 2,2% и 1,8%, соответственно.

Для того, чтобы завершить это краткое обсуждение британ­ской модели индустриализации в XIX в., следует сказать, что при всех рассмотренных проблемах реальный доход на душу населе­ния в Великобритании возрос за период 1850—1914 гг. примерно в 2,5 раза, распределение дохода стало несколько более равномер­ным, доля беднейшего населения сократилась, а средний британец в 1914 г. имел самый высокий уровень жизни в Европе.

277

Соединенные Штаты

Наиболее наглядным примером быстрого экономического роста в XIX в. являются Соединенные Штаты. В соответствии с данны­ми первой федеральной переписи населения в 1790 г., его числен­ность составила немногим более 4 млн человек. К 1870 г., когда закончилась территориальная экспансия, население страны воз­росло почти до 40 млн человек, превысив численность населения любой из европейских стран, кроме России. В 1915 г. численность населения перешагнула рубеж в 100 млн человек. Хотя Соединен­ные Штаты приняли массу эмигрантов из Европы, быстрое увели­чение числа жителей было связано в первую очередь с крайне вы­сокими темпами естественного прироста населения. Число жите­лей, рожденных за рубежом, никогда не превышало !/6 совокуп­ного населения. Тем не менее, политика практически свободной иммиграции, проводившаяся вплоть до окончания Первой миро­вой войны, наложила определенную печать на жизнь нации: Аме­рика стала известна как «плавильный котел» Европы.

Количество иммигрантов, ежегодно прибывавших в страну, росло быстро, хотя и неравномерно во времени, с менее 10 тыс. человек в 1820—1825 гг. до более 1 млн в самом начале XX в. До 1890-х гг. подавляющее большинство переселенцев прибывало из Северо-Западной Европы, и они продолжали составлять наиболь­шее число рожденных за рубежом жителей страны. Однако к 1900 г. на лидирующие позиции выдвинулись иммигранты из Ита­лии и Восточной Европы. В 1910 г. численность рожденных за рубежом жителей страны насчитывала 13,5 млн человек, или около 15% совокупного населения. Из них около 17% приехали из Германии, 10% — из Ирландии, почти столько же из Италии и Австро-Венгерии; примерно по 9% из Великобритании, скандинав­ских стран, Канады (причем многие иммигранты были британско­го происхождения) и России, почти 7% из русской, австрийской и немецкой частей Польши и некоторое количество из других стран.

Уровень доходов и богатства рос даже быстрее, чем население. С колониальных времен нехватка рабочей силы (относительно земли и других природных ресурсов) обеспечила более высокую заработную плату и более высокий уровень жизни, чем в Европе. Именно этот факт, вместе с соответствующими возможностями для реализации индивидуальной инициативы, а также религиоз­ные и политические свободы, которыми пользовались американ­ские граждане, привлекали иммигрантов из Европы. Хотя статис­тика и недостоверна, вполне вероятно, что средний уровень дохо­да на душу населения в США вырос, по крайней, мере в 2 раза за период между принятием конституции и началом Гражданской войны. Почти уверенно можно говорить о том, что он более чем удвоился за время между окончанием Гражданской войны и нача­лом Первой мировой войны. Каковы же были источники столь ог­ромного роста?

278

Изобилие земли и природных ресурсов помогает объяснить, почему США имели более высокий доход на душу населения, чем | европейские страны, но само по себе оно не объясняет более вы-| сокие темпы роста. Причины его следует искать преимущественно в тех же самых факторах, которые действовали в Западной Евро­пе, а именно в быстром развитии технологии и в возрастающей региональной специализации, хотя существовали также и специ­фические факторы, действовавшие только в Соединенных Шта­тах. К примеру, сохранявшаяся редкость и высокая цена труда поощряли применение трудосберегающего оборудования как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. В Европе использо­вание лучших сельскохозяйственных методов обеспечивало значи­тельно более высокую урожайность, чем в США, но американские фермеры, используя относительно недорогие механизмы (даже до появления тракторов), получали значительно более высокие уро­жаи в расчете на одного рабочего. Сходная ситуация наблюдалась и в промышленности.

Огромные географические пространства Соединенных Штатов с различными климатическими условиями и природными ресурса­ми позволяли достичь даже большей степени региональной специ­ализации, чем это было возможно в европейских странах. Хотя к моменту обретения независимости 90% рабочей силы страны было занято в сельском хозяйстве, а большая часть остальной рабочей силы — в торговле, экономика США вскоре стала диверсифици­роваться. В 1789 г., когда вступила в действие американская кон­ституция, из Англии приехал Сэмюэль Слейтер, который в следу­ющем году в сотрудничестве с купцами с Род-Айленда открыл первое в Америке фабричное производство. Вскоре после этого, в 1793 г. изобретение Эли Уитни хлопкоочистительной машины сде­лало Американский Юг главным поставщиком сырья для самой крупной в мире отрасли промышленности (см. главу 7).

Это появление двух перспектив развития вызвало к жизни одно из первых в истории нового государства столкновений про­тивоположных взглядов на проводимую экономическую политику. Александр Гамильтон, первый секретарь казначейства, предлагал поддерживать промышленность посредством протекционистской таможенной политики и других мер (см. его «Доклад о мануфак­турах», 1791 г.). Со своей стороны, Томас Джефферсон, первый государственный секретарь и третий президент страны, считал, что «необходимо поощрять сельское хозяйство и торговлю — его помощницу» (выдержка из его первой инаугурационной речи 1801 г.). Последователи Джефферсона выиграли политическое сражение, но соратники Гамильтона (после его трагической и без­временной кончины) были свидетелями триумфа своих идей. Хлопчатобумажная промышленность Новой Англии, после ряда стремительных взлетов и падений до 1815 г., стала в 1820-х гг. и оставалась до 1860-х гг. ведущей фабричной отраслью американ­ской промышленности, являясь одним из мировых лидеров по

279

уровню производительности. В ее тени развивался ряд других производств, особенно изготовление оружия с использованием стандартных деталей (еще одно изобретение Эли Уитни), которые заложили основу появившегося позже массового производства.

Еще одним преимуществом территориальных масштабов США был потенциал их огромного внутреннего рынка, фактически сво­бодного от искусственных торговых барьеров. Однако реализация этого потенциала требовала создания обширной транспортной сети. В начале XIX в. немногочисленное население проживало вдоль Атлантического побережья, связь между поселениями обес­печивалась каботажными перевозками, в дополнение к которым функционировало несколько почтовых дорог. Доступ во внутрен­ние районы континента был возможен только по рекам, но их ис­пользование затруднялось водопадами и порогами. Для преодоле­ния этих затруднений штаты и муниципалитеты в кооперации с частным капиталом занялись реализацией широкомасштабной программы «внутренних улучшений», прежде всего сооружения дорог и каналов (федеральное правительство практически не при­нимало в этом участия). К 1830 г. было построено более 11000 миль дорог, преимущественно на юге Новой Англии и в Среднеатлантических штатах. Сооружение каналов получило ши­рокий размах после 1815 г. и достигло пика в 1820 — 1830 гг. К 1844 г. было построено более 3000 миль каналов, к 1860 г. — более 4000 миль. На государственные средства пришлось почти три четверти всей суммы инвестиций, составившей 188 млн долл. Некоторые из этих предприятий — особенно канал Эри штата Нью-Йорк — имели значительный коммерческий успех, но боль­шинство не приносило дохода, а некоторые даже не окупили вло­женные капиталы.

Главной причиной обескураживающей экономической неэф­фективности каналов являлось появление нового конкурента, же­лезных дорог. Эра железнодорожного транспорта началась в США почти одновременно с Великобританией, хотя на протяже­нии многих лет США находились в зависимости от британских технологий, оборудования и капитала. Тем не менее, американ­ские предприниматели быстро осознали возможности этого нового вида транспорта. К 1840 г. длина построенных железнодорожных линий превысила совокупную длину железных дорог не только в Великобритании, но и во всей Европе, и продолжала расти до конца столетия.

Как и в Великобритании, железные дороги в США оказывали влияние на экономику не только как новый вид транспорта, но и как потребитель продукции других отраслей, прежде всего железа и стали. Хотя это значение иногда преувеличивалось, его не сле­дует недооценивать. Правда, до Гражданской войны металлурги­ческие предприятия были разбросаны по значительной террито­рии, имели небольшой размер и зависели от использования дре­весного угля, а большая часть материалов для строительства же-

280

лезных дорог, особенно рельсы, импортировалась из Великобри­тании. Но уже в I860 г. производство железа занимало четвертое место по объему добавленной стоимости после хлопчатобумажной промышленности, производства пиломатериалов и обуви. После войны, вместе с широким применением коксовой плавки, введени­ем бессемеровского метода и открытой домны в сталелитейном производстве и ввиду огромного спроса со стороны трансконти­нентальных железных дорог, черная металлургия быстро стала самой крупной отраслью в Америке по объему добавленной стои­мости.

Несмотря на быстрый рост обрабатывающей промышленности, Соединенные Штаты оставались преимущественно сельскохозяй­ственной страной на протяжении всего XIX в. Городское населе­ние превзошло по численности сельское лишь после Первой миро­вой войны. Отчасти причиной такого положения было то, что многие отрасли промышленности развивались в преимущественно сельскохозяйственных регионах. Как уже отмечалось, металлурги­ческие предприятия до конца Гражданской войны располагались главным образом в сельской местности. Другие отрасли, исполь­зовавшие дешевую и эффективную силу воды, функционировали там еще дольше. Хотя паровые двигатели постепенно заменяли во­дяные, лишь появление электростанций послужило причиной упадка промышленности в сельскохозяйственных регионах. После Гражданской войны продолжалось движение на запад, чему спо­собствовали Закон о свободном поселении (Homestead Act) и об­легчение — благодаря железным дорогам — освоения земель за Миссисипи. Продукция сельского хозяйства продолжала домини­ровать в структуре американского экспорта, хотя в 1880-х гг. чис­ленность промышленных рабочих превзошла численность занятых в сельском хозяйстве, а доход от промышленности начал превос­ходить доход от сельского хозяйства. К 1890-м гг. Соединенные Штаты стали крупнейшей промышленной державой мира.

Бельгия

Первым регионом континентальной Европы, полностью при­нявшим британскую модель индустриализации, был регион, став­ший в 1830 г. Королевством Бельгия. В XVIII в. этими террито­риями (за исключением Льежа) владели австрийские Габсбурги. С 1795 г. по 1814 г. они находились в составе Французской рес­публики, а впоследствии империи, а с 1814 г. до 1830 г. они со­ставляли часть королевства Объединенные Нидерланды. Несмот­ря на эти частые и, в краткосрочном периоде, разрушительные политические изменения, Бельгия представляла собой замечатель­ный пример постоянства модели экономического развития.

281

Близость к Великобритании была не последним фактором ее раннего и успешного подражания британской модели индустриа­лизации, но существовали и другие, более фундаментальные при­чины. Прежде всего, регион имел длительную промышленную традицию. Фландрия была важным центром текстильного произ­водства в Средние века, к востоку от долины рек Самбры и Мааса располагался знаменитый центр металлообработки (см. главу 5). Брюгге и Антверпен были первыми городами Северной Европы, воспринявшими итальянские торговые и финансовые тех­нологии в конце Средних веков. Хотя экономика региона значи­тельно пострадала от испанского правления и других бедствий, обрушившихся на нее после восстания в Голландии, она несколь­ко оправилась от них под более мягким правлением Австрии в XVIII в. В сельских районах Фландрии возникло значительное ручное производство льняных тканей, а добыча угля развивалась в бассейне Хайнаут и в долине рек Самбры и Мааса.

Во-вторых, по характеру природных ресурсов Бельгия была схожа с Великобританией. Она имела легкодоступные залежи ка­менного угля и, несмотря на свои небольшие размеры, до 1850 г. добывала наибольшее количество угля среди всех стран континен­тальной Европы. Она также имела залежи железной руды, распо­лагавшиеся недалеко от угольных месторождений, а также руды свинца и цинка. Бельгийский предприниматель Доминик Мос-сельманн играл ведущую роль в создании современной цинковой промышленности, а основанная им фирма Societe de la Vieille Montagne фактически монополизировала эту отрасль на многие годы.

В-третьих, отчасти ввиду своего расположения, традиций и по­литических связей регион, ставший Бельгией, получил большие вливания не только иностранного капитала, но и иностранных технологий и предпринимательских талантов, а также имел благо­приятные условия доступа на некоторые зарубежные рынки, осо­бенно на французский. Это положение стало складываться еще при Старом режиме и укрепилось в период французского господ­ства. В начале XVIII в. в Вервье из Савойи переселилась семья Биолли, которая начала производство шерстяных тканей. К концу столетия ей принадлежали самые крупные предприятия отрасли. Биолли привлекли других иммигрантов, которые приехали к ним работать, а впоследствии основали свои собственные производст­ва. Среди них был Уильям Кокрил, квалифицированный меха­ник, работавший ранее на шерстяных предприятиях Лидса, кото­рый прибыл в Вервье по дороге в Швецию и в 1799 г. основал мастерскую по производству прядильных машин. Луи Терно, уро­женец Седана, который бежал из Франции в 1792 г. и путешест­вовал по Великобритании, изучая британские технологии, вернул­ся во Францию при Директории и основал несколько шерстяных фабрик как во Франции, так и в аннексированных бельгийских провинциях. В 1807 г. на одной из его фабрик недалеко от Вер-

282

вье, оборудованной прядильными машинами на водной тяге, по­строенными Кокрилом, были заняты 1400 рабочих.

В 1720 г. ирландец О'Келли соорудил первый паровой насос Ньюкомена на континенте — для угольной шахты недалеко от Льежа. Через 10 лет англичанин Джордж Сандерс построил еще один — для свинцового рудника около Вердена. До краха Старо­го режима почти 60 машин Ньюкомена работали в регионе, став­шем затем Бельгией. В 1791 г. братья Перье из Шалота (недалеко от Парижа) установили первый двигатель типа уаттовского, и к 1814 г. построили 18 (а может быть, и больше) из 24 машин этого типа на территории будущей Бельгии. Они работали на текстиль­ных фабриках, металлургических предприятиях, пушечном заводе в Льеже, которым управляли сами братья Перье, а также на угольных шахтах. Однако небольшое число этих машин является свидетельством их достаточно низкой эффективности. Владельцы рудников в основном предпочитали старые машины Ньюкомена, которые продолжали строить еще в 1830-х гг.

Угольные шахты были самыми крупными потребителями паро­вых машин обеих моделей — и Ньюкомена, и Уатта, а также при­влекали большую часть французских предпринимателей и капита­лов. В период французского господства сложились важнейшие связи между бельгийской угольной промышленностью и француз­ской индустрией, которые пережили различные политические трансформации, произошедшие после 1814 г. В 1788 г. австрий­ские Нидерланды экспортировали во Францию 58 тыс. тонн угля, в то время как Великобритания — 185 тыс. тонн. В 1821 г. южные Нидерланды экспортировали 252 тыс. тонн, Великобрита­ния — 27 тыс. тонн, а в 1830 г. Бельгия отправляла во Францию более 500 тыс. тонн угля, в то время как Великобритания — лишь около 50 тыс. тонн. Сеть каналов и других водных путей, связы­вавшая северную Францию с бельгийскими угольными шахтами, стала создаваться еще при Старом режиме, но продолжала совер­шенствоваться и впоследствии, в огромной степени облегчая това-ропоток между двумя странами. Французские предприниматели нашли привлекательными инвестиции в бельгийскую угольную промышленность. В период промышленных бумов 1830-х, 1840-х гг. и даже в 1870-е гг., когда добыча угля сделала огромный рывок вперед, французские капиталы устремлялись на строительство новых рудников в Бельгии.

Хлопчатобумажная промышленность развивалась в Генте и его округе, в результате чего Гент превратился в бельгийский Ман­честер. В городе, который ранее уже был главным рынком для сельского льняного производства Фландрии, в 1770-х гг. было ос­новано несколько ситценабивных фабрик, которые, однако, не ис­пользовали механические двигатели. В начале XIX в. местный предприниматель Льевен Бовен, до этого не связанный с текс­тильным производством, с огромным риском для себя поехал в Англию как промышленный шпион (в то время Франция и Вели-

283

кобритания находились в состоянии войны). Он смог вывезти контрабандой несколько мюль-машин, паровой двигатель и завер­бовать квалифицированных английских рабочих для обслужива­ния машин и изготовления других по их образцу. В 1801 г. он ус­тановил машины в опустевшем монастыре в Генте. Так началось современное бельгийское хлопчатобумажное производство. Бовен вскоре столкнулся с местной конкуренцией, но отрасль начала бы­стро расти, особенно после введения Наполеоном Континенталь­ной системы. К 1810 г. в отрасли работало 10 тыс. человек, пре­имущественно женщин и детей. Превратности войны и даже в большей степени последовавшего за ней мира вызвали значитель­ные колебания производства, которые привели к банкротству мно­гих предпринимателей, включая Бовена, но сама отрасль выжила и продолжала развиваться. Механические ткацкие станки появи­лись в 1830-х гг., а к концу десятилетия введение механического прядения льна в Генте предрешило судьбу сельского льняного производства.

Традиционная черная металлургия, работавшая на древесном угле, долгое время существовала в долине Самбры и Мааса и в Арденнах на востоке страны. Она сыграла значительную роль в обслуживании революционных и наполеоновских войн, но ее ба­зисом оставались традиционные технологии. В 1821 г. Поль Гуа-Шапель ввел на своих металлургических предприятиях недалеко от Шарлеруа процесс пудлингования и проката. В 1824 г. он начал строительство коксовой доменной печи, которая наконец вошла в действие в 1827 г. — это была первая коммерчески эф­фективная домна на континенте. Вскоре многие последовали его примеру, включая Джона Кокрила, чьим партнером был не кто иной, как голландское правительство короля Виллема I.

В 1807 г. Уильям Кокрил перевел свои заводы по производст­ву оборудования для текстильной промышленности из Вервье в Льеж и принял в число компаньонов двух своих сыновей, Джейм­са и Джона. Уильям Кокрил отошел от дел в 1813 г., а в 1822 г. Джон выкупил долю брата. Тем временем около 1815 г. фирма, наряду с текстильным оборудованием, начала производить паро­вые двигатели. Для этих целей было нанято большое число ква­лифицированных английских рабочих, некоторые из которых позже завели собственное дело или работали на других бельгий­ских фирмах. Кокрилы объявили о своем намерении построить коксовую доменную печь еще в 1820 г., а в 1823 г. Джон получил на эти цели субсидию от голландского правительства. Он также нанял в качестве консультанта Дэвида Машета, известного шот­ландского механика. Однако финансовые и технические труднос­ти продолжали преследовать предприятие. В 1825 г. правительст­во выкупило половину его акций за 1 млн флоринов, однако даже это вливание государственных средств было недостаточным, и до 1829 г., когда печь наконец была построена, правительство вло­жило дополнительно 1325 тыс. флоринов.

284

Накануне бельгийской революции 1830 г. (которая, по иронии судьбы, лишила голландское правительство его инвестиций) фирма Кокрилов была, безусловно, крупнейшим промышленным предприятием Нидерландов и, возможно, самым большим в кон­тинентальной Европе. На нем было занято почти 2000 рабочих, а вложенный в него капитал превышал 3 млн флоринов (около 1,5 млн долларов) — огромную по тем временам сумму. Со свои­ми угольными шахтами и железными рудниками, доменными пе­чами, прокатными станами и механическими мастерскими это была также одна из первых вертикально интегрированных метал­лургических компаний. В этом качестве она служила моделью для других фирм, работающих в растущей отрасли.

Хотя бельгийская революция повлекла за собой минимум раз­рушений и человеческих жертв, тем не менее, она привела к эко­номической депрессии из-за неопределенности относительно ха­рактера нового государства и его будущего. Однако депрессия оказалась короткой, и уже в середине десятилетия наблюдался стремительный промышленный взлет. Помимо международных экономических условий, которые были также благоприятны, на характер и масштабы этого бума в Бельгии повлияли еще два осо­бых фактора: 1) решение правительства построить полномасштаб­ную сеть железных дорог за счет казны (см. главу 8), что стало особенно ценным подарком для угольной промышленности, метал­лургии и машиностроения, и 2) значительные институциональные инновации в области банковского дела и финансов.

В 1822 г. король Биллем I объявил о создании акционерного банка Societe Generate pour favoriser ['Industrie des Nationale des Pays-Bos (известный после 1830 г. как Societe Generate de Bel-gique) со штаб-квартирой в Брюсселе. Он передал банку государ­ственную собственность на сумму 20 млн флоринов и вложил зна­чительную часть своего собственного состояния в его акции. Банк имел широкие возможности для деятельности, но его работа в первое десятилетие существования была в лучшем случае неблес­тящей. Однако после революции при новом управляющем, назна­ченном новым правительством, он способствовал инвестиционному буму, не имевшему прецедентов на европейском континенте. Между 1835 г. и 1838 г. он создал 31 новое «анонимное общест­во» с совокупным капиталом, превышавшим 100 млн франков. Среди них были металлургические предприятия, угольные компа­нии и машиностроительный завод «Феникс» в Генте, Антверпен­ская пароходная компания, текстильная фабрика, сахарорафинад­ные заводы и предприятия стекольной промышленности. Во всех этих предприятиях банк выступал в кооперации с парижским фи­нансистом Джеймсом Ротшильдом, наиболее влиятельным банки­ром того времени, что способствовало доступу Бельгии к француз­скому рынку капиталов.

В 1835 г. конкурирующая группа финансистов получила раз­решение на создание еще одного акционерного банка — Banque

285

de Belgique. Созданный во всех важнейших аспектах по образу и подобию Societe Generate (хотя и значительно уступая ему по раз­мерам), новый банк не терял времени: менее чем за 4 года он уч­редил 24 финансовых и промышленных предприятия с общим ка­питалом в 54 млн франков. В это число входили угольные шахты, металлургические предприятия, машиностроительные заводы Сен-Леонар в Льеже, текстильные фабрики, сахарорафинадные заво­ды и, что особенно важно, компания, которая стала крупнейшим з мире производителем цветных металлов — Societe de le Vielle Montagne, выкупленная банком у ее основателя — Моссельмана. Как и Societe Generate, Banque de Belgique имел связи с Фран­цией через частный парижский банк Hottinguer et Cie. Утвержда­лось, что более 90% капитала Banque de Belgique было француз­ским.

К 1840 г., если не ранее, Бельгия со всей очевидностью стала самой высокоразвитой промышленной страной на европейском континенте, а по объему промышленного производства на душу населения она почти догнала Великобританию. Хотя, как и в дру­гих странах ранней индустриализации, темпы промышленного роста в Бельгии со временем снизились и стали отставать от тем­пов роста новых индустриализирующихся стран, к 1914 г. она ос­тавалась наиболее высокоразвитой промышленной страной на кон­тиненте по объему выпуска продукции на душу населения, усту­пая в Европе только Великобритании. В течение всего столетия основой ее процветания продолжали оставаться отрасли, которые инициировали ее рост: угольная промышленность, черная и цвет­ная металлургия, машиностроение и — хотя и в меньшей степени, чем в Великобритании, — текстиль. В химической промышлен­ности введение процесса Сольвея по производству соды дало тол­чок к развитию этой прежде медленно растущей отрасли, а бель­гийские машиностроительные фирмы превзошли конкурентов в сооружении за границей (как и у себя дома) узкоколейных желез­ных дорог и, после 1880 г., электрических трамвайных и приго­родных линий. Также на протяжении всего столетия бельгийская промышленность в значительной степени зависела от состояния международных экономических связей: в конце века экспорт со­ставлял 50%, или даже более, ее валового национального продук­та. Наиболее важными для Бельгии были торговые связи с Фран­цией. Так что если сделать контрфактическое (но не слишком не­вероятное) предположение, что Бельгия в течение всего XIX в. могла бы оставаться в составе Франции, то в результате мы бы потеряли важнейшие статистические данные по региональной эко­номике, однако статистика для Франции в целом засвидетельство­вала бы значительно более впечатляющий экономический рост. Как бы там ни было, в 1844 г. (который отнюдь не был каким-то исключительным годом) 30% совокупного выпуска бельгийского чугуна было экспортировано во Францию. В течение всего столе­тия Франция ввозила более 30% необходимого ей угля, причем

286

более половины этого количества поступало из Бельгии, преиму­щественно с шахт, принадлежавших французским компаниям.

Франция

Из всех стран ранней индустриализации Франция представля­ла собой наиболее «аномальный» случай. Этот факт породил в XIX в. и позднее обширную литературу, которая пыталась объяс­нить предполагаемую «отсталость» или «запаздывание в разви­тии» французской экономики. Однако недавно новые эмпиричес­кие исследования и теоретические обобщения показали, что предыдущие споры основывались на неверных посылках. Дейст­вительно, хотя модель индустриализации во Франции действи­тельно отличалась от модели, реализованной в Великобритании или других странах ранней индустриализации, конечный ее ре­зультат был не менее эффектен, а с точки зрения благосостояния населения, возможно, оказался даже более впечатляющим. Более того, если обратиться к рассмотрению моделей развития стран более поздней индустриализации, то можно заключить, что фран­цузская модель была более «типичной», чем британская.

В поисках решения этого парадокса необходимо обратиться к базовым детерминантам экономического роста. Наиболее яркой чертой французской экономики XIX в. были низкие темпы при­роста численности населения (см. главу 8). Если рассчитать соот­ветствующие показатели экономического роста (ВНП, промыш­ленный выпуск и т.д.) на душу населения, то оказывается, что французская экономика развивалась весьма успешно. Во-вторых, важен вопрос о ресурсах. Британская, бельгийская, а впоследст­вии американская и немецкая модели индустриализации в значи­тельной мере основывались на изобилии запасов каменного угля. Франция, хотя и не была полностью лишена месторождений ка­менного угля, имела гораздо меньшие его запасы; кроме того, ха­рактер самих залежей делал их эксплуатацию более дорогостоя­щей. Эти обстоятельства оказали большое влияние на другие ис­пользующие уголь отрасли, такие как черная металлургия, кото­рые мы рассмотрим позже. В области технологии Франция ни в коей мере не была отстающей страной. Французским ученым, изо­бретателям и новаторам принадлежало лидерство в нескольких от­раслях, включая гидроэнергетику (строительство турбин и произ­водство электроэнергии), выплавку стали (открытая домна) и алюминия, автомобилестроение, а в XX в. — самолетостроение. Институциональный аспект развития значительно более сложен для оценки. Как отмечалось в главе 8, революция и наполеонов­ский режим создали базовый институциональный контекст эконо­мического развития в большей части Европы, но на протяжении

287

XIX столетия произошли многие другие важные перемены, анализ которых удобнее отложить до следующих глав.

В настоящее время установлено, что к современному типу эко­номического роста Франция перешла в XVIII в. За столетие в целом темпы роста как валового выпуска, так и выпуска на душу населения были приблизительно одинаковы во Франции и в Вели­кобритании (причем во Франции, возможно, они были даже не­сколько выше), хотя Франция начала его (и закончила) при более низком уровне выпуска на душу населения. Однако в конце

XVIII в., когда в Великобритании началась «промышленная рево­люция» (в хлопчатобумажной промышленности), Франция пере­живала мучительные политические перемены, связанные с рево­люцией. Здесь лежат основы принципиального различия, которым отмечено развитие двух экономик по протяжении почти всего

XIX в. Четверть столетия, с 1790 по 1815 г., за исключением пе­риода короткого Амьенского перемирия (1802 — 1803 гг.), Фран­ция почти непрерывно вела войну, которую впоследствии стали именовать первой «современной» войной, потребовавшей массовой мобилизации человеческих ресурсов. Благодаря высокому спросу военного времени выпуск продукции увеличился, но его рост на­блюдался преимущественно в уже сложившихся отраслях и прак­тически не сопровождался техническим прогрессом. В хлопчато­бумажной промышленности было внедрено некоторое количество прядильных машин и паровых двигателей, но важнейшие метал­лургические и химические производства пребывали в состоянии технологического застоя. Великобритания также вступила в войну в 1793 г., но ее человеческие ресурсы были вовлечены в нее в го­раздо меньшей степени, поскольку она предоставила ведение большей части военных действий на суше (за исключением Пире­нейского полуострова) своим континентальным союзникам. Благо­даря контролю над морскими коммуникациями (при том, что Франция была отрезана от своих заокеанских рынков) Велико­британия в огромной степени увеличила свой экспорт, что способ­ствовало технологической модернизации ее основных отраслей.

После достаточно глубокой послевоенной депрессии, которая охватила всю континентальную Западную Европу и затронула даже Великобританию, французская экономика начала расти даже более высокими темпами, чем в XVIII в. В целом за XIX в. ВНП Франции увеличивался в среднем на 1,5 — 2% в год, хотя эти цифры нельзя признать абсолютно точными, особенно для первой половины XIX в. В период с 1871 г. по 1914 г., для кото­рого статистические данные более обильны и надежны, среднего­довые темпы роста ВНП Франции составляли приблизительно 1,6%, в то время как в Великобритании — 2,1%, а в Германии — 2,8%. Эти цифры показывают, что германская экономика росла почти вдвое быстрее, чем французская, а британская — на треть быстрее. Однако они могут давать искаженную картину функцио­нирования экономики, поскольку темпы экономического роста в

288

расчете на душу населения составляют 1,4% для Франции против 1,7% в Германии и лишь 1,2% в Великобритании. Другими слова­ми, медленный демографический рост во Франции в значительной мере объясняет замедленный рост экономики в целом. Более того, даже темпы роста на душу населения могут ввести в заблуждение, поскольку Германия, имевшая в середине XIX в. достаточно от­сталую экономику, начала рост с гораздо более низкого уровня доходов на душу населения. Наконец, в результате поражения во франко-прусской войне две наиболее динамичные в экономичес­ком отношении французские провинции, Эльзас и Лотарингия, стали в 1871 г. частью новой Германской империи.

Промышленное производство, становой хребет современного экономического роста во Франции и в большинстве других инду­стриализирующихся стран, росло даже более высокими темпами, чем валовой продукт. Темпы роста промышленного производства, по различным оценкам, составляли от 2 до 2,8%. Эти различия связаны не только с использованием альтернативных методов рас­чета (и альтернативных показателей), но также с тем, какое имен­но количество отраслей включается в рассмотрение. В течение всей первой половины XIX в. — и даже позже, в период Второй империи — ремесленное и надомное производство составляли более трех четвертей всего «промышленного» производства. Вы­пуск в этом секторе рос гораздо медленнее, чем выпуск фабрич­ных производств и других новых отраслей, а в некоторых случаях он в абсолютном выражении даже сокращался. Следовательно, исключение сектора ремесленного и надомного производства из расчета индексов роста промышленного производства обеспечива­ет получение более высоких показателей. Тем не менее, важность этого сектора не следует недооценивать, поскольку он во многом определял отличительные черты развития французской промыш­ленности.

Хотя общее функционирование экономики было вполне удов­летворительным, темпы ее роста претерпевали изменения (если не говорить о кратковременных колебаниях, которым были подвер­жены все растущие экономики). Между 1820 и 1848 гг. экономика росла умеренными и даже быстрыми темпами, временные колеба­ния которых были незначительными. Добыча каменного угля, со­ставлявшая в 1816 — 1820 гг. в среднем менее 1 млн тонн, возрос­ла до 5 млн тонн в 1847 г., а потребление угля росло даже еще более быстрыми темпами. Черная металлургия освоила процесс пудлингования и начала переход к коксовой плавке. К середине века более ста коксовых печей производили больше чугуна, чем 350 печей, работавших на древесном угле. Были заложены основы важнейших машиностроительных производств; к середине века стоимостной объем экспорта машин и оборудования превысил сто­имость их импорта более чем в 3 раза. Множество новых машин было внедрено в текстильной промышленности, особенно в отрас­лях по производству шерстяных и хлопчатобумажных тканей, ко-

10 — 5216

289

торые были крупнейшими потребителями паровых машин и друго­го механического оборудования, а также использовали наиболь­шее количество наемной рабочей силы и производили наибольший объем добавленной стоимости. Потребление хлопка-сырца вырос­ло за период 1815 — 1845 гг. в пять раз, а импорт сырой шерсти (дополнявший внутреннее ее производство) увеличился в шесть раз с 1830 г. Если в 1812 г. в стране был только один завод по производству свекловичного сахара, то в 1827 г. их было уже более ста. Химическое, стекольное, фарфоровое и бумажное про­изводства, которые также быстро росли, оставались непревзойден­ными по разнообразию и качеству своей продукции. В этот пери­од во Франции появилось и было быстро освоено множество новых отраслей, включая газовое освещение, изготовление спи­чек, фотографию, гальванотехнику, а также производство вулка­низированной резины. Развитие транспорта и коммуникаций, включая расширение сети каналов, паровое судоходство, первые железные дороги и внедрение электрического телеграфа, способст­вовало росту как внутренней, так и внешней торговли. Внешне­торговый оборот в текущих ценах возрастал с 1815 г. по 1847 г. в среднем на 4,5% ежегодно, а учитывая, что большую часть этого периода цены падали, его рост в реальном выражении был еще больше. Более того, Франция в этот период имела значительное активное сальдо торгового баланса, что обеспечивало ей ресурсы для осуществления крупных иностранных инвестиций.

Политический и экономический кризисы 1848—1851 гг. внесли сбой в ритм экономического развития страны. Кризисное состоя­ние как государственных, так и частных финансов парализовало строительство железных дорог и осуществление других инфра­структурных проектов. Добыча угля сократилась на целых 20%. Производство железа снижалось менее резко, однако в 1850 г. оно составляло менее 70% от показателя 1847 г. Импорт товаров упал в 1848 г. на 50% и достиг докризисного уровня только в 1851 г.; экспорт несколько снизился в 1848 г., но в следующем году вер­нулся к прежнему уровню.

После государственного переворота 1851 г. и провозглашения через год Второй империи темпы экономического роста во Фран­ции вновь возросли. Они немного замедлились после некоторого спада в 1857 г., но экономические реформы 1860-х гг., особенно соглашения о свободной торговле (см. главу 11) и либеральные законы о создании акционерных обществ 1863 г. и 1867 г. прида­ли экономическому росту новый импульс. Война 1870—1871 гг. принесла с собой экономическую и военную катастрофу, но темпы послевоенного возрождения французской экономики изумили весь мир. Она меньше пострадала от депрессии 1873 г., чем экономики других индустриализирующихся стран, и гораздо быстрее оправи­лась от кризиса. После этого начался новый период подъема, ко­торый длился до конца 1881 г. В течение этого периода сеть же­лезных дорог выросла с примерно 3 тыс. км до более 27 тыс. км,

290

а телеграфная сеть — с 2 тыс. до 88 тыс. км. Строительство же­лезных дорог придало мощный импульс развитию остальных от­раслей экономики, как непосредственно, так по косвенным кана­лам. В черной металлургии в 1850-х гг. завершился переход ^ коксовой плавке, а в 1860 —1870-х гг. были освоены бессемеров­ский и мартеновский процессы для производства дешевой стали. В угольной промышленности и черной металлургии был зафикси­рован четырехкратный рост производства; добыча угля достигла 20 млн тонн, а производство стали — 2 млн тонн. Внешняя тор­говля, стимулируемая постоянным улучшением транспорта и ком­муникаций, каждый год росла более чем на 5%, и Франция, оста­ваясь второй торговой державой мира, даже несколько увеличил^ свою долю в мировом товарообороте — с 10% до 11%. В целом з^ период с 1851 г. по 1881 г. темпы роста французской экономики были рекордными за все столетие, составляя в среднем от 2% до 4% в год.

Депрессия, которая началась в 1882 г., длилась гораздо доль­ше и, по всей видимости, обошлась Франции дороже, чем какой-либо другой кризисный период XIX в. Поначалу она напоминала многие другие незначительные спады, начавшись с финансово^ паники, но затем возникло множество дополнительных факторов, которые усугубили и продлили спад: катастрофические болезни ц нашествия вредителей, приведшие к снижению производства вина, и шелка на протяжении почти двух десятилетий; огромные потерн иностранных инвестиций вследствие суверенных дефолтов по дол­говым обязательствам и банкротства железных дорог; повсемест­ное возвращение к государственному протекционизму и, в част­ности, новые французские тарифы; наконец, ожесточенная торго­вая война с Италией в 1887 — 1898 гг. В целом объем внешней торговли сократился и оставался фактически на одном уровне в течение более 15 лет, а потеря иностранных рынков, в свою оче­редь, обусловила стагнацию национальной промышленности. На­копление капитала упало до минимального уровня за всю вторую половину XIX в.

Оживление началось только в самом конце XIX в. после нача­ла разработки новых месторождений лотарингского железно-руд­ного района и развития новых отраслей промышленности — таких, как электрическая, алюминиевая, никелевая и автомобиле­строительная. Франция вновь пережила период высоких темпов роста, сравнимых с темпами роста в период 1815—1848 гг., а быть может, и 1851 — 1881 гг. La belle epoque, как французы на­звали годы, непосредственно предшествующие Первой мировой войне, были, таким образом, периодом материального благополу­чия и культурного расцвета. Хотя точные сравнения провести не-^ возможно, но вполне вероятно, что уровень жизни среднего фран­цуза в 1913 г. был, возможно, выше (и в любом случае не ниже) уровня жизни среднего жителя любой другой из европейских стран.

10»

291

Нам осталось проанализировать такие ключевые моменты французской модели роста, как низкий уровень урбанизации, мас­штабы и структура предприятий и источники промышленной мощи. Все они тесно связаны как между собой, так и с двумя дру­гими, уже отмеченными, чертами — низкими темпами роста чис­ленности населения и относительной редкостью залежей каменно­го угля.

Среди крупнейших промышленных держав Франция имела самый низкий уровень урбанизации. Главной причиной этого был медленный рост численности населения страны, но доля сельско­хозяйственной рабочей силы, а также структура и размещение промышленных предприятий также сыграли свою роль. Среди ве­дущих индустриальных стран Франция имела самую большую долю рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве — около 40% в 1913 г. Этот факт часто рассматривают в качестве главного свиде­тельства «отставания» французской экономики, однако коррект­ная интерпретация этого явления не так проста. Для объяснения относительно высокой доли сельского населения предлагалось учитывать множество факторов — включая в том числе низкие темпы роста численности населения и урбанизации! — но гораздо реже принимается во внимание тот факт, что в начале XIX в. Франция была единственной промышленной страной в Европе, которая сама обеспечивала себя продовольствием и имела даже его излишек для экспорта.

Что касается масштабов и структуры промышленных предпри­ятий, то для Франции были характерны малые размеры компа­ний. Согласно цензу 1906 г., 71% всех промышленных предпри­ятий вообще не имели наемных рабочих. Работники этих предпри­ятий — собственники и члены их семей — составляли 27% всей занятой в промышленности рабочей силы. С другой стороны, 574 крупнейших компании имели по 500 и больше рабочих каждая; занятые на них составляли около 10% всей промышленной рабо­чей силы и 18,5% совокупного числа занятых в промышленности наемных рабочих. Показательно, что эти компании были сосредо­точены в горнодобывающей промышленности, металлургии и текс­тильной промышленности, то есть именно в тех отраслях, где и в других промышленных странах превалировали крупные капитало­емкие предприятия, но во Франции их было больше. Между двумя этими полюсами находилось большое число малых и сред­них фирм, на которых было занято подавляющее большинство на­емных рабочих. Самые маленькие из этих предприятий с числом наемных рабочих менее 10 чел. функционировали в традицион­ных отраслях ремесленного производства, таких как переработка продуктов питания, производство одежды и деревообработка, в то время как предприятия с численностью рабочих свыше 100 чел. функционировали в современных отраслях промышленности — химической, стекольной, бумажной, резиновой, а также в текс­тильной, горнодобывающей и металлургической. Необходимо от-

292

метить еще две характерные черты, связанные с небольшими раз­мерами французских предприятий: высокая добавленная стои­мость (производство предметов роскоши) и географическая рас­пыленность. В отличие от Великобритании и Германии, имевших несколько крупных центров тяжелой промышленности, во Фран­ции предприятия были широко разбросаны по небольшим городам и даже деревням. Отчасти такая распыленность определялась рас­положением доступных источников энергии.

Рис. 9.2. Добыча угля на душу населения в 1820—1913 гг.

Источники: Бельгия — L'Annuaire Statistique de la Belgique, 1871, 1914; Франция — L'Annuaire Statistique de la France, 1965; Германия — Hoffman W.G. Das Wachstum der deutschen Wirtschaft seit der mitte des 19. Jahrhunderts. New York, 1965; Великобритания — Mitchell B.R., Deane P. Abstract of British Historical Statistics. Cambridge, 1962.

293 Как указывалось ранее и как показано на рисунке 9.2, из стран ранней индустриализации Франция была хуже всех обеспе­чена углем. В начале XX в. добыча угля на душу населения во Франции составляла только ¹/3 от аналогичного показателя в Бельгии и Германии и 1/7 — в Великобритании, даже несмотря на то, что во Франции разведанные запасы угля разрабатывались более интенсивно, чем в других странах. В начале XIX в. наибо­лее важные месторождения, за единственным исключением, были расположены в холмистой центральной и южной частях страны,

294 труднодоступных и далеко отстоящих от рынков, особенно в пе­риод, предшествовавший сооружению железных дорог. Тем не менее, именно на основе этих ресурсов Франция начала внедрение коксовой плавки в черной металлургии. С 1840-х гг. начали раз­рабатываться огромные угольные бассейны на севере, представ­лявшие собой продолжение бассейнов Бельгии и Германии, про­дукция которых послужила базой роста современной сталелитей­ной промышленности. Однако, если говорить о столетии в целом, потребности Франции в угле на одну треть обеспечивались импор­том, но даже с учетом импортных поставок по потреблению угля на душу населения Франция значительно уступала своим соседям (рис. 9.3).

Рис. 9.3. Потребление угля на душу населения в 1820-1913 гг. Источники: Бельгия - L'Annuaire Statistique cle la Belgique, 1871 1914; Франция - L'Annuaire Statistique de la France, 1965; Германия -' Hoffman W.G. Das Wachstum der deutschen Wirtschaft seit der mitte des 19. Jahrhunderts. New York, 1965; Великобритания - Mitchell В R Deane P. Abstract of British Historical Statistics. Cambridge, 1962.

Ввиду редкости и дороговизны угля Франция в гораздо боль­шей степени, чем ее богатые углем соседи, опиралась на исполь­зование силы воды. Выше уже говорилось, что благодаря совер­шенствованию технологии, включая использование гидротурбин, сила воды даже в Великобритании продолжала конкурировать с

294

силой пара, по крайней мере, до середины столетия. В континен­тальной Европе, особенно во Франции и в других бедных углем странах, сила воды сохраняла свою экономическую роль гораздо дольше. Во Франции в начале 1860-х гг. сила падающей воды да­вала почти в два раза больше энергии, чем паровые двигатели, а совокупная мощность водяных двигателей продолжала расти до 1930-х гг. (не считая использования энергии воды для производ­ства электроэнергии, которое получало все большее значение, на­чиная с 1890-х гг.). Однако специфика воды как источника энер­гии налагает ограничения на его использование. Наиболее подхо­дящие для этой цели реки были удалены от мест концентрации населения. Количество пользователей энергии воды было ограни­чено одним или несколькими предприятиями, а их размеры были также лимитированными. Таким образом, использование силы воды, будучи важным фактором французской индустриализации, способствовало возникновению специфической ее модели, предпо­лагающей небольшой размер предприятий, их географическую распыленность и низкий уровень урбанизации. Как мы увидим дальше, эти черты были характерны и для других бедных углем стран.