History_of_Journalizm_4_year_2nd_semestr

расходуемые на расширенное воспроизводство, ныне сократятся в 1,2 раза сравнительно с 1988 годом.

Это по официальным данным. В действительности положение гораздо хуже. По нашим расчетам, стоимость строительства возрастает как минимум на 30 процентов каждую пятилетку, а в последние два года цены на инвестиционные товары будто с цепи сорвались. Между тем новые фонды засчитываются в баланс по их номинальной стоимости и приплюсовываются к действующим фондам, оцененным в свое время другими, более весомыми рублями. Если пересчитать все добро и сопоставимые рубли (в так называемую восстановительную стоимость) да сверх того учесть скрытое выбытие (фонды еще не списаны, но устарели и не приносят должной отдачи), то станет очевидно: вводы фондов далеко не покрывают их выбытия, мы проматываем главное материальное богатство страны — ведем себя как перед концом Света.

Казенное, бесхозное — да кто ж его станет беречь и приумножать? Урвать побольше заработка с казенного завода, урвать немедля, пока хозяин не застукал,— вот это славно, это по-нашенски, по-люмпен- ски, однова живем. Сейчас государствособственник спохватилось и отменило выборность директоров — их снова будут назначать. Станет ли лучше? Навряд ли. Нам все не впрок, пока собственность казенная. Действительно, за рубежом на акционерных предприятиях работники руководителей не выбирают. Наблюдательный совет подбирает, нанимает таких директоров, которые не приведут производство к упадку — иначе акции быстренько обратятся в макулатуру.

Но вот я вспоминаю прелестный рассказ Бориса Шергина «Ничтожный срок». Дело было в старину на артельной верфи в архангелогородском Поморье. Корабельные мастера и работные люди от пяти берегов Двинской губы собрались выслушать отчет своих выборных. Один доложил: «Я наполнил амбары дорогим припасом, красным лесом. Хватит на два года при большом

расходе». Службу эту он управил за девять месяцев. Собрание поблагодарило его — и только. Другой за этот же срок обеспечил верфь инструментом. И ему сказали: «Что ж, ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут нет». Третий начал с вопроса: «Известен ли вам художественный мастер и мореходец Маркел Ушаков?» Собрание отвечает: «Ты бы еще спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные и судостроительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем». Тогда докладчик объявил: «Я уговорил Маркела Ушакова принять в свое смотрительное руководство нашу Лисестровскую верфь. Придет сюда на постоянное житье. Но, чтобы расположить Маркела, мне понадобился долгий срок». «Сколь долгий?»

—спрашивает собрание. «Девять лет...» Триста человек как один всплеснули руками, встали, закричали: «Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха девять лет — ничтожный срок». Так вот как это назвать

—выборы, назначение, приглашение? В том ли суть? Можно поступать так и эдак, смотря по обстоятельства?/!. Важно, кто назначает или выбирает — собственники или поденщики, хозяева или временщики. Ладно, отныне у нас директоров станут назначать. И что? Назначенцы будут смотреть в рот вышестоящим, служить партийно-го- сударственному аппарату, а он так и не доказал за семьдесят лет своих способностей сносно распорядиться казенным имуществом.

Нет уж, без приватизации средств производства, как ни крути, не наладить нам здорового хозяйства. Такая перспектива для «реалистов» невыносима. «Мы перестанем быть сами собой, если поступимся нашими социалистическими ценностями, позволим яростным псевдодемократам дурачить людей сладенькими сказками о «народном капитализме», безграничной демократии и беспартийной гласности»,— дает установку руководитель ленинградских коммунистов Б. Гидаспов («Ленинградская правда», 8 декабря 1989). «В ослеплении мы не ви-

дим, что уже на крючке. Еще движение — и мы окажемся на раскаленной сковородке: наши заводы и земли, банки, школы, лечебные учреждения и прочее станут добычей грабителей-толстосумов» — нагнетает эмоции ответственный партработник из Белоруссии Э. Скобелев («Литературная Россия», № 45, 1989). «Наши «товарникиэкстремисты» рвут и мечут, доказывая необходимость всеобъемлющего рынка, хотя осуществление их рекомендаций грозит полным развалом советской экономики»,— доносит М. Антонов и по законам жанра называет главного экстремиста — академика

Л.Абалкина («Наш современник», 1989, №

8).

Да будет шуметь-то по пустякам! Спешу успокоить тех, кто держал перед Колонным залом плакатик «Прекратить абалканизацию страны!». Академик сто раз клялся, что у него и в мыслях нет приватизировать сколько-то значимые средства производства, допустить рынок капитала. А без этого и товарный рынок невозможен. Стало быть, все останется по-старому, по-вашему.

Согласие скандальных «реалистов» с умеренными и аккуратными реформистами царит и в вопросе о рынке рабочей силы. Понимающий газетчик спросил Л. Абалкина: «Значит, не может быть речи о наемном труде?» «Наемный ТРУД.— отрезал академик,— не расхожий термин, а строго научное понятие, парное понятию капитала. Поэтому считаю, что наемный труд и социализм несовместимы». Как видите, и с этой стороны угроз нашему строю не предвидится. Вопреки мнению радикально настроенных законодателей и как раз по настоянию

Л.Абалкина в первую же статью нового Закона о собственности в СССР включена такая запись: «Использование любой формы собственности должно исключать... эксплуатацию человека человеком».

Разберемся, что тут к чему. В чеканной формулировке Закона исключена, заметьте, не вообще эксплуатация человека, а только другим человеком. Государством

— это пожалуйста, в том греха нет. Эксплуатация означает, все равно на Западе или

у нас, безвозмездное присвоение кем-то части продукта, созданного работником. Остроумна, но теоретически несостоятельна притча о том, как побеседовали японец и наш, советский. «Я работаю шесть часов,— объявил первый.— Два часа на себя, два часа на хозяина и два часа на Японию». Собеседник ответил: «А я работаю два часа, и только на себя. Хозяина у меня нет, а зачем мне работать на Японию?» Будь так, за счет чего страна содержала бы армию, милицию, школы, больницы? На какие шиши мы строили бы жилье и заводы? В этом смысле эксплуатация работника — обязательное условие жизнеспособности общества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ведется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у производителя, чтобы насытить потребности общества. Тем выше, стало быть, степень эксплуатации. В рыночных экономиках от 60 до 80 процентов времени человек трудится на себя и только 20—40 процентов рабочего дня — на общество. У нас пропорция обратная: примерно две трети созданного чистого продукта непосредственно производителю не оплачивается и поступает в распоряжение государства.

Тамошний работник находится в предпочтительном положении не потому, что хозяева предприятий добры и сострадательны. Рабочая сила там такой же товар, как и всякий другой. Она имеет свою цену, которая в развитых странах, по нашим понятиям, баснословно высока (что выгодно, между прочим, и сообществу предпринимателей — иначе кому бы они продавали автомобили, квартиры, бытовую технику?). Человек имеет возможность продавать на рынке труда свою рабочую силу, будучи ее собственником. Дарованная природой и умноженная обучением рабочая сила — важнейший вид собственности. Это главная производительная сила, создающая богатства общества.

Однако едва государство забирает в свои руки средства производства, как оно фактически экспроприирует и собственников рабочей силы, то есть все трудоспособ-

ное население. Человек теперь не может прокормиться иначе, как пойдя в наем к государству. Оно становится монопольным покупателем рабочей силы и как всякий монополист произвольно назначает на этот важнейший товар цену, какую пожелает (через оклады, тарифные ставки, расценки, нормативы и т. п.). Рынок труда упраздняется, торговаться о цене товара больше не с кем —• монополист скупает всю рабочую силу.

Теперь представьте себе, что рядом с единственным покупателем появляется конкурент и начинает набивать цену на этот товар. В прошлом году среднемесячная зарплата в народном хозяйстве составила 240 рублей, а в кооперативах — 500 рублей. Предлагая двойную цену, кооператоры перехватывают у государства работников. Зарождается рынок труда. Потерпит ли государство, привыкшее распоряжаться по своему усмотрению всеми ресурсами труда, рядом с собою конкурента, пусть пока и слабенького, но такого настырного? Ответ каждодневно дает жизнь — кооператоров только что в ступе не толкут.

Такова суть дела. Она затуманена, затушевана словесами об эксплуатации. Действительно, эксплуатация человека человеком звучит некрасиво. Выразим то же самое спокойнее, как это сделал академик Л. Абалкин в помянутом интервью: речь идет о запрещении наемного труда, и ни о чем больше. Наконец, определим смысл понятия третьим способом: государство запрещает нам, естественным собственникам своей рабочей силы, продавать ее кому бы то ни было, кроме как ему, государству. Вот теперь сказано, как надо. В этих условиях рыночная экономика снова невозможна. Есть такая восточная легенда. Падишах велел архитектору построить дворец. Зная порядки в том царстве, зодчий попросил письменный указ и с фирманом под мышкой пошел покупать стройматериалы. Стража схватила его: нарушаешь, мол. Тот показывает шахскую бумагу — нет, не годится, тебе велено строить, вот и строй, а про кирпич и мрамор ничего не сказано. Ладно, вы-

правил мастер еще бумагу, купил, что надо, и стал нанимать строителей. А стража опять тут как тут: пройдемте, гражданин. Зодчий опять к шаху: мол, ваше величество, напиши ты мне такой фирман, чтобы я в своей работе был полный шах. Повелитель подумал и отказал: бог с ним, с дворцом,— если каждый в своем деле будет шахом, тогда зачем я, шах?

Правда, хорошо? Мы толковали уже о движущей пружине рыночной экономики

—о перемещении капиталов из одних производств в другие, более полезные и выгодные. Но рынок капитала гроша ломаного не стоит, если нельзя свободно купить рабочую силу для растущих и процветающих производств, если вся она монополизирована шахом или, в нашем случае, государством.

Возможность товарного рынка без рынков капитала и труда — в лучшем случае теоретическое заблуждение, а в худшем

—сознательный обман ради успокоения общества, выпускания пара из клокочущего котла.

Прав Л. Абалкин: существующий у нас строй и наемный труд несовместимы. Но ведь то же самое пишут и «реалисты». Идеолог реальной школы В. Якушев с предельной точностью называет условия, при которых только и может действовать рыночная модель: «Это наличие обособленных частных товаропроизводителей, ориентированных на прибыль, конкуренции, свободного ценообразования, рынка средств производства и предметов потребления и, наконец, рынка труда и безработицы». Эти условия «реалисты» считают для нас неприемлемыми столь же определенно, как и реформист № 1 академик Л. Абалкин, как его школа экономистов. Общий .знаменатель той и другой школы — сохранение и укрепление существующей системы хозяйства. Разногласия лишь в частностях. Сегодня модно призывать к гражданскому миру. Широко известный «реалист» Александр Проханов рекомендует даже «устроить братание и великое целование» («Литературная Россия» № 1, 1990). Вот и

Как нам обустроить Россию? Посильные соображения

МЫ — НА ПОСЛЕДНЕМ ДОКАТЕ

Кто из нас теперь не знает наших бед, хотя и покрытых лживой статистикой? Семьдесят лет влачась за слепородной и злокачественной марксо-ленинской утопией, мы положили на плахи или спустили под откос бездарно проведенной, даже самоистребительной, «Отечественной» войны

— треть своего населения. Мы лишились своего былого изобилия, уничтожили класс крестьянства и его селения, мы отшибли самый смысл выращивать хлеб, а землю отучили давать урожаи, да еще заливали ее морями болотами. Отходами первобытной промышленности мы испакостили окружности городов, отравили реки, озера, рыбу, сегодня уже доконечно губим последнюю воду, воздух и землю, еще и с добавкой атомной смерти, еще и прикупая на хранение радиоактивные отходы с Запада. Разоряя себя для будущих великих захватов под обезумелым руководством, мы вырубили свои богатые леса, выграбили свои несравненные недра, невосполнимое достояние наших правнуков, безжалостно распродали их за границу. Изнурили наших женщин на ломовых неподымных работах, оторвали их от детей, самих детей пустили в болезни, в дикость и в подделку образования. В полной запущи у нас здоровье, и нет лекарств, да даже еду здоровую мы уже забыли, и миллионы без жилья, и беспомощное личное бесправие разлито по всем глубинам страны, — а мы за одно только держимся: чтоб не лишили нас безуемного пьянства.

Но так устроен человек, что всю эту бессмыслицу и губление нам посильно сносить хоть и всю нашу жизнь насквозь — а только бы кто не посягнул обидеть, затронуть нашу н_а_ц_и_ю! Тут — уже нас ничто не удер-

жит в извечном смирении, тут мы с гневной смелостью хватаем камни, палки, пики, ружья и кидаемся на соседей поджигать их дома и убивать. Таков человек: ничто нас не убедит, что наш голод, нищета, ранние смерти, вырождение детей — что какая-то из этих бед первей нашей национальной гордости!

И вот почему, берясь предположить ка- кие-то шаги по нашему выздоровлению и устройству, мы вынуждены начинать не со сверлящих язв, не с изводящих страданий

— но с ответа: а как будет с нациями? в каких географических границах мы будем лечиться или умирать? А уже потом — о лечении.

А ЧТО ЕСТЬ РОССИЯ?

Эту «Россию» уже затрепали-затрепали, всякий ее прикликает ни к ляду, ни к месту. И когда чудовище СССР лез захватывать куски Азии или Африки — тоже во всем мире твердили: «Россия, русские»...

А ч_т_о же именно есть Россия? Сегодня. И — завтра (еще важней). К_т_о сегодня относит себя к будущей России? И г_д_е видят границы России сами русские?

За три четверти века — при вдолбляемой нам и прогрохоченной «социалистической дружбе народов» — коммунистическая власть столько запустила, запутала и намерзила в отношениях между этими народами, что уже и путей не видно, как нам бы вернуться к тому, с прискорбным исключением, спокойному сожитию наций, тому даже дремотному неразличению наций, какое было почти достигнуто в последние десятилетия предреволюционной России. Еще б, может, и не упущено разобраться и уладить — да не в той лихой беде, как буре, завертевшей нас теперь. Сегодня видится так, что мирней и открытей для будущего: кому надо бы разойтись на отдельную жизнь, так и разойтись. И именно при этом всеместном национальном изводе, заслоняющем нам остальную жизнь, хоть пропади она, при этой страсти, от которой сегодня мало кто в нашей стране свободен.

Увы, многие мы знаем, что в коммуналь-

ной квартире порой и жить не хочется. Вот

— так сейчас у нас накалено и с нациями. Да уже во многих окраинных республи-

ках центробежные силы так разогнаны, что не остановить их без насилия и крови — да и н_е н_а_д_о удерживать такой ценой! Как у нас все теперь поколесилось — так все равно «Советский Социалистический» развалится, в_с_е р_а_в_н_о! — и выбора настоящего у нас нет, и размышлять-то не над чем, а только — поворачиваться проворней, чтоб упредить беды, чтобы раскол прошел без лишних страданий людских, и только тот, который уже действительно неизбежен.

И так я вижу: надо безотложно, громко, четко объявить: три прибалтийских республики, три закавказских республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если ее к Румынии больше тянет, эти одиннадцать — да! — НЕПРЕМЕННО И БЕСПОВОРОТНО будут отделены. (А о процессе отделения

—страницами ниже.)

ОКазахстане. Сегодняшняя огромная его территория нарезана была коммунистами без разума, как попадя: если где кочевые стада раз в год проходят — то и Казахстан. Да ведь в те годы считалось: это совсем неважно, где границы проводить,- еще немножко, вот-вот, и все нации сольются в одну. Проницательный Ильичпервый называл вопрос границ «даже десятистепенным». (Так — и Карабах отрезали к Азербайджану, какая разница — куда, в тот момент надо было угодить сердечному другу Советов — Турции.) Да до 1936 года Казахстан еще считался автономной республикой в РСФСР, потом возвели его в союзную. А составлен-то он — из южной Сибири, южного Приуралья, да пустынных центральных просторов, с тех пор преображенных и восстроенных — русскими, зэками да ссыльными народами. И сегодня во всем раздутом Казахстане казахов — заметно меньше половины. Их сплотка, их устойчивая отечественная часть — это большая южная дуга областей, охватывающая с крайнего востока на запад почти до Каспия, действительно населенная преимуществен-

но казахами. И коли в этом охвате они захотят отделиться — то и с Богом.

И вот за вычетом этих двенадцати — только и останется то, что можно назвать Р_у_с_ь, как называли издавна (слово «русский» веками обнимало малороссов, великороссов и белорусов), или — Россия (название с XVIII века) или, по верному смыслу теперь: Российский Союз.

И все равно — еще останется в нем сто народов и народностей, от вовсе немалых до вовсе малых. И вот тут-то, с этого порога — можно и надо проявить нам всем великую мудрость и доброту, только от этого момента можно и надо приложить все силы разумности и сердечности, чтоб утвердить плодотворную содружность наций, и цельность каждой в ней культуры, и сохранность каждого в ней языка.

СЛОВО К ВЕЛИКОРОССАМ

Еще в начале века наш крупный государственный ум С. Е. Крыжановский предвидел: «Коренная Россия не располагает запасом культурных и нравственных сил для ассимиляции всех окраин. Это истощает русское национальное ядро».

А ведь то сказано было — в богатой, цветущей стране, и прежде всех миллионных истреблений вашего народа, да не слепо подряд, а уцеленно выбивавших самый русский ОТБОР.

А уж сегодня это звучит с тысячекратным смыслом: н_е_т у н_а_с с_и_л на окраины, ни хозяйственных сил, ни духовных. Н_е_т у н_а_с с_и_л на Империю! — и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель.

Я с тревогой вижу, что пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана, переняло от коммунистов никогда не существовавший дутый «советский патриотизм» и гордится той «великой советской державой», которая в эпоху чушки Ильича-второго только изглодала последнюю производительность наших десятилетий на бескрайние и никому

не нужные (и теперь вхолостую уничтожаемые) вооружения, опозорила нас, представила всей планете как лютого жадного безмерного захватчика — когда наши колени уже дрожат, вот-вот мы свалимся от бессилия. Это вреднейшее искривление нашего сознания: «зато большая страна, с нами везде считаются», — это и есть, уже при нашем умирании, беззаветная поддержка коммунизма. Могла же Япония примириться, отказаться и от международной миссии

иот заманчивых политических авантюр —

исразу расцвела.

Надо теперь жестко в_ы_б_р_а_т_ь: между Империей, губящей прежде всего нас самих, — и духовным и телесным спасением нашего же народа. Все знают: растет наша смертность, и превышает рождения,

—мы так исчезнем с Земли! Держать великую Империю — значит вымертвлять свой собственный народ. Зачем этот разнопестрый сплав? — чтобы русским потерять свое неповторимое лицо? Не к широте Державы мы должны стремиться, а к ясности нашего духа в остатке ее. Отделением двенадцати республик, этой кажущейся жертвой — Россия, напротив, освободит сама себя для драгоценного ВНУТРЕННЕГО развития, наконец обратит внимание и прилежание на саму себя. Да в нынешнем смешении — какая надежда и на сохранение, развитие русской культуры? все меньшая, все идет

—в перемес и в перемол.

Ксожалению, этот мираж «единонеделимства» 70 лет несла через свою нищету и беды и наша стойкая, достойная русская эмиграция. Да ведь для «единонеделимца» 1914 года — и Польша «наша» (взбалмошная фантазия Александра I «осчастливить» ее своим попечительством), и никак «отдать» ее нельзя. Но кто возьмется настаивать на этом сегодня? Неужели Россия обеднилась от отделения Польши и Финляндии? Да только распрямилась. И так — еще больше распрямимся от давящего груза «среднеазиатского подбрюшья», столь же необдуманного завоевания Александра II, — лучше б эти силы он потратил на недостроенное здание своих реформ, на рож-

дение подлинно народного земства.

Наш философ этого века Ив. А. Ильин писал, что духовная жизнь народа важней охвата его территории или даже хозяйственного богатства; выздоровление и благоденствие народа несравненно дороже всяких внешних престижных целей.

Да окраины у_ж_е реально отпадают. Не ждать же нам, когда наши беженцы беспорядочно хлынут оттуда уже миллионами.

Надо перестать попугайски повторять: «мы гордимся, что мы русские», «мы гордимся своей необъятной родиной», «мы гордимся...». Надо понять, что п_о_с_л_е всего того, чем мы заслуженно гордились, наш народ отдался духовной катастрофе Семнадцатого года (шире: 1915--1932), и с тех пор мы — до жалкости не прежние,

иуже нельзя в наших планах на будущее заноситься: как бы восстановить государственную мощь и внешнее величие прежней России. Наши деды и отцы, «втыкая штык в землю» во время смертной войны, дезертируя, чтобы пограбить соседей у себя дома, — уже тогда СДЕЛАЛИ ВЫБОР за нас — пока на одно столетие, а то, смотри,

ина два. Не гордиться нам и советско германской войной, на которой мы уложили за 30 миллионов, вдесятеро гуще, чем враг, и только утвердили над собой деспотию. Не «гордиться» нам, не протягивать лапы к чужим жизням, — а осознать свой народ в провале измождающей болезни, и молиться, чтобы послал нам Бог выздороветь, и разум действий для того.

Аесли верно, что Россия эти десятилетия отдавала свои жизненные соки республикам, — так и хозяйственных потерь мы от этого не понесем, только экономия физических сил.

СЛОВО К УКРАИНЦАМ И БЕЛОРУСАМ

Сам я — едва не на половину украинец, и в ранние годы рос при звуках украинской речи. А в скорбной Белоруссии я провел большую часть своих фронтовых лет, и до пронзительности полюбил ее печальную скудость и ее кроткий народ.

К тем и другим я обращаюсь не извне, а как СВОЙ.

Да народ наш и разделялся на три ветви лишь по грозной беде монгольского нашествия да польской колонизации. Это все — придуманная невдавне фальшь, что чуть не с IX века существовал особый украинский народ с особым не-русским языком. Мы все вместе истекли из драгоценного Киева, «откуду русская земля стала есть», по летописи Нестора, откуда и засветило нам христианство. Одни и те же князья правили нами: Ярослав Мудрый разделял между сыновьями Киев, Новгород и все протяжение от Чернигова до Рязани, Мурома и Белоозера; Владимир Мономах был одновременно и киевский князь и ростово-суз- дальский; и такое же единство в служении митрополитов. Народ Киевской Руси и создал Московское государство. В Литве и Польше белорусы и малороссы сознавали себя русскими и боролись против ополяченья и окатоличенья. Возврат этих земель в Россию был всеми тогда осознаваем как ВОССОЕДИНЕНИЕ.

Да, больно и позорно вспомнить указы времен Александра II (1863, 1876) о запрете украинского языка в публицистике, а затем и в литературе, — но это не продержалось долго, и это было из тех умопомрачных окостенений и в управительной, и в церковной политике, которые подготовляли падение российского государственного строя.

Однако и суетно-социалистическая Рада 1917 года составилась соглашением политиков, а не была народно избрана. И когда, переступив от федерации, объявила выход Украины из России — она не опрашивала всенародного мнения.

Мне уже пришлось отвечать эмигрантским украинским националистам, которые втверживают Америке, что «коммунизм — это миф, весь мир хотят захватить не коммунисты, а русские» (и вот — «русские» уже захватили Китай и Тибет, так и стоит уже 30 лет в законе американского Сената). Коммунизм — это такой МИФ, который и русские, и украинцы испытали на своей шее в застенках ЧК с 1918 года. Такой МИФ, что

выгреб в Поволжьи даже семенное зерно, и отдал 29 русских губерний засухе и вымирательному голоду 1921-22 года. И тот же самый МИФ предательски затолкал Украину в такой же беспощадный голод 1932-33. И вместе перенеся от коммунистов общую кнуто-расстрельную коллективизацию, — неужели мы этими кровными страданиями не соединены?

В Австрии и в 1848 галичане еще называли свой национальный совет — «Головна Русска Рада». Но затем в отторгнутой Галиции, при австрийской подтравке, были выращены искаженный украинский ненародный язык, нашпигованный немецкими и польскими словами, и соблазн отучить карпатороссов от русской речи, и соблазн полного всеукраинского сепаратизма, который у вождей нынешней эмиграции прорывается то лубочным невежеством, что Владимир Святой «был украинец», то уже невменяемым накалом: нехай живе коммунизм, абы сгубились москали! [Прим. скан.

— По-украински пишется: «нехай живе комунiзм, аби згубились москалi!»]

Еще бы нам не разделить боль за смертные муки Украины в советское время. Но откуда этот замах: по живому отрубить Украину (и ту, где сроду старой Украины не было, как «Дикое Поле» кочевников — Новороссия, или Крым, Донбасс и чуть не до Каспийского моря). И если «самоопределение нации» — так нация и должна свою судьбу определять с_а_м_а. Без всенародного голосования — этого не решить.

Сегодня отделять Украину — значит резать через миллионы семей и людей: какая перемесь населения; целые области с русским перевесом; сколько людей, затрудняющихся выбрать себе национальность из двух; сколькие — смешанного происхождения; сколько смешанных браков — да их никто «смешанными» до сих пор не считал. В толще основного населения нет в тени нетерпимости между украинцами и русскими.

Братья! Не надо этого жестокого раздела! — это помрачение коммунистических лет. Мы вместе перестрадали советское время, вместе попали в этот котлован —

вместе и выберемся.

И за два века — какое множество выдающихся имен на пересечении наших двух культур. Как формулировал М. П. Драгоманов: «Неразделимо, но и не смесимо.» С дружелюбием и радостью должен быть распахнут путь украинской и белорусской культуре не только на территории Украины в Белоруссии, но и Великороссии. Никакой насильственной русификации (но и никакой насильственной украинизация, как с конца 20-х годов), ничем не стесненное развитие параллельных культур, в школьные классы на обоих языках, по выбору родителей. Конечно, если б украинский народ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО пожелал отделиться — никто не посмеет удерживать его силой. Но — разнообразна эта обширность, и только МЕСТНОЕ население может решать судьбу своей местности, своей области,- а каждое новообразуемое при том национальное меньшинство в этой местности — должно встретить такое же ненасилие к себе.

Все сказанное полностью относится и к Белоруссии, кроме того, что там не распаляли безоглядного сепаратизма.

И еще: поклониться Белоруссии и Украине мы должны за чернобыльское бедовище, учиненное карьеристами и дураками советской системы, — и исправлять его, чем сможем.

СЛОВО К МАЛЫМ НАРОДАМ И НАРОДНОСТЯМ

И после всех отделений ваше государство все равно, неизбежно, останется многонародным, хотя мы не гонимся за тем.

Для некоторых, даже и крупных, наций, как татары, башкиры, удмурты, коми, чуваши, мордва, марийцы, якуты, — почти что и выбора нет: непрактично существовать государству, вкруговую охваченному другим. У иных национальных областей — будет внешняя граница, и если они захотят отделяться — запрета не может быть и здесь. (Да еще и не во всех автономных республиках коренная народность составляет большинство.) Но при сохранении всей их национальной самобытности в культуре, рели-

гии, экономике — есть им смысл и остаться в Союзе.

Как показало в XX веке создание многих малых государственных образований — это непосильно обременяет их избытком учреждений, представительства, армией, отсекает от пространных территорий разворота торговли и общественной деятельности. Так и горские кавказские народы, пред революцией столь отличавшиеся в верности российскому трону, вероятно еще поразмыслят, есть ли расчет им отделяться. Не крупный Российский Союз нуждается в примыкании малых окраинных народов, но они нуждаются в том больше. И — исполать им, если хотят с нами.

В советской показной и лживой государственной системе присутствуют, однако, и верные, если честно их исполнять, элементы. Таков — Совет Национальностей, палата, где должен быть услышан, не потерян голос и самой наималейшей народности. И вместе с тем справедлива нынешняя иерархия: «союзных республик» — автономных республик — автономных областей

—и национальных округов. Численный вес народа не должен быть в пренебрежении, отказываться от этой пропорциональности

—путь к хаосу; так может прозябать ООН, но не жизнеспособное государство.

Крымским татарам, разумеется, надо открыть полный возврат в Крым. Но при плотности населения XXI века Крым вместителен для 8-10 миллионов населения — и стотысячный татарский народ не может себе требовать ВЛАДЕНИЯ им.

Инаконец — наималейшие народности: ненцы, пермяки, эвенки, манси, хакасцы, чукчи, коряки... и не перечислить всю дробность. Все они благополучно жили в царской «тюрьме народов», а к вымиранию поволокли их мы, коммунистический Советский Союз. Сколько зла причинила им окаянщина нашей администрации и наша хищная и безмозглая индустрия, неся гибель и отраву их краям, выбивая из-под этих народностей последнюю жизненную основу, особенно тех, чей объем так угрожающе мал, что не дает им бороться за выживание. Надо успеть — подкрепить, оживить и спас-

ти их! Еще не вовсе поздно.

Каждый, и самый малый, народ — есть неповторимая грань Божьего замысла. Перелагая христианский завет, Владимир Соловьев написал: «Люби все другие народы, как свой собственный.»

XX век содрогается, развращается от политики, освободившей себя от всякой нравственности. Что требуется от любого порядочного человека, от того освобождены государства и государственные мужи. Пришел крайний час искать более высокие формы государственности, основанные не только на эгоизме, но и на сочувствии.

ПРОЦЕСС РАЗДЕЛЕНИЯ

Итак, о_б_ъ_я_в_и_т_ь о несомненном праве на полное отделение тех двенадцати республик — надо безотлагательно и твердо. А если какие-то из них заколеблются, отделяться ли им? С той же несомненностью вынуждены объявить о НАШЕМ отделении от них — мы, оставшиеся. Это — уже слишком назрело, это необратимо, будет взрываться то там, то сям; все уже видят, что вместе нам не жить. Так не тянуть взаимное обременение.

Еще этот мучительный и затратный процесс разделения отяжелит первый переходный период для всех нас, первую пору нового развития: сколько еще нужно средств, средств, когда их и так нет. Однако лишь это разделение прояснит нам прозор будущего.

Но самогО реального отделения нельзя произвести никакой одноминутной декларацией. Всякое одностороннее резкое действие — это повреждение множества человеческих судеб и взаимный развал хозяйства. И это не должно быть похоже, как бежали португальцы из Анголы, отдав ее беспорядку и многолетней гражданской войне. С этого момента должны засесть за работу комиссии экспертов всех сторон. Не забудем и: как безответственно-небрежна была советская прометка границ. В какихто местах может понадобиться уточненная, по истинному расселению, в каких-то — и местные плебисциты под беспристрастным