Брусницын Л.В. Проблемы формирования российского.

Брусницын Л.В. Проблемы формирования российского законодательства о защите лиц, содействующих уголовному правосудию // Государство и право. 2004. №2. C.32-41

Оставаясь до последнего времени среди стран - "аутсайдеров" в обеспечении безопасности граждан, участвующих в борьбе с преступностью, Россия, наконец, приступила к формированию законодательства, направленного на защиту тех, кто, порой рискуя жизнью, выполняет свой гражданский долг и уголовно-процессуальные обязанности. Заметным шагом в этом стало принятие УПК РФ 2001 г., содержащего меры безопасности для участников уголовного процесса. В то же время в этих мерах допущены серьезные пробелы(2) - свидетельство не только сложности их нормативного урегулирования из-за новизны для отечественного законодателя, но и следствие того, что проблема посткриминального воздействия до сих пор остается на периферии его внимания при разработке законов, направленных на борьбу с преступностью.

Для устранения допущенных и предотвращения новых ошибок в законотворческой деятельности необходим учет ряда исходных (концептуальных) положений, которые во многом предопределяют эффективность формируемого законодательства. Одно из таких положений - характеристика правового государства, заключающаяся во взаимной ответственности государства и индивидуума(3). В сфере борьбы с преступностью данная характеристика выражается в том числе в правомерности отказа гражданина участвовать в каком бы то ни было качестве в уголовном судопроизводстве, если это сопряжено с возникновением опасности для гражданина, а государство в лице правоохранительных органов не обеспечивает его безопасность. Правомерность такого отказа вытекает и из норм российской Конституции (4).

Иерархия конституционных и отраслевых правовых норм требует установления в законодательстве, регулирующем борьбу с преступностью, трех слагаемых: (1) права индивидуума, содействующего правосудию, на обеспечение безопасности, (2) корреспондирующей этому праву обязанности правоохранительных органов обеспечить безопасность индивидуума, (3) системы защитных мер, гарантирующих безопасность последнего (5).

К сожалению, в одном из отраслевых законов - УПК РФ оказались закрепленными не вышеуказанные корреспондирующие право и обязанность, но лишь возможность для индивидуума заявить ходатайство о защите, причем только в случаях, если он является потерпевшим (п. 21 ч. 2 ст. 42 УПК) либо свидетелем (п. 7 ч. 4 ст. 56 УПК). Можно только надеяться, что правоприменительная деятельность по обеспечению безопасности участников процесса будет скорректирована за счет ч. 3 ст. 11 УПК (предусматривает применение мер безопасности в отношении не только потерпевшего и свидетеля, но также иных участников процесса) и ч. 1 ст. 119 УПК, которая гласит: правом ходатайствовать о принятии процессуальных решений для "обеспечения прав и законных интересов" обладают также подозреваемый, обвиняемый, его защитник, эксперт, гражданский истец, гражданский ответчик, их представители (в то же время в ст. 119 УПК оказались "забытыми" специалист, переводчик, понятые).

Оценивая эти разрозненные уголовно-процессуальные нормы, надо признать: они не дают четкого представления лицам, осуществляющим производство по делу, что их обязанность заключается в обеспечении безопасности участников судопроизводства вне зависимости от процессуального статуса последних и наличия их ходатайств о защите, поскольку такое ходатайство является лишь одним из поводов для применения мер безопасности, но не обязательным условием их осуществления.

Важное условие эффективности законодательства в сфере борьбы с преступностью - его криминологическая обусловленность(6). Применительно к рассматриваемой проблеме эффективность законодательных актов находится в зависимости от того, насколько полно при их разработке учитываются криминологические характеристики посткриминального воздействия: круг лиц, осуществляющих такое воздействие (преступники, их окружение, иные лица) и подвергающихся ему (граждане, участвующие в ОРД, участники уголовного процесса и др.); временные границы воздействия (осуществляется не только в ходе судопроизводства, но и за его пределами).

К основным характеристикам воздействия относятся и формы, в которых оно выражается. Учет данной характеристики воздействия важен при установлении оснований осуществления мер безопасности, а именно: следует учесть, что воздействие может выражаться не только в запрещенных Уголовным законом деяниях, но и в деяниях, которые объективно не могут быть запрещены УК и иными законами, однако с успехом применяются преступниками. Пример тому: после заявления потерпевшей в правоохранительные органы о вымогательстве рядом с ее домом стали постоянно находиться два автомобиля с "мрачноватыми личностями" которые "ничего не требуют, ничего не говорят. Когда девушка (заявившая о вымогательстве. - Л.Б.), ее мать или брат выходят на улицу, компания молча смотрит им вслед"(7). Солидарность с подсудимым и угрозы свидетелям могут демонстрироваться с помощью присущего преступному миру стиля одежды, стрижки, поведения целыми группами лиц и в зале судебного заседания (8). При этом в отношении потерпевших и свидетелей не совершается никаких противоправных действий, но можно ли быть уверенными в правдивости их показаний, если они даются в присутствии явно враждебной "публики"?

В достаточно замкнутых социальных группах, например в некоторых трудовых коллективах, в воинских подразделениях, цели посткриминального воздействия могут достигаться и за счет нарочитого отчуждения вокруг содействующих правосудию, когда все их поступки встречают демонстративную негативную оценку окружающих. Не случайно более 85% военнослужащих - жертв насильственных преступлений не сообщают о случившемся из-за боязни не только физической расправы со стороны преступников, но и угрозы клейма "стукача"; 88% таких потерпевших заявили, что после того, как о насилии стало известно правоохранительным органам, они испытали бойкот сослуживцев (9) .

Отдельно надо сказать о проблеме защиты жертв и свидетелей деяний, совершаемых организованными преступными группами (ОПГ). Эта проблема концентрированно выражена в Пояснительном меморандуме к Рекомендации N R (97) 13 "По вопросу запугивания свидетелей и обеспечения прав защиты", принятом Советом Европы в 1997 г., где говорится: "запугивание" свидетелей обусловлено самой природой организованной преступности - угроза для свидетелей существует вследствие одной лишь принадлежности преступника к ОПГ(10). Американскими специалистами обращается внимание, что "даже если нет явно выраженных угроз", потерпевшие и свидетели отказываются от дачи показаний, поскольку "общая атмосфера страха и насилия, обычная для районов, контролируемых преступными группами... сама по себе является устрашающей настолько, что "отваживает" свидетелей давать показания" (11), "непосредственное запугивание начинается в момент, когда жертва и свидетель осознают, что преступление совершено организованной группой"(12).

В полной мере сказанное относится и к современной России, что делает очевидной необходимость законодательного установления применения мер безопасности для предотвращения не только преступного, но и не запрещенного УК РФ и иными законами воздействия, если оно осуществляется с целями: заставить человека отказаться от намерения содействовать уголовному правосудию, прекратить содействие либо из мести за уже оказанное содействие.

Изложенное требует корректировки действующего законодательства, в том числе уже упоминавшейся ч. 3 ст. 11 УПК, согласно которой в настоящее время меры безопасности могут применяться лишь при угрозах "убийством, применением насилия, уничтожением или повреждением их имущества либо иными опасными противоправными деяниями". Необходимо соответствующее изменение и ст. 19 Федерального закона РФ "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений", где обязанность должностных лиц принять меры к защите подозреваемых и обвиняемых предусмотрена только в случае угрозы совершения со стороны других подозреваемых и обвиняемых преступления. Таким образом, при угрозе иных - не преступных - деяний названный Закон позволяет оставить человека во враждебном для него окружении, а ведь спектр приемов воздействия в СИЗО на тех, кто сотрудничает с правоохранительными органами, значительно шире, нежели круг деяний, запрещенных УК. Это и распространение ложных слухов о принадлежности лица к пассивным гомосексуалистам, что влечет превращение человека в изгоя в среде арестованных, и "перевод" в низшую субкультурную касту (касту "отверженных") - одна из самых унизительных и страшных по последствиям санкций в преступном мире, однако собственно процедура такого "перевода" не обязательно сопряжена с деянием, запрещенным УК РФ: с мужеложством с применением насилия либо с угрозой его применения.

Эффективность мер безопасности зависит и от своевременного их использования. Применительно к мерам безопасности своевременность детерминирована целью этих мер - превенцией посткриминального воздействия. Именно на необходимость предотвращения воздействия указано в Выводах и рекомендациях Совещания Специальной группы экспертов по уменьшению риска насилия в системе уголовного правосудия, где говорится: эти меры должны "опережать опасность, а не реагировать на свершившиеся факты нападения или инциденты" (13). На Европейском семинаре, посвященном проблеме лиц, сотрудничающих с правосудием (Рим, сентябрь 1999 г.), была подтверждена необходимость защиты лиц, "которые вследствие готовности... сотрудничать с правосудием подвергаются или, вероятно, могут подвергаться (выделено мною. - Л.Б.) серьезной и непосредственной опасности"(14). И перечень международно-правовых актов, ориентирующих национального законодателя на необходимость учета этого важного условия применения мер безопасности, можно продолжить(15).

На это же условие обращается внимание в США, имеющих наибольший опыт противодействия посткриминальному воздействию. Там говорится о необходимости применения защитных мер при "потенциальной возможности запугивания" свидетелей (16), в новых стратегиях защиты свидетелей делается "упор на предотвращение запугивания"(17). Эта позиция выверена длительной практикой, и не следует игнорировать ее при разработке российского законодательства. Необходимость превентивного применения мер защиты подтверждает и опыт Украины (в данном случае негативный): правоохранительные органы этого государства нередко пренебрегают превентивным применением защитных мер. Помимо возникновения реальной угрозы жизни и здоровью потерпевших, свидетелей, это влечет и необходимость применения к ним дорогостоящих защитных мер (переселение и пр.)(18).

Сказанное делает очевидным, что в качестве цели применения мер безопасности в российском законодательстве следует предусмотреть предотвращение не только реальных, но и возможных посягательств на граждан, содействующих правосудию. Поэтому, например, указание в российском законопроекте "О государственной защите потерпевших, свидетелей и других лиц, содействующих уголовному судопроизводству" на реальность угрозы как условие применения мер безопасности можно рассматривать не в качестве концептуального решения рассматриваемого вопроса, но как временный шаг, вынужденный неблагополучным экономическим состоянием страны и предпринятый с целью сузить применение дорогостоящего закона. С "выздоровлением" российской экономики реальность угрозы следует установить в качестве условия применения лишь наиболее дорогостоящих мер безопасности (переселения на другое место жительства, изменения внешности и др.), подлежащих применению в случаях, когда другие меры (охрана, временное помещение в безопасное место и др.) не обеспечивают безопасность защищаемых (в этих случаях угроза посткриминального воздействия и становится очевидной, т.е. реальной).

Что же касается УПК РФ, то ошибку, допущенную в этом отраслевом законе, надо исправлять незамедлительно. Сейчас, исходя из не раз упоминавшейся ч. 3 ст. 11 УПК, к предусмотренным в нем мерам безопасности Закон позволяет прибегать, если угрозы участникам уголовного процесса осуществляются. Но осуществляемая угроза - это уже приготовление к преступлению, покушение на его совершение либо оконченное преступление (например, угроза убийством). Таким образом, следуя предписаниям УПК, невозможно предотвратить посткриминальное воздействие, его можно лишь пресечь. Однако угрозы уже высказаны и, возможно, достигли цели.

Вышеизложенное позволяет предложить новую редакцию оснований применения тех мер безопасности, ссылки на которые даны в ч. 3 ст. 11 УПК: "при наличии достаточных данных о том, что потерпевшему, свидетелю, иным участникам уголовного судопроизводства, а также их родственникам или близким лицам могут угрожать убийством, применением насилия, уничтожением или повреждением их имущества, совершением иных деяний с целью заставить отказаться от осуществления уголовно-процессуальных обязанностей или прав либо из мести за их осуществление, суд, прокурор, следователь, орган дознания и дознаватель принимают в пределах своей компетенции в отношении указанных лиц меры безопасности...".

Заметим здесь, что и другая группа (подсистема) мер безопасности - меры пресечения избираются, если обвиняемый "может угрожать" свидетелю и иным участникам процесса. Подчеркиваем: не угрожает, даже не намеревается, а может угрожать (п. 3 ч. 1 ст. 97 УПК). Очевидно, что основания использования всех подсистем мер безопасности должны быть едиными (не существует объективных причин для установления в законе различных оснований применения, например, заключения обвиняемого под стражу и закрытого судебного разбирательства).

В отечественном законодательстве пока не выверены и основания отмены мер безопасности. Пример - ч. 6 ст. 278 УПК, в которой допущен отход от естественной и понятной формулы: необоснованное ходатайство не удовлетворяется, обоснованное - подлежит удовлетворению. Часть же 6 ст. 278 гласит: "в случае заявления сторонами обоснованного ходатайства о раскрытии подлинных сведений о лице, дающем показания.., суд вправе предоставить сторонам возможность ознакомления с указанными сведениями". Итак, ходатайство обоснованное, но суд не обязан, а вправе его удовлетворить. Чем же он должен руководствоваться, отказывая в удовлетворении обоснованного ходатайства? Может быть, мнением человека, которому обещали защиту от преступников и потому предоставили псевдоним? В УПК ответа нет. Нет его и у автора предлагаемой читателям статьи.

Следующая проблема: каким критерием должен руководствоваться законодатель при определении допустимости тех мер безопасности, что сопряжены с ограничением непосредственности исследования доказательств и других важных условий судебного разбирательства? Иллюстрацией сложности данного вопроса может служить длившаяся в России почти десятилетие полемика о возможности участия граждан в уголовном процессе под псевдонимом. Одни представители отечественной уголовно-процессуальной науки утверждали, что использование псевдонимов - возвращение в Средневековье, другие видели в этой мере безопасности адекватный ответ на современные условия борьбы с преступностью. Конец спору положило принятие ныне действующего УПК, в котором эта мера безопасности, исходя из позиции Европейского Суда по правам человека, предусмотрена. Но возможны новые дискуссии, например вокруг мер защиты в виде: удаления подсудимых из зала суда на время допросов не только несовершеннолетних, но и иных участников процесса; допросов в суде должностных лиц правоохранительных органов, которым обстоятельства преступления стали известны от потерпевших и свидетелей, без вызова в суд последних и без оглашения сведений о них; ограничения права защитника на свидания с подзащитным, содержащимся под стражей. Можно предположить, что сама постановка вопроса о дополнении этими мерами российского УПК вызовет острую критику со стороны некоторых процессуалистов, и повторится ситуация 90-х годов вокруг псевдонимов.

Итак, допустимы ли перечисленные меры в российском уголовном судопроизводстве? Поиск ответа в рамках отечественной уголовно-процессуальной доктрины мог бы затянуться, но ответ уже дан на уровне европейского права: указанные меры безопасности признаны допустимыми (при соблюдении определенных процессуальных условий) Европейским Судом по правам человека (Евросудом)(19).

Каким же образом в национальном судопроизводстве можно обеспечить международно-правовые стандарты защиты тех, кто содействует правосудию? Достаточно ли для решения этой проблемы знакомить сотрудников отечественных правоохранительных органов с прецедентами Евросуда? Такое ознакомление необходимо, но недостаточно. Причин тому несколько.

Во-первых, сложность представляет само ознакомление с решениями Евросуда, поскольку он активно не способствует переводу своих решений с официальных языков на другие языки государств - участников Совета Европы. С другой стороны, в России планируется официальное опубликование не всех, а лишь важнейших его решений (20). По такому критерию были отобраны прецеденты Евросуда и для сборника, изданного в

2000 г (21). (не имеющего, кстати, статуса официального перевода). И проблема безопасности участников уголовного процесса в этом издании отражения не нашла. Можно предположить, что и впредь далеко не все решения Евросуда, в которых дается оценка применению национальными судами тех или иных мер безопасности, будут доступны для российских следователей, прокуроров и судей. Кроме того, неофициальность переводов прецедентов на русский язык может ставить под сомнение законность их использования в судопроизводстве, поскольку согласно ч. 3 ст. 15 Российской Конституции нормативные правовые акты, затрагивающие права и свободы человека, не могут применяться, если они не опубликованы официально, например в Собрании законодательства Российской Федерации. Кроме того, для России формально обязательны только те решения Евросуда, которые вынесены в ее отношении.

Все эти обстоятельства чреваты повторением в России ситуации 1996 г., когда лишь третья судебная инстанция - Президиум Верховного Суда РФ поставил точку в вопросе: явилось ли нарушением права на защиту то, что подсудимым не было вручено приложение к обвинительному заключению - список вызываемых в суд лиц, а также то, что подсудимых удаляли из зала суда на время допросов совершеннолетних потерпевших и свидетелей. Тогда Судебная коллегия Верховного Суда квалифицировала применение этих мер как нарушение уголовно-процессуального закона и отменила обвинительный приговор областного суда. Президиум же Верховного Суда признал правомерность применения названных мер безопасности, обосновав свое решение ссылками не на УПК РСФСР, который действительно этих мер не предусматривал, а на соответствующие международно-правовые нормы (22) (как ни странно, примененные в 1996 г. меры защиты оказались не включенными в УПК 2001 г.).

Говоря о проблемах реализации во внутригосударственном судопроизводстве общеевропейских стандартов защиты содействующих правосудию, надо обратить внимание и на то, что Россия принадлежит к континентальной правовой семье, т.е. в ней нет традиций использования в правоприменительной деятельности сотен и сотен судебных прецедентов. К тому же решения Евросуда излагаются в стиле, отличном от российских юридико-технических традиций, что может затруднять точное восприятие смысла его весьма объемных решений и следование им в правоприменении. Обычной для российских юристов является деятельность на основании кодифицированного права. Поэтому, на взгляд автора, изучение обширного и перманентно развивающегося прецедентного права Евросуда является задачей не только и, может быть, не столько практических работников, сколько отечественной юридической науки. Задача же законодателя - оперативно учитывать результаты научных исследований в законотворчестве.

На законодательном уровне крайне важно обеспечить необходимую степень детализации условий применения мер безопасности. Это - одна из существенных предпосылок соблюдения во внутригосударственном уголовном процессе Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Иллюстрацией важности данного аспекта национального законотворчества могут служить решения Евросуда по двум делам: Дорсон (Doorson) против Нидерландов (1996 г.) и Ван Мехелен (Van Mechelen) против Нидерландов (1997 г.). Оба дела рассмотрены Евросудом уже после реформы голландского уголовно-процессуального законодательства, в ходе которой было учтено отрицательное для этой страны решение Евросуда в 1989 г. в деле Костовски (Kostovski). Исходя из этого решения, в законодательстве Нидерландов был установлен запрет на использование для обоснования обвинительного приговора показаний только анонимных свидетелей. И это требование выполнялось при уголовном преследовании обоих заявителей. Тем не менее решения Евросуда в вышеназванных делах противоположны. В деле Дорсона Суд не нашел нарушения Европейской конвенции, в деле же Ван Мехелена, хотя и с небольшим перевесом голосов, установил его. На решение в последнем деле повлияло, в частности, то, что свидетели, дававшие показания в суде под псевдонимами, были полицейскими, вследствие чего Евросуд обратил внимание: "их положение до некоторой степени отличается от положения незаинтересованного свидетеля или жертвы. На полицейских лежит долг повиновения исполнительным властям государства, и они связаны с прокуратурой; только по одним этим причинам к их использованию в качестве анонимных свидетелей следует прибегать лишь в исключительных обстоятельствах". Кроме того, в основу решения об участии полицейских во внутригосударственном судебном процессе под псевдонимами были положены "оперативные интересы полиции": возможность дальнейшего осуществления полицейскими оперативных мероприятий, а не только возможная угроза их безопасности(23).

Таким образом, законодателю надо принять во внимание, что указания в УПК на возможность использования псевдонимов недостаточно. Само по себе это указание не обеспечивает законности применения данной меры безопасности. В российском УПК должна быть ясно показана позиция Евросуда в связи с использованием этой и других мер безопасности, сопряженных с ограничением общих условий судебного разбирательства, а именно: в УПК должны быть закреплены ограничительные условия применения таких мер, выраженные в прецедентах Евросуда.

Что касается совершенствования путей приведения законодательства России (и других членов Совета Европы) в соответствие с международно-правовыми стандартами, то оно будет достигнуто быстрее, если наряду с продолжением реформы Евросуда будут реформироваться и другие части Конвенции, в том числе ст. 5 и 6, имеющие исключительно важное значение для внутригосударственного судопроизводства. Речь идет о необходимости периодически, возможно, раз в несколько десятилетий вносить (исходя из содержания созданных в эти десятилетия прецедентов Евросуда) новеллы в статьи Конвенции. Цель - сделать конвенциальные нормы более понятными, "прозрачными" как для национального законодателя, так и для правоприменителя(24). Это обеспечит корреспонденцию национального законодательства международному, существенно облегчит принятие решений во внутригосударственном судопроизводстве в соответствии с Конвенцией и, главное, сделает более коротким путь в защите прав человека по сравнению с существующей ныне длительной и дорогостоящей "цепочкой", включающей: 1) применение национальным судом закона, не соответствующего Европейской конвенции (что выяснится Евросудом лишь в конце этой "цепочки"); 2) исчерпание осужденным всех средств исправления судебной ошибки на внутригосударственном уровне; 3) его обращение с жалобой на нарушение Конвенции в Евросуд, что тем не менее еще не гарантирует скорое восстановление нарушенного права (25), и, наконец, 4) решение Евросуда.

Еще один фактор влияния на становление нашего законодательства. Россия приступила к его формированию, когда мировым сообществом уже накоплен значительный опыт в защите лиц, содействующих правосудию. И это существенно облегчает отечественную законотворческую деятельность за счет заимствования проверенного практикой зарубежного опыта. Состоялись и многочисленные международные форумы, принявшие документы, которые ориентируют российского законодателя в средствах решения рассматриваемой проблемы (26). Естественно, возникает вопрос, что из мирового опыта (уже безотносительно проблемы соотношения национальных и международных стандартов защиты лиц, содействующих правосудию) приемлемо для России, испытывающей такие сложности, как недофинансирование деятельности правоохранительных органов, низкий профессиональный уровень значительной части их сотрудников, коррумпированность и др. В какой степени эти проблемы окажут влияние на формируемое российское законодательство и на правоприменительную деятельность?

Очевидно, что частота применения мер, сопряженных с существенными финансовыми затратами, напрямую зависит от состояния экономики страны. Для того чтобы сделать дорогостоящие меры безопасности более доступными, можно использовать опыт других стран. В Молдавии и Украине, например, расходы, связанные с реализацией мер безопасности, по общему правилу осуществляются государством, однако защищаемый может взять их на себя частично или полностью; в США некоторые "шелтеры" - места для временного проживания жертв преступлений находятся в частной собственности (27) .

Тем не менее далекое от благополучного экономическое состояние России объективно может привести к временному ограничению применения "дорогих" мер безопасности за счет установления на законодательном уровне: (1) реальности угрозы посткриминального воздействия в качестве основания применения таких мер и (2) применения этих мер в связи с производством по делам только о тяжких и особо тяжких преступлениях. О вынужденном характере первого из этих ограничительных условий уже говорилось выше. По поводу второго условия: учитывая, что обязанность государства обезопасить гражданина, участвующего в борьбе с преступностью, не может быть поставлена в зависимость от той или иной уголовно-правовой оценки расследуемого деяния (этот вывод основывается на нормах Российской

Конституции (28)), с улучшением экономического положения страны среди оснований применения мер безопасности следует предусмотреть возможность посткриминального воздействия вне зависимости от правовой квалификации расследуемого деяния.

Что касается непрофессионализма, то это - проблема не одной России. В 60-х годах в США недостатки профессиональной подготовки сделали для преступников возможными как расправы над свидетелями, так и убийства 25 сотрудников правоохранительных органов, обеспечивавших их безопасность (29). Поэтому в настоящее время в США изменение места жительства и документов защищаемого, например, осуществляется специальной Службой маршаллов, располагающей специальным же учебным заведением для своих сотрудников(30). России следует учесть этот опыт. О коррупции. В 1995 г. в России было зафиксировано свыше тысячи коррумпированных связей сотрудников правоохранительных органов с преступными группами(31). По прогностическим оценкам, к 2005 г. доля российских ОПГ с коррумпированными связями возрастет до 30% в их общем количестве (32) ; прогнозируется рост и прямого проникновения ставленников оргпреступности в правоохранительные органы(33). Что предпринимается в связи с проблемой коррупции за рубежом? Там не отказываются от использования необходимых мер безопасности, а находят пути для нейтрализации последствий возможного предательства. В США, например, в случае переселения защищаемого свидетеля сотрудники одного подразделения Службы маршаллов выясняют состояние здоровья, образование, иные его характеристики, знание которых необходимо для устройства на новом месте жительства; другого подразделения - выбирают район поселения и средства доставки туда защищаемого; третьего - обеспечивают новые документы и т.д. Контакты между различными подразделениями предельно минимизированы, сотрудники третьего подразделения уже не знают подлинных сведений о защищаемом. Это позволяет предотвращать утечку информации о защищаемых как вследствие служебных упущений, так и в случае связей сотрудников Службы с преступниками. Очевидно, что в России эти правила целесообразно закрепить на соответствующем законодательном уровне.