1.2. Волнуемся и спорим, а процесс пошел

Ориентация на рыночную модель переустройства российского общества сопровождается целой сетью сопутствующих и результирующих эффектов. Рынок предполагает товарное производство, которое естественным образом вырастает из частной собственности, частная собственность обусловливает относительный экономический суверенитет личности, и, следовательно, более широкий гражданский суверенитет. Последний становится базой политической демократии, которая предполагает идеологический и культурный плюрализм, а он предопределяет толерантное как минимум отношение к социальному и экономическому неравенству.

Несмотря на то, что экономическое расслоение существовало в России всегда, в том числе и в предшествующий советский период, общество было экономически довольно слабо дифференцировано. Основная масса населения жила почти исключительно на доходы "от труда", поскольку остальные источники персонифицированного и неперераспределяемого (т.е. неконтролируемого) государством дохода были почти полностью делегализованы. А различия в размере оплаты труда с развитием социализма все больше нивелировались и это официально трактовалось как социальное достижение.

Рядом и над экономически родственными группами советских трудящихся существовали две социально разнородные экономические элиты. Экономические доходы одной из них были на порядок выше, чем у людей "народа", за счет множества социальных привилегий, которые узаконил для себя правящий аппарат. Оставляя за скобками рассуждения о социальной справедливости и идеологическом соответствии такого положения провозглашаемым идеям, можно констатировать, что управленческая элита советского общества свое монопольное социальное положение умело преобразовывала в индивидуальные и корпоративные экономические выигрыши. Эта экономическая элита в своей внутренней структуре была иерархизирована, а ее привилегии, перетекающие в доходы, жестко дифференцированы. Вторая элита имела выраженный криминальный экономический характер, и независимо от производительных или перераспределительных способов получения дохода ее обогащение было нелегальным.

Предперестроечный период, связанный с вызреванием многих социальных и экономических противоречий социализма, характеризовался также и развитием коррупции, определенного рода сращиванием легальной и нелегальной экономических элит, которых притягивали возможности эффективного присвоенческого партнерства, основой чего был пресловутый частный интерес. Это далеко не исследованный вопрос, но гипотетически можно предположить, что в результате таких процессов сложилась одна из мощнейших социальных сил, заинтересованных в снижении криминального риска и освобождении экономического пространства для активного хождения накопленных капиталов, то есть в проведении экономических реформ. Анализ большого количества неофициальных сведений и систематизация вспомогательных данных говорят о том, что значительное число начальных капиталов быстро и успешно закрепившихся на различных рынках фирм имеют аналогичный экономический генезис. Такой перелив "из элиты в элиту" экономически не тавтологичен, поскольку происходит серьезное переструктурирование новой социальной бизнес-группы, возникает значительный "отсев", а также формируется новое "пополнение", занимающее свои экономические места уже не всегда по признакам партийного или мафиозного происхождения, так как конституирование современной экономической элиты переходит на законы рыночной логики, где выживание предопределяют функциональная эффективность и потребительский успех.

Предвосхищая и сопровождая процесс переформатирования пространства экономической элиты, вуалируя его истинные механизмы пестрой мишурой собственных проявлений началось заполнение функциональных лакун будущих рыночных институтов. Если первым духовным движением перестройки стала "гласность", то изменения социального тела российского общества начались с размножения "кооператоров". Огорчая правителей и законодателей, они с возрастающей степенью энергии взялись - не за мелкотоварное производство в целях наполнения дефицитного потребительского рынка, и не за развитие угасающей сферы бытовых услуг, - за торгово-посреднические операции, которые в прежней экономической системе игнорировались по существу, поскольку потребностной ориентацией советская экономика никогда не страдала. Большой рыночный простор, отсутствие конкуренции со стороны неповоротливой распределительной системы государства, потребительская жажда людей, десятилетиями страдавших от всеобщего дефицита и необходимости "доставать", приобретать "из-под полы" - все это подогревало конъюнктурную лихорадку перепродажи и функционально притягивало значительные массы рисковых инноваторов (Merton R.K. Social Theory and Social Structure, 1968), чье поведение в господствующей еще тогда культуре рассматривалось как подлинная социальная "девиация". Это, пожалуй, была первая общность, которая прошла полный путь от выпадения маргиналов в новое (уже рыночное) подпространство, их функционального в нем закрепления, интерструктурирования, до врастания в систему других устоявшихся социальных групп, самоорганизации, создания представительных и политических образований. Сегодня эти "бизнесмены" и "коммерсанты", сильно различаясь между собой по разным социальным, в том числе экономическим, параметрам, обрели места в социальной диспозиции в зависимости от ранга внутри своей общественной группы. Это показывает, что обществу пришлось признать их социальную роль и права как субъекта социальной структуры, принять их институциональное закрепление в экономическом пространстве, а также (что само по себе очень интересно) - воспринимать как данность и всегда учитывать их внутренние нормы структурирования, престижной градации, субкультурные правила социального общения и логику корпоративного взаимодействия.

Основная же часть населения амбивалентно и поведенчески двойственно проявляет себя в процессе рыночных реформ. Значительная его доля настроена однозначно патерналистски, продолжая ожидать от государства социальных благ и защиты, экономического покровительства и статусной поддержки. Другая, компенсируя свое социальное раздражение от прежней денежной уравниловки, бросается "во все тяжкие" предпринимательства и коммерции, чтобы активным экономическим поведением наверстать упущенное. Пассивная подгруппа населения тем не менее также подвержена процессам экономического расслоения, хотя они носят по отношению к ней экстернальный характер и связаны с новыми приоритетами государственной экономической политики, макроэкономическими процессами, трансформацией системы общественных и индивидуальных потребностей. Активная подгруппа расслаивается по внутренне присущим ее экономической деятельности причинам, связанным с энергетическими, ресурсными и финансовыми вложениями, конкурентоспособностью, маркетинговой компетентностью, экономической удачей, предвидением и т.п. Обе эти части населения изменяют свой экономический статус все больше под воздействием собственно рыночных процессов социальной дифференциации. Но законы, логика прежней административной и нарождающейся саморегулируемой экономики нередко вступают в клинч, деформируя ход стратификации.

Тем не менее, социальное расслоение на экономической первооснове - не возникающий, а продолжающийся с большей интенсивностью процесс переструктурирования российского общества. Он был искусственно ограничен, но в извращенных формах пробивал себе дорогу в советское время, он открыто развивается теперь. Самостоятельное население, вступая в рыночные отношения, не просто демонстрирует позицию по поводу социальных перемен, а проявляет себя посредством направленной активности. От того, насколько емко и регулярно человек становится экономическим `актором, зависит скорость и характер формирования новой рыночной культуры, которая возникает в единичных контактах, закрепляется по прецеденту, становится привычной нормой (неписаным правилом) экономического общения. Эти правила объединяют людей в группы "сообщников" и дифференцируют их, разводя по разные стороны экономических "баррикад", поощряют, провоцируют, угрожают санкциями, сулят выигрыши и манипулируют вероятными рисками. Сформировались реальные субъекты непривычно свободного и альтернативного товарного рынка, объединились агенты рынка ценных бумаг, возникли фондовый и кредитный рынки, рынок сферы услуг, полузавуалированный рынок труда. И предложение, и спрос на них представлены группами людей, вполне осознающими свое положение в такого рода социальных пространствах и отличающими "своих" от конкурентов и контрагентов. Изменилась векторная направленность интересов производителей, потребителей и многочисленных посредников, обслуживающих экономические коммуникации: от розничных продавцов до министров.

Формирование института частной собственности, несмотря на все задержки и законодательные огрехи, также привело значительные массы людей к новым стандартам экономического положения, которое предопределяет иную перспективу решения многочисленных проблем малых общностей (семей, трудовых коллективов), чем это было принято ранее. Возникли и задействованы непривычные ценностные координаты, создаются социальные нормы и стереотипы, которые уже не могут игнорироваться большинством населения, вне зависимости от личностного отношения и соотносительной привлекательности по сравнению с нормами прежних, очень недавних времен.

Индустриальный характер национального производства, придающий такое большое значение критериям экономического расслоения, будет в России еще долгое время актуальной действительностью, поскольку наряду с высокотехнологичным военным и космическим производством, достижениями в различных отраслях фундаментальной и прикладной науки, доля ручного труда составляет до 49%, что представляет структурную, организационную и технологическую проблему развития российского социума. Если прислушаться к выводам И.Валерштайна (Development: lodestar or illusion?, 1988), можно усомниться в возможности одновременного экономического роста и продвижения по пути социального равенства, что сам он обоснованно отрицает. Противоречие, следовательно, необходимость выбора между ними, предопределяют две крайние перспективы: либо возвращение к приоритетам социального равенства, которые собственно и довели советское общество до мотивационного истощения и "застоя", либо активное развитие дальнейшей социальной дифференциации во имя наращивания экономического потенциала, который когда-то можно будет более "справедливо" перераспределить. Поскольку очень стабильное развитие российского (тогда еще советского) общества на редистрибутивных (государственно-перераспределительных) началах все же привело к критическому уровню социального недовольства и "перестройке", вероятным с точки зрения большей жизнеспособности представляется второй сценарий. Так что всё, что мы официально и интимно не любили, придется принимать. Этот прогноз опирается и на выводы Дж.Несбита и П.Эбурдин (Megatrends 2000: Ten new directions for the 1990's, 1990), которые предполагают расцвет мировой экономики в 90-е годы во всем мире, переход от политических к экономическим приоритетам развития обществ (как не вспомнить либеральные призывы Ф.А.Хайека!), и главное - становление свободного рынка в бывших странах социализма. А поскольку это высоковероятные и частично подтверждающиеся уже фактически прогнозы, аналитические модели изучения расслоения должны учитывать такие фундаментальные выводы, как определяющая роль экономических факторов в социальной стратификации современного общества, концепция благосостояния в противовес дифференцирующей концепции доходов, а также роли групп интеллектуального труда в индустриальном производстве (см.: Kumar K. The rise of modern society..., 1988).

Однако все эти доводы, как и большинство концепций модернизации применительно к современной России (теории "посттоталитарного синдрома", "запаздывающей модернизации" третьей волны, развития стран "советского типа" и др.) доминирующее внимание уделяют элементам рационализации, приватизации, демократизации развития общества, присущим так называемой западной модели социального прогресса. Но забывать об исконных корнях, архетипах и редистрибутивных традициях отечественной культуры даже наблюдая глубокие ее трансформации - значит строить свои теоретические замки на песке, предполагая весьма невероятную по известным науке меркам системную пересоциализацию огромного, сложно устроенного общества. Тем не менее и по основаниям власти, перераспределительной воли и контроля, стимулирования и организации поощрительных и карательных воздействий, можно зафиксировать объективные изменения, разделяющие социальные позиции населения.

Раньше, в период господства демократического централизма, власть представлялась номинальной, но реально обладала большим распорядительным пространством; а народная "масса" выступала полигоном предопределенной легитимизации партийно-государственных решений, в то время как считалась управляющим субъектом. Идущий процесс демократизации в его реальном, а не словесном воплощении, связан как минимум с тремя социальными эффектами: а) формированием факторов относительной независимости личности от произвола государства в его институциональном и аппаратном воплощении, возникновении некоторого пространства экономической и гражданской свободы, самодеятельного простора поведенческой неподконтрольности; б) возникновением параллельных властных структур, базирующихся на разнокоренных основаниях, причем влиятельность "либеральной" по природе власти развивается в конкуренции с влиянием "тоталитарной"; в) перераспределением власти в обществе таким образом, чтобы реальные ее частицы в законодательно оформленном и функциональном выражении передаются гражданам и их свободным сообществам для обоюдной подконтрольности, участии в директивной и индикативной распорядительной деятельности государства. Гарантии индивидуальной свободы, сбалансированность внутри института власти и включенность населения в легальные процессы влияния на управление развитием общества также становятся структурирующим основанием для иерархизации социума. Произошло перераспределение власти (не только экономической, но и политической в первую очередь), сформировалась новая политическая элита и разветвленная оппозиция, конституированы новые политические субъекты разной степени организованности и стабильности. Граждане обрели и не одиножды апробировали свои совещательные и рекомендательные права, а также реализацию директивы большинства применительно к верховной власти. Смена представительных органов, конфликты функциональных "ветвей" политической элиты, возникновение общественных: этнических, территориальных, отраслевых, социально-статусных - групп влияния, идеологическая полистилистика, популизм и перманентная избирательская экспертиза - все это разносторонние показатели дифференцирующей роли нового политического устройства в России.

Политика и экономика - всего лишь два, но довольно репрезентативных примера идущих перемен. С фактами не поспоришь, а можно уверенно сказать, что наше социальное бытие заключено в координатные рамки доселе необычных фактов, порождающих неожиданные или непривычные следствия, заставляющие пересматривать и перестраивать свое поведение, общественные действия и контакты. Конечно, очень весомую дифференцирующую роль играют и духовно-культурные параметры расслоения, но их мы будем рассматривать не в этой обзорной главе, а в разделах, связанных с номинационной идентификацией.