Государственный Комитет Российской Федерации

по высшему образованию

Международный фонд "Культурная инициатива"

Академия гуманитарных исследований

И.В.Мостовая

РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО:

СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ

И МОБИЛЬНОСТЬ

Ростов-на-Дону

1995

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ ...................................................................................................... 3

1. НОВАЯ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ ................................. 9

1.1. Ура! Мы не дойдем? Как жаль... ................................................................ 11

1.2. Волнуемся и спорим, а процесс пошел ....................................................... 15

1.3. Как выяснить, куда идет процесс .............................................................. 19

2. СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ И ИЗМЕНЕНИЕ

СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВА .......................................................................... 24

2.1. Апология неравенства. Стабильность социальной организации ............... 26

2.2. Источник социальной конкуренции и динамики ......................................... 31

2.3. Перемена социального положения. Хотим или должны? .......................... 35

2.4. Почему меняется социальная диспозиция: критерии расслоения ................ 39

2.5. Как увидеть социальный профиль общества ............................................. 43

3. СТРАТИФИКАЦИЯ КАК СПОСОБ ОРГАНИЗАЦИИ

СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ......................................................... 49

3.1. "Кипящая вселенная" социальных групп ................................................... 50

3.2. Происхождение. Талант. Профессионализм .............................................. 55

3.3. Собственность. Власть. Имя ..................................................................... 59

3.4. "Свои" и "чужие" на празднике жизни ....................................................... 66

3.5. Как заманчивы эти элиты! ......................................................................... 72

4. СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ - ИСТОЧНИК

ДИНАМИКИ ОБЩЕСТВА ......................................................................... 78

4.1. Социальная лестница времени .................................................................. 79

4.2. Атака и оборона: почему не все - короли ................................................. 84

4.3. Самая популярная социальная игра - "монополия"? .................................. 89

4.4. Жизненные стратегии и социальное продвижение ................................... 94

4.5. Пульсация социальных перемещений ...................................................... 101

5. СОЦИАЛЬНАЯ СИМВОЛИКА РАССЛОЕНИЯ ...................................... 106

5.1. Встречают по одежке... и редко ошибаются ........................................... 107

5.2. Досуг и социальное самопричисление ..................................................... 112

5.3. Сила названия: "президенты" и "мастера чистоты" ................................. 116

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ............................................................................................... 122

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА ........................................................... 125

- И всегда-то вы, Опросчики, спрашиваете о классе и статусе. Неужели не надоело? Ну, ладно... Так как все равны, есть только один класс. Средний. Вопрос только, к какой части среднего класса относится индивидуум - высшей, низшей или средней.

- А как это определяется ?

- По манерам: как человек ест, одевается, ведет себя на людях. Высший средний класс, например, всегда можно безошибочно определить по одежде.

Р.Шекли "Цивилизация статуса"

ВВЕДЕНИЕ

В конце 1992 года, зимой, интеллигентная женщина (доктор философии, профессор) шла по московской улице. Летел колкий снег, было холодно и она открыла застекленную дверь какого-то небольшого магазина, надеясь немного отогреться. "Первые шаги я сделала не поднимая головы, стряхивая снег, который всю дорогу летел мне в лицо,- рассказывала она позже о своем приключении.- Потом я подняла глаза и замерла. Я увидела интерьер, прилавок, лица продавцов - и рассмеялась. Они улыбнулись в ответ. Все понимающе прочувствовали тот явный диссонанс, который я внесла, войдя не в "свой" магазин..."

Пережив эйфорию надежд перестройки, открыв пестрый и многоязычный мир "заграницы", обзывая себя аутсайдерами и дураками, дерясь и наблюдая драки за власть, передразнивая и перенимая чужой опыт, мы перешли из позиции "так жить нельзя" в проблемное состояние "мы будем жить - как?" Пока идут споры, наш социальный мир меняется, иногда весьма очевидно. Мимо людей в трллейбусе проезжают люди в мерседесах, массовый зритель у экранов ТВ поглощает рекламу элитных экзотических форм отдыха, приобретение жилья стало доступно только миллионерам, а вот собаку содержать сможет уже не каждый. Общество расслоилось: резко, явственно, вызывающе-демонстративно. Сфокусированная социальная энергия, деловая подвижность и авантюризм объективно теперь в большей цене, чем знания, опыт, способности людей, функционально "застрявших" в старых структурах часто именно из-за своего профессионализма. Уже много выигравших и пострадавших. Они научились узнавать друг друга и действовать заодно. Формируется новая общественная структура, в которой каждому из нас - осознанно или интуитивно - как-то прийдется вписаться.

Модернизации в нашей стране протекают как революции "сверху", а сами государственные реформы разъедаются общим саботажем, скепсисом и недоумением "бывалого" народа, мечтающего о богатстве лежа на печи. И все же Россия сказочно преображается в новое, незнакомое социальное пространство, в лабиринтах которого нужно учиться перемещаться и находить желаемое.

В свете вышесказанного общая актуальность жизни в наше время, в нашей стране приманивает любопытных ученых, вооруженных "социоскопами" и "психологическими линейками", а также миссионерскими идеями разработки "практических рекомендаций". Жажда разобраться в происходящем, используя научные методы анализа и проверенные теоретические подходы к объяснению общественных процессов во многом сопряжена с профессиональной смелостью. Репрезентативная исследовательская культура отечественного обществознания формировалась в период господства монохромного теоретического видения, которое сужает и даже искажает исследовательскую перспективу.

Многие сетуют на то, что поколения социально озадаченных, рефлексивных россиян были отделены от богатства теоретико-методологических источников современного социального познания. Но объективно так вышло, что высокоразвитая, "продвинутая" социологическая и социофилософская культура "Запада" - это лишь обширный контекст, из которого только мы сами можем вычленить "Geschtalt" концептов и методов исследования, применимых к нашей самобытной, загадочной, социально "непредсказуемой" России. Не было бы счастья, да несчастье помогло: по канонам постмодернистской познавательной парадигмы невозможно понять какую-либо культуру, не будучи вписанным в нее, нельзя сформулировать о ней представления, исходя из инокультурных оценочных шкал. Иными словами, российские исследователи социальных процессов генетически "внутри" изучаемого общества и сегодня перед ними открытая кладезь мудрости социального познания, накопленная человечеством.

К сожалению, волнующая тайна организации современного российского общества еще больше вуалируется тем, что само понятие "общество" в современных социальных теориях становится амбивалентным. Во-первых, происходит размывание представлений об обществе как "целостном социокультурном организме" в силу действия как экзогенных, так и эндогенных факторов. Теория И.Валерштайна обобщает тенденции глобализации мира, причем последняя трактуется как процесс такой интегративной глубины, что локальные представления об обществе становятся теоретическим нонсенсом. В этом смысле говорить о "российском обществе" не приходится, так как оно предстает лишь частным сегментом реального метасообщества, имя которому - весь человеческий мир. Регионалисты в своих исследованиях, напротив, уделяют основное внимание тенденциям этнокультурной дифференциации, геополитической суверенизации, процессам актуализации социально-идентификационных оснований, приводящих к дроблению, конфликтам и нестабильности внутри ранее целостных социальных образований. "Общество" в их теориях обретает более узкие и конкретные очертания. Аналогичное изменение объяснительной ориентации наблюдается, в частности, и в современных представлениях об организации американского общества (переход от концепции "плавильного котла" к концепции "салата").

И один, и второй подходы имеют весомые фактические аргументы. Действительно, рыночная природа экономики большинства стран обусловливает их тяготение к образованию максимально емкого общего экономического пространства. Несмотря на сильное социокультурное и политическое сопротивление, интеграция стала реальностью: мировые рынки товаров, мировое разделение труда (как мы боялись стать "сырьевым придатком"!), мировые финансовые системы, Европейский союз... В то же время противоположный подход подтверждают распад СССР, Квебекское противостояние, борьба за суверенизацию Ирландии, кровавый раздел Югославии, Чеченский конфликт и т.д. И все это не только иллюстрации, но и обоснования возможного подхода к изучению социальных структур, тесно связанных с проблемами социальной идентификации. Кто я: гражданин мира, европеец, славянин, русский, казак? От степени конкретизации зависит, что мы для себя считаем "обществом", а ведь каждый ведет себя и действует в соответствии со своими установками.

Люди вместе формируют свои социальные миры, порождая общности из самых разных объединительных оснований. И это также придает многозначность трактовкам общества. Известный современный социолог Э.Гидденс таким образом формулирует проблему: до сих пор имели приоритет два подхода к обществу - "духовно-культурный" и "материалистический", а это ложная методологическая дихотомия, так как есть по крайней мере еще два фактора, определяющих социальное развитие наряду с экономикой и культурой - это управленческая (бюрократическая) система и милитаристическая система. Таким образом, если сначала мы отметили зыбкость координатных параметров понятия "общество", то теперь сталкиваемся еще и с неясностью критериальных.

Непроясненная тайна понятия общества резко снижает возможность абстрагирования, так как каждый раз мы рискуем отвлечься от потенциально существенного и это добавляет методологических трудностей социальному исследованию. Да и общее состояние социологии сегодня таково, что по признанию многих "профи" правильнее лишь регистрировать социальные факты, не создавая объяснительных концепций и не разрабатывая прогнозов.

Однако и "просто" регистрировать - непростая задача. Изучать социальные структуры и общественное расслоение можно только посредством исследования социальных общностей и их диспозиций. Но зафиксировать последние возможно только когда люди, образующие группы, начинают осознавать свою общность, отождествляться с ней, проявлять себя в групповом поведении и взаимодействии. А исследования последних лет, проводившиеся в разных странах мира, показывают размывание критериев социального самопричисления. Мониторинги выявляют, что начиная с самых "сильных" и заканчивая наиболее расплывчатыми критериями групповой идентичности можно обнаружить снижение в несколько раз числа людей, причисляющих себя к данным группам. Причем они часто не задумываются не только о своей религиозной или гражданской принадлежности, но и об этнонациональной, социальной (опредляя себя в координатах поколение - поселение - положение), профессиональной и даже семейной. Возрастающая толерантность к нестандартной сексуальной ориентации покровительствует сглаживанию наиболее фундаментальной основы самопричисления - по признаку пола. Этот процесс, который, возможно, носит колебательный характер (и мир движется к нижнему экстремуму), может обоснованно трактоваться как тенденция к социальной атомизации, так как самопричисление (по Э.Гидденсу) - единственный способ включения человека в социальные связи и отношения.

Социальная депривация в современном обществе осталась бы для нашего исследования фоновой проблемой, если бы не резонансные внутренние процессы, определяющие социальный облик России сегодня. Вместе с разрушением раздражавших ритуалов и идолов, изменением общественной символики и идеологической доктрины, поворотом к рыночной ориентации и переходом от вялотекущих форм к агрессивной социальной конкуренции, мы вступили в мир незнакомой пространственной конфигурации, где действуют новые критерии социального успеха, где тревога и социальная напряженность - норма "пребывания". Стереотипное поведение сегодня разрушительно, и с разной скоростью мы прощаемся со своими патерналистскими ожиданиями государственной защиты и социальных гарантий, со своей ностальгией по прочному жизненному устройству без особых тревог о завтрашнем дне, со своими концепциями личной стратегии, со старыми целями и прежними возможностями. Любовно выстроенная социальная плотина прорвана (взорвана?!) и в мутной воде, пробивающей новое русло, теснятся страхи, фрустрации и ажиотаж.

Когнитивистский подход к социальной идентификации, отмечающий, что люди концептуализируют свою общественную принадлежность (мы - "любители пива"; мы - "демократы"), - возможно, наиболее адекватен с точки зрения его констатирующей теоретической природы. Бихевиористские объяснения тоже "работают": групповая идентичность действительно как бы возникает ситуативно, в зависимости от долговременных и краткосрочных, индивидуализированных или интегративных целей - но разобраться в их российской мешанине так же трудно, как изучать социальные структуры методом ситуативно-факторного анализа. Психоаналитические трактовки особенностей социального поведения россиян исходят из того, что смутность критериев социального самопричисления приводит к снижению групповой и потенциальному усилению индивидуальной агрессивности. Проведенные исследования показывают, что в нашем обществе уровень "терпимости" не отличается от американского, а вот ориентация агрессии весьма своеобразна, и ее дисперсный характер позволяет успешно манипулировать социальной энергией людей, при умелом воздействии направляя на любого врага.

Таким образом, преобразование социальной структуры в стране сопровождается разрушением одних и возникновением других оснований группового самопричисления. Этот процесс не поддается исследованию в рамках какой-то одной методологической парадигмы, и, очевидно, требует глубокого самостоятельного изучения, в том числе в рамках настоящей книги. Взрывное изменение ориентаций сложившейся общественной культуры и переход от модели социальной безопасности к модели социальной конкуренции не могут закрепиться без смены механизмов выживания. И действительно, процесс социогенетических "мутаций" начался. В постперестроечной России медленно, но неуклонно возрастает доля интерналистов - людей, полагающихся на собственные силы и имеющих активную формулу социального успеха. Причем эта тенденция просматривается также в возрастном разрезе населения.

Все эти факторы нельзя не учитывать при рассмотрении вопросов переструктурирования общества и формирования новой сети каналов социальных перемещений людей. Они определяют поле актуального контекста и существа проблемы, заявленной в теме исследования. Но основное, что обусловило исследовательский ракурс помимо необъяснимого авторского интереса и ограничений, связанных с "белыми пятнами" познания, пока затронуто лишь полунамеком: это методологические и технологические возможности изучения проблемы, источники информации, способы их обработки и интерпретации, их адекватность и аутентичность целям исследования и природе изучаемого объекта.

Социальные потоки текут "очевидно" для каждого, кто живет включенной социальной жизнью. И регистрировать общественное расслоение как факт в этом смысле нетрудно. Сложнее найти общее в разнообразных социальных явлениях, определить силы, под влиянием которых структурируется социальное пространство, разобраться в способах поддержания витальности человеческих сообществ и их организаций. Большинство социологов, занимающихся проблемами стратификации, считают доминантным фактором социального расслоения в современных обществах экономический (имущественный). Во-первых, мы живем в эпоху, когда общественная жизнедеятельность продолжает в основном базироваться на материальном производстве, следовательно, это часто главный источник влияния на большие социальные массивы. Во-вторых, экономическое положение, не будучи определяющим в структурах, возникших на других стратификационных основаниях (административных, политических, профессиональных и др.), все же оказывает заметное модифицирующее влияние на встраивание соответствующих субъектов в эти структуры. В-третьих, так или иначе в большинстве случаев социальное структурирование по любому основанию находит свое выражение в системе экономических вознаграждений, принятых в данной структуре. И все вышесказанное еще более верно по отношению к реформирующейся России, взявшей курс на рыночный путь общественного развития.

Пережив шок реабилитации частной собственности, россияне постепенно актуализировали связанные с ней социальные противоречия. Богатство стало ведущим, всеми признанным критерием социального успеха - к нему явно или тайно, законно и криминально, прямо и "неисповедимыми путями" стремятся все, озабоченные собственным общественным положением, степенью социальной защищенности и возможностями продвижения в человеческой иерархии. Однако явное имущественное расслоение трудно регистрировать научными репрезентативными методами. Легальный доступ к информации может вообще отсутствовать (анализ криминального обогащения), быть сильно ограниченным ("коммерческая тайна") или труднодоступным (бюрократические препоны). Даже если вы находите путь к документированным источникам, то извлекаемые данные имеют ограниченный, фрагментарный, неполный и априорно-оценочный характер. И статистические таблицы, и опросники составляются так, что степень соответствия полученных результатов реальности всегда остается под сомнением.

Функциональное изучение социальной стратификации - возможно, более продуктивный путь, особенно в период переструктурирования. Он обходит сложности оценки экономического положения различных социальных групп, но чреват другими трудностями. Являясь проекцией "системного подхода", функциональный анализ должен быть совмещен с анализом общества как целостности; и для распадающейся системы это подъемная задача, а вот для возникающей и становящейся - в большей мере аналоговая, чреватая передергиванием и субъективистскими авантюрами. Тем не менее, новые социальные общности, возможно, легче будет описать ответами на вопросы "зачем?" и "для чего?", нежели "почему?"

Полные изящества и социального сарказма конфликтологические подходы к изучению социальной структуры, безусловно, применимы к анализу преобразуемой общественной иерархии современной России. Вертикаль власти, социального регулирования и контроля - одна из наиболее выраженных в любом обществе. А так как административная, политическая и идеологическая власти обычно стремятся к формализованному социальному закреплению (оглашению, договорности, правовому оформлению), то фиксировать процесс структурирования по этому основанию вполне возможно даже в ситуации общественной неразберихи. Субъекты легитимизации, коалиции, конкуренции и конфронтации, процессы согласия и конфликта образуют координатную сетку анализа социального структурирования, но оставляют в стороне довольно многие функциональные "ниши" общества.

Как сохранить высокую "точку обзора" процессов расслоения общества, не отвлекаясь от потенциально значимых деталей и соединяя столь несхожие социальные явления в общий теоретический "узор"? Как не погрязнуть в мелочах и не оторваться от почвы социальной реальности? Как определить наиболее аутентичные методы исследования несформировавшихся еще социальных явлений и кипящих собственными и привнесенными противоречиями общественных процессов? Конечно, отметать какие-либо подходы, приемы и техники социального познания непростительно, так как неизвестно, что эффективнее "сработает". Должны иметь место и быть по достоинству оценены любые попытки аналитического и объяснительного взгляда на проблему - поэтому бессмысленно делать какие-либо методологические заявки с самого начала. Общая же авторская гипотеза заключается в том, что самый эффективный путь - это изучение социальной стратификации и мобильности в России через анализ форм символического взаимодействия. Когда рушится прежнее социальное устройство, меняется ценностный мир, формируются многочисленные новые ориентиры, образцы и нормы, люди поневоле становятся маргиналами, лишенными устойчивых социальных стереотипов. Каждый выступает "сам за себя", но он ищет "своего другого" и помогает себе и потенциальным "своим", используя символику самопричисления. Это проявляется в выборе одежды, жилья, средств перемещения, оформлении досуга, профессиональных принадлежностей, предметов роскоши, предпочтении информационных каналов и т.п. Мы облегчаем друг другу "видовой поиск", демонстрируя свои ценности, социальные претензии, реальное положение и потребность в коммуникации. Особенно наглядно такие процессы должны протекать в период новой дифференциации. И, возможно, данная гипотеза справедлива. А может быть, как утверждали известный этнометодолог Г.Гарфинкель и его коллеги, это лишь необъяснимая априорная установка, а все дальнейшее изложение может быть только "ретроспективной легитимизацией такого решения с использованием профессиональных навыков". Но каждый ведь сам может составить собственное мнение? Текст "легитимизации"- перед Вами.

- Вы не хотели бы изменить этот порядок?

- Может быть, и хотел бы. Но, как изобре-

татель, я все равно отношусь к нестабиль-

ным элементам.

Р.Шекли "Цивилизация статуса"

I. Новая социальная революция в россии

Поскольку социальная структура русского, а затем российского общества давно приобрела выраженный сословный характер, все ее изменения были достаточно четко оформлены и, как правило, зафиксированы в государственных документах. Пирамида производящих и посредствующих, а также функционально вспомогательных слоев сходилась в острие управленческой элиты, воспроизводство которой шло преимущественно на культурно-этнических основаниях (родовой характер, исторический престиж фамилии, социальный ранг предков, брачные связи, функциональное положение других представителей семьи и т.п.). Наследные традиции верховной власти и корпоративность управленческого слоя в целом служили гарантом организационной стабильности всей социальной системы и в то же время создавали барьер неподконтрольности, которая позволяла при желании проводить экспериментальные социальные инициативы. Такая восточная, "редистрибутивная" модель общественного структурирования периодически подвергалась попыткам вестернизации под воздействием пограничных культур. Государственно-конфессиональные преобразования со времен Великого князя Владимира, функционально-статусные реформы с Ивана IV, технологические и социальные модернизации с Петра I заложили образцы порождения властью социальных артефактов, способных долгое время существовать в условиях целенаправленной государственной подпитки. Колоссальные энергетические затраты на любимое дитя - реформирование - способствовали сращиванию социоструктурных продуктов реформ с материнским лоном государственной власти, возникновению системы взаимоподпитки друг друга, которые теоретик элит Г.Моска рассматривал как приведение к власти новой элиты самим старым господствующим слоем. (Кстати, И.Валерштайн также доказывал социальное происхождение индустриальных модернизаций и слоя буржуа в Европе из старой аристократии, которая возрождала свое могущество на новой организационно-присвоенческой основе). Во многом по этой причине социальные преобразования в России, затрагивающие строение и воспроизводство общества, приобрели характер "революций сверху"(Н.Эдельман), перестройки общественного здания по предварительному плану властей, которые часто превратно интерпретировали истинные социальные потребности своего подопытного народа.

Октябрьский политический переворот 1917 года, действительно положивший начало революционным общественным преобразованиям в России, ситуационно и идеологически освежающий, вполне соответствовал авторитарно-деспотическим традициям государственной власти. Однозначно редистрибутивная целеположенность советской системы общественного управления лежала в рамках базовой ориентальной традиции России, а технологическая и социальная модернизация по западным культурным образцам также соответствовала сложившимся стереотипам разрешения конфликтов в управляемой системе. Это в какой-то мере проясняет, почему социальная революция по столь чуждой культуре народа схеме была осуществлена, почему интересы пролетариата одержали победу в аграрной стране, и как коммунистическая идея превозмогла самодержавие, православие и национализм. Потому что уже более полувека назад социологи и этнологи (в частности, М.Мид и Ч.Кули) доказали, что никакие структурные схемы и социальные образцы поведения не могут быть привиты в культуре, лишенной аналогичного или однокоренного внутреннего опыта.

Перестройка 1980-х тоже проросла как некий ответ "сверху" на требования угасающего обыденного мира разочарованных людей третьего советского поколения. Экономические, внешнеполитические и внутренние социально-мотивационные проблемы декорировались в тот момент пышным идеологическим фасадом, вниманием к символике взаимных обращений партии и народа друг к другу. Если проанализировать лозунговый ряд апелляций государства к своим гражданам этого времени, то мы обнаружим некоторую адаптивную эволюцию весьма абстрактных и пренебрежительных представлений власти о менталитете советской "массы".

1. "Ускорение" социально-экономического развития страны. Сменяет лозунг "Догоним и перегоним Запад" за недостижимостью. Основной акцент был сделан на совершенствование технологии и организации производства, социально проблема интерпретировалась как отсутствие должного трудового тонуса.

2. "Человеческий фактор". Акцент сместился в область понимания того, что проблемы наши - не технологические, а экономические. А экономику создают живые люди, от отношения которых к делу и зависит эффективность всех производственных (и иных) начинаний. Впервые напрямую была сформулирована проблема социальной мотивации, в первую очередь мотивации к труду. Поскольку весь ресурс "моральных" стимулов к этому времени оказался исчерпан, а мотивация собственностью (как и экономической формой ее реализации - доходами) социально табуирована, изящный идеологический выход был обретен в суррогатной идее повышения свободы хозяйствования - развитии "чувства хозяина". Эта формула впервые продемонстрировала советскому труженику, привыкшему к символическим формам общения и изъяснения с властью, понимающему иносказания и читающему между строк, что до сих пор он, видимо, был несколько отделен от общенародной собственности и хозяйствовал настолько частичным и нерегулярным образом, что потерял соответствующие навыки и "чувства". Но человек труда "не смог" воспользоваться дарованной ему свободой совершенствования своей социальной сензитивности, поэтому власть вынуждена была продвигаться по пути уступок и смены идеологической "наживки".

3. "Гуманный, демократический социализм". Впервые были сформулированы сомнения, что мы (читай: политические кормчие) шли всю дорогу правильным путем. Социализм ведь строили, для блага людей, а он оказался недостаточно проникновенным, персонально каким-то нечутким, хотя всем хотелось, чтобы он был с "человеческим лицом". Больше индивидуальной обращенности, патерналистская забота государства о социальной теплоте в родовом гнезде социализма, признание необходимости более равномерного распределения власти между правителями и народом, то есть демократии (совещательной? распорядительной? Все равно - доверие!) говорят о понимании обратной зависимости социальной корпорации руководителей от живого объекта их управленческих воздействий. Легализация вопроса о социалистичности нашего социализма, который давно обсуждался на кухнях, более серьезно, без заигрывания, сближает идеологические сомнения народа и правителей, хотя последние очевидно запоздали с фиксацией реально разросшихся общественных противоречий.

4. "Перестройка, Гласность, Демократия." Политическая элита констатировала, что изменениям должна быть подвергнута вся система, а не отдельные сегменты и процессы развития общества. Была испытана благость социальной критики, свободного обсуждения многих вопросов общественного развития без опасности обвинения в крамоле, поиска лучших решений, моделирования будущего развития, сравнения с ранее запретными образцами, открытия единой "общечеловеческой" основы социального общежития, естественных и культурообусловленных личностных прав, оценки эффективности разных путей поиска большей социальной свободы и экономического благополучия, признания необходимости альтернатив для осуществления демократического выбора. Социальная энергия почти вырвалась в тот период из-под идеологического контроля. Дискуссии, народные фронты, этнический национализм (расшатаны прежние идеологические основы социальной идентификации), любовь натерпевшегося страха Запада - все это "оформляло" гиперкомпенсационные поведенческие общественные реакции в переживании "посттоталитарного синдрома".

5. "Рыночный социализм". Использовавшиеся системы стимулирования были осознаны как малоэффективные, следовательно, надо апробировать более успешные, экономически "естественные" модели саморегулирования, хотя они придают социальным системам новое качество (но авось при таком мощном институционально разветвленном государстве удастся держать этот рассадник капитализма под контролем?). Главное - подтвердить людям гарантии социальной защиты и справедливости, устойчивости прежних ценностей и святости знамен. Часть населения злорадствует (наконец, признали свою несостоятельность!), часть радуется (теперь-то честь и будет по труду! - рынок задаром не платит), часть боится (новые условия игры), а часть негодует (продали социализм - кровь предков - не за полушку!). Однако новый горизонт открыт, и постперестроечная эпоха, бурлящая мутной водой мчащихся в новых направлениях социальных потоков, дает знать: как прежде, уже не будет! как будет, никто не знает! "Выбирай, но осторожно. Но выбирай..."