4.2. Атака и оборона: почему не все - короли

Движение по "лестнице времени" направлено вверх и вниз, оно перемежается задержками на каких-то площадках и блужданиями в горизонте отдельного этажа, социальные "помещения" которого могут отличаться друг от друга довольно значительно. Такое образное структурное представление в данном случае не станет бесполезной метафорой, а позволит путем аналогового моделирования рассмотреть проблемы социальной мобильности в другом теоретическом свете. Поскольку динамические ориентации людей и социальных групп направлены вверх, к позициям элит, а круговорот социального вещества обычно довольно равномерный (выше приводились результаты измерения "толщины" социальных слоев современного российского общества, которое даже в период значительных общественных изменений сохраняет свои - экономические, правда, - стратификационные размеры), встает закономерный вопрос: как это получается? Ведь приложение силы должно менять "физическую конфигурацию" общества, производить какую-то видимую работу? Мириады микросоциальных изменений, протекающих постоянно, тем не менее, сохраняют общественный баланс и общие формальные параметры социального пространства.

Основная роль в этом, скорее всего, принадлежит культурным регуляторам - символическим правилам социальной игры. Когда мы разбирали вопрос о социальной структуре, то говорили о сложной современной социологической трактовке маргинальности, которая характеризует особые социальные состояния людей. Речь шла не о "деклассировании", переходе в "низы" общества, утере привычных ценностей и норм, асоциальности "выброшенных" из привычных социальных ниш. Проблема маргинальных состояний отдельных людей и конкретных общностей трактовалась как серьезное нарушение (разрушение) связи с социальным сообществом, в которое они включены. Неудовлетворение потребностей, связанных с ценностным миром и социальным самоощущением человека, в рамках конкретной социации, разрушает его связи, отношения, привычные формы взаимодействия и социального объединения, меняет ментальные параметры самопричисления, делает его в прямом смысле "чужим среди своих, своим среди чужих". Этот субъективно печальный итог может быть результатом внешнего воздействия социальных сил, но столь же легко способен оказаться результатом собственных усилий по реализации жизненной программы "жертвы".

Вполне осознанно или полубессознательно мы выбираем путь "наверх". Мы используем или игнорируем, иногда даже избегаем имеющиеся в распоряжении социальные опоры, накапливаем и пускаем в ход определенные ресурсы, осуществляем тактические маневры, формируем из собственного "пространства" страховочные костыли, короче говоря, совершаем волшебные манипуляции со своей реальностью, которая в конце концов приносит социальные "плоды" - конкретные события нашей жизни. При этом мы находимся в плену определенной культурной парадигмы, которая задает ценностно-смысловой ракурс картины индивидуальных социальных представлений (установок, ориентаций, запросов, ожиданий); она является результатом социализации в широком смысле, и значительный сегмент отведен детской (семейной) аккультурации, которая "вживляет" носителям культуры социальную матрицу конкретной общественной страты. В результате этого поддерживается социокультурная дифференциация внутри одного и между разными человеческими сообществами, которая ограничивает социальную проницаемость расположенных друг над другом страт (групповых социальных позиций).

Проблемы проникновения трансформируются в проблемы социальной мимикрии (маскировочного культурного соответствия), когда желаемая позиция представляется реально достижимой; проблемы принятия в "свою" социальную среду (группу, нишу) предстают как испытание на культурное соответствие, каждый элемент которого: нормы, ценности, стереотипы, поведенческие образцы, интерпретационные свободы, иными словами, набор основных правил - тестируется самостоятельно, а вот негативные выводы носят обобщающий характер.

Аскриптивная принадлежность к данной страте и характер социализации (а мы отметили, говоря о семейной стратификации и трансляции социального опыта и понятых в широком смысле "капиталов" детям, что человек окультуривается в соответствии с господствующими ценностями той среды, которая его "присваивает", и навязывание культурных стереотипов в этом смысле мало зависит от его выраженной воли) формируют модель "культурного соответствия" в общественном поведении, образе мыслей, социальных реакциях и устремлениях принадлежащих к ней людей. Задается некий стандарт, социокультурный инвариант, который позволяет "своим" узнавать друг друга по манерам, языку, одежде, жилью, области профессиональной деятельности, пространственной локализации и тому подобным индикаторам. Работа над созданием такого рода социокультурной основы является в каждом сообществе настолько важной, что начинается с момента физического появления на свет (или фактического включения в группу). По этой причине рано освоенные и затвержденные образцы воспринимаются как естественная социальная норма, которая подвержена свободной игре нюансов, индивидуальной и групповой "аранжировке". Культурное соответствие в этом случае - данность, поэтому возможной и обоснованной оказывается вариативность, игра, инновационный поиск в процессах обыденной и экстремальной коммуникации, в социальном творчестве как таковом. Напротив, попытка включения в общность извне, динамическое столкновение немного или сильно разнящихся социальных культур, процесс "проникновения", напротив, требует в первую очередь некритического принятия и даже апологетизации норм и ценностей "приемной" культуры, поскольку она не воспринята "естественным" путем привыкания к устойчивым знакам обычной внешней среды, и не путем "концептуализации", осмысленного логического моделирования, систематизации своих социальных наблюдений, представлений и объяснений. Получается, что люди, порожденные данным культурным лоном, своей социальной практикой объективно должны порождать "ересь", а пришлые - утверждать "ортодоксальность". Свои - способствовать разложению "культурных консервов" общества, чужие - истово заниматься культуроподдержанием.

Но все это соответствует абстрактной, идеальной тактической логике социальной мимикрии, а вот техника исполнения (и это социальное правило) - подводит. "Коренных" носителей культуры от "неносителей" отличает вариационная свобода и следование социальному стилю данной общности. Даже глубочайшая, некритичная ортодоксальность новых членов демонстрируется в канве, в контексте родовой (чужой, инородной) культуры поведения, общения, действия; при этом неизбежны ошибки в трактовке нормативного образца и сочетании элементов приемной культуры, они заметны, они ставят социальное клеймо чужака, они предмет социальной насмешки, особенно болезненной в стратификационном отношении. Отсюда проистекают культурная предупредительность "вновь принятых" по отношению к "старым" членам общности.

Культурное "подстраивание" - один из мягких вариантов социальной "атаки". Обычно он выступает дополнительным или завершающим к более энергичным (жестким, агрессивным) способам повышения статуса путем использования экономических, брачных, клановых, политических каналов социальных перемещений. Тем не менее симметричный "оборонительный" ответ реципиирующей новых членов общности может оказаться достаточно острым: это культурное "неприятие" новых членов, положение которых объективно позволяет рассчитывать на получение данного статуса (легитимизацию, социальное признание, повышение общественного рейтинга). Запад со своими веками складывающимися стратификационными поведенческими нормами сейчас испытывает своеобразный "культурный шок" от столкновения с "новыми русскими", которые непривычно платят наличными, которые неприлично сорят деньгами, которые демонстрируют вызывающую роскошь в обустройстве своей заграничной жизни. Традиционные советские элиты также в культурном шоке - и не только от собственного падения (не все элиты разрушены, точнее, разрушены лишь частично), но и от глубокого культурного отличия (очень часто - отставания) носителей "свежей крови", которая в них вливается. Законодатели, не знающие основ права, политики без опыта принятия и реализации стратегических решений, работники средств информации, не владеющие литературной речью, деятели искусства, облеченные талантом без мастерства, ученые академики с не очень известными именами - все это вызывает сложные структурные взаимоотношения разных "поколений" элиты, взаимное дистанцирование и недоверчивость восприятия. Многие элиты функционально сохранились, а вот культурно структурировались особым образом, каждый сегмент возник по своим правилам игры - в нее и играет, и нормирующая социальная работа "внизу", с приемниками и проводниками их ценностных образцов ведется путем параллельной культурной трансляции, разбивая нижние страты на сторонников разных идеологических принципов, конкурирующих и конфликтующих друг с другом. Дифференциация ценностного мира приводит к стратификации и обособлению социальных групп столь же успешно, как и прогрессивные (вертикальные) способы социального деления.

Аскриптивные и достигательные механизмы обретения уникального социального положения особым образом связаны с функциональностью элиты или предэлитных слоев. Функциональная роль может быть в разной степени восполнимой, и от степени заменяемости зависит характер борьбы за занятие соответствующей статусной позиции. Например, В.И.Ленин недаром выступал за использование буржуазных специалистов, ведь их функциональную роль заместить было нечем - профессионализм, как сплав знаний и практического опыта, вырабатывается годами, десятилетиями, иногда поколениями (например, так формировалась русская интеллигенция как субъект специфической социальной культуры, для которой "первое поколение" все же больше "образованщина"). Социотехнически "ковка" новых кадров в советский период была осуществлена, а вот духовно, социокультурно - лишь отчасти.

В зависимости от социального и исторического контекста, факторов, влияющих на социальную активность, "статусные атаки" могут приобретать агрессивный, напористый вид социальной конфронтации, непримиримой заявки на реализацию прав, принципов справедливости и т.п. (обычно под влиянием внешнего воздействия), а могут осуществляться в виде плавного, поступательного продвижения или напора на позиции высших статусных слоев (обычно как наиболее продуманная и взвешенная плановая тактика самих акторов продвижения). Обе динамики включают периоды выжидательной или нерешительной тактики, по которым нельзя судить о стабилизации мобильности группы (отдельного индивида), удовлетворении социальных потребностей и констатации новой системы групповых (индивидуальных) ценностей. Атака может быть целеустремленной, осознанной, плановой, заранее смоделированной, но распространенная социальная практика строится на полубессознательной, ориентационной, житейской логике обыденного сознания. Недаром современные операциональные науки о человеке: психология, социология - голосами создателей своих новейших направлений заявляют: "мы поможем Вам добиться любых социальных целей, но мы не можем сформулировать за Вас, что Вы хотите". Технологии изменения человека (как тела, так и сознания) и его среды (природной и социальной) действительно достигли определенных успехов, но передовая практика, впитывающая опыт блестящих достижений науки, применяется очень редко, да и ресурсы для получения такого рода прикладных разработок есть далеко не у всех желающих.

Групповая тактика продвижения к лучшим социальным позициям несколько отличается от индивидуальной и включает "лобовую атаку", последовательное ступенчатое выдвижение, "проталкивание" лидера в элиту, блокирование контактных линий верхних позиций, отход (отказ от выполнения социальных функций). Может использоваться и социальный саботаж, и социальный шантаж, что не раз происходило в истории новейших социальных отношений постперестроечной России. В ряде случаев атака оказывается успешной и позволяет группе переместиться на более высокие позиции. Но редкая социальная крепость сдается без боя, тем более, что корпоративный интерес держится здесь на личном интересе, а не наоборот (поэтому статусные бои идут обычно "до последнего бойца").

Групповая социальная оборона зависит от внутренней конкуренции, характера взаимодействий структурных элементов страты, а также от силы внешней конкуренции и организации "атаки", возможностей экономить собственные ресурсы, блокируясь или защищаясь патронажем элитных страт, заинтересованных в том, чтобы "держать нижних на своих местах". С учетом характера социальных условий, реальной позиции группы, состояния корпоративной солидарности, "поддержек" или "подножек" сверху и сбоку, тактики обороны приобретают разнообразный вид. Это может быть "глухой блок", который в некоторых случаях переходит в "круговую оборону", позволяющую перенаправлять атакующие потоки в выгодных направлениях. Очень распространенной социальной практикой является метод "спускания пара", когда вышестоящие страты приоткрывают узкие каналы мобильности по двум-трем контролируемым элитой направлениям; при этом возникают прецеденты социального продвижения, которые задают этически сложную позицию для нижних слоев, которым указан конструктивный и социально приемлемый путь мобильности, связанной со справедливостью и воздаянием за заслуги, и в то же время интенсивность повышательной мобильности при этом настолько низка, что не создает реальной конкуренции для "вышестоящих". Оборонная тактика "просеивания" еще больше снижает субъективные параметры социальной напряженности в нижних слоях. Социальные створы соответствующих каналов мобильности раскрываются при этом достаточно широко, чтобы пропустить многочисленных желающих, но последние должны для продвижения пройти функциональные либо духовные испытания; изучаются их навыки, способность к восприятию новой социальной культуры (субкультуры), надежность, преданность и др. При этом создается видимость открытого социального конкурса, верхние слои и элиты пополняются талантливыми (или по другим причинам эффективными в данной среде) функционерами, "забракованные" могут обижаться только на себя: по "объективным" оценочным шкалам они оказались "хуже".

Новое время открыло и новые технологии социальной обороны. Одну из них (каждый по-своему) описывают К.Кумар и И.Валерштайн - это взращивание новой элиты самим господствующим слоем. В призме этого теоретического концепта рассматривается процесс капитализации Европы, который предстает как политика лояльности к динамичному классу буржуа со стороны старой аристократии, которая чужими руками раздвигает рамки прежнего социального пространства, задействует новые организационные ресурсы общества, оставаясь при этом крупнейшей собственницей условий нового индустриального (и аграрного, и промышленного) производства.

Современные общества с их "веретенообразными" социальными телами характеризуются достаточно свободной социальной мобильностью, однако это не значит, что держат оборону здесь менее изощренно. Элиты и высшие слои слаженно осуществляют тактику "регулирования каналов" социальной мобильности, направляя ее потоки разной наполненности в дефицитные социальные пространства, используя для социального маневра и международные миграционные выбросы. Одной из таких техник являются социальные "дни открытых дверей", которые то расширяя, то сужая миграционные створы, устраивает североамериканский союз (сходную логику поддерживает Австралия, хотя ее третий в этом столетии миграционный шторм не носит выраженного характера "технологической селекции", зато имеет явные этнические предпочтения).

Фиксируя мысль о том, что все социальные индивиды и группы стремятся к повышательной мобильности и большое внимание уделяют обороне занимаемых позиций от любых поползновений "снизу", мы должны от рассмотрения соответствующих форм общественного взаимодействия перейти к анализу институциональных аспектов социальной динамики, поиску ее "корней".