4.1. Социальная лестница времени

Если бы статусные пропорции безоговорочно воспроизводились, то время общества остановилось бы. По многим причинам это невозможно. Никто не хочет упасть ниже, все стараются оградить свои ценности и жизненные ресурсы, но каждый желает (а большинство и деятельно стремится) наверх, где возрастает положительное сальдо баланса затрат и наград. Стабильное общество - потенциально "мертвое" общество. На определенном этапе стабилизации оно неизбежно превращается в "живой труп" как минимум по трем основаниям.

Во-первых, происходит функциональная деградация элит, существование которых при устойчивом метаболизме (удовлетворение социальных потребностей, защищенность и комфорт) снижает их конструктивный динамизм и витальность. При этом падает качество контроля за поддержанием ценностей, благодаря признанию которых со стороны сообщества элита и становится элитой. Наиболее явным эффектом "жирования" элиты является разложение культуры: системы норм, ценностей, образцов социального поведения, нарушение традиций, сложившихся правил общежития - как со стороны самих представителей элиты, которые, преувеличивая "кредит доверия" нижних страт, "переигрывают" собственные правила, так и со стороны масс, имитирующих поведение верхних слоев и одновременно чувствующих ослабление основ социального регламента и контроля. Такого рода процессы изменяют конфигурацию силовых полей социума (и любого другого сообщества), что неизбежно приводит к нарушению социальных балансов стратификации и в конце концов меняет структуру общества.

Во-вторых, стабильное общество и стабильные элиты становятся еще более притягательными точками направления социальной энергии индивидов и групп, поскольку к ценностям "благополучия" присоединяются "плюсы" защищенности и стабильности (стоящие на первых позициях в структуре генеральных человеческих потребностей, выделенных А.Маслоу). Поэтому массовая социальная практика ориентирована на приближение всех позиций к элите, давление на которую усиливается и разряжается либо спонтанной организацией "взятия крепости" со всеми последствиями "передела" в распределении благ, либо (как правило) постепенным проникновением или сознательным впусканием в элиту. Исследователи современного общества отмечают, что люди в стабильной и развитой социальной среде в качестве одной из важнейших ценностей воспринимают благосостояние. Причем речь идет о комплексной и весьма дифференцированной в массовом сознании оценке основных параметров жизни: качества работы, ее творческого наполнения, чистой среды обитания, гуманной социальной структуры. Однако реакция на изменение отдельных параметров "благосостояния" оказывается весьма синкретичной: любое ухудшение их качества воспринимается как угроза и вызывает активное противодействие. Само же по себе поддержание благосостояния не может не рассматриваться государством (правящей элитой) как финансовый тупик (Kumar K. The rise of modern society, 1988). Поскольку это "благополучие" оформлено множеством символических индикаторов и закреплено во "мнениях", то мнимое нарушение внешних параметров может вызвать столь же серьезную социальную агрессию в благополучном обществе, как и реальные социальные угрозы. Это повышает нестабильность вполне устойчивой и благополучной по другим основаниям социальной структуры.

В-третьих, стабильность общества проблематична не только по причине давления на элиты, но и в связи с конкуренцией внутри классов и страт. Результаты внутренней динамики отдельных сообществ сказываются в их взаимодействиях с другими субъектами общества и могут поэтому менять не только собственные стратификационные параметры, но и конфигурацию общественных структур.

Постепенные (реже - взрывные) перемены социального "формата" общества, а точнее, любой конкретной исторической общности, проявляются в человеческом наполнении тех или иных социальных слоев, изменении их роли и функциональной значимости для сообщества в целом, переструктурировании позиций и статусов, возникновении новых страт. Описывая стратификацию в историческом разрезе, многие социальные исследователи обращаются к проблематике "прогресса" и "деградации", причем часто сталкиваясь при этом с несопоставимостью в оценке разных культур. Производственные технологии и социальные организации, сочетаясь особым образом, не позволяют сформулировать интегральную оценку прогресса. Адаптационные (приспособительные) признаки и устойчивость социокультурных систем служат неплохим качественным индикатором, но довольно спорно объясняют "дрейфование" центров мировой цивилизации. Принцип распространения социокультурных достижений (знаний, опыта) внутри разных "этажей" общности в определенной степени служит оценочной шкалой, но не согласуется с критериями интерсистемной адаптации. Древние цивилизации; кастовые, сословные и раннеклассовые общества характеризовались "закрытой" стратификацией по основанию "знания": проникновение в мировые тайны требовало десятилетий ученичества, прохождения многих ступеней посвящения. Знание считалось системным и дающим практическое физическое и социальное могущество, и глубину изотерического опыта постигали немногие.

Корпоративизм и монополизация "технологичной" информации приводила, вместе с разрушением элит, к утере синтетического социокультурного опыта и социальный прогресс до сих пор проявляется в открытии утерянных истин, не только общедуховных, но и научных. Цивилизационный сдвиг, происходящий сегодня (возникновение предпосылок постэкономической эры развития общества, формирование информационного по своим технологическим основам общества), напротив, ориентирован на дифференциацию и "распределение" частичных знаний, но одновременно на распространение технологической культуры во всех слоях общества. Поддержание технологического стандарта современной жизни при этом требует постоянного обслуживания и развития фундаментальной и прикладной системы научных знаний, а оптимальным режимом поддержки служит открытость информации (которой, в силу социальной ригидности действия "культурных консервов" общество дождется очень нескоро). Тем не менее, наступление информационной эры востребует ценности познания, обращенность к духу, потребности социальной свободы, изменит социальные ориентиры и оценочные (статусные) шкалы, функциональные структуры отдельных сообществ. Собственно, эти процессы протекают в социальной структуре развитых индустриальных обществ, но вот в структуре российского на настоящий момент не прослеживаются, и более того, стратификационные основания переходного периода и альтернативная идеям "социального рывка" внутренняя политика "выдавливает" интеллектуальный пласт за пределы общества. А между тем политическое конструирование социальных ориентиров создавало серьезные преимущества развитию некоторых восточных культур, которые по темпам технологического и социального развития оказались еще более "западными", чем лидирующие прототипы (например, Япония, Тайвань, Южная Корея, Гонконг, др.); по аналогичному пути, развивая институты образования по мере использования запасов природных ресурсов идут некоторые страны Ближнего и Среднего Востока.

Иными словами, социальные лестницы времени могут интерпретироваться как преходящие структуры социальных возможностей, которыми пользуются или которые игнорируют крупные социальные общности, группы людей и отдельные личности. Исторические коллективные события в этом смысле говорят нам, как был использован конкретным субъектом тот или иной социальный шанс. Экстремальные состояния общества, кризисы, катастрофы, победные взлеты, "точки бифуркации", использование социального выбора в ответ на вызов общественной или природной среды являются внешними и внутренними причинами спонтанного или планового социального конструирования, приводящего к закреплению определенной конфигурации обществ.

В России наиболее устойчивым признаком формообразования, как отмечали все без исключения историки, является корпоративность: коллективность, свояченичество, землячество, родство. Социальные структуры собираются здесь не из индивидуальных корпускул, а из слаженных взаимным доверием "блоков". Поэтому российский социальный "конструктор" (игра в перемещения) отличается от западных аналогов, которые тоже не без того (концепт "команды"), но все же на других принципиальных основаниях.

В рамках этого подхода нельзя не считать социальный статус в современном российском обществе групповым атрибутом. Следовательно, нам придется трактовать социальные достижения в категориях аскрипции, и этот методологический парадокс может быть вполне оправдан: с момента "попадания в обойму" (команду, группу, структуру, которая перемещается исключительно "в связке", вне зависимости от направления мобильности) и закрепления в ней начинает действовать система поощрений, которую мы определили выше как "социальную ренту", она, конечно же, обрастает и "платами" разного рода, но ее природы это обстоятельство не меняет. Теоретически мы можем рассматривать этот феномен как своеобразное социальное наследство и оперировать им как инвариантом.

На фоне возрождения архаических общностей происходит социальное выдвижение представителей отдельных (как правило, малых) этносов, для которых соплеменник-политик, бизнесмен, ученый, деятель культуры и т.п. является не только потенциальным лоббистом или источником поддержки, но и символом достижений человеческой группы, к которой каждый ее член приобщен. Продвижение таких людей в элиты - корпоративная задача всей общности. Аналогичные цели и механизмы можно проследить в динамике "бросков в элиту" иных корпоративных объединений (содельческих, товарищеских, семейных). Они напоминают технологию рыбной ловли сетью, которая складывается особым образом и благодаря грузу (функциональному лидеру) может лететь далеко в цель, разворачивая за собой всю "ловушку" для сбора социальной прибыли.

Одной из самых "заякоренных" социальных общностей является семья. Ее специфическая культура в процессе индивидуальных социализаций передается каждому члену, формируя его социальную космософию, системы интерпретаций, установки и ориентиры. Даже когда человек восстает против семейных стандартов, его антиреакции или попытки игнорировать культурные нормы семьи как правило замыкают его бунт и отвержение в той социальной логике, против которой он борется. Новые исследования социальной стратификации в разрезе поколений показывают, что процессы воспроизводства семьи ориентированы на выдвижение потомков (что в радикальном, наиболее успешном варианте предполагает переход в более высокостатусные страты и разрыв с прежней семейной культурой) и одновременно на консервативную социализацию путем трансляции социокультурных и профессиональных образцов (которые повышают вероятность освоения вещественного и операционального наследства).

Для современного общества проблема состоит в том, что в нем "социальный статус не может быть просто передан от родителей к детям: родители могут лишь обеспечить доступ или передать элементы (экономические, культурные, социо-пространственной локализации), с помощью которых этот социальный статус может быть сконструирован" (Д.Берто, И.Берто-Вьям "Наследство и род..." 1992). Выдвижение потомков, или, по крайней мере, обеспечение им пожизненного существования в общественном горизонте, к которому принадлежат родители, происходит очень по-разному. оно может быть в прямом смысле героическим, связанном с большим риском и жертвами со стороны родителей, а может быть вполне обыденным. По своей стратегии продвижение может быть прямое и непрямое (ступенчатое, параллельное, обходное); оно может направляться по "накатанному" родом или новому социальному пути.

Вся траектория общественного продвижения ближайших потомков контролируется и "подстраховывается" только в исключительных случаях семейной истории, однако исследования показывают, что характеристики "первого места работы, от которого зависит вся последующая карьера, в значительной мере опосредуется родительской семьей. Это первое место социализации характеризуется в действительности определенными уровнями... экономических ресурсов, школьных и культурных ресурсов, доступа к коллективным благам и к рынку занятости, а также к очень различным культурным микроклиматам даже внутри одной и той же социальной среды. Дети, которые растут внутри этих столь различных микроклиматов и со столь неравными ресурсами, воплощают различия в образе жизни и, например, в их отношении к школе, к деньгам, к будущему" (там же).

Надо учитывать различия в технике выдвижения кровных и "однокультурных" потомков, поддержки их мобильности в одном социальном горизонте и перемещений в более высокие страты, которое сулит значительные вознаграждения и одновременно сопровождается повышением риска непосредственной динамики, директивного и согласительного способа "закладки" социальной траектории со стороны старшего поколения. Для России очень важно при этом разделять формы предающегося социального капитала: экономические ресурсы, социокультурный "опыт" (включая профессиональные и иные операциональные навыки) или социальные "связи" (корпоративный капитал "чистой" поддержки).

Мобильность поколений зависит от ориентация и восприятия социокультурных образцов, которые часто разнятся в родительских семьях отца и матери, поскольку брак является в современном обществе одним из доступных каналов повышения статуса путем "включения" в семейную сеть (клан) с более высокой социальной позицией. При этом реальные социальные последствия приобретает процесс символического присвоения детей, которое в значительной степени предопределяет канву их социального будущего: амбиции, запросы, способности, потенциал. Это проявляется не только в психологических установках (социальных программах) "маленькой принцессы" или "негодника такого!", но и в ориентирах на формирование собственной социальной среды, выборе социального окружения (общности, страты). В зависимости от символической предназначенности детей данной семье (ее социокультурным доминантам), семье одного из супругов, а также "Богу", "самому себе" закладываются ориентиры и передаются ресурсы для дальнейшей самостоятельной активности. В результате возникает эффект имплицитного призыва семейного наследства (в том числе и семейного бизнеса). Он тесно связан с механизмом социальной трансляции, в котором символические ценности, культурные нормы семьи, ее имущество и капиталы посредством наследования детерминируют социальные траектории потомков. "Поскольку социальное несводимо к принуждению, но является также фактом ресурсов, наличие ресурсов, к которым агент может получить доступ посредством определенного поведения, способно "детерминировать" это поведение с таким же успехом и даже с большим, чем страх перед негативной санкцией" (Д.Берто, И.Берто-Вьям "Наследство и род..." 1992). Этот позитивный эффект социокультурной передачи в поколениях ценностей и опыта семьи обусловлен тем, что только практическое освоение наследуемых ресурсов органически соединяет переданный потенциал и социальную траекторию его носителя. Для этого необходима определенная трансформация наследства, благодаря метаморфозам которой оно становится адаптированным, соответствующим операциональным запросам потомка. Трансферабельность формы наследства поэтому особым образом влияет на социальную траекторию (деньги, например, не связывают так, как недвижимость и функциональное имущество, в вопросах выбора сферы и форм социальной деятельности).

Последним из наиболее важных моментов рассмотрения социальной лестницы времени является выявленный специалистами по стратификации поколений эффект различной "транслятивности" элементов социального статуса, который проявляется в индивидуальной и групповой мобильности, построении механизмов "защит" от социальной конкуренции, динамике социальных перемещений в целом. Внутренняя действенность факторов передачи статуса, избирательная поддержка отдельных его составляющих со стороны изменчивой социальной среды предопределяют весьма дифференцированное аскриптивное воздействие.