3.5. Как заманчивы эти элиты!

Все исследователи общества и человеческой природы, кто поэтично, кто научно, отмечают среди важнейших социальных ориентаций стремление к повышательной мобильности, к улучшению позиции в актуальных сообществах. Самые привлекательные позиции - на самом "верху", они предоставляют самый высокий социальный статус, который является открытым чеком на разного рода привилегии, самостоятельным капиталом символического общественного признания, который легко обменивается на реально востребованные блага. Но чем выше осознанность социальных действий отдельных людей и групп, тем меньше в целом вероятность того, что они будут "пробиваться" в нормативные элиты, которые считаются наиболее ценными в данном сообществе.

Эта фраза не означает, что в политическую или в экономическую элиту стремятся только те, кто не задумывается о том, что и почему он делает. Отнюдь. Речь идет о том, что полубессознательное течение социальной жизни и социальные инстинкты влекут людей туда, где можно получать наибольшие выигрыши. В редких случаях они могут стать "проходной пешкой", но, как правило, сами механизмы общего, в целом однонаправленного, движения создают ограничения, "потолки" социального продвижения. Такого рода ориентиры своего социального продвижения многие выбирают и осознанно. Однако, как отмечают в своих диагнозах современного общества Дж.Нэсбитт и П.Эбурдин, К.Кумар и И.Валерштайн, духовное начало в человеке и востребованность творческой инновации современным производством, проблемы социальной идентичности заставляют людей искать и формировать их самости, обращаться к гуманистическим ценностям, актуализируют проблемы самореализации. А такая сознательно выстроенная жизненная траектория делает социальный поиск людей небанальным, что увеличивает вероятность того, что они будут двигаться в несколько другом направлении. Итак заметим, что долговременная поведенческая стратегия людей и общественных групп строится в соответствии с актуальным для них набором социальных ценностей, которые могут как согласовываться, так и диссонировать с "общепринятыми" данным сообществом.

Разные общества различаются по своим социальным конфигурациям, имеют разную структуру, организацию и правила продвижения. Социальные позиции, которые воспринимаются как привлекательные и даже желательные, как правило, обладают ограниченной реальной достижимостью вследствие либо высокой конкуренции (недоступности со стороны "среды"), либо институциональной непроницаемости референтной группы (недоступности со стороны "системы"). Мифы, легенды и сказки разных народов повествуют о попытках людей влиться в сообщества богов или бессмертных, о простых бедняках, попадающих в число вершителей судеб - все они проникнуты духом "особых обстоятельств": рока, волшебства, божественной помощи, природного дара, способностей, каприза любви и др. С одной стороны, они отражают социальную реальность доиндустриальных обществ с ограниченной социальной мобильностью, а с другой стороны формулируют универсальный принцип социальных перемещений, которые в своей качественной форме действительно являются исключительными, уникальными, особыми технологиями преодоления социальных барьеров. Во многих "открытых" обществах свободная мобильность является важнейшим декларируемым принципом и действительно составляет часть механизма "энергетической подпитки" элит, но на практике такого рода динамические процессы поддерживаются в очень ограниченном режиме (они лимитированы по времени, месту, масштабу социального охвата) и сменяются режимными периодами консервации сложившихся сообществ.

Итак, люди и человеческие социации в социальной среде стремятся "вверх". Но "потолки" у всех разные. Да и сам "верх" как наиболее высокая статусная точка отдельной социальной траектории оказывается однозначно не определенным, зависящим от оценочной конфигурации значений общественного "потолка".

В каком-то смысле стремление наверх, к элите, имеет тот же смысл, что и маргинальность. Они, вроде бы, противоположны, как смех и страх, но в основе своей - тождественны. И то, и другое есть способы поддержания витальности социального организма, поиск средств для удовлетворения важнейших потребностей: путем отталкивания, избегания среды, где они не удовлетворяются, в поисках позиции, наиболее благоприятной для сохранения жизни и развития ценностей своей культуры. Общество подпитывает то, что для него наиболее ценно, создавая режимы благоприятствования, протекции, льгот. Наиболее очевидными ценностями такого рода являются функциональные монополии.

Социальные элементы развитого общества "скоординированы и субординированы вокруг одного центрального органа, оказывающего на остальную часть организма умеряющее воздействие... если другие органы зависят от него, то и он, в свою очередь, зависит от них. Несомненно, он также находится в особом и, если угодно, привилегированном положении; но оно порождено сущностью исполняемой им роли, а не какой-нибудь внешней по отношению к его функциям причиной, не какой-нибудь сообщенной ему извне силой." (Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. Л.-М. 1991). Влияние, власть как способность реализовать свою социальную волю характеризует такого рода социальные позиции с точки зрения общественных отношений или энергетических балансов коммуникации. Для общества в целом это политические органы управления: явно институционализированные и латентные (самого разного рода, от масонов до военно-промышленных и финансовых лобби и всякого рода теневых групп влияния).

Итак, элиты часто имеют функциональную первоприроду, то есть выполняют такие социально необходимые действия, которые по причинам некомпетентности не могут выполнять другие общественные структуры. Поэтому "социальная работа" элит высоко ценится сообществом и в значительной степени ему неподконтрольна (уже по причине пресловутой неподготовленности, недостаточной информированности остальных). Эти два фактора предопределяют позицию социального эгоизма представителей элит, все повышающийся запрос на ресурсы для выполнения отведенной им общественной роли, все остывающее внимание к самосоответствию и снижение ответственности перед обществом, которое превращается для элиты в "среду" ее комфортного обитания. Элиты, как и любые другие общности, пульсируют внутренней состязательностью, изменяют конфигурацию, демонстрируют жесткие конфронтации, но аналогичные способы жизнеутверждения для ее членов, как правило (это важнейшее корпоративное условие) не сопряжены с риском выпадения из элиты как таковой, и в любом случае нижний статус в элите выигрышнее, чем верхний - вне ее.

В современном обществе (хотя, можно подозревать, это не новый исторический феномен) элиты могут возникать и посредством применения имитационной социальной технологии. Так, информационные элиты mass-medum, особенно связанные с производством политических новостей, во многом воспроизводят сами себя посредством искусственного создания собственного актуального поля. Производство информации, выбор событий, подогревание интереса аудитории, реклама, скандалы, слухи и т.п. весьма отдаленно и опосредованно решают проблему прагматической и конструктивной связи народной массы и правящей верхушки в демократическом обществе, зато поддерживают и заостряют внимание на проблемах "второго рода", доступных сознанию обывателя и отвлекающих его от вмешательства в прикладные функции политиков по "реализации социальных интересов" этих масс.

Поскольку элита - не просто высший социальный слой общности, связанной конкретными ценностными ориентирами, а во многом самостоятельное, относительно автономное, организационное образование, ее обычными проявлениями (социальными правилами коммуникации с внешней "средой") являются: 1) замкнутость, 2) неподконтрольность, 3) таинственность, 4) мифичность, 5) символичность. Эти функциональные предикаты объективно обусловлены потребностями элиты охранять свою корпоративную социальную позицию, позволяющую использовать ресурсы "нижних слоев". Такая тесная связь между социальной функцией, социальной сущностью и социальным проявлением элиты дает возможность интуитивным и профессиональным 'акторам общественных взаимодействий использовать индикаторы (формы проявления) элиты в своих технологиях социального продвижения. Имитация, социальная демонстрация становятся при этом первым шагом "конструирования" элит.

В значительной степени имитационными по своему происхождению являются элиты в сфере искусства. Некоторые из них приобретают авторитет, признание, вознаграждение и статус, то есть "достраивают" нижнюю часть шкалы социальных позиций в своих ценностных измерителях; но на первоначальных этапах их развитие идет заявочным путем, когда обеспечено только социальное самопризнание, а привилегии раздаются себе самим из собственных же внутренних ресурсов, то есть перекачки "социальной энергии" не происходит. Впрочем, демонстрации загадочности, таинственности и непостижимости, как сформулировали основоположники теории социальной мобилизации, является одним из важных условий привлечения сторонников, наращивания своего более дифференцированного "социального тела" и формирования несимметричной системы социального обмена.

Традиционно наиболее привлекательными элитами являются те, которые, с одной стороны, институционализировали и укрепили свою высокую неподконтрольность, а с другой - стали базироваться на механизмах получения социальной ренты (желательно долгосрочной и даже пожизненной за однажды завоеванную позицию).

Почему потомки известных деятелей искусства и науки чаще всего оказываются за пределами соответствующей функциональной элиты, а попадают в другую функциональную, или в богему, или в плэйбои? Потому что академические знания, таланты и высокий профессионализм не наследуются, а развиваются в самостоятельной духовной работе. Но главное - потому что их надо постоянно подтверждать перед знатоками и публикой, перед критиками и соперниками, что часто выбивает почву для самообольщения.

Напротив, экономическое богатство, как и политическая власть, отчасти (точнее, в значительной части) бюрократические навыки и организационно-управленческий профессионализм дают ренту на раз вложенный "капитал" и в стабильной ситуации очень нечасто требуют "подтверждений" права на социальные вознаграждения. Конечно, при этом управленцы занимают менее защищенную позицию, а приоритеты между экономическими и политическими рантье делятся в зависимости от состояния общества (когда либо экономические силы диктуют правила политикам, либо политики меняют правила экономических игр в региональном, национальном и даже транснациональном хозяйстве). Иными словами, учитывая логику социальной конъюнктуры, все же можно говорить о "монопольной прибыли" некоторых видов социальных рантье в современном обществе.

Здесь самое место заметить, что оперируя понятием "социальной ренты", мы не упускаем из вида ее особенности, связанные с конкретным происхождением, характером, количественными и качественными характеристиками. При этом одна из статусных позиций может приносить социальную ренту (например, звание, ранг в социальной номинации), а по другим вознаграждения и санкции напрямую зависят от текущей активности социальных субъектов.

В периоды системных трансформаций, когда меняется социальное пространство, общие ориентиры, ценности и цели, формируются новые правила "захвата" элит. Российское общество резко расслоилось по экономическим признакам (по доходам: официальные оценки Правительства РФ говорят об увеличении до 16 единиц децильных коэффициентов весной 1995 года; по собственности, которая не рассматривается как доход и не облагается соответствующими налогами, путая статистические представления о количестве "богатых"; по доступу к социальным льготам, что, впрочем, более традиционно для нашего общества), появились новые каналы продвижения к значимым политическим позициям, позволяющим получать социальные, в том числе экономические, прибыли.

Позиции в политической, а особенно - в управленческо-бюрократической государственной элите обладают сегодня повышенной привлекательностью по нескольким очевидным причинам. Во-первых, они наделяют властью (конечно, в определенных, ограниченных пределах) сами по себе, поскольку распорядительные и контрольные возможности - обязательный предикат официальных должностей. Во-вторых, наделение властью осуществляется в результате неких символических социальных акций, поскольку быстротечно-невнятные избирательные кампании по самой логике своей организации исключают какие бы то ни было механизмы верификации (проверки) политических заявлений, не говоря уже о еще более туманной логике назначений. В-третьих, молодая российская демократия по генетическим причинам продуцирует политических временщиков, которым в массе своей не держать ответа ни перед историей, ни перед законом, ни перед избравшим их сообществом (безответственность и раскрепощает, и прельщает). В-четвертых, любые "перестройки на марше" (а жизнь общества не может "подождать", пока политика уладится и экономика утрясется) вносят в привычный порядок неизбежный сумбур, путаницу, а с ними - невозможность однозначной и четкой оценки управленческих действий. Одновременно перед управленцем расстилаются все новые поля для неподконтрольных решений, и где ж тут удержаться: кому - от непродуманности, кому - от корысти. В-пятых, позиция в политической элите (субэлите) обладает особой значимостью именно в переходный период, поскольку это именно то время, когда политические решения постоянно форматируют экономическое пространство, определяют правила экономических действий, включают санкции и раздают привилегии (поощрения). Поэтому в особенно благоприятные периоды (вероятнее всего, это были 1992-1994 гг.) в этой сфере возникает стратификационный бум, который с логической точки зрения должен закончиться формированием во многом "сращенной" экономической элиты.

Итак, заманчивость политической элиты - в ее операциональных возможностях, позволяющих решать индивидуальные, групповые, общностные социальные проблемы и получать выгоды и выигрыши, не предусмотренные "функциональными" (официальными) соглашениями. Привлекательность элиты экономической определяется высокой степенью надежности самих характерных для нее социальных гарантий, поскольку экономические доходы легко трансформируются в самые разные социальные блага, позволяют "таранить" формальные социальные ограничения практически в большинстве сфер жизни, высокая экономическая позиция дает не только перспективу стабильности как таковой, но и высокую вероятность оказаться в общественной суперэлите (если в России конституируется рыночное по своей природе общество, то "музыку" в нем будут заказывать отнюдь не политики, технократы или творческие деятели). К тому же, что также очень важно, экономические показатели статуса в современном обществе являются наиболее значимыми, поскольку приравниваются к объективной оценке категории социальной функции и социальных заслуг. Поскольку внешне вертикальная мобильность в определенных, доступных массовому восприятию, пределах как бы теряет "стартовую планку" (богатеет ваш коллега или сосед, кто-то со схожей социальной позиции перемещается вниз), экономический статус становится индикатором самооценки и реальной социальной принадлежности (которая раньше отсчитывалась по другим ценностям) - стремление в элиту становится проявлением потребности самоутверждения, принятия, отчасти самореализации. И, наконец, элитная экономическая позиция в нестабильном обществе повышает шанс "выскользнуть" из возможного кризиса в спокойное социальное пространство (не только неконструктивностью внутриэкономической политики, но и соображениями личной безопасности обусловлены многочисленные внероссийские банковские вклады новых бизнесменов). В обыденном сознании ("Ух, как я это богатство очень люблю и уважаю!.." - говорит герой известного мультфильма) высокий экономический статус ассоциируется с "золотым ключиком", окрывающим двери социальных возможностей, а поскольку чудо это не "попробовано на зуб" (мы и заграницу "любим и уважаем", пока не поживем там чуток), стремление к нему формируется очень некритичное, а потому не согласующееся с требованиями устойчивой социальной практики. Наивные "золушки" и чуть менее наивные "робин гуды", а также массовые "бизнесмены поневоле" создают своеобразную экономико-культурную практику средних слоев, от которых экономическая элита так же социально далека, как некогда интеллигенция от народа.

Развитие иных функциональных элит в современном российском обществе настолько связано с формированием политической и экономической, что самостоятельное их значение можно пока усмотреть лишь в том, что восполняются общественные дефициты социоструктурного характера и создаются символические общности самономинации, которые возможно станут превращаться в настоящие социальные элиты с особыми пространствами влияния и приложения общественных ресурсов. По этой причине они менее притягательны для популярных социальных ориентаций, но более заманчивы с точки зрения носителей соответствующих ценностей и сознательных "конструкторов" собственных социальных траекторий.

Формирование новых и трансформация старых элит российского общества осуществляется в соответствии с законом "трех поколений": идет закладка фундамента, закрепление соответствующих социальных монополий и создание человеческих корпораций. Вырабатываются символика, правила взаимодействия, механизмы воспроизводства, создается особая субкультура, строятся институциональные барьеры и ограничения. Все это создает платформу второму поколению элиты - вне зависимости от того, наследуются социальные капиталы, или обретаются в процессе достигательной социальной активности - абрис новой социальной культуры станет играть роль нормативного, определенный период времени координируя социальные взаимодействия элиты.

...Личность, которой мы поклоняемся, есть идеальное социальное существо, человеческое содержимое в нише общества, готовое ухватить любую возможность продвижения...

Р.Шекли "Цивилизация статуса"