3.2. Происхождение. Талант. Профессионализм

Поскольку мы исходим из того, что социальные структуры создаются, укрепляются и воспроизводятся оценками, мнениями и представлениями людей о своей общественной реальности, что эволюция впечатлений в стереотипы, а тех в свою очередь в нормы и правила обуславливает социальную организацию, следует обратиться к наиболее устойчивым "когнитивным сеткам" или "мыслеобразам", которые форматируют статусные пространства.

Наиболее древним из собственно социальных оснований для наделения статусом и закрепления функций (роли) явился фактор происхождения, преемственности, мистической передачи целого ряда социокультурных предикатов в поколениях. Институт наследования стал одним из мощнейших способов консервации социальной расстановки в большинстве известных культур. Весьма нетривиальные социальные эффекты, типа избрания главой государства женщины в традиционных обществах (например, Индии, Пакистана и др.) обусловлены именно такой "наследуемой харизмой". Социальное происхождение в современных обществах достигающего типа, которые стимулируют конкуренцию и мобильность во всех слоях, не является безразличным фактором по отношению к достигаемой позиции. Исходный (прирожденный, предписанный, акцептивный) статус является, как детально обосновал П.Бурдье, своего рода символическим капиталом, который приносит своему носителю разного рода преимущества или убытки. Происхождение несет легитимную социальную "фору": иногда с положительным, опережающим, иногда - с отрицательным, отбрасывающим значением. Даже в таком относительно слабо дифференцированном обществе, как советское, каждый почувствовал груз социального происхождения, поскольку приличествующие ему привилегии строго поддерживались государством, формальным правом, неписаными нормами привычек и обычаев. Наша социальная практика была традиционно "помечена" противоречиями статусных и ролевых конфликтов, поскольку то и дело кто-то "со свиным рылом" совался "в калачный ряд", и постоянно отмечались попытки социальных перемещений не "по чину" ("Куда конь с копытом, туда и рак с клешней"). В смысле социального задора и авантюрных продвижений российское общество, видимо, отличается от многих: начиная со средневековых войн, а затем модернизаций непрерывные структурные встряски и мобилизации активных социальных сил противоречили консервативному государственному строю с его властными рангами, фиксированной системой номинаций и дифференцированным престижем.

Происхождение, помимо переноса "харизмы", установления "социальной форы" и фиксации статусного имиджа несет еще три функциональные черты: а) ограничение рамок культуровоспроизводственного пространства матричной социальной единицы, установка образовательного горизонта, социальной ориентации посредством формирования ценностного мира; б) обусловленность развития природных способностей и талантов; в) предопределение объема и характера наследуемого потенциала социальных влияний.

Поскольку происхождение реально не зависит от субъекта, в целях эффективной мобильности ему могут придаваться новые, искажающие или ложные значения; от степени их принятия в наличной социальной культуре меняются статус, функционально-ролевое и номинальное значение "наследователя". Факт перезахоронения предков на более престижные кладбища, которые выявил Д.Уорнер, коррелируется с фактами переписывания семейной биографии советскими гражданами (перемены фамилии, национальности, социальной принадлежности родителей, вероисповедания). Идеологическая традиция предписывала сохранять трудовые династии, а социальная практика консервировала элиты: образовательную, творческую, управленческую и политическую - посредством протекции, заключения династических браков, полузакрытой образовательной системы.

Приоритеты социального наследования харизмы "людей влиятельных" сменились приоритетами "людей обеспеченных", так как в значительной степени поменялись порождающие доминанты между этими двумя характеристиками. Возможность инвестиции или редистрибуции, то есть прямого или перераспределительного финансового вливания создает сегодня приоритеты не только первому, но и второму (в основном еще несовершеннолетнему) поколению "новых русских". Если первое поколение включенных рыночных агентов манкирует ценностями образования "для себя", поскольку горячие деньги важнее для приобретения высокого социального имиджа, чем статусные приращения по критериям культуры и образования, то для наследников они считают не только более престижным, но и функционально важным получение дефицитного и высококлассного высшего образования.

В новых статусных группах властной и экономической пирамид отмечаются некие критические точки "насыщения", по достижении которых базовые критериальные основания прагматично-функционального плана трансформируются в достигательные цели номинации (официальной, номинальной и заявочной) и символических ценностей. Это проявляется в социальной погоне за званиями, этими иллюзорными знаками действительных социальных значений, в приобретении реквизитов для демонстрации своей социальной принадлежности, в тайной игре возможностями - для глаз посвященных.

Поскольку идет глубокая, революционная трансформация российской социальной структуры, капитал наследственной харизмы котируется не в полной мере, и часто даже неадекватно. Переживаемый период можно более точно охарактеризовать как закладку новой ценностной шкалы происхождения, которая в прямом своем смысле начнет срабатывать как сила социального влияния только для следующего поколения. Тем не менее атрибуты прежней структуры социального распределения "по предкам" продолжают рудиментарно действовать, поскольку они были материализованы в позициях нашего, очень отличного от западных стандартов, общества. Это отличие состоит коренным образом в том, что социальные позиции закрепляются преимущественно не отчужденными формами функционально-ролевых отношений, а межперсональными связями (баня, водка, компромат, протекция, родство, товарищество, интимный корпоративный дух тайной приобщенности...), что совершенно меняет механизм маргинализации, замещения и ассоциации: разрушенные структуры восстанавливаются и воспроизводятся "связками", "командами", состоящими из персонально, а не функционально знакомых социальных элементов. В этом смысле народная метка: "Кто раньше жил, тот и сейчас живет!" - достаточно точно отражает специфику переструктурирования социальной элиты, следовательно, и воспроизводственную логику социального наследования в современном российском обществе.

Социальное происхождение как бы позволяет делать круги на элитном уровне, но в то же время отчасти выбрасывает потомков прежних элит из стереотипной колеи и пополняет верхние слои "золотой" молодежью иного относительно прежних шкал роду-племени . Средние слои (советские белые воротнички), которым проникновение в государственную и экономическую элиту не грозило, оказались наиболее законсервированными, поскольку старая система блокировала их дальнейшую мобильность, и в то же время ставила в относительно привилегированное положение к остальной массе населения - и они передают потомкам лишь свои "ритуалистские" (Р.Мертон) установки и социальный конформизм. Напротив, всегда неудовлетворенные дефицитным, непрестижным социальным существованием нижние слои "по воле и поневоле" оказались более подвижными в плане принятия рыночной культуры. Города стали тотальными торговыми площадками во многом потому, что большие массивы людей оказались способными к социальному риску, лишенными страха потери накопленного статусного имиджа, функционально незакрепощенными (низкий порог профессионализации) и отчасти авантюрными. Даже в обществах с развитым рыночным хозяйством за год из ста новых фирм остается двадцать, а за несколько лет закрепляются на рынке лишь 2-5%. Поощряемые верой в удачу, собственные силы и сметку, реальными возможностями спекулятивного обогащения, они собственной судьбой наращивают культурный слой того будущего "цивилизованного" рынка, который установится в упорядоченном и стабильном обществе. Капитал их социального наследия еще не определен, но торгующие и производящие, самостоятельно хозяйствующие и занятые наемным трудом нижние слои уже заметно дифференцировались, разделив определенными социальными дистанциями стартовые позиции своих детей.

Однако если бы позиции в социальном пространстве определялись только предначертаниями общественного наследства родителей (имущества, влияния, репутации, звания, авторитета фамилии), а их эволюции описывались категориями личной или групповой судьбы, устройство социума было бы до восхищения прозрачным, а успехи продвижения стали бы результатом "шашечной игры". К числу предначертанных условий достижения социальной позиции относится и возникающая из неопределенных факторов природная монополия - талант. Особые, нераспространенные в социуме способности представляют тем большую дефицитную ценность, чем более они адекватны целевым установкам общества, чем выше шансы рассматривать их как "средства" или как "ресурс". В связи с этим проявление и реализация способностей или талантов людей очень жестко зависит от социокультурного контекста, от общественной поддержки инновации, которая всегда выступает следствием проявления таланта в творчестве. Креативность переплетена со спонтанностью, подчеркивает индивидуальные черты и социальные ориентации личности, поэтому стабильные общества стремятся ограничивать, а часто и подавляют такого рода эффекты еще на этапах ранней социализации. Многие исследования сферы образования в развитых индустриальных государствах значительно более либерального толка, чем советское, показали, что система школьной, специальной и профессиональной подготовки алгоритмизирует мышление и восприятие, стимулирует преимущественно левополушарную (рациональную) мозговую асимметрию, ориентирована на развитие памяти, а не интеллекта и творческих способностей. Игровые пространства, необходимые для поддержания и подпитки таланта, возможности строить сегменты искусственной реальности и моделировать материализацию своих представлений, спонтанно вмешиваться и преобразовывать созданные миры, объективно суть пространства наибольшей социумной свободы, и от культуры игры и отношения к творчеству можно отсчитывать показатели витальности данного общества так же точно, как и от характера процессов социальных перемещений.

Талант - это всегда некоторая социальная монополия для носителя, это приоритет возможностей одного человека перед другими, это потенциальный инструмент влияния и предмет социального торга. Он - мистификация избранности, знак таинственной приобщенности к недостижимому. При всей специфике социальных интерпретаций, и, следовательно, определения ее статусных значений (от изгнания до избрания, от уничтожения до обожествления) одаренность создает определенную "разность потенциалов" и социальную напряженность в общностях как традиционного, так и достигательного типа. "Полученным" монополиям противопоставляются "приобретенные", а эти последние обычно более социальны и более целеустремленны по определению. Противоречивость социального проявления талантов сочетается с тем, что они дают обществу дополнительный потенциал, который может при определенных условиях сыграть роль резервного (например, военный талант Г.К.Жукова в Великой Отечественной войне). По тому, какого рода таланты находят поддержку и в какой мере, можно судить о приоритетах социальной системы и о соотношении ее структурных составляющих. Однако в России сегодня обнаруживается только тенденция к созданию талантораскрывающих сред: развивается негосударственная сеть образовательных услуг дифференцированной ориентации, которая скажется потом на структурировании общества, по многим направлениям начал развиваться поиск нераскрытого креативного потенциала, который идет частью неорганизованно, частью под эгидой помощи иностранных организаций, и частью направленными государственными усилиями. Такая тенденция напрямую обусловлена экстремальным характером переходного периода развития общества, когда новые ресурсы для новой ориентации более важны, поскольку теряют характер "избыточных".

Поскольку способности, как и социальное происхождение, можно рассматривать лишь как начальный капитал (потенциал) социального продвижения, важно представлять, из чего складываются достаточные условия присвоения статуса и позиции. В современных обществах, в том числе, видимо, и в российском, ведущим стратификационным критерием достигаемого типа становится профессионализм. Это такая социальная характеристика, которая означает наличие у человека закрепленной и признанной социальной функции, говорит о наличии специфических знаний, умений и навыков, монополии обучения и накопления функционального опыта, качественных параметрах его общественно ориентированной деятельности. Все эти факторы приобретают особое значение для постиндустриальной стадии развития сообществ, которую многие исследователи характеризуют как "информационную". Относительное высвобождение людей из сферы борьбы за удовлетворение физиологических потребностей в сферу более человеческую, креативную, переносит социальные акценты в развитии модернизированных обществ из сферы непосредственной экономики в сферу коммуникации, информационного производства, распространения и обмена, и предпосылая развитие доминанты культуры. Так, известные социальные прогнозисты считают, что конец тысячелетия ознаменуется ренессансом искусств, расцветом религиозных верований, изменением соотношения между стандартами глобального стиля жизни и культурного национализма, лидерством женщин, которые в интеллектуальной сфере информации, образования и менеджмента вполне конкурентоспособны по отношению к мужчинам с их предпочтительными данными для физического труда (Naisbit J., Aburdene P. Megatrends 2000: Ten new directions for the 1990's, 1990). Специалисты отмечают также, что характеристики социальной занятости, "работы", становятся главным источником самоидентификации современного человека. В США, например, социальный статус женщины определяется профессиональным рангом мужа. Это говорит о социальной легитимизации дискриминированного положения женщин в той же мере, что и о признании роли "работы" в качестве основного идентификационного критерия современного общества (Kumar K. The rise of modern society... 1988).

В России стратификационная роль профессии и профессионализма с одной стороны смячена, поскольку наше экономическое развитие отстает от высокого современного стандарта, а некоторые сегменты квалифицированного труда потеряли сферы традиционного приложения; с другой стороны - она повышается в силу ряда причин: во-первых, востребован целый ряд профессий, для которых не велось специальной подготовки, то есть возник структурный дефицит; во-вторых, потребности социальной стабилизации требуют усиления функциональной привязки, что эффективнее всего сделать через профессию; в-третьих, эпоха перемены социальных ролей вызвала критическую профанацию и породила дилетантизм, и на фоне профессиональной маргинализации высокий уровень специальной подготовки и функциональная корректность приобретают особую социальную цену.

Исторический этап перестройки показал, помимо других социальных уроков, что профессия в советском обществе во многом была номиналом, не подкрепленным личной привязанностью, корпоративным достоинством, а также приписываемой по содержанию классностью. Она девальвировалась общественной индифферентностью, принудительным государственным стимулированием, отсутствием дифференцированной потребности и выбора. Искусственно вызванная профессиональная маргинализация, разрушение трудовых субкультур, нивелирование профессиональных общностей не только по социальной горизонтали, но и по "вертикали" в классических массовых формах установления потолков заработной платы, выводиловки и т.п., чрезмерная стандартизация образовательных программ профессиональной подготовки привели к разрушению этого наиболее гибкого механизма социальных достижений и функционального совершенствования общества. Все другие основания стратификации, о которых речь пойдет ниже, при своем общем достигательном характере имеют чрезвычайно жесткие монопольные формы.