3.1. "Кипящая вселенная" социальных групп

Чтобы возникла любого рода "структура", из однородной социальной взвеси должны сформироваться дифференцированные, частично отделенные друг от друга "элементы". Их появление предопределено природой (индивидуальные и половые особенности, мутации, пренатальные и детские условия, т.п.), потребностями, опосредованными ассоциацией (совместная целесообразная деятельность, принятие и групповая поддержка), а также консервантами социального опыта (нормоориентационными схемами связей андрогенного или феминогенного, конкурентно-достигательного или сотрудничающего, рыночного или редистрибутивного общества). Но когда речь идет о трансформации упорядоченного социального пространства со сложившимися схемами архетипического и культуропреходящего социального воспроизводства, всегда возникает вопрос об энергетических и материальных источниках такого рода преобразований, характере и способах "переконструирования" общества, которое неизбежно меняет не только свою внешнюю социальную конфигурацию ("профиль"), но и многие содержательные характеристики.

"Исследования социальной структуры, безусловно, сопряжены с анализом социального взаимодействия и социальных процессов. Социально-структурные общности, если мы считаем их зрелыми социальными субъектами, деятельны: они способны к самоорганизации и саморегуляции своего бытия в общественной структуре", - считает В.А.Ядов (Социально-структурные общности как субъекты жизнедеятельности, 1989). Если методом обратного воспроизведения восстановить его аппеляцию к социологам, изучающим строение общества, мы получим следующие ориентиры:

1) необходимо сосредоточиться на выявлении субъектности социально-структурных общностей, проявляющуюся в их сознании собственной идентичности, своего особого социального интереса, в их бытии "для себя";

2) важно исследовать социально-психологические, субъективные состояния общественных групп, общественное и массовое сознание, традиции и нормативные модели поведения, которые составляют объективный каркас активности социальных субъектов;

3) следует учитывать модифицирующую роль социально-культурных условий развития разных общностей, поскольку культурные влияния, исторические традиции и ценностно-нормативные регуляторы социального поведения трансформируют восприятие разного рода социальных действий и способы решения социальных проблем.

Переменчивая российская современность дает мало оптимизма в плане ожиданий результативности субъектного подхода, поскольку прежде устойчивые общности продолжают разрушаться, ранее вторичные факторы идентификации выходят на первый план, возникают разного рода массовидные образования, порождая "самости" социального сознания и социальных действий. Эти массовидные общности, возникающие ситуативно (здесь, сейчас, по данному поводу), могут конституироваться в стабильные элементы социальной структуры, а могут распасться на отдельные сегменты или разрушиться совсем. Их объединяющий радиус и период распада варьируются в довольно свободных пределах, что делает различия между "встроенными" в общественную структуру и "невстроенными" общностями весьма относительными. Тем не менее В.А.Ядов, как и многочисленные представители когнетивистского, феноменологического и символико-интеракционистского направлений западной социологии, подтверждает эвристическую мощь анализа групповых представлений для выявления реальных показателей социальной структуры, ее элементов, взаимодействий и иерархических уровней. В названной статье он пишет: "Структуры общественного сознания особенно жестко связаны с объективированными социально-экономическими условиями бытия общественных групп и социально-структурных преобразований. Подвижные и размытые структуры массового сознания существенно менее определены, как правило, связаны с конкретными интересами и действиями людей, по-видимому, изобилуют стереотипами и эмоционально-окрашенными образами". Следовательно, такая многократно подтвержденная в теории и прикладных исследованиях устойчивая связь между знаковыми формами социальной коммуникации и структурными характеристиками человеческих сообществ (мы ее оставляем без "сто первого" авторского доказательства, отсылая читателя к списку литературы) должна быть использована при построении системно-диагностической модели стратификационного состояния нашего общества. Итак, о чем могут сказать "структуры общественного сознания", "стереотипы" и "эмоционально окрашенные образы"?

Они, несомненно, менялись и меняются. Еще в застойную социалистическую эпоху произошла инверсия общественных ценностей, были перефразированы многие социальные лозунги, а структуры массового сознания закрепились в характерных и до сих пор смешных анекдотах, отразивших истинное отношение слоев советского агломерата друг к другу, к логике политической истории, к состоянию и перспективам развития нашего общества. Народ персонифицировал провозглашенную гуманистическую ориентацию ("Все во имя человека, все для блага человека! И я знаю этого человека..."), произвел компаративный экспресс-анализ шансов двух конкурирующих систем ("Капитализм стоит на краю пропости... и смотрит, что мы там делаем"), оценил свой технологический ("Наши микрокалькуляторы - самые большие в мире!") и бытовой потенциал ("Взвесьте полкило еды"). Распространенность и содержательно-тематическое наполнение юмора по поводу жизненного устройства уже само по себе говорило о разрушении идеологических, или предписанных в советской общественной системе, социальных стереотипов, о формировании двойственной и амбивалентной структуры общественного сознания, о существовании параллельных ценностных шкал, о конфликте обыденной, субкультурной и официально подкрепляемой системы интерпретаций.

Девальвация культурных норм, внедряемых социальных образцов, объяснительной логики происходила не только в результате конфликта заявленных и латентных (информационно сокрытых, но реально практикуемых) общественных правил; не только по причине изменения ценностных ориентаций основной части населения вследствие гипертрофии привилегий элиты; но и потому, что они ассимилировались архетипическими культурными каркасами нерусских этнических сообществ с их иной социогенетической, воспроизводственной и целеориентационной логикой.

Разрушение культуры и модификация социального восприятия в сфере обыденного сознания, подверженного и в то же время настороженного к направленному информационному воздействию, приводит к разрушению интерпретационных схем, при помощи которых люди помечают и ориентируются в своем социальном пространстве, которые делают это пространство привычной средой обитания. Сомнения, новые несогласующиеся данные, амбивалентность, аритмия и инновацинность социальных процессов оформляют обыденную жизнь фрустрациями и невнятностью, порождая социальную неудовлетворенность и страхи, желание как можно быстрее все упорядочить на весьма компромиссной основе. Это, кстати, та "социально-психологическая" атмосфера, которая характеризует состояние маргинальности, социальной непристроенности людей и невстроенности в стабильные общественные структуры социальных групп. Разрушение культуры, таким образом, выступает прямой, непосредственной социальной причиной (и одновременно проявлением) разрушения социальной структуры. Этот вывод касается прежде всего "культурных консервов", по выражению Я.Морено, то есть социальных правил, норм, поведенческих образцов, традиционных ценностей. Хотя "на полях" можно было бы отметить, что и из-за забвения инновационного, творческого сегмента культуры общество может не в меньшей степени пострадать, поскольку там вырабатываются стратегии и проекции социального будущего, отрабатываются его очертания и формы, идеальные и крайние состояния, которые выступают алгоритмом выживания социума в экстремальных ситуациях.

Девальвация и эмиссия, а также конвертирование (да простят мне культурологи эти экономические аналогии!) культурных ценностей выступают прелюдией и становятся контекстом процессов обвальной маргинализации социума. На фоне общего идет локальное расшатывание социально-статусных позиций. Если в период поддержания определенной структурной иерархии направленными государственными усилиями процессы маргинализации шли в одних направлениях:

а) размывание трудовой этики, оценка социальной функции по "номиналу", конфликт между культурными целями и институциональными нормами общества (в смысле, который придавал ему Р.К.Мертон в "Социальной теории и социальной структуре");

б) эмоциональное саморазрушение рефлексирующих субъектов в разных общественных слоях (наиболее характерные описания посвящены анализу научной и творческой интеллигенции) и, как следствие, их понижательная мобильность;

в) пересечение границ правового пространства субъектами инновационной приспособительной ориентации достигательного типа (их динамическая особенность в том, что они пренебрегают не только институциональными нормами, но и декларированными культурными целями, ориентируясь на истинные, латентные), -

то теперь они стали проявляться в других, поскольку произошла замена упорядочивающих механизмов социальной структуры и ее поддержания. Тем не менее, можно отметить, что все они имеют безусловную национально-культурную специфику, характерную именно для российского общества.

"Нормальная", естественная маргинализация, которая является механизмом совершенствования социальной структуры на гармонических, оптимальных основах, которая лежит в основе спонтанной общественной мобильности, которая позволяет людям вписаться в те социальные структуры, где удовлетворяются их потребности в принятии, признании, самосовершенствовании, реализации, творчестве и т.п. - эта мобильность принимает в наших условиях насильственный, внешний, предписанный характер властного побуждения чужих планов и объективных обстоятельств. Общественная реформация, как обычно, происходит под флагом иллюзий целесообразности, предначертанной заданности, хотя на практике реку трудно завести в искусственное русло, да и тогда - жди паводка. Более разумно с социологической точки зрения исходить из того, что мудрость власти - прокладывать дорожки там, где людьми протоптано, то есть социальные процессы не могут быть сконструированы в гомеостатическую систему, они самопроизвольны и самодостаточны, как развитие культуры. Однако "сознательные, целесообразные, субъективные" воздействия никогда не могут быть исключены, поэтому расплавление социальных структур происходит как бы всегда по двум основаниям - посредством самоорганизации и вмешательства. Под их влиянием социальные субъекты: индивиды, их архаичные (родовые, этнические, семейные) и функцинальные социации, корпоративные объединения, поселенческие общности; целиком или дробленые на социальные "обломки" - выпадают из привычных ниш социального пространства, меняя положение, теряя статус. Привычный стереотип состоит в том, что маргиналы "оседают на дно", в основание стабильного каркаса общественной структуры, однако это происходит очень редко. Естественная, фоновая маргинализация носит в целом социально обогащающий характер, то есть связана с горизонтальными либо повышательными перемещениями к лучшим позициям. Предписанная маргинализация как правило принуждает к понижению положения и статуса, экстремальная (опосредованно предписанная) выбивает из социальных ниш по неопределенной социальной траектории. Однако предписанная маргинализация и первого, и второго рода разрушает ориентационный потенциал подверженных ей социальных субъектов, формально пресекает коммуникативные каналы связи с прежней генеральной общностью, но не может лишить субъекта всех социальных характеристик, которые предопределяли его "вписанность" в устойчивые общественные структуры. Таким образом, частичная или полная социальная регенерация, питаемая внутренним стремлением и макрокультурными стимулами, остается возможной.

Законы социальной витальности (непреложный принцип "выживай!") обычно стимулируют маргинальные элементы к повторному встраиванию, а правила компенсации и макромотивации иногда приводят к очень интенсивной мобильности, что подтверждено не только множеством индивидуальных судеб, но и колоссальным числом исторических восстаний, переворотов и революций. Таким образом, частичное или полное разрушение устойчивых (как и массовидных) общностей приводит к появлению незадействованного, но обладающего большим потенциалом активности социального материала, который самопроизвольно или же под влиянием целенаправленной мобилизации встраивается в прежние или объединяется в новые общественные группы, которые отвоевывают собственное социальное пространство (они более активны и энергетически насыщенны, если воспользоваться аналогиями ак.Т.И.Заславской), стремятся к внедрению в элитные слои, завоевывают сторонников, лоббируют, ротируют, выворачивая привычную социальную структуру "вверх дном": иногда по форме (замещение элит, переструктурирование), иногда по содержанию (замещение новыми субъектами традиционных для общества структурных позиций). Это как физическая теория "кипящей вселенной", в которой непрерывно возникают и умирают целые миры, рождаются и исчезают пространства, наступает и изменяется время. Ушли коммунисты - появились коммунисты: вроде те - но не те, был рабочий класс - и есть ли? тоже другой, "спекулянты" обернулись "коммерсантами", появились "бизнесмены", "банкиры", "акционеры", "исполнительные директора", "биржевики". Мелкий частник изменился до разного размера, политика приобрела представительные очертания, государственные институты по-прежнему авторитарны, бюрократия - по российской традиции (наверное, в пику М.Веберу) - не рациональна.

Традиция и новация, план и стихия, ожидания и реальные факты - все сплетается в непрогнозируемом воздействии на процессы общественного структурирования. Проблемы поиска и предложения, ориентира и нормативного пути (не очень-то свернешь!), реформаторских инициирующих влияний, идентификационных оснований, статусных позиций и приоритетов, демонстрационного и имитационного социального имиджа станут для нас центральными в определении российской стратификации.