Основные проблемы социологии.Хрестоматия
.pdfреволюции. […] Между тем, хотя в то время и отмирал еще более старый социальный строй, даже он просуществовал еще полвека после этих событий. […] В нашу эпоху сокращающегося социального времени мы забываем, что могущественные монархические системы просуществовали до 1918 года в Германии, России, Австро-Венгрии (что составляет значительную часть Центральной Европы) и Италии. В Англии же небольшая верхушка общества, члены которой близко знают друг друга, все еще управляет страной. Коммунистическая революция родилась из пепла первой мировой войны, но этот большой пожар не столько уничтожил капитализм, сколько окончательно покончил с политическими пережитками феодализма.
Через девяносто лет после смерти К. Маркса капитализм все еще господствует в западном мире, в то время как, сколь это ни парадоксально, коммунистические движения пришли к власти в основном в аграрных и доиндустриальных государствах, в которых «социалистическое планирование» стало в значительной мере альтернативным путем индустриализации. Таким образом, предсказание скорого краха капитализма является рискованным занятием, и, если исключить развал политической надстройки этой системы вследствие войны, социальные формы управленческого капитализма — корпоративные предприятия, частный механизм принятия инвестиционных решений, различия в привилегиях, базирующиеся на контроле над собственностью, — вероятнее всего, сохранятся еще в течение долгого времени.
Тем не менее функциональная основа системы изменяется и становятся заметными характерные черты нового общества. Исторические перемены происходят в двух важных направлениях. Первым является отношение экономической функции к другим основным социальным функциям. К.Маркс в своем взгляде на капиталистическое общество сделал акцент на классовой разделенности как источнике напряженности, на эксплуатации рабочих экономической системой, и предсказал политический переворот и установление нового социального порядка в результате преодоления классового типа социума. В то же время Э. Дюркгейм, основываясь на теории индустриального общества, видел источник беззакония и разрушения социальной жизни в отсутствии механизмов, способных ограничить проявления самой экономической функции. […] «Именно вследствие этого происходит кризис, от которого страдают в настоящее время европейские общества. В течение двух веков экономическая активность развивалась такими темпами, как никогда ранее. С периферийных позиций, которые она занимала прежде, третируемая верхами и оставленная низшим классам, она на наших глазах вышла на передовые рубежи. Перед ней отступают на задний план военные, административные и религиозные функции. Лишь научные институты оспаривают ее приоритет, но даже наука вряд ли столь престижна в наши дни, кроме как в своем прикладном значении, и, следовательно, главным образом обслуживающая бизнес. Вот почему можно с известной долей уверенности сказать, что общество является (или имеет тенденцию стать) индустриальным». Главная проблема подобного социума, таким образом, — не классовый конфликт, который оставался побочным аспектом неограниченной конкуренции в сфере заработной платы, а нерегулируемый характер самой экокомической функции, [имеющий место] даже тогда, когда наблюдается вмешательство государства.
Решающим социальным изменением, происходящим в наше время, — обусловленным зависимостью людей от сложного характера экономических процессов, возникновением проблемы внешних побочных эффектов, а также необходимостью контроля за последствиями научно-технического прогресса, — стало подчинение экономической функции политическому фактору. Формы, которые примет этот процесс, будут варьироваться и определяться историческими особенностями различных политических систем — централизованным государственным контролем, государственными корпорациями, децентрализованными предприятиями и центральной системой политических директив, смешанными государственными и частными предприятиями и т. п. Одни из них будут демократичными, другие — нет. Но главный факт очевиден: автономия экономики (и власти людей, которые ею управляют) приходит к концу; возникают новые, качественно
231
отличные системы управления. Контроль над обществом перестает носить в основном экономический характер и становится преимущественно политическим.
Второй важнейший исторический сдвиг — отделение общественной функции (или места человека в обществе, обычно задаваемого характером его занятий) от собственности. В западном обществе, особенно на капиталистической стадии развития, общественная функция могла быть трансформирована в собственность (землю, машины, акции и т. д.), которая сберегалась как богатство и передавалась по наследству в целях создания преемственности прав — привилегий, которые постепенно оформились в социальную систему. В новом обществе, которое формируется ныне, индивидуальная частная собственность теряет свое общественное предназначение […]
Автономность функции, или техническая компетентность, была основой технократической теории А. де Сен-Симона. Она стала базой нравственного подхода выдающегося английского социалиста и историка народного хозяйства Р.Г. Тауни. В своем авторитетном трактате «Стяжательское общество» он доказывает, что владение собственностью потеряло связь с моральным правом быть основой вознаграждений и поэтому стало в меньшей степени критерием престижа или социального положения, чем функцией, которую он определил «как активность, заключающую в себе и выражающую собой идею социальной цели». […]
Р.Г. Тауни дает определение профессионализма, и если его теория верна, то сердце постиндустриального общества — это класс, который прежде всего является профессиональным классом. Хотя границы, возникающие при определении статуса каждой группы, подвижны и зачастую расплывчаты, тем не менее ядро определяющих его элементов четко обозначено. […] Профессия — это теоретически усвоенная (т. е. постигаемая) деятельность, и, таким образом, она предполагает процесс формальной подготовки, но в широком интеллектуальном контексте. Принадлежность к какой-либо профессии означает формальное или неформальное признание этого людьми или специальным официальным органом. При этом профессия содержит в себе норму социальной ответственности. Это не означает, что профессионалы более великодушные или идеалистически настроенные люди, но ожидаемая модель их поведения по сравнению с другими гражданами предопределяется этикой их деятельности, которая, как правило, первична по отношению к этике эгоизма. (Можно сказать, что бизнес «подотчетен» потребителям через рынок, в то время как профессионал «подотчетен» своим руководителям в пределах профессиональной группы. Собственность ассоциируется с богатством, которое передается непосредственным юридическим образом; профессия определяется навыками, передающимися лишь опосредованно через культуру, которую могут унаследовать дети представителей класса профессионалов.) По этим причинам представление о профессионализме заключает в себе идею компетентности и авторитета технического и морального порядка и предполагает, что профессионал имеет основания занять заметную позицию в иерархической структуре общества.
[…] Если рассматривать социальную структуру постиндустриального общества в двух отмеченных выше аспектах, можно сделать два вывода. Во-первых, основной класс в нарождающемся социуме — это прежде всего класс профессионалов, владеющий знаниями, а не собственностью. Но, во-вторых, система руководства обществом определяется не передачей власти по наследству, а политической системой, и вопрос о том, кто стоит у ее руководства, остается открытым.
СХЕМА. Социальная структура постиндустриального общества (американская модель) I. Статусные группы: ось стратификации основывается на знании (горизонтальные структуры)
А. Класс профессионалов — четыре сословия:
научное технологическое (прикладные типы знания: инженерные, экономические, медицинские)
административное культурологическое (художественная и религиозная деятельность)
232
Б. Техники и полупрофессионалы В. Служащие и торговые работники
Г. Ремесленники и полуквалифицированные рабочие («синие воротнички»)
II. Ситусные группы: сферы приложения профессиональной деятельности (вертикальные структуры)
А. Экономические предприятия и коммерческие фирмы Б. Правительство (юридическая и административная бюрократия) В. Университеты и научно-исследовательские институты Г. Социальная сфера (больницы, службы быта и т. д.)
Д. Военные
III. Контролирующая система: политическая организация общества А. Высший эшелон власти Аппарат президента Лидеры законодательной власти Руководители бюрократии
Высшее военное руководство Б. Политические группы: социальные объединения и группы давления: Партии
Элиты (научная, академическая, деловая, военная) Мобилизованные группы:
а) функциональные группы (деловые, профессиональные, группы, выделяемые на основе специфики труда)
б) этнические группы в узконаправленные группы:
(1)функциональные (мэры городов, бедняки и т. д.)
(2)группы носителей специфических интересов (молодежь, женщины, гомосексуалисты и т. д.).
Сточки зрения статуса (престиж, признание и, возможно, доходы) класс профессионалов может стать высшим классом нового общества, но в самой его структуре отсутствует потенциал для формирования нового класса как на основе корпоративных характеристик нового экономического класса, так и нового политического класса, претендующего на власть. Причины этого становятся очевидными после изучения вышеприведенной схемы.
Класс профессионалов, как я его определяю, состоит из четырех сословий: научного, технологического, административного и культурного. […] Д. Прайс выделяет четыре функции правительства — научную, профессиональную, административную и политическую — и преобразует каждую из них в качестве идеального типа в отдельное сословие. Мои разногласия с Д. Прайсом лежат в двух плоскостях: я думаю, что сословия могут быть более точно определены как социальные группы, нежели как функции; что более важно, я не считаю, что политическая функция логично поставлена в один ряд с другими, так как я рассматриваю ее в качестве контролирующей системы всей социетарной структуры. В терминологическом отношении там, где Д. Прайс употребляет понятие «профессиональный», я применяю слово «технологический» (подразумевая прикладные знания), поскольку использую его для более широкого обозначения его класса; я также выделяю и культурологическое сословие, чего не делает Д. Прайс […] Научное сословие осуществляет фундаментальные исследования и, естественно, озабочено поиском путей защиты условий их проведения, свободных от политического и любого другого внешнего влияния. Технократы, будь то инженеры, экономисты, физики, основывают свою работу на системе кодифицированных знаний, но применение таковых для социальных или хозяйственных целей оказывается ограниченным политикой общественно-экономических структур, к которым они принадлежат. Управленческие слои заняты руководством организациями, и они связаны как эгоистическими интересами самой организации (ее сохранением и расширением сферы ее влияния), так и выполнением социальных задач, и могут входить в конфликт с любой другой профессиональной общностью. Культурное
233
сословие — представители искусств и религиозные деятели — выражает себя в символизме (пластическом или идейном) форм и понятий; однако в том случае, если оно будет в большей степени увлекаться понятийным символизмом, оно может входить во все более враждебное состояние по отношению к технократам и управленцам. Как я уже отметил в Предисловии, осевой принцип современной культуры с ее сосредоточенностью на личности является антиномичным и антиинституциональным и потому враждебен принципу функциональной рациональности, который в целом определяет специфику применения знаний технологическим и административным сословиями. Таким образом, в постиндустриальном обществе все больше обнаруживает себя отрыв от социальной структуры, который неизбежно влияет на взаимосвязи и даже затрагивает корпоративное сознание четырех профессиональных сословий. […]
В то время как классы могут быть расположены горизонтально по статусному принципу (возглавляемые четырьмя профессиональными сословиями), общество организовано вертикально по принципу разделения на ситусы, которые являются действительным фокусом профессиональной активности и интересов. Я использую не вполне привычный социологический термин ситусы, чтобы подчеркнуть тот факт, что в повседневной деятельности взаимодействие и конфликт интересов происходят скорее между организациями, к которым относятся люди, нежели между более расплывчатыми классами или статусными группами. В капиталистическом обществе собственники или бизнесмены, взятые как класс, сосредоточены исключительно в коммерческих фирмах или корпорациях, и, таким образом, статусные и ситусные группы совпадают. В постиндустриальном обществе, однако, члены четырех профессиональных сословий входят в состав различных ситусов. Ученые могут работать на предприятиях, в государственном аппарате, университетах, в сфере услуг или в военной области (хотя значительная часть «чистых» ученых может быть найдена в университетах). Аналогичным образом распределены технократы и управленцы. Из-за этого «разброса» вероятность чистого корпоративного сознания, способного к яркому политическому выходу, имеет тенденцию к уменьшению.
Наконец, если важнейший исторический поворот последней четверти века сводится к подчинению экономической функции социальным целям, то политическая система неизбежно превращается в контролирующую структуру общества. Но кто управляет ею и в чьих (или каких) интересах? Прежде всего это изменение может означать, что традиционные социальные конфликты просто сместились из одной сферы в другую, что борьба традиционных классов в сфере экономики, где люди добивались сравнительных преимуществ в статусе, привилегиях и влиянии, в настоящее время переместилась в сферу политики, и по мере этого процесса группы носителей специфических интересов и этнические группы (бедные и черные) сейчас стремятся получить посредством политических действий привилегии и преимущества, которые они не в состоянии приобрести в экономической сфере. Именно этот процесс происходил в последние годы, и он будет продолжаться в будущем. Второй, и в структурном отношении более глубокий, сдвиг сводится к тому, что в постиндустриальном обществе ситусы в большей мере, чем статусы, будут представлять собой зоны сосредоточения основных политических интересов. В какойто мере это проявляется в уже знакомом феномене групп давления. Однако в постиндустриальном обществе более вероятно, что именно ситусы достигнут больших корпоративных связей между собой и станут главными претендентами на общественную поддержку и основными факторами, определяющими государственную политику. […]
Новая социальная система, в отличие от того, что утверждает К.Маркс, не всегда зарождается в недрах старой, но в ряде случаев вне ее. Основу феодального общества составляли дворяне, землевладельцы, военные и священнослужители, чье богатство было связано с собственностью на землю. Буржуазное общество, зародившееся в XIII веке, сложилось из ремесленников, купцов и свободных профессионалов, чья собственность состоит в их квалификации или их готовности идти на риск и чьи земные ценности совершенно несовместимы с уходящей театральностью рыцарского стиля жизни. Однако оно зародилось вне феодальной землевладельческой структуры, в свободных общинах или
234
городах, которые к тому времени уже освободились от вассальной зависимости. И эти маленькие самоуправляющиеся общины стали основой европейского торгового и индустриального общества. (Парадокс состоит в том, что прогресс этого общества начался только после того, как его корни, уходящие в замкнутую хозяйственную жизнь общины, были подорваны широкомасштабной индустриализацией, когда появление отдельных отраслей промышленности дало возможность покупать сырье в одном городе и продавать продукцию в другом, процессом, который пробивал себе путь как сквозь отжившие феодальные порядки, так и регулирующие ограничения цехового строя, и развертывался параллельно с политической централизацией нарождающегося национального государства в рамках абсолютной монархии.)
Такой же процесс происходит в настоящее время. Корни постиндустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство, возникшем в основном в ходе преобразования электроэнергетической и химической отраслей промышленности в начале XX века. Но, как заметил Р. Хейлбронер: «наука, как мы знаем, зародилась задолго до капитализма, но не получала своего полного развития до тех пор, пока капитализм прочно не встал на ноги». И наука как квазиавтономная сила будет развиваться и после капитализма. Исходя из этого можно сказать, что научное сословие — его форма и содержание — является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества. (Этот подход предложен Р. Хейлбронером. […] Он утверждает: «…Аналогично первым проявлениям зарождающегося рынка в эпоху средневековья, наука и созданная на ее основе технология возникают как огромная подземная река, извилистое течение которой прорывается на поверхность в эпоху капитализма, но которая берет начало из весьма далеких истоков. Однако сходство на этом и заканчивается. При наличии рыночных отношений река научных перемен, выходя на поверхность, должна прокладывать свое русло в сложившемся социальном ландшафте, что, как и в случае денежных отношений в период средневековья, глубочайшим образом изменяет привычные очертания местности. Таким образом, если мы зададимся вопросом, существует ли какая-то сила, которая может стать со временем достаточно мощной, чтобы подорвать систему привилегий и функции капитализма и создать на ее месте собственные институты и социальные структуры, мы должны признать, что только одна сила является решающей в нашу эпоху — сила науки и научной технологии»
[…]
1.Как возможно социологическое прогнозирование?
2.Какие стадии развития общества выделил Белл? Что характерно для постиндустриального общества? В чём его отличия от индустриального?
3.Что такое ситус и чем отличается от статуса? Приведите примеры, когда ситус и статус совпадают.
4.Подумайте, к какой стадии развития, по Беллу, можно отнести современную Россию. Почему?
Э л в и н Т о ф ф л е р . Ф у т у р о ш о к
Ч а с т ь 1 . К о н е ц с т а б и л ь н о с т и
Глава 1. Восьмисотый жизненный срок
Пройдут три десятилетия, оставшиеся до XXI века, и миллионы обычных, психически нормальных людей внезапно столкнутся с будущим. Граждане самых богатых и технически развитых стран обнаружат, что все труднее идти в ногу с непрерывной потребностью перемен, которая характеризует наше время. Для них будущее наступит слишком быстро
[…]
Последние 300 лет западное общество находится под огненным шквалом перемен. Этот шквал не только не стихает, но все больше набирает силу. Перемены охватывают высокоразвитые индустриальные страны с неуклонно растущей скоростью. Их влияние на жизнь этих государств не имеет аналогов в истории человечества. Как следствие, в мире расплодились всевозможные виды любопытной социальной флоры — от психоделических
235
церквей и «свободных университетов» до научных станций в Арктике и клубов обмена женами в Калифорнии.
Возникли дополнительные типажи: двенадцатилетние дети с недетским характером, пятидесятилетние взрослые, походящие на двенадцатилетних детей. Богатые люди, разыгрывающие бедность, и программисты, зависящие от ЛСД. Анархисты, несмотря на свои грязные грубые рубашки, являются неистовыми конформистами, а конформисты, несмотря на крахмальные воротники, — отъявленными анархистами. Женатые священники, министры-атеисты, еврейские дзен-буддисты. У нас есть поп, и art cinetique, Плэйбой клубы, а так же кинотеатры для гомосексуалистов, амфетамины и транквилизаторы, гнев, изобилие, забвение.[…]
Стоит посмотреть свежим взглядом на стремительный темп перемен, который иногда превращает реальность в дикий водоворот событий, как окажется, что многие поразительные
инепостижимые вещи стали уже вполне обыденными. Ускорение темпа перемен — это не просто борьба индустрий или государств. Это конкретная сила, которая глубоко вошла в нашу личную жизнь, заставила нас играть новые роли и поставила перед лицом новой опасной психологической болезни. Ее можно назвать «футурошок». Чтобы объяснить то многое, что не поддается рациональному анализу, необходимо исследовать ее первопричины
исимптомы.
Неподготовленный гость
В популярных словарях уже начал проскальзывать аналогичный термин — «культурный шок». Культурный шок — это результат погружения в незнакомую культуру неподготовленного посетителя. Добровольцы Корпуса Мира страдали от него в Борнео и Бразилии. Марко Поло, возможно, — в Катау. Путешественник, который внезапно оказывается в месте, где «да» — это «нет», где фиксированная цена меняется на глазах, долгое ожидание у дверей не является поводом к оскорблению, а смех может означать гнев, оказывается в ситуации культурного шока. Культурный шок возникает тогда, когда знакомые психологические факторы, помогающие человеку функционировать в обществе, исчезают, и на их месте появляются неизвестные и непонятные.[…]
Термина «шок будущего» не найти ни в медицинских энциклопедиях, ни в справочниках психологических отклонений. Тем не менее, пока не будут сделаны разумные шаги в борьбе с этой болезнью, среди миллионов людей будет усиливаться чувство потерянности и прогрессировать неспособность рационально воспринимать окружающую обстановку. Мы должны осмыслить эту болезнь и научиться её лечить, иначе очевидные для современной жизни недомогания, массовые неврозы, облучение, безгранично распространившееся насилие окажутся лишь преддверием того, что нас ждет впереди.
Футурошок — временной феномен, продукт стремительного темпа перемен в обществе. Он возникает из-за наложения новой культуры на старую. Это — культурный шок в нашем собственном обществе, но с худшими последствиями, чем при столкновениях с иными культурами. Большинство членов Корпуса мира и почти все путешественники утешают себя мыслью, что они вернутся к покинутой культуре. Жертвы будущего лишены такого утешения.
Вырвите внезапно человека из его среды и поместите его в другую, резко отличную от привычной ему, с другим набором факторов реагирования: иной концепцией времени, места, работы, любви, религии, секса и прочего. А затем отнимите всякую надежду вернуться к знакомому социальному ландшафту. Человек будет подвержен вдвойне суровому потрясению. Более того, если эта культура хронически пребывает в состоянии хаоса, или, что еще хуже, ее ценности непрерывно меняются, чувство потерянности еще усилится. Несколько намеков на более разумное поведение под давлением совершенно новых обстоятельств — и эта жертва будет представлять опасность для себя и для других.
Теперь представьте не одного человека, а целое общество, целое поколение, включая самых слабых, наименее образованных и разумных его представителей, которые внезапно
236
оказались в новом мире. Результат — всеобщая дезориентация и боязнь будущего в огромных масштабах.[…]
Разрыв с прошлым
[…]Расхожие фразы о скорости и масштабе перемен уже давно не вызывают у нас никаких эмоций. Эти фразы стали банальными и нелепыми. Потому что, по всей вероятности, происходящие сегодня события шире, глубже и важнее, чем индустриальная революция. Начинает распространяться достойное уважения мнение о том, что настоящий момент представляет собой не более и не менее, чем второй великий раскол в человеческой истории, сравнимый по значимости только с первым расчленением исторической целостности — переходом от варварства к цивилизации. […]
Люди, связанные с наукой и технологиями, не одиноки в своих взглядах. Сэр Герберт Рид, философ в области искусства, говорит, что мы переживаем «настолько основательную революцию, что нам необходимо исследовать многие прошедшие века, чтобы найти параллели. Возможно, такого сравнения заслуживает только переход от раннего каменного века к позднему...» А Курт В. Марек, более известный как К. В. Керам, автор книги «Боги, гробницы, ученые», замечает, что «в двадцатом веке нами заканчивается эпоха, длившаяся 5 тысячелетий... Мы находимся не в Риме времен христианизации Запада, как полагал Шпенглер, а в подобной ситуации 3000 лет спустя после рождества Христова. Мы смотрим глазами доисторического человека, и перед нами открывается абсолютно новый мир».
[…]В оправдание своей точки зрения, Болдинг заметил: «Что касается статистики, связанной с человеческим родом — событие, разделившее человеческую историю на две равные части, произошло на памяти живущих». В сущности, наш век олицетворяет собой Великую Межу, которая проходит по центру человеческой истории. Таким образом, он утверждает: «Нынешний мир отличается от того, в котором родился я, так же, как тот отличался от мира Юлия Цезаря. Я родился в середине человеческой истории, грубо говоря, день в день. После моего рождения произошло столько же, сколько и до него».
Это сенсационное утверждение можно проиллюстрировать многими примерами. Например, было замечено, что если последние пятьдесят тысяч лет человеческого существования разделить на срок человеческой жизни, продолжительностью приблизительно шестьдесят два года, то всего было около восьмисот таких сроков. А из них шестьсот пятьдесят человек провел в пещерах.
Только во время последних семидесяти сроков, благодаря письменности, стало возможным эффективное общение поколений. За последние шесть — большинство людей увидело печатное слово. За четыре — человек научился более-менее точно измерять время. За два последних — появился тот, кто использовал электрический мотор. И потрясающее количество материальных благ, которыми мы пользуемся сегодня, были созданы за последний, восьмисотый, срок жизни.
Этот последний срок обозначает резкий разрыв со всем прошлым опытом человека, потому что в течение него изменилось человеческое отношение к ресурсам. Это наиболее очевидно в сфере экономического развития. Всего за один срок человеческой жизни сельское хозяйство, основа цивилизации, в ряде стран утратило свое доминирующее положение. Сегодня в двенадцати развитых странах сельским хозяйством занимается менее 15% экономически активного населения. В Соединенных Штатах эта цифра составляет 6%, и
ктому же стремительно сокращается, хотя фермеры кормят двести миллионов американцев и еще сто шестьдесят миллионов людей во всем мире.
Более того, если считать сельское хозяйство первой ступенью экономического развития, а индустриализацию — второй, то внезапно окажется, что мы достигли следующей, третьей стадии. Около 1965 года в США возникла новая мощная тенденция, когда более 50% не занятой в сельском хозяйстве рабочей силы прекратило заниматься физическим трудом. В розничной торговле, администрации, образовании, сфере услуг и других отраслях представители умственного труда превысили число работников физического. Впервые в человеческой истории обществу удалось не только скинуть ярмо
237
сельского хозяйства, но также за несколько десятилетий избавиться от ига физического труда. Родилась первая в мире структура обслуживания.
С тех пор технически развитые государства одно за другим двинулись в этом направлении. Сегодня в Швеции, Британии, Бельгии, Канаде и Нидерландах, где в сельском хозяйстве занято менее 15% рабочей силы, «белые воротнички» превосходят по численности «синие». Десять тысяч лет — сельское хозяйство. Одна-две тысячи — индустриализация. И вот прямо перед нами — постиндустриализм. […]
Сегодня все границы сметены. Сеть общественных связей настолько плотна, что современные события мгновенно отражаются во всем мире. Война во Вьетнаме перекроила основные политические расстановки в Москве, Пекине, Вашингтоне, вызвала резкий протест в Стокгольме, взволновала финансовые круги Цюриха, заставила зашевелиться секретную дипломатию в Алжире. […]
Последнее качественное отличие между прошлым и настоящим обнаружить легче всего. Мы непросто расширили сферу деятельности и масштабы перемен, но радикально изменили их темпы. В свое время мы выпустили на свободу абсолютно новую социальную силу — неуклонно растущий поток перемен. Его влияние на темпы нашей повседневной жизни, чувство времени и способы восприятия окружающего мира имело революционное значение. Мы воспринимаем мир иначе, чем люди прошлого. Именно это является отличительной чертой действительно современного человека. Ускорение скрывает непостоянство быстротечность. Быстротечность проникает и пропитывает наше подсознание, радикальным образом меняя наши отношения с другими людьми, предметами, с целым миром идей, искусства и ценностей.
Чтобы понять, что нас ждет в эпоху постиндустриального общества, мы должны проанализировать процессы ускорения и вникнуть в теорию быстротечности. Если ускорение есть новая социальная сила, то быстротечность — ее психологическая копия. Ее роль в поведении человека — это необходимый компонент современной психологии и теорий личности. Без теории быстротечности психологи не смогут точно передать суть различных феноменов нашей жизни.
Изменив отношение к окружающим ресурсам, максимально расширив масштабы перемен и, что заслуживает наиболее критического подхода, увеличивая их темпы, мы безвозвратно порываем с прошлым. Мы уходим от привычных способов думать, чувствовать, приспосабливаться. […]
Глава 2. Ускоряющий толчок
[…] Миллионы людей вслепую идут по жизни, как будто ничего не изменилось с 1930 года, да и никогда не будет меняться. Живя, несомненно, в один из наиболее захватывающих периодов истории человечества, они пытаются ускользнуть, не думать о переменах, как будто проигнорировав проблему, можно избежать ее. Они в плане технологии и экономики меняются быстрее других. Мы также знаем, что различные слои одного и того же общества показывают различные темпы перемен — несоответствие, которому Вильям Огборн дал название «культурный провал». Именно благодаря неровности, перемены становятся измеримы. Тем не менее, нам нужна мерка, которой можно измерить отличающиеся друг от друга процессы, и этой меркой служит время. Без времени перемены не имеют значения, и наоборот. Время можно представить как интервалы, в которые происходят события. Так же, как с помощью денег мы можем оценить яблоки и апельсины, время помогает сравнить различные процессы.
[…]Вооружившись мерилом, мы все же сталкиваемся с трудностями в измерении перемен. Когда мы говорим о скорости, мы упоминаем о количестве событий, скопившихся на произвольно отмеченном отрезке времени. Таким образом, нам надо дать определение событиям и точно выбрать интересующие нас интервалы. А также осторожно выводить заключения из наблюдаемых различий. […] Тем не менее, несмотря на все оговорки, имеется широко распространенное соглашение историков и археологов разных специализаций, а
238
также ученых, социологов, экономистов и психологов, о том, что многие социальные процессы ударными, захватывающими темпами набирают скорость.
Подземные города
Биолог Джулиан Хаксли в ярких красках рассказывает, что «темп эволюции за время истории человечества стал в сто тысяч раз быстрее, чем темпы развития в доисторический период. Изобретениям и усовершенствованиям, которые зародились 50000 тысяч лет назад, во время раннего палеолита, потребовались тысячелетия, чтобы прийти к завершению. С приходом устойчивой цивилизации срок развития перемен сократился до столетия. Уровень перемен, возросший за последние пять тысяч лет, стал особенно заметен в последние триста».
Ученый и писатель Ч. П. Сноу также прокомментировал новое видение перемен. Он пишет, что «до наступления нашего столетия социальные перемены были столь медленны, что практически были незаметны в жизни человека. Сегодня все изменилось. Темп перемен возрос настолько, что наше воображение уже не поспевает за ним». […]
Единственный способ осознать такой феноменальный масштаб перемен — представить, что все существующие города вместо того, чтобы расширяться, вернутся к своим прежним размерам. Возникни вдруг потребность разместить миллионы новых горожан, нам бы пришлось построить дубликаты всех городов, которые уже разбросаны по миру. Новый Токио, новый Гамбург, новые Рим и Рэнгун — и все это уже одиннадцать лет. (Это объясняет, почему французские планировщики делают наброски подземных городов — магазины, музеи, склады и фабрики под землей, а японский архитектор разработал проект города, стоящего на сваях над океаном).
Аналогичная тенденция к возрастанию немедленно возникает и в потреблении человечеством энергии. Доктор Хоми Бхава, последний индийский ученый-атомщик, председательствовавший на Первой международной конференции за мирное использование атомной энергии, проанализировал это направление: «Чтобы проиллюстрировать это, давайте обозначим через букву Q энергию, получаемую при горении тридцати трех миллионов тонн угля. В первой половине восемнадцатого столетия общее потребление энергии составило в среднем меньше 0.5Q. Но после 1850 года этот уровень достиг одного Q за столетие. А сегодня — это десять Q». Грубо говоря, это значит, что половина всей энергии, истраченной человечеством за прошедшие две тысячи лет, приходится на последние сто лет.
Еще одно драматическое событие — ускорение экономического роста в странах, идущих по пути постиндустриализма. Несмотря на тот факт, что они пришли к нему, уже имея большую индустриальную базу, в этих странах наблюдается значительный ежегодный процентный прирост производства. И его уровень постоянно повышается.
К примеру, во Франции за двадцать девять лет между 1910 г. и началом Второй Мировой войны, уровень индустриального производства поднялся лишь на пять процентов. А за какие-то семнадцать лет, между 1948 и 1965 годами, приблизительно на двести двадцать. Сегодня рост темпов на 5-10 процентов в год является обычным для большинства индустриальных стран. Конечно же, бывают взлеты и падения. Но направление перемен остается неизменным.[…]
Как мы видим, пропорция между переменами прошлого и будущего имеет потрясающее влияние на привычки, верования и имидж миллионов людей. Никогда раньше эта пропорция не увеличивалась так радикально и за такой короткий промежуток времени.
Технологическая машина
Эти поразительные экономические факты приводят нас к тому, что технология является великим, ревущим двигателем перемен. Хотя нельзя сказать, что технология — это единственный источник социальных перемен в обществе. Изменения химического состава атмосферы, климата, богатства природных ресурсов послужили началом социальных сдвигов. Таким образом, технология, бесспорно, является главной силой толчка ускорения.
239
У большинства людей термин «технология» вызывает образы дымящихся заводских труб и лязгающих машин. Возможно, до сих пор классическим символом технологии остается сборочный конвейер Генри Форда, который был изобретен полвека назад, и который Чарли Чаплин в фильме «Новые времена» превратил в могущественную социальную икону. Этот символ, однако, не совсем адекватен и правилен, потому что технология — это не только фабрики и заводы. Изобретение в Средние века лошадиного хомута привело к глобальным изменениям в сельском хозяйстве, и было таким же техническим усовершенствованием, как и изобретение печи Бессмера веками позже. Более того, технология включает техническое обеспечение и механизмы, необходимые для его поддержания. А также различные способы получения химических элементов, разведения рыбы, посадки лесов, освещения театров, подсчета голосов, обучения истории и прочая и прочая. […]
Но чтобы увеличить эти цифры вчетверо, потребовалось только пятьдесят лет; уже в 1938 году человек оторвался от земли и преодолел планку в 4000 миль в час. А через двадцать лет и этот предел удвоился. К 1960-м годам реактивные самолеты летали со скоростью 4800 миль в час, а космические корабли вращались вокруг Земли со скоростью 18000 миль в час. Если изобразить это на графике, то линия, показывающая прогресс за последнее поколение, круто взлетит вверх.
Те же самые тенденции к ускорению мы находим, изучая достигнутые расстояния и высоты, разработанные природные ресурсы, использованную энергию. Пройдут года и тысячелетия, и наступит время для очередного внезапного разрыва ограничительных факторов.
Технология подпитывает сама себя. Она создает новые технические возможности. Техническое развитие состоит из трех ступеней, которые образуют цикл. Первая — рождение и первичное осуществление идеи. Вторая — ее практическое исполнение. Третья
— ее распространение в обществе.
Процесс полностью завершен в тот момент, когда распространение новой технологии, в свою очередь, генерирует новые творческие идеи. Сегодня становится очевидным, что время между ступенями цикла сократилось.
Как часто замечают, почти 90 процентов ученых, существовавших за всю историю человечества, живут в настоящее время, и научные открытия совершаются каждый день. Предполагается, что все новые идеи начнут работать намного быстрее, чем прежде. Радикально сократилось время между разработкой концепции и практическим использованием продукта, что является потрясающим отличием нас от наших предков. Аполлоний Пергский описал конус, но прошло две тысячи лет, прежде чем это открытие стали использовать в инженерном деле. Века прошли с того момента, как Парацельс обнаружил, что эфир можно применять для анестезии, до того времени, когда его стали употреблять в этих целях. […]
Сегодня такое промедление немыслимо. Не потому, что мы нетерпеливее наших предков или более активны. Просто по прошествии времени мы развили все социальные средства, направленные на ускорение процесса. Следовательно, период между двумя ступенями инновационного цикла — идеей и ее воплощением — радикально сократился. К примеру, Френк Лунн, изучая двадцать главных открытий, таких как замороженные продукты, антибиотики, замкнутые цепи и искусственная кожа, обнаружил, что более 60% сократили средний срок, который был нужен для того, чтобы научное открытие превратилось в полезную вещь. Сегодня растущая исследовательская и проектная промышленность серьезно работает над дальнейшим сокращением этого промежутка.
Так как требуется меньше времени, чтобы довести идею до рынка потребителей, то и её распространение в обществе занимает меньше времени. Таким образом, интервал между второй и третьей ступенью также урезан, а темп распространения повышается с удивительной скоростью. […] В свою очередь, повышенный темп открытий, разработок и распространения продукции ускоряет весь цикл. Потому что новые механизмы и технические идеи не просто продукция, а источник свежих творческих идей.
240