153 Хосе ортега-и-гассет

художника, который так затруднял бы проникновение в свой внутренний мир. Недостает подъемного моста и пологих склонов. Веласкес подкладывает нам свои картины почти что под ноги, и мы, даже не задумав- шись и ничего не ощутив, оказываемся внутри этих полотен. Но суровый критянин бросает дротики пре- зрения с высот своих скалистых берегов; он добился того, что к его земле столетиями не причаливает ни одно судно. Сегодня эта земля стала людным тор- говым портом, и это, по моему мнению, тоже не случайный симптом нового барочного восприятия.

Так вот: от романа Достоевского мы, даже не ощу- тив этого, переносимся к картине Эль Греко. Здесь материя тоже воспринимается лишь как предлог для устремленного вперед движения. Каждая фигура— пленница динамичного порыва; тело перекручено, оно колеблется и дрожит, как тростник под штормовым ветром—вендавалем⁴. Нет ни единой частицы в ор- ганизме, которая не извивалась бы в конвульсиях. Жестикулируют не только руки, все существо — сплошной жест. У Веласкеса все персонажи неподвиж- ны; если кто-нибудь и схвачен в момент, когда он делает какой-то жест, то жест этот всегда скупой, замороженный,—скорее, поза. Веласкес пишет мате- рию и власть инерции. Отсюда бархат в его живопи- си—подлинная бархатная материя и атлас—это ат- лас и кожа—протоплазма. У Эль Греко все превраща- ется в жест, в dynamis⁵.

Если мы охватим взглядом не одну фигуру, а це- лую группу, то будем вовлечены в головокружитель- ный водоворот. Картина у него—то ли стремительная спираль, то ли эллипс, то ли буква «S». Искать прав- доподобие у Эль Греко—вот когда поговорка более чем уместна!—все равно что искать груш на яблоне. Формы предметов всегда формы предметов неподвиж- ных, а Эль Греко гонится только за движением. Зри- тель, возможно, отвернется от картины, придя в дур- ное расположение духа от запечатленного на полотне perpetuum mobile, но он не станет добиваться, чтобы живописца вышвырнули из пантеона. Эль Греко—по- следователь Микеланджело, вершина динамичной жи- вописи, которая, ужво всяком случае, не менее ценна, чем живопись статичная. Его творения вселяли в лю-

154

ЭСТЕТИКА В ТРАМВАЕ

дей ужас и тревогу, подобные тем, которые они выра- жали, говоря о «terribilita»⁶ Буонаротти. Неистовый напор насилия был обрушен Микеланджело на непо- движные стены и мрамор. По утверждению Вазари, все изваяния флорентийца обладали «un maravigloso gesto di muoversi»⁷.

Круг нельзя сделать еще более круглым; именно в этом суть того, что и сегодня и в ближайшем буду- щем нас будет интересовать в барокко. Новое воспри- ятие жаждет в искусстве и в жизни восхитительного жеста, передающего движение.

Эстетика в трамвае

Требовать от испанца, что- бы, войдя в трамвай, он не окидывал взглядом знатока всех едущих в нем женщин,—значит требовать невоз- можного. Ведь это одна из самых характерных и глубо- ко укоренившихся привычек нашего народа. Та настыр- ность и почти осязаемость, с какими испанец смотрит на женщину, представляются бестактными иностранцам и некоторым моим соотечественникам. К числу послед- них отношу себя и я, ибо у меня это вызывает неприятие. И все же я считаю, что эта привычка—если оставить без внимания настырность, дерзость и осязаемость взгля- да—составляет одну из наиболее своеобразных, пре- красных и благородных черт нашей нации. А отношение к ней такое же, как и к другим проявлениям испанской непосредственности, которые кажутся дикарскими из-за смешения в них чистоты и скверны, целомудрия и похо- ти. Но если их очистить, освободить изысканное от непристойного, возвысить благородное начало, то они могли бы составить весьма своеобразную систему пове- дения, наподобие той, суть которой передается словами gentleman или homme de bonne compagnie¹.

Художникам, поэтам, людям света надо подверг- нуть этот сырой материал многовековых привычек

© Перевод Г. Г. Орла, 1991 г.